Рано утром в среду с моря дул холодный сырой ветер, когда Мэтти проснулась с мучительной головной болью.

Как представительница крупнейшей национальной газеты, девушка стала одной из немногих счастливчиков, получивших номер в отеле штаба, где она имела возможность общаться с политиками и официальными представителями партии. Сторин слишком свободно разговаривала с ними накануне вечером, и, когда занялась утренней гимнастикой, у нее возникло ощущение, что ее конечности налиты свинцом, а энтузиазм вообще куда-то подевался. Каждая клеточка ее тела отчаянно протестовала против столь гнусного метода борьбы с похмельем, поэтому Мэтти решила заменить зарядку открытым окном. И тут же поняла, что совершила вторую ошибку.

Маленький отель находился высоко в горах – идеальное место, чтобы насладиться теплом летнего солнца. Но он не был защищен от холодного воздуха осеннего утра, хмурых туч и морских штормов. Теплая комната за несколько секунд превратилась в холодильник, и Сторин пообещала себе не принимать никаких решений до легкого завтрака.

Неожиданно она услышала какой-то шум в коридоре и решила, что это доставка. Завернувшись в одеяло, журналистка подошла к двери. Работа – в виде груды утренних газет – лежала перед дверью на ковре. Мэтти собрала газеты и небрежно швырнула их в сторону кровати, но, когда они разлетелись по смятой постели, один листок бумаги поднялся в воздух и опустился на пол у ее ног. Девушка устало застонала, наклонилась, чтобы ее поднять, и сквозь утренний туман, царивший у нее в голове, прочитала: «Опрос общественного мнения, № 40, 6 октября». Далее крупными буквами было написано: «СЕКРЕТНО».

Сторин снова потерла глаза, чтобы окончательно убедиться, что те функционируют, как им полагается. «Едва ли такие листочки теперь раздают вместе с «Миррор», – подумала она. Мэтти знала, что партия проводит еженедельные опросы общественного мнения, но их результаты доводились до сведения только нескольких высокопоставленных членов Кабинета министров и партийных функционеров.

Иногда ей показывали копии таких отчетов – в тех редких случаях, когда партия хотела, чтобы хорошие новости стали всеобщим достоянием. Но в основном результаты держались в строжайшей тайне, так что у девушки тут же возникло два вопроса: какие хорошие новости могли быть в свежем опросе и почему этот листок оказался у нее на пороге, словно порция жареного картофеля с рыбой?

Мэтти начала читать и вскоре снова принялась тереть глаза. Партия, которая выиграла выборы с преимуществом в сорок один процент голосов, теперь имела всего тридцать один процент, а оппозиция опережала ее на четырнадцать процентов!

Но и это было далеко не самым худшим. Премьер-министра поддерживало катастрофически маленькое количество людей, меньше одного человека из четырех, в то время как новый лидер оппозиции получил более пятидесяти процентов. К Коллинриджу относились хуже, чем к какому-либо другому премьер-министру в истории.

Сторин поудобнее устроилась на постели. Она уже не задавалась вопросом, почему ей прислали эту информацию. В ее руках находился настоящий динамит, и журналистке казалось, что листок обжигает ей пальцы. «Опросы общественного мнения говорят о том, что правительство теряет сторонников», – начала она сочинять вступление к статье.

Кто-то хотел, чтобы она взорвала эту бомбу во время партийной конференции. Женщина понимала, что имеет дело с актом сознательного саботажа, но ей было ясно, что благодаря ему у нее получится великолепная статья – ее статья, если она успеет опубликовать материал первой.

Сторин схватила телефон и набрала номер.

– Здравствуйте, миссис Престон. Вас беспокоит Мэтти Сторин. Грев дома?

После короткой паузы редактор взял трубку, и по его хриплому голосу корреспондентка поняла, что разбудила его.

– Кто умер? – недовольно спросил ее начальник.

– Что? – не поняла девушка.

– Проклятье, кто умер?! Других причин, которые заставили бы тебя позвонить в такое неподходящее время, нет.

– Никто не умер. Я хотела сказать… Извини. Я забыла, сколько сейчас времени.

– Дерьмо!

– Извини, Грев.

– Но что-то все-таки случилось?

– Да, случилось. Я нашла кое-что среди утренних газет.

– Ну, это огромное облегчение… Теперь мы отстаем от всех только на один день.

– Нет, Грев. Послушай меня, ладно? Мне в руки попали результаты последнего опроса общественного мнения. Это настоящая сенсация!

– Как ты их получила?

– Их оставили у двери моего номера.

– В подарочной упаковке? – Редактор никогда не пытался скрывать сарказм.

– Но это и вправду сенсация, Грев!

– И кто же оставил тебе такой подарок? Санта-Клаус?

– Ну, я не знаю… – Только теперь у Мэтти появились первые сомнения, и она окончательно проснулась.

– Не думаю, что их оставил Генри Коллинридж. Как ты считаешь, кто мог организовать утечку?

Молчание Мэтти было признанием ее смущения.

– Вчера вечером ты была в городе вместе со своими коллегами? – поинтересовался Престон.

– Проклятье, Грев, какое отношение это имеет к моей информации?!

– Ты когда-нибудь слышала истории о том, как людей подставляли друзья? – В голосе редактора появился намек на отчаяние.

– Откуда ты можешь знать, что меня подставили?

– Проклятье, я понятия не имею! Но проблема в том, Чудо-Женщина, что и ты ничего не знаешь!

Сторин смутилась и замолчала, но все-таки решила сделать последнюю попытку убедить своего редактора и вернуть себе уверенность.

– А тебе не хочется узнать, что там написано?

– Нет, если ты не знаешь, откуда у тебя появились данные опроса, и не можешь наверняка сказать, что это не дурацкий розыгрыш. И не забывай: чем сенсационнее выглядит попавший к тебе документ, тем более вероятно, что тебя подставили.

И Гревилл бросил трубку с таким грохотом, что у Мэтти зазвенело в ушах. Даже если бы она не страдала от похмелья, ей было бы больно. «Какой же он все-таки придурок!» – мысленно возмутилась она. Заголовок на первой странице, который корреспондентка уже представила себе во всех подробностях, медленно растворился в сером утреннем тумане. Похмелье стало еще более агрессивным, и девушка поняла, что ей необходимо срочно выпить чашку черного кофе.

Двадцать минут спустя Мэтти медленно спустилась по широкой лестнице отеля и вошла в кафе. Было еще очень рано, и в зале сидели всего несколько человек. Сторин уселась за столик одна, надеясь, что ее никто не станет тревожить, и спряталась за копией «Экспресса», сделав вид, что работает, а не борется с похмельем.

Первая чашка отскочила, как камешек, пущенный по воде, но вторая немного помогла. Постепенно головная боль стала отступать, и Мэтти начала проявлять интерес к окружающему миру, решив, что, возможно, уже сможет перенести некоторую порцию утренних сплетен.

Она оглядела небольшой зал, отделанный в викторианском стиле, и заметила в дальнем углу политического обозревателя, беседовавшего с одним из министров: оба явно не хотели, чтобы им мешали. Двух других людей девушка узнала в лицо, но не была до конца уверена, кто они такие.

Молодого человека за соседним столиком Мэтти определенно не знала. Она уже решила, что будет завтракать в одиночестве, когда заметила на стуле рядом с ним стопку газет и папок, сложенных не так чтобы очень аккуратно. Бумаги и то, что молодой мужчина был одет с академической небрежностью, говорило, что он один из множества партийных служащих, с которым корреспондентка еще не успела познакомиться. На верхней папке стояло имя: К. Дж. Спенс.

Под воздействием кофеина профессиональные навыки Сторин постепенно восстанавливались. Она засунула руку в сумку на ремне, с которой никогда не расставалась, и достала оттуда список внутренних телефонов партии. В какой-то момент ей удалось его то ли выпросить, то ли украсть – теперь она уже и не помнила.

«Спенс. Кевин. Добавочный 371. Опрос общественного мнения», – прочитала девушка на листке.

Мэтти еще раз проверила имя, написанное на папке, решив, что не будет спешить – она уже и без того наделала достаточно глупостей, – но оказалось, что все верно. Сарказм редактора подорвал веру журналистки в достоверность попавшей к ней информации, но она решила, что если попытаться выяснить, каковы настоящие цифры опроса, вреда от этого не будет. С этой мыслью женщина перехватила взгляд молодого человека.

– Вы Кевин Спенс, верно? Из штаба партии? А я Мэтти Сторин, из «Телеграф». Я не так давно работаю в газете, но в мои обязанности входит знакомиться с партийными функционерами. Могу я выпить с вами чашку кофе?

Кевин Спенс выглядел старше своих тридцати двух лет, был холостяком и давно работал на партийную машину, получая оклад 10 200 фунтов без всяких надбавок. Он вежливо кивнул, и вскоре они разговорились. Кевин был стеснительным, и ему польстило, что его узнала журналистка из газеты, так что очень скоро он с энтузиазмом и во всех подробностях рассказывал о регулярных отчетах по опросу общественного мнения, которые делал во время выборов для премьер-министра и партийного штаба. Молодой человек признался, что они очень серьезно относятся к таким опросам, несмотря на то, что обычно говорят с экранов телевизоров. Он даже осмелился сказать, что, по его мнению, отношение к ним слишком серьезно.

– Но как такое может быть, Кевин? – удивилась Сторин. – Это ведь ваша работа!

Ее новый знакомый принялся немного занудно рассуждать о недостатках системы опросов общественного мнения, о пределах погрешности, о которых не следует забывать, и о фальшивых результатах, так или иначе попадавших в итоговые подсчеты и портивших всю картину.

– Вроде того, который я совсем недавно видела, – огорченно добавила Мэтти, все еще не отошедшая от обиды на редактора.

– Что вы имеете в виду? – резко спросил Спенс.

Женщина посмотрела на него и увидела, что приветливый молодой человек вдруг начал стремительно краснеть: алое пятно расползалось по всему его лицу от воротника до самых глаз. Да и сами глаза потускнели – из них пропал энтузиазм, который Мэтти видела всего мгновение назад. Кевин не был тренированным политиком и не умел скрывать свои чувства. Его смущение не вызывало сомнений, но журналистка не могла понять, с чего он так разволновался. Она мысленно лягнула себя. Неужели проклятые цифры соответствуют действительности? Подающий надежды молодой репортер года, она уже сделала сегодня утром несколько кульбитов, и теперь, весьма недовольная собой, решила, что еще один прыжок не повредит ее профессиональной гор-дости.

– Кевин, я понимаю, что последние результаты были разочаровывающими, – сказала она осторожно. – На самом деле, я даже слышала цифру: тридцать один процент.

Спенс, который краснел все сильнее, потянулся за чаем, стараясь выиграть время, и Мэтти заметила, что рука у него сильно дрожит.

– А личный рейтинг Коллинриджа опустился до двадцати четырех процентов, – продолжала Сторин. – Я не помню, чтобы еще кто-нибудь из премьер-министров был настолько непопулярен.

Чай пролился из чашки на стол, и молодой человек поспешно поставил ее на блюдце.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотал он, обращаясь к салфетке, которой вытирал стол.

– Но разве это не последние результаты, Кевин?

Мэтти вновь засунула руку в свою сумку и вытащила таинственный листок бумаги, который положила на скатерть и принялась разглаживать. Только теперь она заметила инициалы К. Дж. С., напечатанные внизу.

Спенс протянул руку и попытался оттолкнуть листок от себя, будто боялся даже приближаться к нему.

– Господи, где вы это взяли?! – Он принялся испуганно озираться, пытаясь понять, наблюдает ли кто-нибудь за их беседой.

Мэтти взяла листок и начала громко читать:

– Опрос общественного мнения, номер сорок… это же ваш отчет, верно?

– Да, но… Пожалуйста, мисс Сторин!

Кевин Спенс не привык что-то скрывать, он был сильно расстроен, не видел пути к спасению и решил, что остается лишь одно – отдаться на милость собеседницы. Нервно оглядываясь по сторонам, он едва слышно взмолился:

– Я не имею права с вами разговаривать, это совершенно секретная информация.

– Но Кевин, это всего лишь листок бумаги!

– Вы не знаете, как все устроено. Если эти цифры станут всеобщим достоянием и выяснится, что их передал вам я, со мной будет покончено. Все начнут искать козла отпущения. В правительстве циркулирует множество слухов. Премьер-министр не доверяет председателю, председатель не верит нам, и никто не пожалеет такого человека, как я. А мне нравится моя работа, мисс Сторин. Я не могу допустить, чтобы меня обвинили в том, что я слил вам секретную информацию.

– Я не знала, что мораль так упала.

Спенс выглядел убитым.

– Вы даже не представляете, насколько. Положение катастрофическое, – прошептал он. – Все невероятно устали после выборов, и вокруг полно недовольных тем, что результат оказался не таким хорошим, как мы ожидали. Да еще утечки и слухи о том, что члены Кабинета готовы перегрызть друг другу глотки… Так что вместо длинных каникул лорд Уильямс заставил нас трудиться без продыха. Если откровенно, то большинство из нас прячут головы, чтобы в тот момент, когда на нас обрушится дерьмо, лично на них его упало бы поменьше.

В первый раз за все время разговора молодой человек посмотрел в глаза своей новой знакомой.

– Пожалуйста, Мэтти, не впутывайте меня в эту ис-торию!

– Кевин, мы с вами оба знаем, что не вы виновны в утечке. Я готова сказать это любому, кто захочет спросить. Но для того, чтобы я могла вам помочь, вы должны помочь мне. Ведь это последний опрос, верно?

Женщина подтолкнула к Спенсу листок, а он еще раз с тоской посмотрел на него и кивнул.

– Вы их готовите, а потом раздаете ограниченному кругу лиц? – уточнила журналистка.

Молодой человек снова кивнул.

– Мне требуется знать только одно, Кевин, – кто их получает? Ведь это не может быть государственной тайной?

У Спенса не осталось сил на сопротивление, и он надолго задержал дыхание перед тем, как ответить на этот вопрос.

– Нумерованные копии раздаются в конвертах с двумя печатями только членам Кабинета министров и пяти старшим представителям штаба: заместителю председателя и четырем старшим директорам. – Он попытался промочить горло, сделав глоток чая. – Но как же это попало к вам?

– Давайте скажем так: кто-то проявил халатность.

– Но не из моего офиса? – выдохнул Спенс, и Мэтти почувствовала, что он очень испугался.

– Нет, Кевин. Прикиньте сами. Вы только что назвали мне имена более чем двух дюжин людей, которые видели цифры. Добавьте сюда секретарш и помощников – тогда источников становится более пятидесяти. – Журналистка улыбнулась ему своей самой успокаивающей и теплой улыбкой. – Не беспокойтесь, я не стану упоминать ваше имя. Но давайте не терять связи друг с другом, – добавила она.

Затем Мэтти вышла из кафе. Ей бы следовало чувствовать подъем от того, что теперь она сможет написать статью для первой полосы газеты, но Сторин спрашивала себя: как, черт подери, она найдет предателя?!

Номер 561 в отеле не тянул на пять звезд. Он был едва ли не самым маленьким, находился далеко от главного входа и был зажат с двух сторон свесами крыши. Здесь не останавливались важные члены партии – комната предназначалась для простых работников.

Пенни Гай застали врасплох. Она не слышала приближающихся шагов перед тем, как дверь распахнулась. Пораженная Пенелопа села в постели, обнажив грудь превосходной формы.

– Дерьмо, Роджер, ты вообще стучишь когда-нибудь?! – Она швырнула подушку в незваного гостя. – И какого дьявола ты поднялся так рано? Обычно ты не встаешь до ланча!

Секретарша даже не попыталась прикрыться, когда О’Нил уселся на край ее кровати. Между ними не возникло никакого напряжения и никакой сексуальной тяги, что удивило бы большинство людей. Роджер постоянно флиртовал с нею, особенно на людях, однако в тех двух случаях, когда Пенни неправильно его поняла и предложила ему переспать, О’Нил был очень нежен, но пожаловался, что слишком устал. Девушка догадалась, что он страдает от сексуальной неуверенности, которую прячет за лестью и недомолвками. Она слышала от других женщин, что О’Нил частенько оказывался слишком измученным – он был внимательным, готовым заняться любовью, а иногда даже непристойным, но очень редко доводил дело до победного конца. Пенелопа очень нежно относилась к начальнику, и ей хотелось вернуть ему уверенность в себе с помощью своих длинных, будто напитанных электричеством пальцев, но она знала, что он никогда не потеряет бдительности настолько, чтобы она сумела сотворить свою магию. Пенни работала на О’Нила уже почти три года и видела, как он медленно меняется, околдованный радостями публичной жизни и политических игр. Но одновременно ему становилось все труднее с ними справляться.

Для тех, кто плохо его знал, Роджер был экстравертом – остроумным, полным обаяния, идей и энергии, – но его секретарша видела, что с каждым днем О’Нил становится все более непредсказуемым. Теперь он редко появлялся в офисе до полудня, стал делать гораздо больше личных звонков, часто приходил в возбуждение и внезапно исчезал. Его сенная лихорадка и постоянное чихание вызывали отвращение, но Пенни была к нему привязана. Она не понимала огромного количества его странных привычек – и особенно не понимала, почему он не хочет заняться с ней любовью.

Привязанность к шефу и постоянное общение с ним сделали ее слепой. Гай знала, что он от нее зависит, и хотя О’Нил не пускал ее в свою постель, в остальное время он постоянно нуждался в ее присутствии. Это не было любовью, но у девушки было доброе сердце, и она была готова на все ради него.

– Ты встал так рано, чтобы забраться ко мне в постель? Значит, все-таки не можешь противиться моим чарам! – принялась она дразнить Роджера.

– Заткнись, нахалка. И прикрой свои роскошные сиськи, – велел тот. – Это нечестно.

– Значит, все-таки не можешь устоять! И кто я такая, чтобы сопротивляться желанию босса? – Возбуждающе улыбаясь, Пенни приподняла свои груди руками и придвинулась к неожиданному гостю.

Потом она игриво отбросила в сторону одеяло, под которым была совершенно обнаженной, и подвинулась на кровати, чтобы О’Нил тоже мог лечь. Он не мог оторвать взгляда от ее длинных ног и впервые с тех пор, как они познакомились, покраснел. Девушка захихикала, когда увидела, что он как загипнотизированный смотрит на ее тело, но уже в следующее мгновение Роджер попытался схватить простыню и прикрыть ее, потерял равновесие и запутался в ее изящных коричневых руках. Когда он поднял голову, оказалось, что твердый сосок Пенелопы уставился на него с расстояния в три дюйма, и ему пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы выбраться из ее объятий. Отчаянно дрожа, он тут же отступил в дальний угол комнаты.

– Пен, пожалуйста! Ты же знаешь, что по утрам я не в лучшей форме.

– Хорошо, Роджер, не бойся, я не стану тебя насиловать. – Секретарь снова рассмеялась и закуталась в простыню. – Но что ты делаешь здесь так рано?

– Невероятно красивая бразильская гимнастка научила меня целой серии новых упражнений. У нас не нашлось гимнастических колец, так что пришлось использовать люстру. Ты удовлетворена?

Гай покачала головой.

– Такая молодая и такая циничная, – запротестовал ее начальник. – Ладно, ладно, мне пришлось кое-что доставить. Совсем недалеко отсюда. Поэтому… я зашел пожелать тебе доброго утра.

О’Нил не упомянул, что Мэтти Сторин едва не поймала его, когда он засовывал документ в пачку ее утренних газет, и теперь ему требовалось место, где он мог бы спрятаться. Роджер все еще чувствовал возбуждение от того, что у председателя партии, который в последние недели не скрывал враждебности по отношению к нему, будут серьезные неприятности из-за утечки результатов опроса общественного мнения.

Охваченный паранойей, подогреваемой Уркхартом, Роджер не заметил, что в последнее время лорд Уильямс был холоден почти со всеми.

– Родж, ради бога, когда ты в следующий раз решишь пожелать мне доброго утра, сначала постучи в дверь. И приходи после половины девятого, – попросила его помощ-ница.

– Не надо меня ругать. Ты же знаешь, я не могу без тебя жить.

– Довольно страстей, Родж. Чего ты хочешь? Ведь ты же хочешь чего-то, пусть и не моего тела.

– По правде говоря, я действительно пришел тебя кое о чем попросить. Дело весьма деликатное…

– Давай, Родж. Ты можешь быть со мной откровенен. Ты же сам видел, что в моей постели никого нет. – Девушка снова рассмеялась.

О’Нил призвал на помощь все свое обаяние и начал рассказывать историю, которую накануне вдалбливал в него Уркхарт.

– Пен, ты ведь помнишь Патрика Уолтона, министра иностранных дел. Ты напечатала пару его речей во время выборов, и он тебя не забыл. Спрашивал о тебе, когда мы встречались вчера вечером… Мне показалось, он в тебя влюблен. В общем, он спросил, не согласишься ли ты с ним поужинать, но ему не хотелось тебя обижать и задавать вопрос напрямую, так что я предложил себя в качестве гонца, чтобы тебе было легче сказать «нет» мне, чем ему. Ты меня понимаешь, Пен?

– Хорошо, Роджер.

– Что хорошо, Пен?

– Хорошо, я с ним поужинаю. В чем проблема?

– Ни в чем. Просто… Уолтон славится тем, что он страшный бабник; вполне возможно, он захочет чего-то большего.

– Роджер, все мужчины, с которыми я соглашалась ужинать с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, всегда хотели чего-то большего. Я справлюсь. Это даже может оказаться интересно. Я смогу улучшить свой французский.

Гай захихикала и швырнула в шефа подушку. О’Нил выскочил в дверь в тот момент, когда Пенни принялась искать, что бы еще в него бросить.

Через пять минут он вернулся в свой номер и позвонил Уркхарту.

– Посылка отправлена, и я договорился насчет ужина.

– Превосходно, Роджер. Ты мне очень помог. Надеюсь, министр иностранных дел тоже будет благодарен, – отозвался Фрэнсис.

– Но я все еще не понимаю, как вы намерены убедить его пригласить Пенни на ужин. Какой во всем этом смысл?

– Смысл в том, дорогой Роджер, что ему не придется приглашать ее на ужин. Он придет сегодня на мой прием. Ты приведешь Пенни, которая, по твоим словам, очень хочет встретиться и провести с ним время. Я представлю их друг другу, они выпьют по паре бокалов шампанского, и мы посмотрим, что из этого получится. Если я хорошо знаю Патрика Уолтона – а как мне его не знать, ведь я Главный Кнут! – ему потребуется не больше двадцати минут, чтобы предложить ей пойти в его комнату и обсудить, как описывают в «Собственном глазе», положение дел в Уганде.

– Или позаниматься французским, – пробормотал О’Нил. – Но я все равно не понимаю, что это нам даст.

– При любом развитии событий, Роджер, мы узнаем, что там произошло. А такие знания чрезвычайно полезны.

– Но я не понимаю, какая нам от этого будет польза.

– Доверься мне, Роджер. Ты должен мне верить.

– Я так и делаю. Я должен вам верить. У меня ведь нет выбора, не так ли?

– Совершенно верно, Роджер. Теперь ты начинаешь понимать. Знание дает власть.

В трубке послышались короткие гудки. О’Нилу показалось, что он понял, что имел в виду его собеседник, но полной уверенности у него не было. Роджер все еще пытался решить, является он партнером Уркхарта или его пленником. Так и не придя ни к какому выводу, мужчина пошарил в тумбочке рядом с кроватью и достал оттуда маленькую коробочку. Проглотив пару таблеток снотворного, он прямо в одежде повалился на кровать.

– Патрик, спасибо, что нашел время.

– Ты был очень серьезен по телефону. Когда Главный Кнут говорит, что хочет срочно с тобой встретиться, обычно это значит, что у него в сейфе лежат очень интересные фотографии, но, к несчастью, негативы остались у «Ньюс оф зе уорлд»!

Уркхарт улыбнулся и проскользнул в приоткрытую дверь номера министра иностранных дел. Ему не пришлось идти далеко: номер Фрэнсиса находился неподалеку на «Сверхурочной аллее», как называли ее местные констебли – это были выстроившиеся в ряд роскошные одноместные бунгало на территории отеля, где проводились конференции. Они предназначались для членов Кабинета министров, и их круглосуточно охраняла полиция, что обходилось налогоплательщикам в кругленькую сумму.

– Хочешь выпить? – предложил добродушный ланкаширец.

– Благодарю, Патрик. Виски.

Достопочтенный Патрик Уолтон, министр иностранных дел и по делам Содружества и один из многочисленных добившихся успеха выходцев из Ливерпуля, занялся приготовлением напитков в маленьком баре, которым явно уже не раз пользовался в этот день. Между тем Уркхарт пристраивал правительственный красный ящик, который принес с собой, рядом с четырьмя другими, принадлежавшими заработавшемуся хозяину номера.

Яркие, отделанные кожей ящики имелись у каждого министра – там хранились официальные документы, речи и прочие секреты. Красные ящики сопровождали политиков повсюду, даже в отпуске, а у министра иностранных дел было несколько таких контейнеров размером с небольшой чемодан. Он хранил в них телексы и телеграммы, справочные документы и прочие атрибуты дипломатической службы.

Главный Кнут, которому не нужно было выступать с речью на конференции и не приходилось разбираться с международными кризисами, прибыл в Борнмут с ящиком, в котором лежали три бутылки односолодового виски двенадцатилетней выдержки. В отелях всегда продают выпивку по чудовищным ценам, объяснил он жене, даже если и удается найти ту марку, к которой ты привык.

Он посмотрел на Уолтона через заваленный бумагами кофейный столик и завел светскую беседу:

– Патрик, меня интересует твое мнение. Строго между нами. Если говорить обо мне, то нашей встречи попросту не было.

– Господи, у тебя и в самом деле имеются какие-то ужасные фотографии! – воскликнул Уолтон уже почти серьезно.

Пристрастие министра иностранных дел к привлекательным молодым женщинам не раз становилось темой разговоров, но он всегда старался вести себя осторожно, особенно за границей. Десять лет назад, когда он только начинал свою карьеру в министерстве, ему пришлось провести несколько весьма неприятных часов, отвечая на вопросы полиции штата Луизиана о выходных, проведенных в мотеле Нового Орлеана с одной юной американкой: она выглядела на двадцать, вела себя так, словно ей было за тридцать, а оказалось, что ей едва исполнилось шестнадцать. Историю удалось замять, но Уолтон навсегда запомнил, что блестящее будущее в политике отделяет от ужаса обвинения в изнасиловании несовершеннолетней очень тонкая грань.

– Речь о том, что может повлечь за собой куда более серьезные последствия, – объявил его гость. – В прошедшие несколько недель я столкнулся с весьма нездоровыми тенденциями в нашем правительстве. Речь идет о Генри. Вероятно, ты почувствовал нарастающее раздражение во время заседаний Кабинета министров, а средства массовой информации с каждым днем любят его все меньше. У нас не было никаких оснований ждать продолжения медового месяца после выборов, однако, похоже, ситуация может выйти из-под контроля. Ко мне только что обратились двое чрезвычайно влиятельных членов партии. Они говорят, что положение на местах хуже некуда. На прошлой неделе мы проиграли дополнительные выборы в двух важных муниципальных советах, а считалось, что наши позиции очень надежны. В ближайшие недели мы можем потерять еще несколько мест. Завтра нам предстоят выборы в Дорсете. Боюсь, и там нас ждет удар ниже пояса. Говоря по правде, Патрик, личная непопулярность Генри тянет назад всю партию, и сейчас мы не выиграли бы выборы даже в самом жалком округе. Похоже, мы в настоящей заднице.

Фрэнсис замолчал, чтобы сделать глоток виски.

– Проблема в том, – продолжил он затем, – что существует мнение, будто это не временные трудности, и если мы хотим выиграть следующие выборы, мы должны показать, что у нас еще много пороха в пороховницах. В противном случае электорат захочет перемен просто от скуки. Несколько наших заднескамеечников на «ненадежных местах» уже начали нервничать, а учитывая большинство в двадцать четыре места, возможно, у нас гораздо меньше времени, чем нам хотелось бы. Еще несколько поражений – и мы встанем перед необходимостью досрочных выборов.

Уркхарт сделал еще один глоток виски, обхватив стакан обеими руками, как будто рассчитывал, что теплый ароматный напиток его поддержит.

– Скажу тебе прямо, Патрик, – вздохнул он. – Ко мне, как к Главному Кнуту – заметь, совершенно официально, ничего личного, старина, – обратились несколько наших старших коллег, чтобы я аккуратно провел расследование серьезности ситуации. Если коротко, Патрик, ты ведь понимаешь, что это совсем непросто… такие вещи никогда не бывают легкими, но это не мешает нанесению неминуемого удара… В общем, меня попросили узнать, что лично ты думаешь по поводу сложившейся ситуации и является ли сейчас Генри истинным лидером нашей партии.

Он сделал большой глоток и откинулся на спинку стула.

Наступила долгая пауза. Вопрос Уркхарта заставил министра иностранных дел серьезно задуматься, и ему потребовалась целая минута, чтобы ответить. Он достал из кармана кисет и спички, а потом трубку и принялся неспешно набивать ее, утрамбовывая табак большим пальцем, после чего чиркнул спичкой. В наступившей тишине звук получился неожиданно громким, и Фрэнсис принялся ерзать на своем стуле.

Дым окружил Патрика, когда он сделал затяжку, сладковатый запах наполнил номер, и министра окутал голубой туман, почти скрывший его лицо. Он помахал рукой, разгоняя дым, посмотрел прямо на Уркхарта и фыркнул.

– Ты должен простить меня, Фрэнсис. Четыре года в министерстве иностранных дел отучили меня прямо отвечать на такие серьезные вопросы. Возможно, я отвык от ситуаций, когда люди прямо говорят, что они думают. Надеюсь, ты меня простишь за то, что мне трудно состязаться с тобой в откровенности.

Конечно, все это было полнейшей чепухой. Уолтон славился своей прямотой и агрессивностью, что делало его не самым удобным главой министерства иностранных дел. Сейчас он просто старался выиграть время и собраться с мыслями.

– Давай попытаемся не брать в рассмотрение чье-то субъективное мнение. – Он выдохнул огромное облако дыма, чтобы скрыть очевидную неискренность своих слов. – И проанализируем проблему как «меморандум о политических намерениях государственного служащего».

Уркхарт по-прежнему выглядел напряженным, и казалось, что он нервничает, но в своих мыслях он улыбался. Главный Кнут знал, что думает его собеседник, и не сомневался, к какому выводу придет их гипотетический государственный служащий.

– Во-первых, есть ли у нас проблема? – стал тем временем рассуждать Патрик. – Да, есть, и очень серьезная. Мои парни в Ланкашире сильно встревожены, впереди у нас пара дополнительных выборов, которые мы проиграем, опросы выглядят ужасно… Я думаю, ты прав в том, что пытаешься разобраться в сложившейся ситуации. Во-вторых, есть ли безболезненное решение вопроса? Не следует забывать, что выборы мы все же выиграли. Генри – глава партии, которую поддержали избиратели. А посему сложно рассматривать сразу после выборов возможность радикальных перемен в политике партии, а также замены отдельных людей, вместе с которыми мы одержали победу.

Не вызывало сомнений, что Уолтон начал получать удовольствие от анализа ситуации.

– Давай хорошенько подумаем, – продолжал он с сосредоточенным видом. – Если у нас есть возможность его заменить – а именно об этом мы сейчас говорим…

Уркхарт сделал вид, что его смущает прямота Патрика, и снова принялся изучать виски в своем стакане.

– В партии начнется хаос, а оппозиция устроит настоящий праздник, – разглагольствовал тем временем министр иностранных дел. – Все это будет сильно напоминать дворцовый переворот и акт отчаяния. Как там говорится? «Политик не знает, что такое сильная любовь, и легко пожертвует жизнью своих друзей, чтобы спасти собственную». Нам не удастся проделать все так, чтобы перемены выглядели как реакция опытной и уверенной в себе политической партии, как бы мы ни старались это обставить. Новому лидеру потребуется не меньше года, чтобы склеить осколки. Так что нам не стоит себя обманывать – смещение Генри легко не пройдет и не решит все проблемы. В-третьих, когда все будет сделано и сказано, сможет ли Генри сам решить проблему? Полагаю, тебе известно мое мнение. Я выступал против него, когда ушла Маргарет, и продолжаю считать, что мы допустили ошибку, выбрав Генри.

Уркхарт уже не сомневался, что правильно оценил своего собеседника. Патрик ни разу публично не высказывал своего неудовольствия после того, как стихли волнения выборов лидера партии, но публичная лояльность нередко является необходимым прикрытием для личных амбиций, и министр иностранных дел старательно культивировал это прикрытие.

Между тем Уолтон вновь наполнил стаканы и продолжил анализировать ситуацию:

– Маргарет удалось добиться замечательного баланса между личной жесткостью и чувством направления. Она была безжалостной – и когда возникала необходимость, и когда ее не было. Казалось, она неслась к своей цели на такой скорости, что не могла тратить время на то, чтобы брать пленных, да и друзьям при случае могла прищемить хвост. Впрочем, это не имело особого значения, потому что – и тут следует отдать ей должное – она смело вела людей вперед. Однако Генри слишком любит свое место, и у него нет такого, как у нее, чувства направления, а без этого мы обречены. Когда он пытается вести себя жестко, это выглядит как грубость и высокомерие. Он пытается имитировать Маргарет, но у него кишка тонка. И вот что у нас получается. Если мы попытаемся от него избавиться – у нас будут проблемы. Но если мы его оставим – окажемся в полном дерьме.

Патрик вернулся к своей трубке и принялся громко пыхтеть, чтобы она разгорелась, пока снова не скрылся в облаке дыма.

Уркхарт молчал почти десять минут, а потом передвинулся так, что оказался на самом краешке стула.

– Да, я понимаю. И одновременно не понимаю, – пробормотал он задумчиво. – Что ты хочешь сказать, Патрик?

Уолтон громко расхохотался:

– Извини, Фрэнсис, слишком много дипломатического пустозвонства. Я даже не могу попросить жену передать мне во время завтрака хлопья – она тут же пытается понять, что я задумал на самом деле. Ты хочешь получить прямой ответ? Хорошо. Сейчас наше преимущество минимально. Если ничего не изменится, в следующий раз мы проиграем. Мы не можем идти тем же курсом.

– И каким должно быть решение? Нам необходимо его найти.

– Мы подождем. Нам требуется время, несколько месяцев, чтобы подготовить общественное мнение, надавить на Генри и убедить его уйти в отставку – и тогда мы сможем сказать, что стараемся выполнить пожелание народа, а не потворствуем личным амбициям. Восприятие происходящего может оказаться решающим фактором, Фрэнсис, но нам нужно время, чтобы встретить перемены во всеоружии.

«А тебе – чтобы самому подготовиться к прыжку, – подумал Уркхарт. – Старый мошенник. Ты все еще хочешь стать премьер-министром».

Он знал, что Уолтон будет проводить как можно больше вечеров в коридорах и барах Палаты общин, развивать уже существующие отношения с коллегами, увеличивать число своих выступлений в округах влиятельных членов парламента, укреплять свою репутацию среди редакторов и обозревателей, работать на свой имидж…

Его расписание будет сокращено, он станет меньше времени проводить за границей, начнет ездить по Британии и произносить бесчисленные речи о вызовах, на которые предстоит ответить стране в 2000 году.

– Перед тобой стоит чертовски трудная и деликатная задача, Фрэнсис, – заявил Патрик. – Ты находишься в таком положении, что можешь оценить, есть ли шансы на то, что Генри исправит ситуацию, а если он этого не сделает, ты поймешь, когда наступит подходящий момент действовать. Если мы выступим слишком рано, то будем выглядеть убийцами. Слишком поздно – и партия потеряет управление. Ты должен самым внимательным образом контролировать процесс и понять, когда нам следует предпринять решительные действия и стоит ли это делать. Полагаю, ты постоянно прощупываешь почву?

Уркхарт осторожно кивнул, молча подтверждая его предположение. «Он назначает меня Кассием, – подумал он. – Вкладывает в мою руку кинжал и предоставляет мне решить, когда начнутся Мартовские Иды». Неожиданно Главный Кнут обнаружил, что эта мысль его обрадовала.

– Патрик, я очень благодарен тебе за откровенность, – сказал он вслух. – Следующие несколько месяцев будут для нас очень трудными, и мне потребуются твои советы. Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку и дружбу. И будь уверен, что ни одно слово, сказанное в этой комнате, не выйдет наружу.

Затем он встал, заканчивая разговор.

– Мои парни из Особого отдела постоянно говорят, что и у стен есть уши. Я рад, что рядом находится именно твое бунгало! – воскликнул Уолтон, игриво и несколько фамильярно похлопав Уркхарта по спине, когда тот подошел, чтобы забрать свой красный ящик.

– Сегодня я устраиваю прием, Патрик, – напомнил его гость. – Ты ведь не забудешь о нем?

– Конечно. Я обожаю твои вечеринки. К тому же с моей стороны будет невежливо отказаться от твоего шампанс-кого.

– Значит, встретимся через несколько часов, – ответил Фрэнсис Юэн, поднимая красный ящик.

Закрыв за гостем дверь, Уолтон налил себе еще виски. Он решил не ходить на дневные дебаты, а вместо них принять ванну и немного поспать, чтобы подготовиться к напряженному вечеру. Размышляя о разговоре с Уркхартом, министр вдруг начал сомневаться – неужели алкоголь притупил его восприятие? Патрик попытался вспомнить, как именно Фрэнсис сформулировал свое негативное отношение к Коллинриджу, и не смог.

«Ловкий ублюдок. Предоставил говорить мне, а сам помалкивал», – подумал он.

Патрик Уолтон сидел и размышлял о том, не был ли он слишком откровенен со своим гостем, и в результате не заметил, что Уркхарт унес не тот красный ящик.

С того самого момента, как сразу после ланча Мэтти отправила в редакцию статью, посвященную шокирующим результатам опроса общественного мнения, она пребывала в превосходном настроении и большую часть времени размышляла о том, что перед нею медленно открываются новые двери. Женщина недавно отпраздновала первую годовщину своей работы в «Телеграф», и ее способности уже оценили по достоинству. И хотя она была одним из самых молодых сотрудников газеты, ее статьи регулярно появлялись на первой полосе – и более того, она отлично знала, что это очень хорошие статьи. Еще год в том же духе – и она сделает следующий шаг, станет помощником редактора или получит больше свободы, чтобы писать серьезные аналитические статьи, а не обычную ежедневную халтуру.

Конечно, сегодня ей было не на что жаловаться. Только война сможет помешать выйти статье, которую она только что отправила в издательство. А потом изложенная в ней информация появится под кричащими заголовками на первых полосах множества других изданий. Это была мощная история о том, что правительство блуждает во мраке; она была отлично написана и обязательно должна была привлечь внимание других редакторов и издателей.

Однако этого было недостаточно. Несмотря на свои успехи, Сторин начала понимать, что ей чего-то не хватает. Ее карьера шла в гору, но она чувствовала пустоту, наносившую ей удар всякий раз, когда женщина уходила с работы, и становившуюся сильнее, когда она входила в дверь своей холодной, безмолвной квартиры. Где-то в самой глубине души журналистка ощущала глубокую яму, наполнявшуюся болью, которую, как ей казалось, она оставила в Йоркшире.

Проклятые мужчины! И почему они не могут оставить ее в покое? Впрочем, Мэтти знала, что ей некого винить – у нее были и другие нужды, не только профессиональное тщеславие; нужды, которые ей становилось все труднее игнорировать.

Не могла она оставить без внимания и срочную просьбу позвонить в редакцию, которую получила почти в пять часов. Сторин только что закончила беседу за чаем на террасе с министром внутренних дел – ему хотелось, чтобы «Телеграф» прорекламировал его выступление, запланированное на следующий день. К тому же он предпочитал часовую встречу с молодой блондинкой слушанию бесконечных речей других политиков.

В вестибюле отеля было много народа – участники конференции покидали зал, чтобы отдохнуть и перекусить, – но Мэтти умудрилась найти свободную телефонную кабинку и решила не обращать внимания на шум. Когда ей удалось дозвониться, секретарша Престона объяснила, что он сейчас разговаривает по другой линии, и соединила ее с его заместителем Джоном Краевски, добрым великаном, с которым Сторин начала встречаться в долгие летние месяцы. Их объединяла любовь к хорошим винам и тот факт, что его отец, как и дед Мэтти, были беженцами из Европы. Женщина тепло поздоровалась с ним, но в его голосе прозвучали ледяные интонации:

– Привет, Мэтти. Послушай… Да пропади оно все пропадом, я не собираюсь прятать правду за кучами дерьма! Мы не будем – он не будет – публиковать твой материал. Мне очень жаль.

Наступило долгое молчание. Журналистка была настолько ошеломлена, что начала сомневаться, правильно ли она поняла Джона. Она крутила его слова так и этак, но результат получался одним и тем же.

– Что ты имеешь в виду? – заговорила она наконец. – Почему мой материал не пойдет?

– То, что я сказал, Мэтти. Его не напечатают. – Очевидно, Краевски нелегко давался этот разговор. – Послушай, я сожалею, но сейчас не могу рассказать тебе подробности, потому что Грев взял все под свой личный контроль – я к твоему материалу даже не притронулся, уж поверь мне… однако, похоже, история настолько сенсационна, что наш уважаемый редактор решил не печатать ее, пока полностью не убедится в истинности твоих сведений. Грев говорит, что мы всегда поддерживали правительство, и он не собирается выбрасывать в окно редакторскую политику на основании анонимного листка бумаги. Мы должны иметь абсолютную уверенность, прежде чем сделать такой шаг, а этой уверенности у нас нет – мы не знаем, кто подбросил нам информацию.

– Боже мой, какое значение имеет источник? Человек, приславший мне результаты опроса, не стал бы так поступать, если б знал, что его имя станет известно всему миру! – запротестовала Сторин. – В данном случае важно только одно: правдива ли информация из опроса – и тут я получила вполне надежное подтверждение.

– Послушай, я знаю, что ты сейчас чувствуешь, Мэтти, и мне очень хотелось бы оказаться за миллион миль отсюда. Даю тебе честное слово, я спорил с Гревом изо всех сил, защищая твой материал, но он принял окончательное решение и упрямо стоит на своем. Статья не пойдет в номер.

Сторин отчаянно хотелось громко и пронзительно закричать. Внезапно она пожалела, что звонит из шумного вестибюля, где ее мог услышать кто-нибудь из конкурентов-репортеров, и она не имела возможности приводить свои доводы, да еще теми словами, которые рвались наружу. В конце концов, вокруг было полно женщин из избирательных округов!

– Дай мне поговорить с Гревом, – попросила журналистка.

– Извини. Он разговаривает по телефону.

– Я подожду.

– Честно говоря, – смущенно признался Краевски, – он будет занят очень долго. И он настоял на том, что именно я должен все тебе объяснить. Я знаю, он хочет с тобой поговорить, Мэтти, но завтра. Сегодня его совершенно бесполезно пытаться переубедить.

– Значит, он не станет публиковать статью, у него кишка тонка самому мне про это сказать, и он предоставил тебе сделать за него грязную работу! – презрительно бросила корреспондентка. – На какую газету мы работаем, Джонни?

Она слышала, как заместитель редактора откашлялся, пытаясь подобрать подходящие слова. Краевски понимал, что Мэтти глубоко возмущена не только из-за статьи, но еще и потому, что Престон использовал его в качестве буфера. Он спрашивал себя, не следовало ли ему сражаться за нее сильнее, но за последние недели почти все его мысли были об очевидной, пусть и не принесшей ему никаких плодов сексуальности Сторин, и он уже не был уверен в своей объективности.

– Мне очень жаль, Мэтти, – только и сказал заместитель редактора.

– Да пошел ты, Джонни! – прошипела женщина, бросив трубку на рычаг.

Она была в настоящей ярости не только на Престона и политику, но и на себя – за то, что не смогла найти более убедительных аргументов и более внятного способа их изложения.

Не обращая внимания на недовольный взгляд одного из стюардов, стоявшего в соседней телефонной будке, журналистка прошла через фойе.

– Мне нужно выпить! – громко объявила она самой себе и всем, кто находился в пределах слышимости, после чего решительно направилась в сторону бара.

Бармен как раз поднимал решетку над стойкой, когда появилась Мэтти и с грохотом поставила туда свою сумку, швырнув рядом с нею банкноту в пять долларов. Одновременно она толкнула под локоть другого посетителя, уже сидевшего на табурете и явно приготовившегося принять первую порцию за этот вечер.

– Извините, – раздраженно сказала Сторин, но ее слова прозвучали не слишком искренне.

Мужчина повернулся к ней лицом:

– Юная леди, судя по вашему виду, вам необходимо выпить. Мой доктор говорит, что так не бывает, но что он понимает в жизни? Вы не против, если мужчина, который мог бы по возрасту быть вашим отцом, присоединится к вам? Кстати, меня зовут Коллинридж. Чарльз Коллинридж. Но, пожалуйста, называйте меня Чарли. Все меня так называют.

– Что ж, Чарли, если мы не станем говорить о политике, я буду только рада, – вздохнула Сторин. – И пусть мой редактор совершит первое достойное действие за сегодняшний день и оплатит вам двойной виски!

В просторной комнате с низким потолком собралось множество людей. Из-за жара их тел в сочетании с центральным отоплением там было почти нестерпимо душно, и многие из гостей молча проклинали двойное утепление, которое архитекторы столь старательно установили в бунгало на «Сверхурочной аллее».

В результате, когда секретарша Уркхарта начала разносить охлажденное шампанское, она имела большой успех, и уже ни у кого не вызывало сомнений, что прием Главного Кнута пройдет в непринужденной и расслабленной обстановке.

Однако Фрэнсис не мог обойти всех и принять благодарность гостей. Он оказался зажатым в углу гигантской фигурой Бенджамина Лэндлесса. Газетный магнат из Ист-Энда сильно потел, и ему пришлось снять пиджак и расстегнуть воротник, открыв всему миру похожие на парашютные стропы зеленые подтяжки, на которых держались огромные широкие брюки. Тем не менее Лэндлесса нисколько не беспокоили подобные мелочи, так как все его внимание было сосредоточено на попавшей в ловушку жертве.

– Вы прекрасно знаете, Фрэнки, что это полнейшая чепуха. Я поддержал вас всеми своими газетами во время выборов. Я даже перевел главный штаб в Лондон. Я вложил миллионы в страну. Но, если вы, ребята, не закончите волынить и не приступите к работе, на следующих выборах все пойдет прахом. А учитывая, с каким энтузиазмом я за вас выступал, ублюдки из оппозиции меня распнут, если дорвутся до власти.

Он смолк, чтобы достать большой шелковый платок из складок огромных брюк и вытереть лоб, пока Уркхарт продолжал подстрекать его:

– Все не так плохо, Бен. У каждого правительства бывают трудные периоды, и мы уже не раз справлялись с подобными проблемами. Мы и сейчас выйдем победителями.

– Чепуха! Чепуха и еще раз чепуха! Самодовольный бред, и вы это знаете, Фрэнки. Неужели вы не видели результаты последнего опроса общественного мнения? Мне сообщили о них сегодня днем. Вы опустились еще на три процента – итого на десять с момента выборов. Если б выборы состоялись сегодня, вас бы вышвырнули вон. Полная аннигиляция!

Уркхарт испытал удовлетворение, представив, каким будет заголовок «Телеграф» на следующее утро, но он понимал, что сейчас не может показать свои истинные чувства.

– Проклятье, как вам удалось добыть секретную информацию? – изобразил он на лице досаду. – Это может очень повредить нам на завтрашних дополнительных выборах.

– Не беспокойтесь, я сказал Престону, чтобы он придержал материал. Конечно, со временем утечка неизбежна и нас, возможно, будут полоскать в «Собственном глазе», станут говорить про политические игры, но это произойдет уже после завтрашних выборов. Я спас вашу конференцию – без моего вмешательства она превратилась бы в медвежью яму… – Бенджамин глубоко вздохнул. – Проклятье, вы не заслуживаете такого хорошего отношения, – заявил он гораздо тише, и Фрэнсис не сомневался, что именно так он и думает.

– Я знаю, Генри будет очень вам благодарен, Бен, – сказал Уркхарт, к горлу которого подкатила тошнота от разочарования.

– Конечно будет, однако благодарность самого непопулярного премьер-министра с Рождества Христова в банк не положишь.

– Это в каком смысле?

– Политическая популярность представляет собой наличные. Пока ваша партия на коне, я могу спокойно заниматься бизнесом и делать то, что у меня получается лучше всего, – деньги. Вот почему я вас поддержал. Но как только ваша лодка даст течь, разразится паника. Фондовая биржа рухнет. Люди не захотят вкладывать деньги, профсоюзы станут агрессивнее. Я не могу заглянуть в будущее, однако тенденция после июня носит очевидный характер. На сегодняшний день премьер-министр не способен организовать даже соревнование по пердежу на фабрике по производству бобов. Он тянет вниз всю партию, а вместе с ней и мой бизнес. И если вы ничего не сделаете, мы все провалимся в одну огромную дыру.

– Вы и в самом деле так думаете?

Лэндлесс немного помедлил, давая Уркхарту понять, что дело не в том, что шампанское развязало ему язык.

– Всем сердцем! – прорычал он.

– Тогда у нас проблема.

– Именно, причем так будет до тех пор, пока он продолжает вести себя так, как сейчас.

– А если он не изменится…

– Избавьтесь от него!

Главный Кнут быстро приподнял брови, но его собеседник принадлежал к той категории людей, которые, начав атаку, уже не могли остановиться.

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на поддержку неудачников. Я не для того надрывался последние двадцать лет, чтобы позволить вашему боссу пустить все псу под хвост, – заявил он и больно ухватил Уркхарта за руку толстыми пальцами. За его огромным брюхом чувствовалась большая сила, и Фрэнсис начал понимать, как миллионер добивается своего. Тех, над кем Лэндлесс не мог доминировать при помощи экономических рычагов, он подавлял физической силой или выставлял на посмешище, пуская в ход острый язык. Уркхарт ненавидел, когда его называли Фрэнки, и Бенджамин был единственным человеком на свете, который упрямо звал его именно так. Однако сегодня вечером министр не стал возражать, решив, что в данном вопросе вполне может позволить себе потерпеть поражение.

Лэндлесс приблизился к нему, еще сильнее зажав его в углу.

– Позвольте мне привести пример в качестве знака доверия. Хорошо, Фрэнки? Маленькая птичка напела мне, что очень скоро «Юнайтед ньюспейперс» будут выставлены на продажу. И если такое случится, я хочу их получить. Более того, я провел с ними серьезные переговоры. Но адвокаты говорят, что я уже владею одним газетным концерном и правительство не позволит мне купить второй. А я им сказал: вы утверждаете, что я не могу стать крупнейшим газетным магнатом в стране, даже если направлю все свои ресурсы на поддержку правительства!

Пот градом катился по его лицу, но Лэндлесс не обращал на такую мелочь внимания.

– И знаете, что они мне ответили, Фрэнки? – продолжал он, тяжело дыша. – Они заявили, что моя главная проблема как раз в том и заключается, что я поддерживаю правительство! Если я предприму хоть какие-то шаги, чтобы заполучить «Юнайтед», оппозиция мгновенно впадет в ярость и разведет чудовищную вонь. И ни у кого не хватит мужества встать на мою защиту – так они сказали. Поглощение компании передадут на рассмотрение в Комиссию по монополиям и слияниям, где дело будет тянуться месяцами – в зале для заседаний соберется целое стадо дорогих адвокатов, мне придется выслушивать бредни тайных гомиков, а они станут учить меня управлению моим собственным бизнесом. И в ответ на любые мои аргументы правительство откажется одобрить сделку. Потому что у них кишка тонка для того, чтобы вступить в открытое сражение. – Он выдохнул сигарный дым Уркхарту в лицо. – Другими словами, господин Главный Кнут, из-за того, что у вашего правительства нет яиц, моя компания отправится в тартарары. Мало того, что вы запороли свой бизнес, теперь вы взялись еще и за мой!

Он без обиняков дал понять, что думает, и безжалостно давил на собеседника. Это был не самый деликатный способ общения с министром, но Лэндлесс считал прямой подход гораздо более эффективным, чем сложные менуэты: политиков тоже можно запугать, как и любого другого человека.

Наконец Бенджамин замолчал, чтобы освежиться шампанским, и стал ждать ответа.

Уркхарт заговорил медленно, чтобы показать, что он, как и медиамагнат, совершенно откровенен:

– Будет непростительно, если мы не сумеем отблагодарить вас за дружбу. Вы – большой друг нашей партии, и для нас будет позором, если мы не сумеем по достоинству отплатить вам за поддержку. Я не могу говорить от имени премьер-министра – если честно, в последнее время я вообще ни о чем не могу с ним говорить, – но сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать вас, когда возникнет необходимость.

– Рад слышать это, Фрэнки. И очень ценю ваши слова, – заверил его Бенджамин. – Жаль, что Генри не может вести себя столь же решительно, но я знаю, что это просто не в его характере. Будь на то моя воля, он бы уже не занимал свой пост.

– А вы уверены, что ничего не можете сделать?

– Я?

– У вас есть газеты, которые пользуются огромным влиянием, а вы их контролируете. Всего один заголовок может оказаться потрясающей новостью и уничтожить множество политиков. Вы сказали, что опрос общественного мнения показал, будто непопулярность премьер-министра среди народа тянет партию вниз.

Лэндлесс кивнул, соглашаясь.

– Вы сказали, что не позволили опубликовать результаты опроса общественного мнения, потому что тогда конференция превратилась бы в грандиозную драку, – продолжил его собеседник. – Но неужели вы считаете, что мы сумеем решить наши проблемы без настоящего сражения?

Всего несколько минут назад Бенджамин вел себя как самый настоящий грубиян, но теперь задира куда-то вдруг исчез, и на его место пришел очень хитрый человек, который понимал все подтексты того, что ему говорили.

– Кажется, я вас понял, Фрэнки, – сказал он уже почти спокойно. – Более того, мне представляется, что мы друг друга поняли.

– Да, Бен, думаю, так и есть.

Они пожали друг другу руки, и Уркхарт чудом сдержался, чтобы не поморщиться, когда его ладонь исчезла в громадной лапище Лэндлесса. Уркхарт понимал, что это рукопожатие, с одной стороны, является выражением дружбы, а с другой – напоминанием того, что Бенджамин уничтожит каждого, кто нарушит условия сделки.

– В таком случае мне нужно немного поработать, Фрэнки. Первый выпуск будет сверстан через тридцать минут, и я должен срочно позвонить. – Магнат схватил пиджак и перебросил его через руку. – Спасибо за вечеринку. Было весело.

Главный Кнут посмотрел ему вслед и отметил, что его промокшая рубашка прилипла к широкой спине. Вскоре Лэндлесс пробился сквозь толпу и исчез за дверью.

В другом конце комнаты, за спинами других важных гостей, журналистов и прихлебателей устроился на диванчике О’Нил рядом с молодой и привлекательной любительницей партийных конференций. Он пребывал в состоянии приятного возбуждения, постоянно ерзал на месте, а слова произносил невероятно быстро. Девушка из Ротерхэма была ошеломлена потоком имен, которые Роджер мастерски вставлял в разговор, и его страстными речами. Она смотрела на него широко раскрытыми от восторга глазами – невинная свидетельница бесконечного монолога.

– Естественно, премьер-министр находится под постоянным наблюдением наших людей из службы безопасности, – рассказывал ее собеседник. – Всегда существует угроза. Ирландцы. Арабы. Черные наемники. Один из них и до меня пытался добраться. Охота идет уже несколько месяцев, и парни из особой службы потребовали, чтобы во время выборов меня сопровождали телохранители. Мы с Генри находились в списке их основных целей. Так что нас охраняли двадцать четыре часа в сутки. Официально такая информация отсутствовала, но все репортеры об этом знали.

Глава отдела по связям с общественностью закурил, сделал глубокую затяжку и закашлялся. Потом вытащил грязный платок, громко высморкался и с интересом посмотрел на результат этого, прежде чем спрятать платок в карман.

– Но почему вы, Роджер? – осмелилась спросить его юная спутница.

– Легкая цель. Со мною просто расправиться, я постоянно на виду, – продолжал быстро говорить ее собеседник. – Если им не добраться до премьер-министра, они могут попытаться достать кого-нибудь вроде меня. – Он нервно оглянулся, а потом снова повернулся к девушке, но его взгляд продолжил метаться по комнате. – Ты умеешь хранить тайны? По-настоящему? – Он снова сделал еще одну затяжку. – Парни из службы безопасности думают, что за мной следят уже целую неделю. Сегодня утром я обнаружил, что с моей машиной что-то сделали, и парни изучили ее буквально под микроскопом. Оказалось, что внешние гайки на оси втулки передних колес раскручены и едва держатся. И когда я возвращался бы домой по автостраде на скорости восемьдесят миль в час… в общем, автостраду пришлось бы закрывать! Они считают, что это было сделано специально. Отдел убийств уже отправил сюда своих людей, чтобы взять у меня показания.

– Роджер, это ужасно! – ахнула девушка.

– Но ты не должна никому об этом рассказывать. Особая служба не хочет спугнуть убийц, поскольку у нас появился шанс застать их врасплох.

– Я не знала, что вы так близки к премьер-министру, – с растущим благоговением прошептала девица. – Это ужасное время для… – Внезапно она тихонько вскрикнула. – С вами все в порядке, Роджер? Вы выглядите очень расстроенным. Ваши глаза, глаза… – Она начала заикаться.

Глаза О’Нила продолжали вращаться, а в его мозгу одна безумная картина сменяла другую. Казалось, внимание этого человека обращено в иные пространства – он больше не находился рядом с молодой женщиной, а перенесся в другой мир, где вел еще один разговор. Его взгляд на мгновение остановился на собеседнице, но тут же метнулся в сторону. Покрасневшие глаза слезились, и он никак не мог выбрать, на чем бы сфокусировать взгляд. Из носа у Роджера текло, как у старика зимой, и он не слишком удачно вытер его тыльной стороной ладони.

На глазах ничего не понимающей девушки лицо О’Нила стало серым, тело содрогнулось, и он резко встал. Роджер был в ужасе – ему казалось, будто стены комнаты смыкаются вокруг него. Его приятельница беспомощно огляделась по сторонам, не зная, что ему нужно, и не желая стать участницей скандала. Затем она потянулась и взяла Роджера под руку, чтобы поддержать его, но в этот момент он повернулся к ней, потерял равновесие и схватился за ее блузку, от которой оторвалась пуговица.

– Убирайся с моего пути! – прорычал окончательно потерявший представление о том, где он находится, мужчина.

Он с силой оттолкнул девушку, и та упала спиной на стол, уставленный бокалами, а оттуда рухнула на диван. Грохот бьющегося стекла заставил гостей замолчать, и все повернулись, чтобы посмотреть, что произошло. От блузки собеседницы Роджера отлетело еще три пуговицы, а ее тонкий шелк порвался, обнажив левую грудь.

В абсолютной тишине О’Нил, шатаясь, устремился к двери, отталкивая попадавшихся на его пути людей, и скрылся в темноте ночи, оставив у себя за спиной униженную девушку в разорванной блузке, с трудом сдерживавшую слезы. К ней тут же подошла пожилая женщина, чтобы помочь привести в порядок одежду, и увела несчастную в туалет. Как только за ними закрылась дверь, гости принялись азартно обсуждать случившееся, и их предположения превратились в бескрайнее море сплетен, которое омывало своими волнами всех без исключения гостей. Теперь им должно было хватить развлечений до конца вечера.

Пенни Гай не стала присоединяться к скандальному обсуждению. Несколько мгновений назад она весело смеялась, получая удовольствие от остроумия и ливерпульского обаяния Патрика Уолтона. Уркхарт познакомил их около часа назад и позаботился, чтобы шампанское текло с такой же легкостью, как разговор. Но магия рассеялась, когда О’Нил устроил эту безобразную сцену. Глядя то вслед спотыкавшемуся боссу, то на всхлипывающую девушку в разорванной блузке, Пенелопа представила, какие теперь пойдут разговоры, и на ее лице появилось несчастное выражение. Она несколько мгновений сражалась со слезами, но потерпела поражение: они потекли по ее щекам, и ей никак не удавалось их остановить, несмотря на большой белый платок, который ей тут же протянул Уолтон. Ее боль была слишком сильной.

– Он очень добрый человек, заботливый и тактичный, – начала объяснять секретарша, и слезы еще быстрее побежали по ее щекам. – Но иногда он не выдерживает напряжения, и у него случаются срывы. Это совсем на него не похоже.

– Пенни, мне очень жаль, милая, – принялся утешать ее Патрик. – Послушай, тебе нужно уйти из этого отвратительного места. Мое бунгало совсем рядом. Давай пойдем туда, чтобы ты могла немного успокоиться?

Девушка благодарно кивнула, и они начали пробираться сквозь толпу. Казалось, на них никто не обратил внимания – за исключением Уркхарта, который проследил за ними холодными голубыми глазами до двери, в которую чуть раньше вышли Лэндлесс и О’Нил. Эту вечеринку запомнят надолго, сказал он себе.