14
Сильвестр
Из Портсмута в Лондон, март 1530 года
В доме стоял звенящий холод, огонь в камине прогорел давным- давно. Прежде чем уйти, он еще раз укрыл ее, поцеловал в лоб. Она открыла глаза.
— Спи, спи, любимая. Еще не время вставать.
— Куда ты?
— Ч-ш-ш. Не волнуйся. Я еще раз съезжу в Лондон.
Она села на постели.
— Еще раз? Ты всегда так говоришь. Ты снова и снова ездишь туда, прекрасно зная, что вернешься с пустыми руками.
Сильвестр проглотил стоявший в горле ком.
— На этот раз будет иначе.
— На самом деле ты просто не можешь сдаться, правда?
Когда он не ответил, она снова заговорила:
— Все эти годы я смотрю, как ты мучаешься, и иногда радуюсь, что они убили моего Рейфа. То, что они делают с вами, за пределами человеческих возможностей. Я люблю тебя, Сильвестр. Я не хочу, чтобы ты сломался.
Она хотела удержать его, но он убрал ее руки.
— Если я брошу Энтони, вот тогда и сломаюсь, — заявил он. — Ты не понимаешь, и я не виню тебя. Я рожден, чтобы защищать Энтони. Я его щит, а он — моя сила. Так было всегда, и для нас с Фенеллой все так и осталось, что бы ни думал по этому поводу мир.
— Я не мир, — ответила Ханна.
— А теперь мне пора идти, — ответил Сильвестр. — Ты имеешь полное право чувствовать себя брошенной, но я всегда говорил тебе, что жизнь, которую мы ведем, — это все, что я могу тебе предложить. Если тебе этого недостаточно, я позабочусь о том, чтобы ты могла жить где-нибудь в другом месте. Но если хочешь остаться со мной, то должна принять то, что для меня на первом месте Энтони и Фенелла. Мы — дети верфи. Мы — якоря друг для друга.
— Фенелла, — задумчиво пробормотала женщина. — Ты говорил ей, что едешь в Лондон?
Сильвестр покачал головой.
— Я не хочу, чтобы она снова надеялась, а потом разочаровывалась.
— Это не Фенелла питает пустые надежды, а ты! Фенелла так же, как и я, не хочет, чтобы ты рисковал своей жизнью! Я уже однажды видела, как сожгли мужчину, которого я любила, как почернело его тело, как его плоть рассыпалась, остались лишь вонючие хлопья пепла. Я не хочу видеть это во второй раз.
— А я хочу? — закричал он, забыв об опасности перебудить весь дом. Вызванный ею образ часто мучил его ночами. Сильвестр не мог больше сидеть у огня; он не мог есть и наслаждаться вкусом еды, чувствовать на лице солнце и дождь, не говоря уже о том, чтобы работать над кораблем. Можно было считать, что им повезло, что его отец еще полой сил и снова занял свое место на верфи.
— Ведь это невозможно предотвратить, — пробормотала Ханна. — Таких, как мы, сжигают по всей стране. Как будто тем самым можно остановить эпоху обновления, как будто на место каждого, кого они у нас отнимают, не приходит десять других.
— На место этого не придет никто, — произнес Сильвестр. — И он не такой, как мы, он закоренелый католик, который считает, что реформаторы сверлят дыры в бортах корабля. А они с жестокой медлительностью пытаются замучить его до смерти за то, что он даже мысленно не совершал.
Он говорил ей об этом тысячи раз, и она тысячи раз отвечала одно и то же:
— Мне жаль, Сильвестр.
— Передавай привет детям. Скажи Фенелле, что я в Саутгемптоне.
— И она мне поверит?
— Нет.
С этими словами он ушел.
Он не знал, сколько раз проделывал этот путь. В какой-то момент просто перестал считать. На людей, к ногам которых он бросался, умоляя, он давно уже не рассчитывал. «Не питай пустых надежд, — заклинал он себя, прекрасно зная, что это не поможет. — Эта женщина другая, — шептал тихий голос в душе. — Она действительно хочет помочь, и половина Англии болтает, будто у нее есть для этого достаточно власти».
После празднования Нового года он дважды тайком посещал ее, посвятил ее в подробности этого дела. Она пообещала заняться этим, как только будет подходящий момент.
— Пока что у меня нет возможности поговорить с королем в безопасном месте. Но не тревожьтесь. Как только ветер переменится, я расскажу ему о вашем деле.
— У нас нет времени, — в отчаянии молил Сильвестр. — Мой друг живет в этой дыре, куда Темза смывает грязь и мертвых крыс, вот уже пять лет. Его посадили на цепь, как животное, но животное скорее забили бы, чем мучили бы вот так. Я даже не знаю, не пытают ли его снова, дают ли ему хоть крохи из той еды, которую мы посылаем, не сгнил ли он от сырости и не умрет ли от следующей вспышки тифа.
— Поразительно, что он прожил так долго. — Удивление женщины казалось искренним. — Я бы предположила, что в такой темнице человек ломается самое большее через год.
— У него очень прочный стержень, — ответил Сильвестр. — Я поражался этому еще в те времена, когда мы были детьми.
— Сколько раз вы видели его за этот период?
— Четыре или пять раз в год. Я ходил по всем инстанциям, чтобы получить право хотя бы на посещение. К счастью, сейчас там такой начальник тюрьмы, который бабушку родную продаст, если цена будет подходящей.
— И что вы делали, когда были там?
— Немного. — Сильвестр беспомощно развел руками. Так он чувствовал себя последние пять лет. — Приносил то, что он больше всего просил: бумагу и уголек, чернила и сальные свечи. Садился рядом с ним. Клал руку на плечо. Рассказывал ему о том, как постепенно, шаг за шагом, воплощается то, о чем он мечтал для флота. Иногда пел и на прощание всякий раз говорил, что никогда не познакомиться мне с человеком, которого я уважал бы больше, чем его, любил бы больше и по кому я скучал бы больше…
Женщина с глазами цвета ночи сгребла в кучу данные им бумаги и положила на пюпитр. Затем вернулась к нему, убрала локон со щеки.
— Если хотите знать мое мнение, вы спасли ему жизнь, — произнесла она. — Вы оба поразительные люди, и то, что вы делаете, для меня невообразимее любого ученого открытия, любой победы луком или мечом.
— Разве это не само собой разумеющиеся вещи? — удивился Сильвестр. — Ведь мы же друзья.
Женщина хихикнула.
— Может быть, я просто не знаю, что такое друг. Я так привыкла к испорченному, что то, что не испорчено, кажется мне чудом. Если бы мне самой пришлось сидеть в темнице, словно скотине, мне хотелось бы, чтобы вы приходили ко мне и уверяли меня, что я по-прежнему человек.
— Я приду, — пообещал Сильвестр.
Она улыбнулась, с горечью, но тепло.
— Поезжайте домой. Попытайтесь не слишком терзаться. Я пришлю вам весточку, как только смогу поговорить с королем. А тем временем позабочусь о том, чтобы никто не причинял вашему другу боли и чтобы он питался, как человек.
В ночь после той встречи Сильвестр впервые за много лет спал крепко и глубоко. Но на протяжении последующих недель его уверенность растаяла, словно снег. Она обещала прислать весточку, но не присылала. Она не кто-нибудь, а женщина, о которой грезят мужчины в крупнейших городах Европы, избалованная дочка, пронзительно хихикающая и кокетливо хлопающая глазами, запутавшаяся в своей собственной судьбе. Она наверняка давным-давно забыла о его истории, хотя, быть может, это и тронуло ее — на одно мгновение.
Он снова просыпался в поту, боясь, что Энтони мертв. Когда они были еще совсем детьми, маленькими шестилетними мальчиками, рассказывавшими друг другу о героях, они поклялись друг другу, что почувствуют, если кто-то из них умрет, и до конца будут держать его на руках, но Сильвестр уже не был маленьким мальчиком. С тех пор как Энтони бросили в Клинк, он перестал быть маленьким мальчиком — каждой клеточкой своего тела.
Если бы у него не было остальных — отца и тетушки, державших хозяйство на плаву, детей, которым он был нужен, Ханны, спавшей с ним, и Фенеллы, делившей с ним весь этот ад, — он сошел бы с ума. Плюс отец Бенедикт и Летисия Флетчер, которых поручил ему Энтони. Он с удовольствием послал бы к черту обоих, но Фенелла пошла вместе с ним в грязную комнату, где бредил старый живодер, и сказала:
— Ваш приемный сын обещал взять вас в свой дом. Я его невеста. Мы с мастером Саттоном пришли, чтобы забрать вас.
А Сильвестру, который возмутился, она заявила:
— Если жених не может присутствовать сам, он посылает вместо себя друга.
Если бы не было Фенеллы, которая оказалась храбрее всех героев из их историй, он сошел бы с ума и наконец-то перестал бы что-либо чувствовать.
— Девушку нельзя вынуждать быть настолько храброй, — сказал он ей.
— Я не храбрая, — возразила она. — Если бы я была храброй, то, возможно, разрешила бы Энтони покончить с мучениями. Скажи ему, что я не разрешаю, слышишь? И тебе тоже. Я недостаточно храбра, вы не имеете права сдаваться.
И когда Сильвестр уже отчаялся, женщина прислала ему весточку. Она снова вызывала его в город, в один из помпезных особняков, принадлежавших знакомому ее брата.
«Там нам не помешают, — писала она. — Не хочу тешить вас иллюзиями, но если небеса не против нас, то я буду ждать вас с добрыми вестями».
Нужно было беречь уже немолодую кобылку, и он продвигался вперед очень медленно. Слишком медленно для того напряжения, от которого болело все тело. Вечер наступил рано, и в сумерках крыши города казались розовыми, словно были совершенно безобидны.
На самом же деле люди на улицах Лондона погибали от голода быстрее, чем где бы то ни было. Первый урожай зерна утонул в проливных дождях, заболоченные поля не дали возможности засеять их снова. С тех пор крестьяне Англии отказывались продавать зерно, которое нужно было им, чтобы посеять весной.
В одну ночь ремесленники и торговцы стали нищими.
Сильвестр видел тележки с едой для бедных, катившиеся по узким улочкам, и людей, висевших на них, словно виноград на лозе. Никто не хотел слезать, не получив что-нибудь съедобное, а зимой он видел, как тяжелая тележка придавила старика к стене дома и тот умер. Возможно, по сравнению со смертью от голода это было просто избавление.
Всякий раз, приезжая в столицу, Сильвестр сразу же начинал тосковать по Портсмуту. В Портсмуте тоже были голодные и повозки с хлебом, которого никогда не хватало всем страждущим. Фенелла пекла кое-что вместе с Карлосом и тетушкой и научилась водить повозку по улицам. Но в Портсмуте воздух не был желтым от грязи, легкие не болели при каждом вдохе. В Лондоне же все, что было и в Портсмуте, казалось в сто раз больше и более угрожающим: вся злоба, насилие, разрушение, смущенней равнодушие.
В Портсмуте было ощущение свободы там, где в Лондоне преобладала давящая теснота.
Дом, в котором ждала его женщина, находился к западу от моста, неподалеку от Саутуарка. Там жил епископ Винчестерский, которому подчинялась тюрьма Клинк. Она была построена настолько близко к воде, что во время половодья грязная жижа затапливала камеры и заключенным приходилось стоять по бедра в воде. В нижних камерах, служивших для дополнительного наказания, она доставала им даже до шеи. Болезни распространялись с такой же скоростью, с какой размножались паразиты. Лондонцы назвали тюрьму «Клинк» по звуку кузнечных молотов, превращавших раскаленные скобы в звенья цепей, в которые заковывали запястья заключенных. С большинства узников цепи снимались только тогда, когда они умирали и трупы выбрасывали из камеры.
По пути через район Саутуарк Сильвестру пришлось взять свою кобылу за уздечку, чтобы она не пугалась и не сбивала с ног нищих, воров и продажных женщин. За каждой линией тесно прижавшихся друг к другу домов открывались огороженные арены, где мужчины делали ставки на собачьих, петушиных и медвежьих боях. Бордели зазывали к себе красиво разукрашенными вывесками и причудливыми названиями. «Галеро», «Единорог», «Скрещенные ключи». Однажды Сильвестр завернул в один из этих домов, когда выбрался из Энтониевого ада. Ему просто хотелось почувствовать жизнь, похоть и силу сытого, не изувеченного тела. Девушка, с которой он кувыркался, в рассветных сумерках оказалась старше тетушки Микаэлы, а один из ее приятелей срезал у него с пояса кошель, пока он мочился. Сильвестр разрешил ему это. Себе же он вполне мог заработать «укус винчестерской утки», как лондонцы называли сифилис, подцепленный у девушек Саутуарка, но эта участь миновала его.
За дворцом епископа простиралась полоса огороженной земли: «Кладбище скрещенных костей», неосвященный известковый грунт, в который закапывали тела шлюх, когда те умирали от истощения. Без гроба, без благословения их заворачивали в простыни и бросали в яму — большинству из них на момент погребения не было и тридцати лет. С заключенным сдыхавшими в Клинке, поступали точно так же. Их бессмертная душа превращалась в мусор, как и истерзанное тело.
Сильвестр сжал ногами бока лошади, которая тут же быстро понеслась вперед, так что люди в переулке бросились врассыпную. Узнав переулок, который назвала ему женщина, и сразу же увидев нужный дом, он с облегчением вздохнул.
Женщина велела провести Сильвестра наверх, в зал, отослала прочь слугу, разводившего огонь. Комната была обставлена дубовой мебелью и выдержана в темно-красных тонах, большое окно выходило в ночь. На столе стоял фонтанчик с чашами, в которых плавали лепестки роз, смываемые водой из верхних чаш в нижние. Вокруг него стояли кувшин с вином, тарелка с сушеными фруктами и несколько мисочек с орехами. Женщина была одета в зеленое платье с широкими рукавами, скрывавшими кисти. Ее темные волосы приобрели какой-то сливовый оттенок. Красота ее была броской и непростой.
— Мисс Болейн.
Она встала, пошла ему навстречу.
— Мастер Саттон. Я с удовольствием называла бы вас Сильвестром, если вы не возражаете.
Сильвестр кивнул. От напряжения ему было тяжело говорить.
— Я человек, который любит помучить других людей, — произнесла она. — Я наслаждаюсь возможностью потянуть с новостями, пока мой собеседник не начнет хватать ртом воздух и задыхаться от нетерпения. Кошка, играющая с мышью, — так называла меня мать. Но с вами я не хочу играть, Сильвестр. Прошу, присаживайтесь, освежитесь, вы достаточно намучились. У меня для вас хорошие новости.
Пять лет ожидания. Пять лет страха, прочно поселившегося в груди. Сильвестр схватил ее за плечи, желая вытрясти из нее все подробности.
— Вы говорили с королем? Он выпустит Энтони?
— Скажите это еще раз! — попросила она, даже не пытаясь высвободиться из его хватки.
— Что?
— Энтони.
— Зачем?
— Потому что я никогда еще не слышала, чтобы человек так восхитительно произносил имя другого человека. Да, я говорила с королем — и, о да, он отпускает вашего Энтони.
— Когда? — Сильвестр почти кричал. В мыслях всплыли воспоминания о той дыре, куда в наказание запирали заключенных. Начальник тюрьмы называл ее Oubliette — место позабытых. В нос ударили вонь от гноя и разложения, и ему показалось, что он чувствует жар, которым горели его руки всякий раз, когда он касался рук Энтони.
Анна Болейн высвободилась, прошла к столу, взяла пачку бумаг.
— Сейчас, — произнесла она. — Я видела вашего друга сегодня днем и с удовольствием освободила бы его тотчас же. Но мне показалось, что это должны сделать вы.
— Вы были в Клинке? — вырвалось у Сильвестра — И я могу забрать Энтони — сейчас же?
Она кивнула.
— У меня есть кузнец и человек, который отвезет вас туда в карете.
— Кузнец?
Женщина снова кивнула.
— Я велела начальнику тюрьмы де Веру снять с вашего друга цепи, но заклепки нужно снимать холодным напильником. Это может сделать только кузнец, по крайней мере если нет желания причинять вашему другу лишнюю боль и еще больше увеличить раны под оковами.
Сильвестр стоял у решетки и был вынужден наблюдать, как эту заклепку раскаляли и проделывали дыры в застежках, державших щиколотки Энтони. Он слышал, как Энтони кричал, словно животное, которое живьем насаживают на вертел. Подмастерье кузнеца взял из миски на столе до смешного маленькую горсть воды и капнул на обожженные суставы, а Сильвестр тем временем, словно обезумев, тряс решетку.
Начальник тюрьмы в конце концов отпер дверь, зная, что Сильвестр заплатит ему за это. Сильвестру очень хотелось взглянуть Энтони в глаза, но они закатились от боли и ничего не видели. «Я люблю тебя», — подумал Сильвестр и ударил его кулаком в висок, отчего друг потерял сознание. Вернувшись в Портсмут, он не мог ничего сказать об этом Фенелле. В ту ночь в его комнату впервые пришла Ханна, и он до сих пор был ей за это благодарен.
Сегодня раскуют цепи. Осторожно, стараясь вновь не поранить Энтони. «Если же все-таки будет больно, я снова ударю его и заставлю потерять сознание, но потом — никогда больше», — поклялся себе Сильвестр. Внезапно ему ужасно захотелось расхохотаться.
Анна Болейн протянула ему бокал вина.
— Вот, выпейте это, чтобы не свалиться по дороге.
Сильвестр с благодарностью принял бокал. Затем, наклонившись, чтобы поставить его на стол, он заметил, что бархат ее платья на правом плече порван и висит клочьями.
— Это я? — испугался Сильвестр. Он не помнил, чтобы делал это, все происходило словно во сне.
— Нет.
— А кто же тогда? — Он испугался еще больше. — Ведь не король же, правда? Он не разгневался на вас, когда вы попросили его за моего друга?
— А что, если и так? — язвительно поинтересовалась она. — Что, если мне захотелось узнать, каково это — страдать за другого человека и приносить ради него жертвы?
— Мисс Болейн…
Она подняла руки.
— Нет, нет, не тревожьтесь. Король был отнюдь не в гневе. Он спросил меня: «Неужели в тюрьмах Англии все еще содержатся способные люди — за то, что распространяли бумаги? Неужели Англии не нужны таланты ее людей в других местах?» Времена меняются, мой прекрасный мечтатель. Новый Завет Тиндейла все еще под запретом, но уже давно не должен гореть всякий, кто рискнул ради этого. — Она подошла к узкому одностворчатому шкафу и вынула из него книгу. — Это я подарила королю на Новый год. Ему очень понравилось, и он размышляет, не стоит ли потребовать от Тиндейла, чтобы тот вернулся в Англию.
Книга оказалась «Послушанием христианина» Тиндейла. У Сильвестра тоже был экземпляр этой книги, как и один из доставшихся с таким трудом Новых Заветов. Однако он никогда не отваживался оставлять книги на виду.
Анна Болейн снова и снова удивляла его. Она без экивоков предложила помочь там, где отказала собственная сестра. Она отправилась в бархате и шелках в самую страшную темницу города, читала Тиндейла и давала почитать его королю, который не так давно прославился тем, что уничтожал еретиков по всей стране. Какие еще сюрпризы в ней таятся? На рынке люди называли ее «великой шлюхой», но Анна Болейн была далеко не так проста.
— Я не знаю, как мне вас отблагодарить, но обязательно что-нибудь придумаю. Вы рассердитесь, если я поеду прямо сейчас?
— Нет, я не рассержусь на вас, — ответила она. — Идите.
Собираясь уходить, Сильвестр осознал, что понятия не имеет, куда деваться вместе с Энтони. Верхом он не довезет его до Портсмута, более того, возможно, тот не переживет целого дня в пути.
Он обернулся и посмотрел на нее.
— Возвращайтесь со своим другом сюда, — произнесла она. — В этом доме вы будете в безопасности, пока не сможете уехать. Я оставлю вас. Вы найдете здесь все, что понадобится. И врача, и моего личного капеллана, если будет нужда в его помощи.
— Вы так и не сказали мне, почему делаете все это для меня, — произнес Сильвестр. — Для чужого человека. Такой помощи, как ваша, я ждал от своей сестры, после того как Энтони спас шкуру ее мужа.
— Кстати, зачем он это сделал? — перебила его Анна. — Разве такое благородство — это не слишком?
Сильвестр спрашивал Энтони о том же. Кричал на него: «Как ты можешь прикрывать человека, который хладнокровно отправил тебя на костер? Я бы умер за тебя, Энтони. Но ты умираешь за того, кто сам предал тебя, кто не может ничего для тебя значить!»
Прежде чем заковать Энтони в цепи, его каждый день подвешивали за запястья к потолку камеры и поднимали, чтобы ноги висели на локоть от пола. И оставляли в таком положении, пока он не терял сознание от боли. Его заковывали в железного «аиста», пока кровь не шла из ушей и носа, не дав али ему спать ночи напролет, тыча в него зубцами вилки еретика. Сильвестр не уезжал из Лондона, отдал стражникам целое состояние, чтобы они позволили ему видеть Энтони и обрабатывать его раны. Лопнувшая от бесчисленных ударов плетью кожа, въевшиеся в плоть кратеры от раскаленного железа.
— Зачем ты делаешь это? — кричал Сильвестр. — Чтобы доказать нам, что можешь быть благородным человеком, а нам с Фенеллой тем временем и жизнь не мила?
— Фенелла тоже? — робко спросил Энтони.
— Что значит «Фенелла тоже»?
— Фенелла тоже не может выносить того, что я такой, как есть?
Сильвестр уложил голову Энтони на колени, пригладил его сбившиеся на лбу и щеках волосы.
— Мы любим тебя, — произнес он. — Мы вынесем все, что ты на нас взвалишь, но не то, что ты позволяешь до смерти пытать себя ради этого человека. Ты делаешь это из-за меня, Энтони? Потому что он супруг моей сестры? Не нужно. Ты знаешь мою семью. О Джеральдине позаботятся — что бы ни случилось с тем чудовищем, за которое она вышла замуж. Назови им его имя, чтобы они наконец-то перестали мучить тебя.
— А потом?
— Что значит «а потом»?
— Если я донесу на графа Роберта и его осудят и сожгут, кто тогда присмотрит за кораблем?
Сильвестр так растерялся, что только и смог пролепетать:
— Каким кораблем?
— Его нужно вытащить из воды, — пробурчал себе под нос Энтони. — «Мэри Роуз». Отсюда я ничего не могу для него сделать, я не видел его много лет, мне нужно проверить шпангоуты, чтобы решить, как его можно укрепить. Но пока что его нужно вытащить из воды, иначе он сгниет. Граф Роберт позаботится об этом.
Корабль нужно было вытащить из воды. И ради этого Энтони проводил ночи в камере, где у заключенных заживо гнила плоть, потому что вода затапливала их по шею! Сильвестр замахнулся и ударил его по щеке, ударил человека, лежавшего у него на коленях, истерзанного и беззащитного, прямо по лицу.
— У меня в доме живет девушка, которая любит тебя! — закричал он на него. — Эта чудесная, сильная девушка сломается из-за твоей судьбы, а тебя беспокоит только этот проклятый корабль?
Лицо Энтони помрачнело. Взгляд бронзово-карих глаз стал пустым, он тщетно пытался скрыть, насколько сильно обижен.
В этот миг Сильвестр понял, что несправедлив к своему другу. Как он может наказывать его за то, что делает его таким уникальным, что придает ему сил, поддерживает его на плаву?
— Прости меня, — плаксивым голосом произнес он. — Энтони, я не выдержу, если ты умрешь.
— Если ты не выдержишь, то больше не приходи ко мне, Сильвестр.
Сильвестр обнял его и поклялся приходить к нему каждый раз, когда ему позволят. В какой-то момент конвокация хоть и перестала посылать к нему палачей, пытать и выспрашивать у Энтони, кто ему это приказал, но надсмотрщики продолжали издеваться над ним. Граф Роберт, за которым какое-то время наблюдали с некоторым подозрением, вернул свое положение при дворе, с рекордной скоростью приобрел королевское расположение. По чертежам Энтони он построил для королевского флота корабль водоизмещением в двести тонн, организовал технический осмотр всех кораблей и написал книгу о кораблестроении, которая должна была выйти в печать под патронатом Генриха Тюдора.
Книга была сердцем мечтаний Энтони. Ему было семь, когда он заявил: «Мы, англичане, потеряли много веков. Если мы хотим когда-нибудь строить корабли, которые будут плавать в Индию и Китай, нам нужно начать записывать то, что нам известно о кораблестроении».
Больше Сильвестр его не упрекал. Лишь один-единственный раз он обнял Энтони за плечи и спросил: «Разве это правильно, что ты даришь все свои знания, весь свой талант этому чудовищу, который рядится в твои одежды, а тебя в награду оставляет погибать?»
«Разве это правильно, что Тиндейл, которого ты так превозносишь, посылает свои знания в Англию? — спросил его в свою очередь Энтони. — Людям, которые будут ликовать и есть свиные шкварки, глядя на его костер? Что ему делать со своим знанием? Задохнуться?»
На это Сильвестр ничего не ответил. Если передача своих знаний защищает Энтони от полного отчаяния, то разве имеет он право отнимать ее у него?
Вскоре после этого Энтони перестал разговаривать. Так же, как тогда, после смерти Ральфа. Сильвестр пришел в тюрьму в майский вечер и нашел его сидящим на корточках у стены камеры. В ответ на вопросы, которые Сильвестр стал задавать другу, он получил лишь пожимания плечами и равнодушие на лице. Бумага для рисунков, которую он принес ему раньше, до сих пор лежала нетронутая. Энтони стал пленником собственного молчания.
Сильвестр содрогнулся. Те образы не отпускали его, но он снова мог контролировать свое тело. Анна Болейн коснулась его руки.
— Я задала вам вопрос.
Он заставил себя улыбнуться так, как она того заслуживала.
— Я вам тоже. Даже два.
— Ну хорошо. Ваш ответ в обмен на два моих, договорились?
А потом вы отправитесь в путь.
Сильвестр с трудом кивнул.
— Это так трудно объяснить. Мой друг строит корабли. Это его стержень. Он спас демона Рипонского, чтобы тот был его рупором, способом нашептать королю на ухо о своих корабельных мечтах. Пожалуйста, попытайтесь не видеть в моем друге монстра, который ценит корабли больше людей. Кораблестроение — это единственная часть мира, которую он понимает. Врата, в которые он может просунуть руку и через которые он может общаться с людьми.
Смех Анны Болейн прозвучал почти нежно.
— Вы поэт, мой мечтатель. В человеке, о котором вы слагаете такую песнь, нельзя видеть монстра. Впрочем, я не вижу демона и в Роберте Маллахе. Просто слабого человека. Вы с ним встречались? Вы знаете, какой он крошечный и как икает, когда разговаривает?
— Мне говорили об этом, — ответил Сильвестр. — Но когда я стоял перед ним, то ничего подобного не заметил. Боюсь, я увидел демона там, где передо мной стоял икающий человек. И буду видеть его всегда.
Она похлопала его по плечу.
— Вы очень милы, Сильвестр. Милы, как кудрявый щенок, и открыты, словно корсаж деревенской шлюхи. Ничему подобному нас не учит жизнь при дворе, и вот вам ответ на ваши вопросы. Я была рада помочь вам, и я уверена, что вы тоже сможете мне помочь. Я не знаю других людей, о которых могла бы сказать то же самое.
Она была прекрасна, желанна, ее имя было у всех на устах. Почему чужак оказался единственным человеком, от которого она надеялась получить помощь?
— А как же мой второй вопрос? — напомнил он ей.
— Ах, боже мой. Я забыла.
— Кто порвал вам платье?
— Женщины. Почтенные дамы, возвращавшиеся домой с покупками и воспользовавшиеся шансом преподать урок великой шлюхе. Они любят свою Екатерину, эту хранительницу морали. Они не потерпят, чтобы низкорожденная сучка с длинным языком угрожала их королеве.
Сильвестр отнял у нее руку, поправил порванную ткань на плече. Не успев опомниться, он наклонился и поцеловал ее в основание шеи, белое и узкое, поднимавшееся из гнездышка плеч.
— Да хранит вас Господь, мисс Болейн.
— Анна, если не возражаете. Передавайте привет непостижимому морскому существу, которое именуется вашей сестрой. И если в этой стране сучки с длинными языками становятся королевами, то не забудьте, чьим расположением вы пользуетесь.
— Если вы станете королевой Англии, эта страна может считать, что ей повезло.
Спустившись вниз, Сильвестр увидел, что кузнец с кучером уже уехали, а мальчик приготовил для него кобылу. Сильвестр летел, как на крыльях, пронзая ночь, вдоль безлюдного в этот час берега Темзы. Мастер де Вер ждал его на улице, у одной из наружных решеток, отделявших сидевших внутри от попрошаек. Клинк был частной тюрьмой, где пленников не кормили. Некоторые могли выйти в цепях на улицу, чтобы выпросить у сердобольных прохожих пенни-другой, иным приходилось просовывать для этого руки сквозь решетку камеры. Тот же, кому вообще нельзя было выходить за пределы темной камеры, мог рассчитывать только на то, что пришлют родственники, или умереть от голода,
— Рад вас видеть, сэр. — Несмотря на то что у него не хватало двух передних зубов, начальник тюрьмы говорил, не шепелявя. — Ваш приятель уже не в цепях, все улажено, как хотела леди. Вы будете довольны его состоянием. — И мужчина протянул ему руку.
Множество раз Сильвестр вкладывал в нее деньги в надежде на то, чтобы купить на них послабления для Энтони, но теперь произнес:
— Думаю, леди заплатила вам достаточно. — И прошел мимо него.
Ему пришлось пригнуться, когда он проходил в дверной проем, а затем внимательно идти, стараясь не поскользнуться на мокрых ступеньках. Пахло плесенью, всеми возможными соками человека и гнилой рыбой.
В пролете, где находились камеры для должников, стояла скамья. Мужчина с фонарем, сидевший на ней, был, должно быть, кучером Анны Болейн. Он вскочил, поклонился, указал на пол перед собой.
— Можем отправляться, как только скажете, сэр.
Сильвестр кивнул и прошел мимо него. Энтони лежал на ступеньках лестницы под чистым одеялом и спал. Сколько Сильвестр ни приходил сюда, он никогда не заставал его спящим. Но теперь его друг лежал, свернувшись клубочком, закрыв лицо руками. По виску тянулась свежая царапина, с которой смыли кровь.
Сильвестр опустился рядом с ним, коснулся рукой волос. Кто-то вымыл ему голову, намазал мазью ссадины от ошейника. Он поднял одеяло и посмотрел на ноги Энтони. Лодыжки были обмотаны тряпками, уже начавшими пропитываться сукровицей.
На душе было спокойно. Никогда прежде Сильвестру не было спокойно в этом месте.
«Мы поможем тебе выжить, — пообещал он мысленно, не сводя с Энтони глаз. — Мы с Фенеллой. Если бы тебя не было у нас, как бы мы смогли тебя выдумать? Мы вырвем твою «Мэри Роуз» из когтей Рипонского и вернем тебе. Мы не допустим, чтобы наша история закончилась здесь».
— Ты не поможешь мне? — спросил он кучера. Он хотел отнести Энтони в карету и как можно скорее покинуть это место, хотел, чтобы друга осмотрел врач, а потом сторожить его сон всю ночь напролет.
— Прошу прощения, — ответил кучер. — Вы так ладно сложены, что у вас лучше получится сделать это в одиночку. От этого парня одна кожа да кости остались.
Сильвестр плотно укутал плечи и руки Энтони одеялом. Устроил его поудобнее, положил его голову себе на грудь. Кучер пошел с фонарем впереди, освещая ступеньки. Выйдя с другом на улицу, Сильвестр увидел, что ночь прозрачная, словно хрусталь, и небо усыпано яркими звездами. Они пережили пять лет. Какой ущерб они понесли, станет ясно лишь тогда, когда разум найдет в себе силы осознать это.
