13
Джеральдина
Резиденция Хемптон-корт, Новый 1530 год
Что-то произошло. Дрожала земля, упала комета. Но Джеральдина, графиня Рипонская, всю жизнь дожидавшаяся такого события, была обречена на то, чтобы стоять у забора и просто наблюдать за происходящим.
Кардинал Уолси, массивный, вездесущий, которого остроумные наблюдатели величали «королем над королем», восемь недель тому назад был лишен всех своих регалий и отлучен от двора. Печать лорд-канцлера ему пришлось передать ученому Томасу Мору, считавшемуся его записным врагом. Мор обвинил Уолси в том, что он нарушил закон Praemunire. Что он в Англии поставил указания Папы выше указаний своего короля. Многие предполагали, что за это его приговорят к смерти. Королевский двор Праздновал Рождество, как и многие годы прежде, в резиденции Хемптон-корт, зачарованном идиллическом замке, который создал для себя Уолси. Самого же его там больше не было. Замок над Темзой, уже не принадлежавший ему, перешел во владения короля, который вырвал руль из рук своего штурмана.
Джеральдина по-прежнему ненавидела все сравнения с кораблями, но, несмотря на это, они всплывали сами собой.
В каждом уголке праздничного зала рассуждали об истинной Причине падения могущественного церковника. Еще во время застолья слышно было, как Шаркают придворные господа и дамы, а когда убрали столы, от шепота, казалось, даже воздух стал гуще. Никто не мог сосредоточиться на танцах, смена променадов служила исключительно для этого, чтобы подать знак или бросить взгляд: «Вы знаете что-нибудь новенькое? Слышали что-нибудь?»
Джеральдина знала все. Ей была известна причина падения Уолси еще до того, как оно вообще произошло. Если бы ей были нужны деньги, она могла бы зарабатывать пророчицей на Чипсайде.
Но Джеральдина в деньгах не нуждалась. С тех пор как их у нее стало в избытке, они потеряли для нее всякую привлекательность. Она стала блестящей шпионкой, потому что все, что ей удавалось узнать, оставляло ее равнодушной. На имевшейся у нее информации она могла бы заработать целое состояние, но только время от времени продавала малую толику, и лишь потому, что ей было нечего делать.
Правда, однажды ей удалось осуществить искусный ход, от которого кровь вскипела у нее в жилах: пять лет назад она свергла неназываемого. В этот миг триумфа ожили все ее чувства, и в течение многих лет она надеялась, что так будет и дальше. Она создала себе новые вершины, начала вести с неназываемым упоительную игру, как когда-то с вшивыми шавками и котами, которых подкармливал у них во дворе повар Карлос. Как и тогда, ей пришлось накручивать себя, вести от одного упоительного состояния к другому, пока она не достигла величайшего из них. После этого здание рухнуло. Неназываемого она победила, и за живительным огнем, пронизавшим все ее тело, наступили пустота и скука — холодная зола в прогоревшем камине.
Она все еще была молода. Уже не совсем юна, но в ней по-прежнему было что-то пустое, слишком безобидное. Она все так же была красива. Холодная, почти безжизненная безупречность, воплощением которой Джеральдина была еще с детства, сейчас расцвела пышным цветом. С тех пор как при королевском дворе она перестала сидеть в стороне, повсюду, куда бы она ни пошла, за ней увивалась стайка поклонников. Придворные писали стихи в ее честь, умоляли о танце или дожидались в толпе дворцовых посетителей, надеясь хоть глазком поглядеть на нее. Лестью она могла бы обить голые стены своих покоев, но ни один слог не тронул ее сердца, которое уже почти не чувствовало, что замерзает.
Она была безучастна. Сторонний наблюдатель. Все говорили о том, что вскоре Европа содрогнется от удара кометы, как прежде — от тезисов немецкого монаха, которые так впечатлили ее брата Сильвестра. Джеральдина могла рассчитать, с какой силой ударит камень, но ее это не волновало. Когда-то она была убеждена, что найдет при дворе что-то, что будет волновать ее, поймет, к чему, собственно, вся эта кутерьма в жизни, но загадка осталась неразрешенной.
Музыка была прекрасна. В юности, когда ее брат пел под аккомпанемент лютни своим высоким, кристально чистым голосом, Джеральдина чувствовала в музыке какое-то обещание, но теперь и она оставляла ее равнодушной. Музыка была похожа на обещания поклонников, не находившие отклика в ее душе.
Джеральдина танцевала с Генри Норрисом, пожилым придворным, который подтирал зад королю после смерти Уильяма Комптона, а значит, имел одно из важнейших мест при дворе. Исполняя прыжки гальярды, сменившей величественную павану, он тяжело дышал, словно перекормленный спаниель.
— Обычно я оставляю быстрые танцы молодежи, — сопя и с трудом переводя дух, произнес он. — Но с вами я просто обязан был рискнуть, графиня, — или мне будет позволено называть вас леди Джеральдина? Джеральдина — какое прекрасное имя! Ваш отец, должно быть, любил вас больше всех своих дочерей, раз дал вам имя, в котором столько улыбок.
— У моего отца всего одна дочь. — Прыжок с поворотом у нее не получился, поскольку партнер по танцу остановился и преградил ей путь.
— У меня тоже, — огорченно произнес Генри Норрис. — Глядя в ваши небесно-голубые глаза, я жалею, что дал своей единственной дочери простое имя Мэри.
Джеральдина давно отвыкла искать смысл в лепете льстецов и поклонников. Когда музыка смолкла, она повернулась к молодому человеку, одетому в коричневые тона. Этот обладатель не очень красивой бороды тут же поспешил представиться:
— Джордж Кэрью. — Он очень низко поклонился и добавил: — Какая честь для меня.
— Сэр, — произнесла Джеральдина, подавая ему свою изящную ручку. При этом самой себе она казалась похожей на куклу, которую она же дергала за ниточки.
Джордж Кэрью обхватил ее нежные пальцы своими пухленькими, и, когда они пошли вперед, взгляд ее упал на стоявший на возвышении королевский стол. Как и в обычные праздничные дни, королева Екатерина Удалилась сразу же после поглощения различных сладостей. Считалось, что королеве немного нездоровится, но это не повод портить себе удовольствие. На месте Екатерины теперь сидел Роберт, супруг Джеральдины. «Мой супружик», — язвительно подумала она. Рядом с Генрихом Тюдором граф Рипонский, ставший любимчиком короля, выглядел похожим на детскую игрушку, которую можно разбить малейшим прикосновением.
Танец наполовину завершился, когда Джеральдина заметила, что чего-то не хватает. Кэрью не говорил, он отказался от извечных фраз, с помощью которых господа превозносили ее голубые глаза, ее грациозность и светлые волосы. Более того, он выполнял последовательность прыжков так, словно его укусило какое-то кровожадное насекомое, а когда музыка наконец стихла, с облегчением вздохнул. Но едва Джеральдина попыталась отойти в сторону, он схватил ее за тонкие запястья.
— Я пришел сюда в надежде встретиться с вашим супругом, — прошепелявил он. — При дворе нет человека, которым я восхищался бы больше.
В последнее время все чаще бывало так, что кто-то пытался через нее выйти на маленького графа. Роберт пользовался королевской милостью, писал трактаты о кораблях, приводивших в восхищение Генриха Тюдора. Но чтобы кто-то заявлял, что восхищается ее мужем, Джеральдине еще не доводилось слышать.
Снова зазвучала музыка, но Кэрью не стал танцевать.
— Возможно ли, чтобы вы представили меня своему супругу… — начал он, но не договорил. Кто-то другой схватил Джеральдину за руку.
— Я должна поговорить с тобой. Немедленно, я жду этого уже не первый день.
Справа от нее стояла Анна, одетая в желтое, что подчеркивало ее темную чувственность. Господин, намеревавшийся танцевать с ней, Томас Уайетт, поэт и любимец дам, хотел подойти к Джеральдине, но Анна грубо оттолкнула его в сторону.
— Сделайте мне одолжение, Томас, нам с графиней Рипонской нужно на воздух. — И, недолго думая, она взяла Джеральдину под руку и вывела из зала.
Ночь была ужасно холодной и ясной. Анна знала самые потаенные уголки резиденции Хемптон-корта. Она вывела Джеральдину в узкий дворик, присела на тачку, постучала по ней рядом с собой. Джеральдина предпочла бы вернуться в теплый зал, но смирилась со своей судьбой и села рядом с Анной. Та громко вздохнула и положила голову ей на плечо.
— Ты знаешь, что я скучала по тебе, сладкая моя? Ты — единственное существо, которое не поджимает хвост передо мной, не бросает на меня косых взглядов и не пытается пронзить меня ими насквозь.
Какое-то время Джеральдина тоже скучала по Анне: вспоминались ночи у нее в постели, проведенные за поеданием засахаренных слив, хихиканье и сплетни, но самое главное — тогда обе жили в предвкушении, им казалось, что все, что с ними происходит, — это только начало. Для Джеральдины ожидание было позади. Все эти волнения, трепет в груди и срывающийся голос виделись ей сейчас по-детски беспомощными.
— Почему ты не сказала мне, что у тебя самый красивый брат во всей Англии? — выпалила Анна.
— Что-что?
— Твой брат, который хотел навестить тебя. Если бы у меня не было других забот, я бы тотчас же попросила тебя представить его мне.
— Сильвестр? — Джеральдина понурилась. Ее брат, возможно, единственный человек, которого она рада была бы видеть, отказывался входить в дом, принадлежавший Роберту.
— Сильвестр! Скажи, в твоей семье всем дают имена, по звучанию похожие на песнь любви?
Джеральдина вздрогнула, зимний холод забрался под подол платья.
— Ты вытащила меня: на этот кошмарный мороз, чтобы поболтать о моем брате?
— Нет, не совсем. У меня для тебя есть кое-что поинтереснее, то, что сегодня хочется знать всему двору. Но тебе не кажется, что оставлять красавца брата стоять под воротами вместе со сбродом, который просит хлеба, — это дурной тон?
— Мой брат стоял с нищими у ворот?
Анна кивнула.
— Его восхитительное лицо покраснело от холода. Он еще красивее, чем Томас Уайетт, правда?
— Откуда ты знаешь, что это был мой брат?
— Сокровище мое, это же видно с первого взгляда! — Анна рассмеялась. — Но, кроме того, все слышали, как он кричал через решетку: «Я брат графини Рипонской, мне нужно срочно передать известие моей сестре».
Под ребрами у Джеральдины что-то дрогнуло. Значит, он все же пришел, хотя клялся, что никогда не подойдет к ней, пока она будет с Робертом Маллахом.
— Где он сейчас? — спросила она.
— Привратники хотели оставить несчастного ангела замерзать за воротами, — ответила Анна, — поэтому я занялась им. Я велела кому-то проводить его в мою гардеробную, чтобы он согрелся. Впрочем, оставаться там ему нельзя. Есть кое-кто, кто очень разозлился бы, обнаружив в моих личных покоях воплощенного Адониса.
По тому, как Анна потупила взгляд, Джеральдина поняла, что той не терпится поведать свою новость. Чем быстрее она покончит с этим, тем быстрее сможет поговорить с Сильвестром.
— Кто же? — с наигранным интересом спросила она.
Но Анна была далеко не так глупа, как те, с кем Джеральдина обычно имела дело.
— Тебе совсем не хочется это знать! — возмутилась она. — Ты единственный человек, которому, как мне казалось, я небезразлична! То, что я чувствую, а не то, что получится, если меня выдавить, как зубок чеснока.
Джеральдина колебалась. А затем решила сказать полуправду, что обычно оказывалось самым умным решением.
— Конечно, мне небезразлично, Анна. Просто мне кажется, что я это уже знаю.
— Вот как? — Анна вскочила с тачки. — И что же ты знаешь, скажи на милость? Что меня называют великой королевской шлюхой? Для этого не нужно быть великой шпионкой, это всякий ребенок на кухне знает. Но знаешь ли ты, что именно мне обязан своим свержением Уолси, этот хитрый толстяк?
Джеральдина знала это, но тем не менее покачала головой. Анна уже вошла в раж и не усомнится в ее ответе.
— Помнишь, я говорила тебе, что отомщу им, когда настанет время, правда? И вот оно настало. Генрих Тюдор — воск в моих руках. Я сказала ему: «Отправьте к дьяволу своего любимчика Уолси», — и он это сделал.
В душе Джеральдины на миг вспыхнуло воспоминание о собственном триумфе. Роберт Рипонский не Генрих Тюдор, но все равно момент был сладок: она отдала приказ мужчинке — и он бросил своего любимчика на поживу лютым псам.
— «Ваш великолепный Уолси ничего не добился в отношении вашей величайшей заботы», — заявила я ему, — продолжала рассказывать Анна. — «А знаете почему? Потому что он не старался как следует уладить вопрос, как не старался улаживать ваши дела на протяжении многих лет». Тебе известно, что случилось потом. Но знаешь ли ты, что это — величайшая забота короля?
— Расторжение брака с Екатериной. — Джеральдина ужасно замерзла и с трудом подавила зевоту. Король вот уже три года тайно пытался получить от Папы Климента разрешение на расторжение брака. Екатерина была вдовой его брата Артура, и, согласно книге Левит, такие браки суть грех. Генрих обнажил наготу своего брата — не потому ли все его сыновья умирали, едва родившись? Плодились слухи, и король летом велел оповестить всех, что идет расследование, что в Англию прибыл папский легат с целью проверки правомочности королевского брака. Что речь идет исключительно о благе империи, поскольку если этот брак лишен божественного благословения, то в нем не может родиться наследник английского престола.
Народ, мучившийся от непогоды, неурожая и голода, удовлетворился не так легко, как надеялся король. Королева Екатерина пользовалась популярностью, а ее дочь Мария была принцессой Англии — как король может желать объявить ее бастардом? Кроме того, Екатерина была теткой Карла V. Неужели воинственный император безропотно примет тот факт, что Генрих подвинул его родственницу? А может, он пойдет войной на и без того страдающий от бедствий остров?
При дворе злословили о новой подстилке короля, которая оказывала на него дурное влияние. О его великой шлюхе. Сестре Мэри Болейн, Анне.
Та теперь снова уселась на тачку, обхватила руками свое дрожащее тело.
— Люди обвиняют меня, — продолжала она. — Будто бы он вдруг решил избавиться от Екатерины, потому что я его подстилка. Но правда ли это? Как ты думаешь, Джеральдина?
— Это неправда, — ответила Джеральдина.
— Правильно! — радостно воскликнула Анна. — Но трогательная история об отсутствии наследников и страх перед гневом Божьим тоже лишь часть правды. Да, Генрих Тюдор хочет избавиться от Екатерины Арагонской. Но не потому, что я его подстилка, а потому, что я ею не являюсь.
Она умолкла, сделав искусную паузу, словно Джеральдине требовалось время, чтобы переварить эту сенсацию.
— Ты помнишь, что я много лет назад говорила тебе о Гарри Перси? — спросила она затем. — Если я беру мужчину в оборот, он хочет провести со мной не одну ночь, а всю жизнь. В конце концов, я видела, что получила моя сестра за свою овечью покорность: насмешки и презрение. Я другая. Я отказала Перси, и он захотел сделать меня своей графиней. Теперь я отказываю Генриху Тюдору, и он сделает меня королевой Англии.
Хотя Джеральдина давным-давно собрала все детали этой запутанной мозаики воедино, новость по-прежнему звучала невероятно. Сама она действовала не менее хитро, но в то время как Анна оказалась на гребне волны, которая вот-вот должна была затопить всю Европу, она получила жизнь рядом с мужчинкой — и задыхалась от пустоты.
— Ну? Что скажешь? — Анна смотрела вызывающе.
— Твое мужество достойно восхищения, — выдавила из себя Джеральдина.
— Так и есть. — Анна шумно втянула в себя ледяной воздух. — И не менее достойна восхищения моя твердость. Тогда я была молодой и глупой, позволила паре стариков разрушить свой труд.
Но теперь я не позволю никакому дедуле отнять то, что принадлежит мне по праву. Уж точно не Уолси. И не Папе Римскому.
— Ты говоришь о Его Святейшестве. Думаешь, что можешь выиграть войну против величайшего вождя христианского мира?
— Сейчас мы пускаем пыль в глаза посланникам Ватикана, — спокойно ответила Анна. — Мы с королем притворяемся невинными овечками. Как видишь, мы даже не танцуем вместе и рядом с ним сидит испанская красотка. Никто не должен заподозрить, что речь идет о чем-то большем, нежели о божественной воле. И если дерзкий шпион ворвется в мои покои, он наткнется там вовсе не на Генриха Тюдора, а на восхитительного брата моей подруги Джеральдины!
«Сильвестр!» Тело Джеральдины уже настолько замерзло, что перестало повиноваться.
— Может быть, тогда мне лучше уйти и позаботиться о том, чтобы он оказался где-нибудь в другом месте? — произнесла она.
— И почему он не сообщил заранее, что собирается нанести тебе визит на Рождество? — настороженно поинтересовалась Анна. — В конце концов, твой Роберт легко мог раздобыть для него приглашение, ведь король старается угадать каждое его желание!
— Просто они пишут вместе книгу о кораблестроении, — отмахнулась Джеральдина. — Подобные вещи объединяют мужчин.
— Твой брат строит корабли, верно?
— Мой брат и мой муж не друзья.
— Ага, — произнесла Анна и искоса посмотрела на Джеральдину. — Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Устрицу. Стоит стукнуть по ней, как она закрывается, и я не знаю, есть ли внутри жемчужина.
«Никакой жемчужины нет, — подумала Джеральдина. — Никакого мяса. Только пустота». Внезапно ей ужасно захотелось увидеть Сильвестра. Ноги болели, но она встала.
— Я заберу брата из твоих комнат. Спасибо, что ты позаботилась о нем.
— «Спасибо, спасибо», — передразнила ее Анна. — Тебе кто-нибудь говорил, что брак тебе не к лицу, Джеральдина? Когда-то я готова была поклясться, что в тебе горит какой-то огонь, что-то вроде тоски по тому, из чего, собственно, и состоит жизнь. Но с тех пор как ты прибрала к ногтю своего забавного графа, ты стала такой же равнодушной и флегматичной, как и все остальное стадо.
Я тебе только что рассказала, что собираюсь встряхнуть этот сонный мир, а ты что делаешь? Вежливо сдерживаешь зевоту и благодаришь за то, что я позаботилась о твоем брате.
Джеральдина не знала, что ответить на этот упрек.
— Мне жаль, что я заставила тебя скучать, — наконец сказала она и направилась к двери через двор. Под козырьком в темноте блестели острые, как кинжалы, сосульки.
Король отдал Анне две смежные комнаты в жилых покоях Уолси и разрешил ей обставить их по своему усмотрению. Несмотря на поспешность, с которой пришлось производить перемену обстановки, Анна доказала, что у нее есть свой собственный вкус, отчасти по-французски легкомысленный, однако стиль был выдержан во всем. Из цветов преобладал темно-зеленый, подчеркивавший расставленные золотом акценты. Горевшие в камине лепестки роз источали быстро улетучивавшуюся сладость. У Джеральдины болели пальцы, а суставы, казалось, трещали, словно тающий лед. У окна стоял ее брат Сильвестр и смотрел на реку.
Его спина, обтянутые атласом плечи, блестящие волосы были ей знакомы лучше, чем все те, что встречались при дворе. Когда- то они надоели ей, девушке хотелось сбежать от него любой ценой, но теперь она тосковала так, что бросилась к нему:
— Сильвестр!
— Джеральдина! — Он обернулся. Лицо его казалось усталым и напряженным, но, увидев ее, он тут же улыбнулся, раскрыл ей объятия.
Она прижалась к нему. Холод вмиг растворился, словно талая вода. От брата пахло Саттон-холлом, лавандой, которую бросала в камин тетушка, воском с отцовской пасеки и немного — водорослями, солью и смолой. Она ненавидела Портсмут, ни за что не хотела туда возвращаться, но этой ночью запах был ей приятен.
— Мне не хватало тебя, — произнес он.
— Тогда нужно было приехать ко мне в гости.
— Ты же знаешь, что я не могу сделать этого. Я потребовал, чтобы твой муж сказал правду, но он отказался и заставил моего друга заплатить непомерную цену. Я не смог бы разговаривать с таким человеком, все слова застряли бы у меня в горле.
— Замолчи же! — Она вырвалась из его объятий. — Неужели ты настолько наивен? Разве никто не говорил тебе, что у стен есть уши?
Он понурился.
— Но я должен говорить, Джеральдина. Мне нужна твоя помощь.
— Ты поэтому приехал? Не потому, что скучал по сестре, а потому, что хочешь спасти шкуру своего черного дьявола?
— Энтони не дьявол! Он человек, истекающий кровью и корчащийся от боли, когда его пытают, человек, который так и не понял, в чем его обвиняют, и который из-за предательства твоего графа вот уже пять лет страдает в аду.
— А почему он не умер? — вырвалось у Джеральдины. Казалось, внутри у нее все дрожит, и ей пришлось ухватиться за стену. — Одних людей, распространявших книгу этого Тиндейла, сожгли, другие подохли в темнице. Почему этот черный висельник до сих пор жив? Почему он выдержал пытки, болезни, голод — не потому ли, что его защищает дьявол?
Брат посмотрел на нее.
— Если бы ты видела его, ты ни за что не говорила бы, что его защищают или что он что-то выдержал, — произнес Сильвестр. — Он разбит, Джеральдина. Его бесконечно мучили и унижали, это уже за пределами человеческих возможностей. Все эти годы мы боролись за то, чтобы его оправдали, потому что ему было так важно отмыться от обвинений, но больше не получается. Нам нужно помилование. Он перестал разговаривать, он уже даже корабли не рисует. Если он вскоре не выйдет оттуда, то сломается. Больше он не выдержит.
«Интересно, каково это — знать человека, из-за боли которого плачешь?» — пронеслось в голове у Джеральдины.
— Я думаю, что он способен выдержать больше, чем ты можешь себе представить, — заявила она. — Если ему действительно было так важно выйти из Клинка, он должен был отказаться и принять связку хвороста, не так ли?
— Нет, не так! — в отчаянии воскликнул Сильвестр. — Даже если бы он смог жить с подобным унижением и отречься, он должен был бы признаться, что что — го сделал! У судьбы черный юмор — закоренелого католика обвиняют в том, что он мятежник-лютеранин.
— Значит, пусть погибает из-за своего упрямства.
— Ты называешь это упрямством? — Сильвестр вытер слезы тыльной стороной ладони и уставился на нее. — Если человек во время многонедельных допросов не открывает рта, поскольку не может заявить о том, что совершил что-то, и не может обвинить человека, который его предал? Я называю это иначе. Да, я жалел, что он настолько чертовски уверен в необходимости выгородить твоего мужа, но в то же время я жалею, что у всех нас нет даже малой толики его напористости.
«Поэтому я и завидовала тебе, — подумала Джеральдина. — Ты такой настоящий. Тебя ничто не может поколебать. Плачешь ли, краснеешь ли, поешь ли свои странные песни или любишь своего неназываемого, ты всегда только ты».
— Я не могу помочь тебе, Сильвестр.
— Ты должна! Твой муж имеет влияние на короля, так все говорят, и ты знаешь почему. Твой муж должен пойти к королю и попросить его отдать ему Энтони, без проволочек, просто как акт милосердия, в честь Нового года. Ты так красива, Джеральдина. Краше нет. Даже чудовище не смогло бы тебе отказать.
— Может быть. Вот только я не буду просить его.
Он схватил ее за руки, взмолился.
— Но кто же тогда поможет мне, если не ты? Ты не просто моя сестра, ты моя двойняшка. Иногда мне казалось, что ты моя половинка, которой мне недостает.
«Да, мне тоже так иногда кажется, — осознала Джеральдина. — Только с той половиной, что досталась мне, по жизни идти легче». Она высвободилась.
— Если тебе что-то понадобится, обращайся в любое время, — сказала она. — Конечно же, ты можешь воспользоваться тем, что твоя сестра поднялась так высоко, как пользуется положением своей сестры брат Анны Болейн. Но никогда больше не проси меня за черного сатану. Если я чего и хочу, то только одного — чтобы нашелся способ сжечь эту тварь!
Сильвестр пристально вгляделся в ее лицо.
— За что ты его ненавидишь?
Джеральдина дрожала так сильно, что не устояла на ногах. Она опустилась на обитый тканью стул, ухватилась за его край.
— Его должен ненавидеть любой христианин, — прошептала она. — Он убил своего брата. Ради своего проклятого корабля.
— Да нет же! — воскликнул Сильвестр. — Он испугался, только и всего. У него одна нога искалечена. Ты хоть представляешь себе, насколько уязвимым чувствует себя человек, когда не может полагаться на свои ноги? Ральф напал на него сзади, и Энтони просто оттолкнул его, чтобы защититься, но убивать не хотел. Мы с Фенеллой были там, мы все видели.
— Вы с Фенеллой! — усмехнулась Джеральдина. — Вы были слишком малы, вы не можете ничего помнить. Весь Портсмут свидетель, весь Портсмут видел жгучую ярость, полыхавшую в его глазах.
— И за это он должен умереть? За то, что всему Портсмуту делать больше нечего, кроме как нести чушь? — Он вдруг рухнул перед ней на колени. — Прошу, помоги мне! Энтони не дьявол, он не обидит ни тебя, ни кого другого. Он робкий человек, который разбирается лишь в кораблях и радуется, когда мир не трогает его. Весь мир, кроме нас с Фенеллой.
«Так было всегда. Тогда, на вашей вонючей верфи, Фенелла, Энтони и ты радовались, что весь мир вас не трогает».
Остальных мольб Сильвестра она не слышала, потому что дверь в комнату распахнулась.
— Прошу прошения, господа. — В дверном проеме стояла Анна, словно портрет в раме.
Сильвестр пополз к ней на коленях. Выглядел он ужасно. Заплаканный, смущенный и подавленный.
— Это мы должны просить прощения, мисс Болейн. Вы были столь добры, что помогли мне, и я не собирался пользоваться вашей отзывчивостью.
— Господи Иисусе! В какую бурю вы попали? — Анна подошла к нему, подняла подбородок, пригладила волосы.
А Джеральдине вспомнилась другая сцена. «Доска» и неназываемый. Ее руки, гладящие его щеки. Близость, неведомая Джеральдине. Она хотела забыть об этом, но та сцена оставила на ее сердце след, словно от удара хлыста.
— Оставайтесь ночевать здесь, будьте сегодня ночью моим гостем, — сказала Анна Сильвестру. — Я переночую у своей невестки. А моей отзывчивостью можете пользоваться, когда вам будет угодно. Я рада быть вам полезной.
Вернувшись в свои покои, Джеральдина застала дожидавшегося там Роберта, который намеревался обвешать ее руки и шею драгоценностями.
— Мой новогодний подарок, — произнес он. — В этом году немного больше, но ты это заслужила. Я хочу поблагодарить тебя, ангел мой.
— За что?
Он запечатлел на ее руке влажный поцелуй. Что ж, по крайней мере он почти перестал икать во время разговоров с ней — пока они не ложились в постель.
— Я знаю, что до сих пор нам не было даровано великое счастье, — объявил он. — В этом году наше желание родить ребенка снова не исполнилось, но это не делает тебя менее ценной для меня. Джеральдина, я знаю, что далеко не Томас Уайетт, о котором мечтают женщины. Знаю я и то, что при дворе нет ни одной красивой женщины, оставшейся верной своему мужу. Ты прекраснейшая из всех, и ты верна мне. Тем самым ты даруешь мне неведомое величие, и за это ты получишь от меня все, что пожелаешь.
