Глава 10
Три дня пролетели как одна минута. Вроде в последние сутки ни грамма не пил, а все равно ощущаю себя как под градусом — война, а в столице автобусы-трамваи ходят как по расписанию, люди кино и театры посещают. Патрулей с мосинками или ППШ хватает, но особой военной атмосферы почему-то совсем не ощущается. Из-за того что от бомбежек еще с прошлого года Москва надежно прикрыта?
Посадил свою родную в Дуглас к другим пассажирам, посмотрел на рулежку и сам пошел готовиться к вылету, благо все разрешения уже получил. Здесь даже предстартовый медицинский контроль на уровне — давление померили и пульс посчитали, не забыв поинтересоваться самочувствием, как будто по цветущей роже и так не видно. Провел внешний осмотр самолета, выполнил «карту»*, завелся и, прогрев мотор, запросил предварительный старт, движением рук приказал механику убрать колодки. Вырулив, сразу по требованию получил исполнительный, двинул рукоять нормального газа до упора и… наконец-то я опять в небе!
Догнал транспортник через пятнадцать минут и пошел над ним — что его экипажу, предупрежденному о сопровождении, что мне спокойнее. Не сорок первый год, тыловые маршруты практически безопасны, но все равно каждые пару минут осматриваюсь, чтобы успеть, в случае чего, прикрыть Дуглас.
На посадку пошел первым, удовлетворившись видом дежурной пары истребителей, висевшей высоко в небе. Обнялся с Борисом Львовичем, лично прибывшим на «Утке» за моей благоверной, похвастал своей новой ласточкой, пока ее заправляли. Любимая начальника штаба в обе щеки расцеловала, в очередной раз показывая, что на фронте все хорошие люди — одна большая семья. Вылетели в полк одновременно — они на УТ-2М на жалких ста восьмидесяти в час телепают, а я километром выше, успевая внимательно оглядывать горизонт, пилотаж кручу. Верчусь как настоящая ласточка и балдею — вроде веса в этой машине всего-то процентов на десять-пятнадцать меньше, чем у Як-1Б с точно таким же мотором, а разница в пилотировании огромная! Скороподъемность отличная — больше тысячи метров в минуту! Виражит кажется что сама. Великолепный обзор из каплевидного фонаря кабины. Притом толстенное бронестекло в козырьке. Бронеспинка с изголовьем какая-то опытная из нескольких слоев чего-то там — инженер утверждал, что даже двадцатимиллиметровый снаряд основной сегодня пушки мессера MG151 не пробьет. А уж управление — легенькая, как пушинка! В общем, продемонстрировал жене и начальнику штаба, что из этой ласточки можно выжать, сам получая море удовольствия.
Еще через два дня, сопровождая майора Гольдштейна в разведке, летевшего на моей бывшей машине — на новую дефицитный английский АФА пока не поставили — убедился в явном преимуществе своей нынешней «чертовой дюжины» над «Густавом»**. Не по всем параметрам, но по подавляющему большинству. Столкнулись после окончания аэрофотосъемки сразу с шестеркой мессеров. Высота маловата и до линии фронта далеко. Приказал начальнику штаба двигать строго в нашу сторону на максималке и, слушая радио, без задержки выполнять все распоряжения. Спорить Борис Львович не стал — это на земле он старше по званию, а в воздухе только мой ведомый.
— «Лев» правее скольжением, — приказал, заходя снизу на целящегося в Гольдштейна «худого». Тот, доворачивая, сам «заплыл» в мой прицел. Очень короткая очередь, и мессершмитт, паря пробитым радиатором, благополучно удалился подальше от нашей пары вверх. Бросил его немецкий пилот, выпрыгнув с парашютом, или дотянул до своего аэродрома, не знаю — не до наблюдений за подранком было. Оставшаяся пятерка фашистов попыталась наброситься на меня, забыв на время об уходившем на восток начальнике штаба. Но не тут-то было — переменный пилотаж, когда одна еще не законченная фигура резко переходит в другую, да еще на значительно более легкой машине, возможности для уверенного прицеливания на малой дистанции не предоставляет. В какой-то момент сам случайно оказался сзади снизу одного из «Густавов» всего-то в полусотне метров. Приподнял нос, прижимаясь щекой к фотографии любимой, увидел в центре колец прицела врага, нажал на долю секунды гашетки и ушел в глубокий правый вираж — сам уже почти был на прицеле у другого мессера.
Крутился как белка в колесе, отметив, что противников уже только четверо, почти десять минут. Запросил начштаба, как там у него дела.
— Я — «Лев». Подхожу к линии фронта. Преследования не наблюдаю, — а потом вдруг услышал странную просьбу: — «Чертенок», ты, когда газом шуруешь, жми заодно на кнопку передатчика. Хоть по дыханию буду знать, что живой.
— Не боись, Лев — все будет нормально. Уже выхожу из боя, — сказал и тут же со снижением выполнил намерение. Теперь сто тринадцатую — на старой машине просто единичку впереди пририсовали — фашисты не догонят. Да и меня хрен достанут. Метров на шестьсот уже оторвался — не попасть с такого расстояния — а скорость на этой малой высоте у моей легенькой ласточки пусть не намного, но больше. Сам ни одного, похоже, не сбил? Ерунда какая — главное, боевое задание выполнено. А вот что я в рапорте писать буду, описывая бой — не представляю. Ни одной законченной фигуры за все время, и выполнение оных отнюдь не правильное — сплошное резкое перекладывание рулей, что в методичке по технике пилотирования, выпущенной «Воениздатом наркомата обороны» в прошлом году под грифом «Для служебного пользования», отнюдь не приветствуется…
* Проверка всего необходимого по пунктам. Так как раньше они были записаны на специальной карточке, то в авиации так и говорят — выполнить карту.
** Лучшая на тот момент модификация Мессершмитта bf-109G, присутствовавшая на «восточном фронте».
* * *
Борис Львович таскает меня на совещания, как свой личный талисман. Майор Варламов только посмеивается, но не возражает, взяв манеру решать любые вопросы так, как принято на флоте — мнения выслушиваются, начиная с младшего по званию. Начальник ВСС и комэски тоже ничего против не имеют — со всеми не раз ведомым в бой ходил. Снимать «худых» с их хвостов тоже не единожды приходилось. И все дружно облизываются на мою новую легенькую «чертову дюжину» — попробовали в тренировочных полетах и тоже такую машину хотят. Только вот с дальностью у ласточки проблема — не все задания выполнить можно.
Приказ на формирование третьей эскадрильи в полк все-таки поступил. Командиром решили поставить старлея Стародубцева. А меня к нему штурманом-заместителем сунули. Старшими летчиками на звенья тоже назначили из старослужащих полка. Младлея Костикова Серегу и лейтенанта Лохматенкова. Леха давным-давно в нашей части — единственный доживший из сержантов довоенной поры. Если бы не поддавал иногда сверх меры, цены бы ему не было. А младший лейтенант Костиков уже почти полгода воюет — по нынешним меркам тоже старик. Старшим техником эскадрильи поставили, конечно же, Елизарыча. Дружок мой Мишка Пахомов из мотористов прямо в механики авиазвена прыгнул — старшинская должность между прочим. Но пока только третью лычку на погон кинули — старший сержант теперь. Младшими авиационными специалистами опять девок прислали — надо признать, что с дисциплиной и старательностью у них получше, чем у мужиков.
Вот с рядовыми пилотами большая проблема — одни сосунки прямиком из училищ «взлет — посадка» в звании младших лейтенантов и с мизерным налетом. Хорошо хоть комдив в положение вошел — выбил на полк новенький Як-7УТИ. Две недели как проклятый наравне с другими «стариками» крутился, добиваясь от новичков хотя бы удовлетворительного знания техники пилотирования. Летные происшествия — в основном на посадке — как горох из разбитой стеклянной банки посыпались. Майор Мамонтов даже при девках стал матом ругаться. Почернел, из технического полинялого комбинезона не вылезает, забывая иногда бриться и подравнивать свои усы «а ля маршал Буденный».
Моя Валюша тоже заметно вымоталась, приводя радиостанции полученных Як-9 в удовлетворительное состояние. Приемники РСИ-4 «Малютка» теперь абсолютно на всех самолетах стоят. Передатчики РСИ-3М «Орел» — на каждой второй машине. Начальство наконец-то на всех уровнях сообразило о пользе качественной связи.
Вечерами частенько грабим адъютанта эскадрильи лейтенанта Глухова, нагло забирая у него трофейный мотоцикл БМВ. Гоняем за десяток километров к маленькому лесному озеру. Там так красиво, что пусть всего на час-другой, но можно даже о войне забыть. Сидим на берегу, обнявшись, и любуемся природой. Ну, не все время, конечно, сидим — про старое покрывало в люльке никогда не забываем. Если расстелить, то на нем так хорошо поваляться, наблюдая звездное небо, и не только…
А потом я пытаю жену на предмет возможности дистанционного управления нашего штатного реактивного оружия по радио. Из головы не выходит удачное попадание Лехой Лохматенковым из неисправного эреса в «лаптежник» в прошлом году. Реактивный снаряд РС-82 сошел с направляющей под крылом штатно, но потом полетел растянутой спиралью — видать, один стабилизатор при пуске погнуло — немного в сторону. В результате рванул рядом с совсем другой целью, но очень удачно — у юнкерса всю обшивку крыла в клочья порвало. Пикировщик, закувыркавшись, камнем пошел к земле. Вот каким образом можно специально направить эрес к цели?
— Фантазер ты у меня, Николенька, — довольно улыбнулась, поцеловала своими сладкими губками, а потом, привычно потирая висок пальчиком и смешно хмуря милый носик, задумалась.
— Сделать маленький простой приемник на стержневых лампах, наверное, можно. Особенно используя частотную модуляцию на ультракоротких волнах — дальность-то совсем маленькая, потому и чувствительность большая не требуется. А избирательность у таких схем сама по себе хорошая. Поставить электромоторчик с редуктором на управление рулями-стабилизаторами тоже, наверняка, получится. Каналов управления надо два — на курс и тангаж. Крен еще стабилизировать от специального датчика. Сложно это очень получается — в эрес никак не влезет, даже если снаряд побольше взять. Не восемьдесят два, а РС-132 использовать. Хотя… — и опять задумалась.
Минут через двадцать выдала:
— Можно обойтись, вероятно, всего одним каналом управления, если ракета будет все время полета вращаться вокруг своей оси — быстродействия вполне хватит, чтобы отрабатывать рулями несколько раз за время каждого оборота. А вот сам летчик никак управлять не успеет — надо как-то автоматизировать процесс.
Теперь каждую свободную минуту что-то пишет и считает в специально заведенной для этого толстой тетрадке. Получится что-нибудь у моей умницы, не знаю, но очень надеюсь — сам я, если честно, в радиоделе не очень-то тяну. Общие принципы знаю, даже представляю, во что это все выльется в далеком будущем, но вот чем реально помочь сейчас любимой, не знаю.
Через десяток дней заметил, что новых строчек в той тетради прибавляться почти не стало. Прямо спросил, в чем дело. Грустно улыбнулась и призналась:
— Знаний мне Коленька не хватает. Не доучилась ведь — с самого начала четвертого курса из университета ушла. Как радиокомандный канал сделать немного представляю, а сами принципы управления, способы привязки цели по координатам совсем не тяну.
Обнял, поцеловал и спросил:
— Но, на твой недоученный взгляд, дело стоящее или беспочвенные фантазии?
Не очень горячо, но уверила, что реализация идеи должна быть доступна уже при нынешнем уровне развития науки и техники. Может потому и не стала протестовать, когда я заставил кратко изложить ее выводы на бумаге. Документ отправили в МГУ по каналу «СМЕРШа» — так теперь военная контрразведка у нас называется. Сокращение от «Смерть шпионам». Майор Свиридов сам даже текст на бумаге смотреть не стал — залил сургучом пакет, печать свою где надо приложил, что-то там снаружи начирикал, сунул в свой планшет и пошел в штаб полка самолет для полета в особый отдел корпуса требовать.
В конце мая мне в строгом соответствии с постановлением ГКО 929 от двадцатого ноября сорок первого года старшего лейтенанта присвоили. Дядя Витя сам прилетел и новые погоны вручил. Не успели отпраздновать в узком кругу — Леха Лохматенков опять, гад, нажрался — как через два дня приказ пришел. Старшего лейтенанта авиационно-технической службы Воскобойникову — догнала-таки жена меня в звании! — в Москву отзывают. Я-то обрадовался, подальше любимая от фашистских бомб будет, а Валюша плачет — не хочет со мной расставаться…
* * *
— Неправильная тебе Матвеев фамилия досталась. Ротозеев больше бы подошла.
— Тащ старший лейтенант, так я…
— Помолчи, я еще не закончил. Вот сколько раз тебе говорилось, что при воздушной атаке противника единственным верным средством защиты является активное маневрирование? Тебе командование отличную технику доверило, а ты, младший лейтенант, из последнего полета только дырки в плоскостях и фюзеляже привез. Да еще при посадке на давным-давно изученную полосу продемонстрировал присутствующему комдиву, как не надо сажать боевую машину. А мне потом перед полковником Филипповым краснеть за тебя пришлось, — говорить, что сам когда-то точно такой же был, конечно же, не стал. Как вспомню свои первые посадки на Яке, самому дурно становится. — В общем, так — сейчас иди, учи наставление по производству полетов, а завтра четыре раза подряд коробочку сделаешь. Если хоть одна помарка при посадке будет, то до боевых вылетов не допущу. Вот теперь все. Крругом! Шагом арш!
Пошел, скорчив недовольную мину. Вообще-то этот Матвеев пилот не очень-то и плохой… для такого малого налета. Но хвалить, ни в коем случае, нельзя — неправильно поймут. Давить и давить приходится. Иначе… Иначе будет то же самое, что в первом бою нашей третьей эскадрильи. На сопровождение четырех Илов пошли тремя парами — мы с комэском и командиры звеньев с двумя новичками. Целью штурмовиков был какой-то дот с несколькими пулеметами, не дававший поднять голову нашей пехоте. Костиков и Лохматенков со своими ведомыми шли в непосредственном прикрытии Илов сразу за ними с некоторым превышением, а мы с Володькой на шестьсот метров выше. На мессеров — тоже шестерка — нарвались уже на подходе к цели. Зашли они грамотно, от солнца, но не учли наличие связи на наших самолетах. Я их вовремя заметил и предупредил всех своих. Встретили мы их отсечным огнем с разных дистанций и высот. Ну а потом уже началась собачья свалка. Видимо фрицы получили приказ любыми способами не допустить «горбатых» к этому треклятому доту, так как рвались к штурмовикам, невзирая на наш огонь. Бой был какой-то бестолковый — вроде все правильно делаем, а одна пара немцев все-таки прорвалась. Проскочила через наши порядки, пользуясь скоростью и переменным профилем полета по курсу. Немцы наткнулись на сосредоточенный огонь Березеных — это им не прошлый год, когда на Илах стрелков с крупнокалиберными пулеметами еще не было — отвернули и… сожгли ведомого Лохматенкова. Ему бы в вираж уйти, но, сколько ни кричали по радио, летел по прямой, пока не вспыхнул. Отвлеклись на горящий Як — прохлопали атаку на пару Костикова. За штурмовиками следили как следует, а за своими хвостами, получается, плохо. Серега, увидев трассеры, отреагировал немедленно энергичным скольжением, а ведомый не успел — боевой опыт отсутствует.
Илы по тому доту эресами отработали, подавили на какое-то время немецкие пулеметы. Пехота этим моментом воспользовалась, чай не первый год воюет, высотку взяла без особых потерь. Но нам от этого не особо легче — потеряли двоих салаг на пустом, считай месте. Преимущество-то на нашей стороне было — со штурмовиками вместе десять машин против фрицевской шестерки. А все плохая согласованность действий. Да и внутри эскадрильи еще плохо слетались. На разборе полетов огорченный Володька Стародубцев ни бе, ни ме. Пришлось мне открытым текстом так и заявить — не готова наша эскадрилья еще к боевым заданиям, рано молодых в бой вести. Варламов, сам получивший втык от комдива, конечно же, покричал, но оргвыводов делать не стал — понимает мою правоту. Усилили нас относительно опытными пилотами, отобрав по одному человеку из первой и второй эскадрильи. Еще неделю дали на тренировки, выделив авиабензин.
От Валюши первое письмо не очень-то обрадовало. Нет, у нее самой все в порядке, тьфу-тьфу три раза через левое плечо. Устроилась пока у известной мне Надежды. На четвертом курсе университета восстановилась, хотя наверстывать придется очень много. Не на дневном факультете, а на вечернем, так как работа на той же самой кафедре представителем ВВС в первую очередь. К студентам-фронтовикам относятся с пониманием — с дополнительными консультациями, сдачей и пересдачей зачетов и экзаменов идут навстречу. А вот по насущному для меня вопросу — это дело далекого будущего. Пока трудится маленькая группа, куда и ее включили. Ведут исследования и готовят необходимые обоснования для расширения масштаба работ. Любит, очень скучает.
То есть мои надежды получить управляемые ракеты «воздух-воздух» в течение года-двух — беспочвенные фантазии. Ошиблась Валенька в своей оценке идеи — с кем не бывает? В любом случае хорошо — жена от фронта подальше. Подумал, почесал затылок и понял — все, что можно создать в соответствии с сегодняшними достижениями науки и техники с учетом текущей военно-экономической обстановки и без меня делается. В чем-то фашисты нас обгоняют, в определенных областях, как например те же неуправляемые эресы, Советский Союз германцев делает. Особо помочь своей стране инновациями — слово-то, какое мудреное! — я не могу. Вывод? Надо не фантазировать, а бить врага на своем месте. Вот могу машину чувствовать в воздухе и совсем чуть-чуть лучше других соображать во время боя, значит надо эти умения передавать другим. Самому драться и салаг учить как можно лучше.
А с другой стороны — некоторые идеи на счет этих самых инноваций все-таки присутствуют…
* * *
Голова раскалывается, как после хорошей пьянки. Странно, вроде давно уже не принимал. А когда пил, то норму свою невеликую ни разу не перебирал. И вонь эта противная… Знакомый чем-то запах. Можно даже сказать, что привычный. Потом дошло — карболкой во всю несет. Госпиталь? Сбили? В упор не помню. Попытался открыть глаза. С трудом, но удалось — веки как свинцом налитые, словно виражишь с креном под девяносто градусов при запредельной перегрузке. Все вокруг серое, расплывается. Ни хрена не понять, где нахожусь. Попытался позвать кого-нибудь, но из горла только хрип через ссохнувшиеся губы удалось выдавить. Услышали — кто-то осторожно приподнял забинтованную голову — во много слоев замотана, как кочерыжка в капустные листья! — и в рот потекла живительная влага. Вырубился, несмотря на жуткую головную боль, с ощущением счастья — хорошо-то как от воды, будто нырнул в нее…
В следующий раз пришел в себя, чувствуя, как кто-то аккуратно протирает тело влажным полотенцем. Голова ноет, но не так чтобы уж очень сильно. Словно под ухом гаубичная батарея от всего боезапаса решила избавиться, а отдается почему-то прямо в мою макушку. В этот раз глаза сами открылись. Младший сержант Копылова обмывает. Заметила мой взгляд, ахнула и убежала. Ну не дура ли? Холодно ведь, а она даже не подумала одеялом голого прикрыть. Примчавшийся майор медицинской службы Савушкин положение немедленно исправил. Осторожно напоил, посмотрел в мои ищущие глаза — вопросов море, но спросить почему-то не могу — и начал объяснять:
— Ничего не говори — тебе пока нельзя. Ранили тебя, парень. Если понимаешь, что говорю, мигни.
Кое-как опустил и поднял веки.
— Очень хорошо. Если тебя Колей зовут, а не Васей, тоже можешь продемонстрировать согласие.
Он что, совсем за идиота меня принимает? Злобствующий эскулап в ранге майора? Но все-таки изобразил мигание — с Матвей Палыча станется в дурку определить. Но, кажется, Савушкину, несмотря на явно грустный вид, моей медленной положительной реакции все-таки хватило — принялся по порядку излагать. Раненый я оказывается, как будто сам раньше уже не догадался. Пуля прошла над изголовьем бронеспинки — вымахал на свою голову. Возможно трещина черепа. Налицо большая кровопотеря и явное тяжелое сотрясение головного мозга.
— Как самолет посадил в таком состоянии, совершенно не понятно, — резюмировал добрый доктор Айболит, — хоть что-нибудь помнишь?
А вот ни хрена. Куда летали? Какое задание было?
— А сейчас потерпи чуть-чуть и попробуй хоть немного бульона выпить — на одной глюкозе внутривенно долго не продержишься. Понимаю, что тошнит, но надо.
Много этой теплой жирной гадости принять внутрь не смог — чуть не вывернуло. Похоже, по ощущениям, что было уже такое и не один раз. Кое-как проглотил содержимое пары ложек и вновь нырнул в блаженное отсутствие из этого мира…
— Повезло тебе, Николай, — заявил тоже что-то не особо радостный Мишка Пахомов. Заявил через несколько дней, когда я сам только-только говорить начал, — Савушкин сказал, что еще парой миллиметров ниже, и все, амба. А так отлежишься и постепенно в норму придешь.
— Что с машиной? — перебил я разглагольствующего друга.
— Пострадала маленько «чертова дюжина». Сдвижную часть фонаря заменили, от твоей крови кабину отдраили, мотор обслужили, как положено. А вот что с крылом делать, пока неясно. Плоскости-то нестандартные, люминиевые. Снаряд стальной лонжерон почти перебил. От девятого Яка не стыкуются. Егор Иваныч в Москву запрос отправил. Да ты не боись — мы ее все равно раньше починим, чем ты вылечишься.
Что-то такое в его словах мне очень не понравилось. Но сейчас важнее другое: — Письма были? — с некоторого времени очень насущный для меня вопрос.
— А как же, — хмуро, но все-таки улыбается, — четыре штуки от старшего лейтенанта Воскобойниковой.
— Давай! — и с нетерпением дрожащую руку из-под одеяла высовываю.
— Тебе по порядку? — и всовывает мне в пальцы листок, вытащенный из конверта с жирной печатью «Военной цензурой проверено».
В принципе ничего нового. Учится напряженно, работает, скучает, себя клянет, что пошла на поводу, а в результате оказалась далеко-далеко от меня. Паек с учетом, где она работает, нормальный. Денег хватает — плюс к моему денежному аттестату ей, оказывается, еще дядя Витя свой выслал.
Надо будет, как увижу подполковника Коноваленко, обязательно спасибо сказать.
Предупредила, что б не дергался и не возражал, когда Ленка Кривошеина моими вещичками займется — это Валюша сама ей отписала и попросила. Очень скучает — не предполагала, что так тяжело в разлуке будет. Ну и уверения, что очень любит и скучает.
А уж мне-то как без сердешной тяжко. Ведь отлично помню, как от ее ладошки на лбу легко становилось…
В следующих письмах было примерно то же самое, разве что просьбы передать многим однополчанам приветы. А вот в последнем весьма много вопросов о моем здоровье. Видимо весточку от нашего Айболита уже получила с известием о ранении и обещаниями, что все будет хорошо.
Надиктовал Мишке ответное послание. В конце пару строчек сам накарябал — авось, не очень в глаза бросится, что рука дрожит. До ранения почерк не намного лучше был.
Наша эскадрилья летает по уверениям Мишки нормально. За десять дней — это я столько времени в отрубе был?! — всего одного пилота по тяжелому ранению потеряли. Это, соответственно, без учета меня. А вот самолетов, увы, фашисты целых три сожгли. Плохо конечно, но люди ценнее. Строго по поговорке — за одного битого…
Пару дней еще повалялся и ощутимо полегчало. Даже разрешение вставать получил от Савушкина, но только в сопровождении кого-нибудь. Шатает прилично, а в зеркало случаем взглянул и удивился — когда я так похудеть успел? Натуральный скелет. Хорошо, что жена таким не видит. Ленка форму отстиранную принесла, сразу же еще один вопрос к врачу появился. Потому что над красной полосой золотистая появилась. Красноармейцы уже давно придумали: кровь, то есть легкое ранение, и кость — тяжелое. Естественно поинтересовался, почему в госпиталь не отправили. Получил подробные разъяснения о недопустимости даже малейшего дополнительного встряхивания при таком ранении. А теперь, когда все объективные показания скорого выздоровления налицо, смысла нет — летный паек всяко лучше будет, чем госпитальный.
Такой тощий, что можно в качестве учебного пособия использовать для пересчета костей, это признаки выздоровления? Ну-ну…
* * *
Выяснилось, что так дружно все от меня скрывали — майора Варламова на следующий день после моего ранения сбили. Он еще троих фрицев в одном бою ссадил, но и сам под очередь мессера угодил. Посмертно присвоили звание Героя Советского Союза — все-таки семнадцать подтвержденных сбитых включая четырех в групповых боях. Даже подполковника дали — пенсия у Татьяны Варламовой пусть не намного, но все-таки больше будет. Вдову тоже вот-вот из Красной армии демобилизуют — животик уже заметный.
Повалялся еще неделю, и жутко надоело — ну шатает, но уже без палки не падаю. Вот тут-то Савушкин и огорошил — минимум еще два месяца ни одна медицинская комиссия меня к полетам не допустит. Да и достаточный вес — хотя бы семьдесят килограммов при моих ста восьмидесяти трех сантиметрах роста — вряд ли за это время успею набрать. Что и подтвердила медицинская комиссия в ближайшем госпитале. Поэтому выбор у меня один из двух — или в санаторий до окончательного излечения, или к жене под бок в отпуск по ранению. В Москве же после восстановления здоровья и врачебно-летную экспертную комиссию пройду. Странные у нас медики какое-то — дураку ведь понятно, что рядом с Валюшей быстрее поправлюсь. В штабе полка мне всяких сопроводительных бумаг понаписали. И встречную просьбу выдвинули — Татьяну Варламову до дома сопроводить и посмотреть что там за дела с жильем, так как очень неясное письмо от родителей Ивана Анисимовича получили. Ну, от таких предложений, понятное дело, совесть не позволит отказаться, как бы я к жене не торопился. Да и комдив лично постарался — договорился с кем-то, что рейсовый Дуглас якобы из-за мелкой неисправности прямо в Калинине сядет, благо крюк совсем небольшой.
Н-да, такого я еще не видел. Вроде бы всего два месяца город в оккупации был, а половину как корова языком слизала. Понятно, почему все заводы и фабрики фашисты взорвали, но жилые дома-то зачем жечь? Как люди ту жутко морозную зиму перенесли? Непонятно. С трудом, но нашли комнатушку — ровно восемь квадратных метров — где Варламовы старшие нынче живут. В квартире одиннадцать съемщиков и десятиметровая кухня. В комнате — железная кровать с растянутой панцирной сеткой, собранная из нескольких на болтах, самодельный фанерный шкаф и кривоватая тумбочка. И окно, опять-таки фанерой заколоченное. Единственное свободное место занято буржуйкой. Как двое стариков почти пенсионного возраста в таких условиях живут? Непонятно. Было трое сыновей, а теперь только похоронки. Старшие в сорок первом погибли. Причем семьи у обоих еще под немцами, также как и Татьянины родители. Живы ли четверо внуков, неизвестно. Поэтому вдову младшего сына встретили с распростертыми объятиями. Сами на полу теперь спать будут, а невестушке кровать для ночного отдыха определили.
Ну, я Татьянин чемодан и четыре вещмешка с продуктами, что в полку снабдили — сам не понял, как доперли — по углам распихал, Варламову под руку и к военкому. Благо вылетели рано и времени еще вагон и маленькая тележка. Майор сначала документы внимательно проверил, впечатлился и усадил чай пить. В положение вошел, но помочь, увы, ничем не может — не в его это власти. Посоветовал сначала в горсовет «для галочки» зайти, а оттуда прямиком в горком партии.
— Жилья катастрофически не хватает — все наскоро отремонтированные фонды идут специалистам-строителям, что производства восстанавливают, и инженерам, которые на уже запущенных предприятиях работают. А жителям, перенесшим тяготы оккупации, — и скуксился, не желая продолжать свои объяснения. Не доверяют, значит, людям. Считают, что одни только предатели не пожелали эвакуироваться. То, что времени и возможности для бегства не у всех были, в расчет не берется.
Когда все уже было ясно, майор уважительно проводил до дверей своего невеликого кабинета. Встал, опираясь на суковатую палку — нынче что, только увечных на эту должность назначают? — и до самых дверей прохромал, пообещав, что сам чуть позже зайдет, походатайствует.
Переглянулись мы с Татьяной — она тяжело вздохнула — и пошли в горсовет. То же здание, только вход за углом. Еле прорвались — милиционеры вначале вообще пускать не хотели. Но посмотрели на наши злые лица, на погоны, шинели — у Варламовой уже и в таком виде живот заметен — и расступились. У нужного кабинета очередина. Но, надо признать, быстро двигается. Заходят люди с толикой надежды на лице и через минуту, максимум две, выходят… угрюмые. У меня внутри уже все кипит. Наша очередь подошла — перерыв неплановый на четверть часа. Потом бугай какой-то — секретарь? — все-таки запустил. Кабинетище — в футбол играть можно. Из задней двери чиновник в гражданском френче заходит — поперек себя шире, морда красная, окопался в тылу. На фронт такого бульдозером не затащишь.
Сесть нас, конечно же, несмотря на многочисленные стулья и даже большой кожаный диван, не пригласили. Татьяне сразу поплохело — ясно же, что ничего мы здесь не добьемся. Но отметиться-то, перед тем как в горкомом партии идти, надо. Я вежливо начал излагать ситуацию, так мол и так… Но прерван был на полуслове:
— Федоров, убери эту ППЖ* с мальчишкой, — рявкнул чиновник появившемуся в дверях дюжему секретарю, — понаехали прошмандовки всякие. Нагуляла на фронте неизвестно от кого, а теперь дефицитный жилой фонд требуют.
Это он неправ, очень неправ! Сам не понял, как мой табельный ТТ — Вальтер на сохранение Мишке оставил — перекочевал из кобуры в руку. Чуть-чуть отрезвил звук взводимого курка.
— Ты, бл…, кого оскорбляешь? На кого свою поганую пасть посмел раззявить? — успел достаточно быстро переместиться ближе и неожиданно всадить носок своего ялового сапога точно между ног гада. — Извинись немедленно! Иначе…
— Колька! — крикнула Татьяна и в ужасе закрыла рот ладошкой.
Я обернулся на крик, увидел, как побелело ее лицо, отмечая одновременно тихое исчезновение бугая-секретаря за пределы кабинета. Женщина охнула, схватилась за выступающий живот и начала оседать — ноги ее сейчас явно не держали. Плюнув в душе на рухнувшего на колени, тонко подвывающего борова, бросился к Варламовой, подхватил, уложил на диван. Тут же сообразил наполнить граненый стакан из стоявшего на длинном столе графина и попытался напоить ее. Всего-то пару глотков и сделала.
Пока хлопотал над испугавшейся Татьяной, появились давешние милиционеры. Вырвали из так и не застегнутой кобуры пистолет — когда я успел вернуть его на место? — и заломили руки. Граненый стакан с характерным дробным постукиванием покатился по полу, неаккуратно разливая воду.
— Документы проверьте, — распорядился секретарь, — что-то он слишком молодо для командира Красной армии выглядит — может поддельные?
Вот ведь гад! Он же, наверняка, охрану и вызвал.
Мне сноровисто расстегнули портупею, дернули за борт шинели — пуговицы рассыпались, как будто их и не было — и… отпустили.
— Вы, эта, товарищ командир, — уважительно пробурчал младший сержант, — тута… — он принялся разглядывать мой иконостас на коверкотовой гимнастерке. Ну еще бы — орден «Красного знамени», «Отечественной войны» первой степени, «Звездочка», ярко поблескивающая бордовой эмалью, и пара начищенных медалей — «За отвагу» и «За боевые заслуги». Здесь, в уже невообразимо далеком от фронта тылу, такие награды произведут впечатление на кого угодно.
— Вы, товарищ старший лейтенант, — промямлил он, налюбовавшись, — покажите, пожалуйста, сами. Вот, — и грозно обернулся на притихшего бугая.
— Отставить! — скомандовал распахнувший настежь дверь военком и громко пристукнул своей кривоватой палкой. — Я его бумаги два часа назад видел — никаких сомнений в подлинности, — буквально вырвал ТТ у растерянного рядового милиции и, протягивая мне пистолет рукояткой вперед, грозно спросил: — Что здесь произошло?
— Ну… — затянул я, не представляя как в этой ситуации объясняться. Все-таки рукоприкладство, точнее — ногоударение или как это еще обозвать? — с моей стороны имело место быть. Потом сообразил: — Этот… — вот как бы правильно его обозвать? — Эта тыловая крыса, отъевшая харю на… — правильно сформулировать источник явно незаконно полученных пайков я не сумел. Поэтому пропустил — и так ведь понятно, — посмела мерзко оскорбить заслуженного фронтовика, вдову Героя Советского Союза, доблестно сложившего голову при защите нашей социалистической Родины на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, — кажется, точно выразил. И пусть только попробует отпираться — в приемной много народу гавканье гада слышало.
Моя выспренняя обвинительная речь, кажется, произвела впечатление на всех присутствующих. Милиционеры, во всяком случае, встали по стойке «смирно».
— И как посмел? — укоризненно подтвердила старушка из очереди, заглядывая в дверь кабинета. Присмотрелась и, часто постукивая каблучками стоптанных туфелек, ринулась к Татьяне, очумело хлопающей глазами. Осторожно приподняла ей голову и стала аккуратно вытирать платочком с мелкими кружавчиками по краям выступивший на лице Варламовой пот.
— Так-так, значит, — военком еще раз пристукнул палкой и распорядился: — Младший сержант, опросите свидетелей, — кивок в сторону приемной, — и тщательно задокументируйте — время-то военное.
«А чо? Надо признать — оперативненько, — подумал я, снимая курок с предохранительного взвода и убирая пистолет в кобуру, — в то время как весь советский народ, как один… Тфу! Кажется, сам с собой зарапортовался. Нет, все-таки крутиться под огнем зениток при штурмовке противника неизмеримо проще…»
В горком партии идти не пришлось. Прибежал сам начальник горисполкома — харя тоже отнюдь не худенькая — пока милиционеры протокол писали, выслушал, стоя перед нами как цуцик, куда-то смотался и принес ордер. Все чин-чином — с печатями и подписями. Комната, мол, уже с мебелью, большая, целых восемнадцать метров — два окна и оба застекленные.
— Смотри, если что-то не так, я еще вернусь, — и ласково погладил кобуру желтой кожи, что мне кладовщик еще в сорок первом презентовал.
— А я проверять периодически буду, — добавил майор, опять пристукнув палкой, — в случае какого-либо непорядка немедленно отпишу однополчанам погибшего героя.
— Не извольте беспокоиться, — залебезил горисполкомовец, провожая взглядом уводимого в наручниках — в этом аксессуаре у нашей милиции, похоже, недостатка нет — чиновника, до сих пор зажимающего отбитые яйца, — и углем к зиме обеспечим, и за наличием всего необходимого проследим.
Полуторку, чтобы перевезти Варламовых на новое место жительства, я прямо на улице поймал. Сговорился с бабой-шофером на тысячу, но, когда у меня шинель при погрузке немногочисленных вещичек распахнулась, увидела награды, перекрестилась и деньги брать отказалась.
Наскоро перекусил в новом жилье Татьяны и родителей комполка — в самом деле, по нынешним временам совсем неплохо. Можно сказать хоромы — комната светлая и даже электричество подведено. Иногда по вечерам на несколько часов свет дают, но обычно энергия идет на работающие предприятия — все для фронта, все для победы. Наказал Варламовой от имени однополчан сына родить. Только руками развела — от нее это не зависит. Свекор со свекровью чуть было с этим пожеланием не послали — все равно кто будет, главное, кровиночка их младшего.
На вокзале удачно на притормозивший для заправки паровоза водой эшелон заскочил — проездные документы проверили и на нары в теплушке определили. Глядишь, к утру в Москве буду — родную мою увижу.
* Походно-полевая жена. В данном случае — явное оскорбление.
* * *
Нет, такого я все-таки никак не ожидал. Сначала, когда приехал по указанному в письме адресу — спасибо, добрые люди подвезли — позвонил, Валюша открыла, радость, объятия, торопливые горячие поцелуи… Но когда фуражка свалилась, я такой скандалище заполучил! Всего-то царапина, шрама, когда волосы отрастут, видно не будет, а реву! В два ручья из обоих глаз слезы потекли. Еле успокоил, вспомнив старое надежное средство — надо всего лишь немного руки распустить.
— Бессовестный ты, Чертенок! А тощий-то, какой — просто ужас! Все! Я тоже очень хочу, но на работу опаздывать нельзя — сам знаешь, что за это бывает, — засуетилась, достала из сумочки зеркальце, привела личико в порядок и исчезла — только дробный стук каблучков по лестнице.
Закрыл с сожалением дверь и пошел осматривать квартирку. В первой комнате был только внушительный древний письменный стол с двумя тумбами, заваленный учебниками с конспектами, и пара стульев. А вот во второй — большая деревянная кровать с огромным количеством наших фотографий над ней, шкаф, еще стул и тумбочка. Бедновато, но жилье отменное — телефон, ванна в наличии и… — я вначале не поверил! — горячая вода из крана течет. Соответственно, полежал малость, дорожную грязь смыл, немного перехватил и завалился в кровать на чистые простыни — хорошо-то как. Вот только не все со здравым смыслом стыкуется.
Отдельная квартира в Москве? Внутри Садового кольца? В мирное время всегда проблемы с жильем в столице были, а уж в военное… Телефон? С какого рожна? Так и не разобравшись в этих непонятках, заснул — в теплушке даже задремать не удалось.
Был разбужен по-человечески, поцелуем — всю жизнь бы так просыпаться! Накормлен горячим — на кухоньке керогаз в наличии — и обласкан. Потом объяснения получил, что ее работе придают высокое значение, потому и квартиру дали. В райисполкоме вообще сказали, что лауреатам Сталинской премии больше полагается, но сейчас ничего лучше подыскать не смогли.
С утра, проводив жену на работу, поехал в штаб ВВС отметить отпуск по лечению и получил пинок под зад — должен следовать в институт нейрохирургии к какому-то профессору Шамову. Доктор медицины оказался в… генеральской форме под расстегнутым халатом. С этим не поспоришь — посмотрел через круглые очки насупленным взглядом, общупал голову и сказал уже известное — повезло, что пуля на излете только задела кость. Поцокал языком, хваля Савушкина за мою аккуратно зашитую черепушку, и тоже послал… домой, направив сначала получать спецпаек для скорейшего выздоровления. Еще предупредил, что через две-три недели должен буду приезжать на процедуры, весьма пользительные для моей недострелянной головы.
Всегда бы так жить! Горький шоколад, яблоки — и где берут? — по паре бутылок молока и красного вина к трем жестянкам сгущенки в сидор положили. Мука, мясо, крупы. Даже бутылек постного масла в наличии. Сахар колотый, пакетик с грузинским чаем. Записали адрес, сказали, что два раза в неделю будут развозить продукты, как и другим ранбольным на амбулаторном лечении. Аффигеть! Вот это уровень снабжения в военное время.
В общем, потекла жизнь в отпуске — жена на работу и учебу, а я в библиотеку. Ведь так много надо военному человеку знать, чего в училищах преподают, а я мимо пролетел. Хотя… Читаю соответствующую литературу, а знания сами проявляются. Причем во многом значительно опережающие современные понятия о воздушном бое. Самому бы освоить и до товарищей, когда на фронт вернусь, донести.
Потом на эти странные процедуры в медицинский институт стали вызывать — выпьешь стакан чуть кисленькой микстуры, на топчане удобно устроишься, а тебе что-то говорят, говорят… И непонятно, спишь или слышишь — все как в тумане. Встаешь потом и ни хрена не помнишь, о чем речь шла. А рожа у этого профессора-генерала такая задумчивая… Другие мужики в белых необмятых халатах тоже очень странно на меня поглядывают. Как будто я у них денег одолжил и не отдаю. С чего бы это?
Но хоть какая-то польза есть — тот бой, когда пулю словил, все-таки вспомнился. Сопровождали «горбатых», работали всей эскадрильей четко по правилам — три пары в непосредственном сопровождении штурмовиков и наша четверка в восьми сотнях метров выше. Воздушное прикрытие войск у противника тоже было организованным — как знали, гады, что Илы штурмовать их передний край придут. Раз за разом строго по две пары «худых» с пикирования заходили, дадут не особо прицельную очередь издали и опять горкой вверх уходят. К горбатым им не прорваться, несмотря на численное преимущество — десятка полтора мессеров было — так они на наших Яках отрываются. Сбить при атаке с полукилометра дальности почти невозможно, но на нервы разноцветные трассеры, проносящиеся, кажется, совсем рядом, очень неприятно действуют. На виражах «худые» крутиться не хотят — знают, что на горизонтали Як-9 сильнее. Откроют огонь на большой скорости, заставят развернуться, а сами вверх уходят, где их хрен достанешь. Или пытаются, после атаки на нас, снизу на штурмовики зайти, где у Илов защиты нет. Приходится отгонять, зачастую самим подставляясь. Вот в самом конце боя — горбатые по переднему краю немцев уже отработали и, отходя, прижиматься друг к другу начали — Стародубцев, отсекая очередную пару худых, не заметил другую.
Ору ему «Дубина, прими правей!», а он в надежде все-таки всадить прицельную очередь, чуть задержался на курсе. Сам стреляю в фашиста и… вот тут-то и прилетело. Как раскаленной кочергой голову приложило. На одних рефлексах машину от сваливания на крыло удержал. И ветер через дыру сзади в фонаре свищет. Куда лететь, в какую сторону? — не понимаю. Дал газ до упора и вверх потянул, на автомате скольжением в обе стороны поочередно виляя, чтобы в прицел не попасть. Доложился по радио и, даже вроде правильно поняв Вовкины приказы, развернулся в нужную сторону. Тянул как в тумане — смотрю за борт и совсем местность не воспринимаю. Уцепился за пролетевший рядом Як с крупной «шестеркой» на фюзеляже и потелепал за ним. На посадке получил несколько сигнальных красных ракет в морду — ни шасси, ни щитки не выпустил, и скорость слишком большая. Пришлось еще раз заходить, а макушку совсем уж сильно печет. И туманная картинка красная почему-то — кровь очки заливает? Стукнулся о землю колесами, подскакивая в козле, переключатель магнето в ноль крутанул и вырубился. Все-таки очень легенькая у меня ласточка, надежная, раз не рассыпалась при такой отвратной посадке.
В очередное воскресенье Валентину в университет неожиданно вызвали. Это фабрики и заводы без выходных работают, а ученым, чтобы голова соображала, отдых, оказывается, все же полагается. Днем, когда уже с процедур вернулся, спрашиваю:
— Чего вдруг выдернули?
— Ерунда всякая, — поморщилась жена. — Какому-то недоучке взбрела в голову идея делать ракеты с самонаведением на излучаемое мотором самолета тепло. Засекать с помощью болометра источник инфракрасных волн и наводить на него реактивный снаряд в автоматическом режиме.
— Болометра? — ну не говорить же Валентине, что нечто подобное и мне хотелось бы соорудить. И в подсознании что-то такое крутиться про головки активного самонаведения. Вот только про этот таинственный прибор с названием на букву «Б» я услышал впервые.
— Датчик инфракрасного излучения, — пояснила жена, — очень тонкая черненая платиновая пластинка, у которой сопротивление от мельчайшего нагрева меняется. Посчитали выделяемое мотором тепло — у того же Мессершмитта bf-109g порядка тысячи киловатт — прикинули, сколько уходит в воздух через выхлопные патрубки, радиаторы и винт. При скорости около шестисот километров в час — это под сто семьдесят метров в секунду — разница температур оказалась настолько мала, что уровень шумов самого лучшего лампового усилителя для этого болометра оказался в несколько раз выше самого сигнала. Еще и быстродействие этого болометра минимум на порядок ниже, чем требуется. Никак не уследить такому устройству за целью.
— Пустышка, — дошло до меня. А жаль, На первый взгляд идея была заманчивой.
— Правильно, мой хороший. Может в будущем и придумают какие-нибудь новые датчики, но сейчас такие ракеты, увы, нереальны, — и сама спросила: — Тебе завтра опять в этот институт нейрохирургии на процедуры?
— Нет! — я гордо выпятил тощий живот. — Сказали, что практически здоров, за исключением некоторого недостатка веса. Еще недели две-три, и дадут допуск на полеты. Я уже сейчас достаточно сильный! — поднял для подтверждения довольно завизжавшую жену. Посмеялись и поцеловались.
— Надька сала копченого где-то раздобыла приличный шмат и очень дешево. Будешь, пока я ужин приготовлю?
— Спрашиваешь! — дальше я был очень занят процессом уничтожения нежной пряной корейки — мяса в распластанном на тонкие ломтики сале было не меньше жира — со свежим ржаным хлебушком. Смотрел на жарящуюся опять-таки со свининкой картошку, ловил носом божественные ароматы и методично жевал таящие во рту бутерброды.
С одной стороны все вроде бы прекрасно, а на душе кошки скребут. Вот угораздило меня пулю в череп словить во время этой чертовой оперативной паузы. Как теперь в глаза ребятам смотреть буду, не представляю. Я жирок в тылу нагуливаю, а они там, на Курской дуге, с лучшими асами Геринга бьются. Сообщения Совинформбюро как всегда приглажены, но читать между строк я уже давно научился. Рвутся немцы, навалились всеми силами и пытаются взять в огромный котел большую группировку наших войск. По флангам ударили, накопив достаточно сил для мощного удара. Вот ведь знали наши большие начальники о появлении у противника тяжелых танков. Вроде бы даже готовились, понаделав самоходок, а толку не очень-то много. Броня у «Тигра» толстая — семидесяти шести миллиметровая «ЗиС-3» прямой наводкой в лоб не берет — а пушкой на него знаменитую зенитку «ахт-ахт» поставили — увы, но дырявит наши т-тридцатьчетверки только так. С самолетами все-таки проще. У фрицевского тяжелого истребителя ФВ-190 только пушек много. По маневренности нашему Ла-5 заметно уступает. Ну а на малых и средних высотах Як-9 при правильной организации боя только так справляется. Вот в этой-то организации все дело и состоит. Как же все-таки неудачно я под пулю подставился. И, что весьма неприятно, четко понимаю, что сам во всем виноват. Недоучка. Неправильно оценил ситуацию во время того боя.