2
В этот последний день декабря 1715 года Сюзи, пройдя по улице Бельшас, вышла на улицу Сен-Доминик, которую она покинула девятью годами ранее, и не узнала ее.
Тогда, девять лет назад, проезжая часть регулярно превращалась в клоаку из-за строительных работ, которые велись по всей ее длине. Было слышно, как свистят рабочие, стучат молотки, шуршат мастерки, фыркают ломовые лошади и скрипят колеса повозок, перевозящих каменные глыбы, плитки кровельного сланца и дубовые балки. Посреди всего этого хаоса, пыли и грязи дом торговца сукном выглядел очень даже солидно. Теперь же ситуация изменилась: хотя и сейчас множество строительных рабочих все еще трудились над новыми сооружениями, слева и справа от проезжей части уже красовались элегантные и импозантные особняки, которые представляли собой весьма престижные жилища и которые выстроились своими фасадами строго по одной линии. За многими из них находились сады, сменившие пустыри, где Сюзи слонялась когда-то с детьми, которых родители еще не привлекали к какой-нибудь работе.
Теперь до самого монастыря монахинь из ордена Гроба Господня проезжая часть улицы была выложена булыжником, канавы для стока нечистот – вычищены, а в конюшнях виднелись ухоженные лошади и множество карет, украшенных гербами их владельцев.
На их фоне дом торговца сукном выглядел жалкой лачугой. Его стены, представлявшие собой деревянный остов с промежутками, заложенными кирпичной кладкой, источили жучки-паразиты, штукатурка потрескалась и кое-где обвалилась, а крыша просела. В окнах не хватало свинцовых вставок, при помощи которых держались стекла. Под навесом не было видно ни лошадей, ни какой-либо повозки. Во всем этом чувствовался упадок.
В лавке тканей сильно поубавилось, и уже не было видно ни суетящихся продавцов, ни клиентов, ни хотя бы кота.
Сюзи с трудом узнала свою мачеху в располневшей телом и лицом женщине, от прежней внешности которой не осталось ничего, кроме вечно нахмуренных бровей и поджатых губ. Вокруг нее крутилось пятеро детей (четыре мальчика и одна девочка), старшему из которых было лет двенадцать, а младшему – не больше пяти. Сюзи не знала о существовании этого малыша, который сейчас, по-видимому, испугавшись появления незнакомки, вцепился в юбку своей матери.
– Итак, мадемуазель, ваше поведение – настолько безнравственное, что даже урсулинки не выдержали вашего присутствия? – съехидничала мачеха вместо того, чтобы поздороваться.
Детишки вокруг нее оживились и, морщась, уставились недоверчивыми взглядами на свою сводную сестру, которую они либо уже позабыли, либо вообще никогда не видели.
– Мадам, благодарна за ваш комплимент, – сказала в ответ Сюзи, делая небольшой реверанс, которому ее научили в монастыре. – Вы, я вижу, в мое отсутствие время зря не теряли!
Произнеся эти слова, она показала на самого маленького ребенка, который уже стал вырываться из рук своей матери.
Пьер-Симеон Трюшо, услышав из своего кабинета голос Сюзанны, распорядился привести ее к нему. Она зашла в кабинет и снова слегка согнула колени и похлопала ресницами, то есть поприветствовала его так, как учили ее урсулинки.
– А-а, вы уже здесь, негодяйка!
– Да, я уже здесь.
– Имейте в виду, что я очень недоволен вашим безнравственным поведением! Дай Бог, чтобы ваши братья и сестра не пошли по той же дорожке, что и вы! Я заплатил монастырю урсулинок кучу денег – и все, получается, только ради того, чтобы снова увидеть на вашем лице дерзкое выражение, которое мне очень хорошо знакомо… Я потратил почти две с половиной тысячи ливров, чтобы сделать из вас благовоспитанную барышню и дать вам образование, а вы возвращаетесь ко мне такой же упрямой и злонамеренной, какой вы были до своего приезда в монастырь! Вам, однако, следует знать, что моя торговля приходит в упадок, дом быстро ветшает, а мне сейчас нужно кормить восемь ртов – не считая служанок, которые все как одна меня обкрадывают и обманывают, – что ваша мачеха косо смотрит на ваше преждевременное возвращение, и, если подвести итог всему этому, я нахожусь в отчаянном положении. Вы замените одну из служанок, которую я немедленно уволю.
– Хорошо, отец.
– Вы будете ухаживать за самыми младшими братьями и обучать тех, кто постарше, чтобы, по крайней мере, все те знания, которые вам привили, могли наконец послужить чему-то полезному!
– Хорошо, отец.
– Вы будете помогать мне в подсчетах.
– Хорошо, отец.
– И даже не думайте упрямиться и своевольничать, а иначе я быстро вас от этого отучу.
– Хорошо, отец.
– Вы будете спать вместе с Мартиной в ее комнатке, но принимать пищу вместе с нами, а во время богослужений в церкви сидеть рядом с моей женой. Это вас устраивает, дочь моя?
– Мне кажется, отец, что мое мнение значения не имеет.
– Да, и в самом деле не имеет, причем потому, что, к моему несчастью, среди шестерых моих детей есть две девочки, и нам нужно подумать об их будущем. Я не выделю вам приданого, потому что вам была предоставлена возможность обучаться в монастыре, а это стоило мне немалых денег. Те деньги, которые я постараюсь сберечь, пойдут на приданое вашей сестры, которая нуждается в нем больше, чем вы. Вы и сами могли это заметить: она немножко обделена природой, и, чтобы иметь шансы выдать ее замуж, потребуется материально заинтересовать ее потенциального жениха. А иначе придется убеждать ее постричься в монахини… Ваши самые младшие братья станут солдатами или священниками, и на это мне, по-видимому, не придется потратить ни соля. Поэтому даже и не мечтайте о свадьбе, а подумайте о том, как бы устроиться горничной или гувернанткой в хороший дом, когда в нашем доме уже не будет нужды в ваших руках и ваших услугах.
– Я, отец, даже не собиралась когда-либо выходить замуж, и я весьма признательна вам за вашу доброту.
Пьер-Симеон Трюшо не смог понять, то ли его дочь насмехается над ним, то ли – как ни странно – выражает этими словами свои благие намерения.
Сюзи стала ухаживать за детьми, родившимися у ее отца во втором браке. Она прониклась симпатией к младшему из них – маленькому Жану-Батисту, который, в отличие от своих старших братьев, обладал симпатичной мордашкой и легким характером. Она попыталась – но безрезультатно – передать какие-то полезные знания своей сводной сестре Аделаиде, которая была не только, как выразился ее отец, «немножко обделена природой», но и отличалась упрямством и строптивостью. А еще Сюзи научила азбуке своих сводных братьев Эме, Луи и Франсуа, которые, однако, при этом никогда не проявляли по отношению к ней ни привязанности, ни признательности.
Как-то раз она даже оказала помощь при родах одной из служанок, забеременевшей, безусловно, от кого-то из слуг и скрывавшей это до самого последнего момента. Данное происшествие отнюдь не поспособствовало тому, чтобы Сюзи стала стремиться к материнству как к некому благу. Что касается отношений, которые ее отец поддерживал со своей второй супругой, то они окончательно убедили Сюзанну в том, что брак – это узы, которыми ей ни в коем случае не стоит себя связывать.
Она вела торговые счета отца (его торговля пребывала уже в катастрофическом состоянии!) и – чтобы заработать немного денег – счета аптекаря и продавца золотых и серебряных изделий, живших на улице Иллерен-Бертен. Улица эта находилась совсем рядом. Кроме того, это давало ей возможность хотя бы раз в неделю вырываться на свободу и подышать свежим воздухом. Отправляясь на улицу Иллерен-Бертен, она по дороге проходила мимо строящегося Дома инвалидов, соорудить который приказал ныне уже покойный король.
Несколько месяцев спустя она стала пользоваться возможностью вырваться на время из отцовского дома еще в большей степени: когда она закрывала счетные книги господина Карона и господина Тале и получала у них причитающуюся плату, она не шла напрямик обратно на улицу Сен-Доминик, а ради собственного удовольствия слонялась в течение нескольких часов по улицам Парижа. Ей при этом частенько приходилось гулять по узким и зловонным переулкам среди нищих, извозчиков, штопальщиц, торговок различными снадобьями и старыми шляпами. Много раз ее платье забрызгивалось грязью, летевшей с колес проезжающих мимо карет. Однако ей нравилось слоняться среди уличной черни: в течение тех девяти лет, которые ей пришлось провести в стенах монастыря, она очень скучала по уличному шуму и толкотне.
Именно во время одной из таких тайных прогулок она впервые встретилась взглядом с красивым шевалье де Лере. Этот мужчина отличался сдержанной элегантностью: его камзол, короткие штаны и накидка были черного цвета, а жабо – очень скромным. На нем были шелковые чулки и башмаки с застежками. Парика он не носил, однако волосы у него на затылке были завязаны в «конский хвост». Увидев Сюзанну, он с весьма учтивым видом снял перед ней свою треугольную шляпу. Его физиономия была симпатичной, а глаза лукаво поблескивали. Сюзи почувствовала неловкость, осознав, что она предстала перед взором этого кавалера в довольно невзрачном и неряшливом наряде.
Она запомнила, что этот красивый мужчина вышел из недавно построенного здания, о котором говорили, что оно является собственностью господина Жозефа Бонье де ла Моссон, главного казначея провинциальных штатов Лангедока. Однако, судя по возрасту, манере поведения и одежде, этот красавец явно не мог быть казначеем.
Сюзи сталкивалась с ним на улице и во время своих последующих прогулок. При каждой их новой встрече он снимал шляпу и опускал ее все ниже и ниже, а его взгляд становился все более настойчивым. По всей видимости, шевалье де Лере удивляло, что у служанки (а он был уверен, что эта девушка – именно служанка) может быть такой проницательный, умный взгляд, которым обычно отнюдь не отличаются девушки ее положения. Сюзи не опускала глаз и отвечала на лукавый взгляд не менее лукавым.
Вот так и началось общение этих двух молодых людей.
Антуан Карро, шевалье де Лере – именно такими были имя и титул этого таинственного персонажа – принадлежал к лотарингскому мелкопоместному дворянству. У его отца имелось кое-какое состояние, но зато и немало детей – целых девять. Антуан был среди них предпоследним. Ему предстояло стать солдатом или священником, потому что старшие братья не выделили ему из отцовского наследства ровным счетом ничего. Однако суровая жизнь военнослужащего была ему не по душе. Что касается веры, то она была подорвана в нем той литературой, которую ему довелось прочесть, общением с иезуитами, учебой в университете в городе Понт-а-Муссон и дружбой с некоторыми вольнодумцами. Поговаривали, что кое-кто из этих вольнодумцев доходил даже до того, что ел мясо в страстную пятницу! Шевалье был безбожником и скорее всего не смог бы носить облачение священника, соблюдать религиозные обряды и придерживаться целомудрия (что, в общем-то, было не так уж обязательно, но все же поневоле сдерживаться пришлось бы).
Поэтому он занялся изучением искусства и беллетристики. Его эрудиция была огромной, однако в первую очередь благодаря своей приятной внешности, непринужденной элегантности и острому уму ему то и дело удавалось добиваться благосклонного отношения к себе со стороны влиятельных особ. В течение уже нескольких лет он жил на подачки своих знатных покровителей, проявлявших о нем заботу. Последним из них и был господин Бонье де ла Моссон, который, должным образом оценив его ум и умение общаться с людьми, сделал его своим секретарем. Антуан поэтому, как и его хозяин, пребывал то на улице Сен-Доминик, то в замке Моссон, расположенном возле города Монпелье. Антуан Карро, шевалье де Лере, безусловно, не был слугой, но хозяин у него тем не менее имелся! Такую цену он платил за возможность наслаждаться жизнью в Париже, посещать столичные салоны, примазываться к славе этого города (и заслуженной, и нет) и надеяться когда-нибудь стать писателем (на это он очень даже надеялся).
Ему удалось очень быстро проникнуть во все слои общества, где блистали интеллектом. Король-Солнце был уже мертв. Французским королевством теперь правил регент Филипп II Орлеанский, и в стране задул ветер свободы.
И хотя красивый Антуан пользовался благосклонностью некоторых знатных дам, не очень заботившихся о своей добродетели и весьма привлекательных, его все же впечатлила дикая грациозность Сюзанны Флавии Эрмантруды Трюшо – дочери торговца, живущей в данное время неподалеку от него. Он теперь видел ее каждый день, поджидая, когда же она появится в окне своего родительского дома, провожая ее взглядом, когда она шла куда-то по улице сквозь толпу, ведя за руку карапуза с ангельским лицом и не обращая внимания ни на мужчин, невольно засматривающихся на ее красоту, ни на бросающих на нее завистливые взгляды женщин. Однако ему все никак не доводилось услышать звучание ее голоса.
Как-то раз он наконец услышал его: кучеру, грубо потребовавшему от Сюзанны, чтобы та отошла в сторону с проезжей части, она ответила таким изощренным ругательством, что шевалье безмерно удивился, как это подобные грубые слова могли сорваться со столь прекрасных губ. Однако данный инцидент дал ему повод заговорить с девушкой.
– Этот грубиян, пожалуй, искалечил бы вас, если бы вы не сумели так ловко увернуться…
– Мне кажется, мсье, что я не имею чести быть с вами знакомой, – ответила Сюзи, тут же припомнив занятие в монастыре урсулинок, на котором ее учили, каким образом следует отвечать на реплики незнакомцев.
– Именно так, мадемуазель, и я – поверьте мне – очень об этом жалею! Антуан Карро, шевалье де Лере, к вашим услугам…
– У меня, мсье, нет привычки ввязываться в разговоры посреди улицы!
– Не соизволили бы вы все-таки поговорить с тем, кому всего лишь хочется еще немного послушать, как звучит ваш голос?
– Соизволила бы, если бы не опасалась, что вы примете меня за какую-нибудь шлюху!
– Шлюху! И как вам такое пришло в голову! Если бы вы были той, кого вы сейчас упомянули, вы в данное время суток находились бы в том месте Парижа, где живет его высочество регент! Я по вашему ангельскому выражению лица вижу, что вы самая что ни на есть порядочная девушка. Вы ведь дочь славного господина Трюшо, который торгует тканями дальше по этой улице, да?
– Это верно, я его дочь.
– Если быть откровенным, то я должен вам признаться, что интерес к вам возник у меня еще тогда, когда я увидел вас впервые. Мне, кстати, показалось, что и вы не всегда смотрели на меня с пренебрежением…
Сюзи снова двинулась вдоль по улице, стараясь не смотреть на этого мужчину, который шагал с ней рядом, слегка наклонившись в ее сторону, чтобы можно было и любоваться ее милым личиком, и слышать, что она говорит, ибо разговаривала она едва ли не шепотом. Она показалась ему довольно странной, эта девушка, потому что всего минутку-другую назад она очень грязно выругалась, а теперь вела себя как барышня, только что закончившая свое обучение в монастыре.
Они продолжали разговаривать, шагая по улице Бельшас, однако инициатива в этом разговоре всецело принадлежала шевалье. Девушка удержалась от того, чтобы признаться ему, что и она с интересом наблюдала за ним, когда видела, как он заходит в особняк Жозефа Бонье де ла Моссон или же выходит из него.
Шевалье де Лере шел рядом с Сюзанной Трюшо до улицы Иллерен-Бертен – а точнее, до порога лавочки господина Тале, в которую Сюзи направлялась, чтобы подвести в ней баланс доходов и расходов.
Таким был их первый разговор, который стал началом их отношений и после которого они периодически встречались друг с другом на улице в течение нескольких месяцев, не осмеливаясь при этом заговорить. Для Сюзанны этот человек был третьим мужчиной, с которым она в своей жизни общалась, после ее отца и монастырского садовника Тротиньона (монастырского исповедника она к числу мужчин не относила). Если первый из них вызывал у нее презрение, второй – уважение и дружеские чувства, то этот третий сначала вызвал у нее интерес, а затем – после того как он пообщался с ней, – и некоторое волнение. Счетам продавца золотых и серебряных изделий и аптекаря в этот день пришлось пострадать от охватившей ее задумчивости: она сделала меньше операций сложения, чем было необходимо, и допустила множество ошибок при вычислениях. Оба лавочника впоследствии выразили ей по этому поводу свое неудовольствие.
Однако она и дальше продолжала пребывать в новом для нее и довольно приятном расположении духа. Ласковые взгляды шевалье, его элегантность, его голос и его шутливые слова – все это поднимало ей настроение и волновало ее плоть. Ей припомнились разговоры, которые они вели с Эдерной после чтения отрывков из запрещенных книг вдали от глаз и ушей монахинь-урсулинок: ее подруга-бретонка побаивалась мук любви, а она, парижанка, долгое время мечтавшая быть мальчиком, надеялась когда-нибудь познать эти муки, ибо она полагала, что они таят в себе нечто восхитительное. Сейчас этой ее подруги – одной-единственной в ее жизни подруги – ей не хватало так сильно, как никогда раньше. Ей хотелось бы поговорить с ней о том, откуда могло возникнуть охватившее ее волнение. Ей хотелось бы найти для этого волнения правильное название.
Она попыталась себя образумить: у этого благородного господина не было абсолютно никаких оснований для того, чтобы всерьез заинтересоваться такой девушкой, как она, то есть дочерью уже почти разорившегося торговца, отнюдь не отличающейся изяществом, поскольку ей приходилось носить лишь одежду, доставшуюся от мачехи, – поношенную одежду, которая была ей велика. Она, безусловно, никогда не была кокеткой, но с тех пор, как у нее появилась возможность смотреть на себя в зеркало, она могла лично убедиться в том, что у нее идеальное телосложение и очень красивое лицо. Однако эти природные данные сводились на нет ее манерой поведения, ее речью, убогостью ее одежды, неприглядностью ее прически и отсутствием возможности уделять должное внимание своей внешности.
Мартина, которая когда-то была ее кормилицей и сохранила привязанность к ней, не могла не заметить этого изменения в ее расположении духа, поскольку они спали на одной кровати в комнатке под лестницей. Бо́льшую часть времени, занимаясь какой-нибудь грязной работой или же обучая своих сводных братьев, Сюзи была насупившейся и зачастую раздражительной, и даже маленькому Жану-Батисту не удавалось заставить ее сердитое лицо расплыться в улыбке. Однако в один прекрасный день она неожиданно изменилась. Если она видела, что вокруг нее никого нет (во всяком случае, никого из тех, на кого стоит обращать внимание), она начинала мурлыкать под нос модную песенку, которая витала повсюду в воздухе Парижа – как витали в нем затхлый запах сточных канав и аромат цветов, распустившихся в садах.
Тихо река струится,
Здесь я брожу одна.
Так хороша водица,
Манит к себе она.
Тебя так сильно люблю я,
Забыть тебя не вольна…
Я искупаюсь в речке,
Вдаль убежит волна.
Бьется, болит сердечко,
Трель соловья слышна.
Тебя так сильно люблю я,
Забыть тебя не вольна…
Пой, соловей мой милый,
Сердце твое поет,
Сердце твое ликует,
Мое же слезы льет.
Тебя так сильно люблю я,
Забыть тебя не вольна…
Милый меня покинул,
Ночи теперь без сна:
Розы бутон заветный
Я ему не дала.
Тебя так сильно люблю я,
Забыть тебя не вольна…
Розой бутон пусть станет,
Нынче еще весна,
Милый пусть ожидает,
Коли любовь сильна!
Тебя так сильно люблю я,
Забыть тебя не вольна…
То, что заметила Мартина, не ускользнуло и от внимания госпожи Трюшо, и она как-то раз вспылила:
– Ваша веселость – весьма неуместна, мадемуазель, а песенки, которые вы то и дело напеваете, противно слушать! Подготовьтесь-ка лучше к богослужению и ведите себя сдержанней!
Сюзи назло своей мачехе спела первый куплет еще одной песни, которая в то время пользовалась большим успехом и при королевском дворе, и во всем Париже:
Славный табак в табакерке моей,
Но ты вряд ли получишь его.
Нет табака ароматней, нежней,
Но не для носа он твоего.
Славный табак в табакерке моей,
Но ты вряд ли получишь его.
– Перестаньте произносить эти мерзости, а иначе ваш отец вас строго накажет! – заорала мачеха.
– Позвольте сообщить вам, мадам, что автором этих мерзостей был аббат!
Между мачехой и падчерицей нередко случались подобные стычки, однако в этот день – в силу того, что на душе у Сюзанны было легко и радостно, – ссора едва не вызвала у нее приступ веселья.
Ее настроение, однако, ухудшилось в последующие дни, когда она потеряла надежду снова увидеться с молодым шевалье. Она его подкарауливала, но больше уже не видела, чтобы он выходил из особняка Жозефа Бонье де ла Моссон. Ей не было – и не могло быть – известно, что секретарь главного казначея провинциальных штатов Лангедока отправился вместе со своим покровителем в его владения. Она ведь даже не знала, что шевалье был личным секретарем этого богатого дворянина, который приютил того в своем доме. По правде говоря, она вообще о нем знала только то, что его зовут Антуан Карро де Лере, что он шевалье и что он ей нравится!
А Антуан тем временем изнывал от тоски в провинции. Он скучал по развлечениям, к которым привык в Париже: по салонам, в которых можно было вести светские беседы, по красивым женщинам, за которыми можно было поволочиться, по игорным домам, в которых можно было проиграть или выиграть кучу денег. Он скучал также и по тому удовольствию, которое ему доставляло заигрывание с некоей девушкой, имевшей три прелестных имени – Сюзанна Флавия Эрмантруда – и очень даже забавную фамилию Трюшо. Когда он пообщался с ней накануне своего отъезда в Монпелье, подтвердилось то впечатление, которое сложилось у него при наблюдении за ней со стороны: она обладала не только красотой, но еще и умом и умением вести разговор (пусть даже она и бывала иногда очень грубой).
Поэтому он отнюдь не огорчился, когда – после четырех недель пребывания в глуши – карета Жозефа Бонье де ла Моссон повезла его обратно в Париж, на улицу Сен-Доминик.
На следующий день после возвращения в столицу он первым делом постарался побыстрее увидеться с мадемуазель Трюшо. Оказавшись с ней лицом к лицу, он сразу же заметил, что она тоже рада их встрече. Она не стала ломаться и согласилась прогуляться с ним до площади перед дворцом Пале-Рояль. Она, конечно же, сознавала, что такой поступок для порядочной девушки неприемлем, но не смогла удержаться от соблазна пообщаться с господином де Лере и взглянуть на площадь, которую ее отец и мачеха считали про́клятым местом и ходить на которую они ей, Сюзанне, всегда запрещали. Люди поговаривали, что на этой площади находятся рядом и ад, и рай. Сюзи видела в этой площади скорее рай.
Герцог Орлеанский, ставший регентом Франции, владел дворцом Пале-Рояль с первого года нового века, получив его в наследство от своего отца. Он жил там с сентября 1715 года, и вместе с ним туда вселились роскошь и веселье, поскольку он превратил этот дворец в место удовольствий и наслаждений, желая, чтобы все в нем – и вокруг него – блистало изобилием и сладострастием. Царивший при королевском дворе разврат отдавался эхом на площади перед дворцом Пале-Рояль – дворцом, в котором, как поговаривали, устраивались самые помпезные пиры и таинственные вакханалии.
Сюзи не знала, на чем ей остановить взгляд: он скользил между арками и группами людей, от красивой дамы до публичной девки, от торговки облатками до продавца спиртных напитков… У нее зарябило в глазах от многоцветия движущейся перед ее взором разношерстной толпы. Она прислушивалась к обрывкам разговоров, к смеху, к звучанию флейты, которое доносилось непонятно откуда. Сюзи также стала и принюхиваться: вот она почувствовала запах горячего растительного масла, а вот – гнилых фруктов. Эти запахи перемешивались с незнакомым ей и дурманящим ароматом благовоний, которыми душились и достопочтенные дамы, и проститутки.
Под арками находились кафе, в которых играли в шахматы, писали письма и записки и напивались допьяна. Еще под арками имелись модные магазинчики, книжные лавки, игорные дома и даже бордели (о которых шевалье де Лере в разговоре со своей спутницей упоминать, конечно же, не стал). Знатные дамы и проститутки проходили мимо, стараясь друг на друга не смотреть. Дамы всегда спешили, а шлюхи либо неторопливо прогуливались, либо тащили за руку уже найденных клиентов. У двери одного из кафе – «Кафе де ла Плас» – Сюзи и ее кавалер столкнулись с поэтом, который был знаком с шевалье де Лере и который тут же прочел только что сочиненную обидную эпиграмму о его высочестве регенте:
Филипп сгоряча указал на дверь
Прекрасной мадам д’Аржантон,
Теперь у него лишь одна любовь —
Ученица мадам Фийон.
Славу военную он променял
На музыку, похоть и смех,
И в нашу историю он войдет
Героем любовных утех.
Сюзи внимательно выслушала эту эпиграмму, но так и не поняла ее смысла, потому что понятия не имела о том, кто такая мадам д’Аржантон и что за ученица была у какой-то там мадам Фийон.
Антуан Карро де Лере прошептал ей на ухо:
– Посмотрите на нищего, который прислонился к колонне и делает вид, что его абсолютно не интересует все, что происходит вокруг него… Держитесь от него как можно дальше! Это стукач…
– Стукач?
– Осведомитель, доносящий обо всем и обо всех в полицию. Независимо от того, крутится ли он возле вас или держится на некотором расстоянии, он видит все, слышит все, читает по губам и догадывается обо всем остальном. Не успеете и оглянуться, как окажетесь в Шатле, где вас посадят под замок, начнут допрашивать, обвинят в совершении преступлений, которых вы вовсе не совершали или же совершили абсолютно незаметно, думая, что их никто не раскроет!
Сюзи бросила взгляд на этого нищего. Шесть футов роста, широкие плечи, густая шевелюра, только один глаз, тонкие губы, грязная одежда, босые ноги… Это был Рантий!
– А я, представьте себе, с ним знакома, – сказала Сюзи. – Мне неизвестно, кем он стал, но я знаю, кем он когда-то был – ребенком без отца и матери, просившим милостыню между улицей Сен-Доминик и площадью Сен-Сюльпис. Я оставила на нем, когда мы были детьми, отметину, представляющую собой след от моих зубов. Укусила я его довольно сильно, и след от этого укуса будет заметен даже и тогда, когда этого типа в конце концов повесят. Он хотел заставить меня просить пощады и для этого закрутил мне руку за спину, что не составило для него большого труда, поскольку я была всего лишь хрупкой девочкой, а он – довольно крепким подростком.
Антуану Карро де Лере нравились сила характера этой девушки и ее упорное стремление заставлять людей относиться к ней так, как она того заслуживала. Немного спеси вполне к лицу женщине, поскольку это ограждает ее от презрения, с которым зачастую относится к слабому полу сильный пол. Эта девушка явно представляла собой цельную личность! Кроме того, она, несомненно, была самой красивой из всех девушек, которых он когда-либо видел. Несмотря на свой неказистый наряд, она привлекала к себе внимание – как женщин, бросавших на нее завистливые взгляды, так и мужчин, бросавших завистливые взгляды на ее спутника. Проходя мимо торговки лентами, шевалье купил две ленты – зеленую и красную – и подарил их Сюзанне. Она привязала их к своему корсажу.
Их прогулка длилась не так долго, как им обоим хотелось бы: здравый смысл и благоразумие подсказывали Сюзанне, что ей не следует долго находиться в компании малознакомого мужчины, а особенно в таком месте, как эта площадь. Они не спеша двинулись обратно, по-прежнему шагая рядом. Шевалье рассказывал при этом о своем детстве, проведенном в Лотарингии. Сюзи рассказала о своем пребывании в монастыре в Сен-Дени. Секретарь Жозефа Бонье де ла Моссон признался, что его самое большое желание заключается в том, чтобы стать когда-нибудь знаменитым писателем – таким, как, например, господин Вольтер, который сейчас сидит в Бастилии за то, что написал оскорбительные стихи о его высочестве регенте. Шевалье завидовал писательским способностям Вольтера, его смелости и его известности, которой тот добился, будучи еще совсем молодым. Сюзи и не догадывалась, что этот самый Вольтер – не кто иной, как Франсуа-Мари Аруэ, о котором Эдерна рассказывала ей как о друге своего брата. Она смогла поддержать беседу об Эзопе и Лафонтене, с баснями которых была знакома (хотя и прочла всего несколько из них), проявляя при этом несвойственную ей педантичность.
– Ого! – воскликнул шевалье. – Под вашей шляпкой, насколько я вижу, скрывается не только красивая, но и… отнюдь не пустая голова! Вы, наверное, стали бы ученой женщиной, если бы ваша судьба сложилась… более благоприятно?
– Женщины отнюдь не обречены неизменно пребывать в невежестве, мсье, и, несмотря на заурядность моего происхождения, я приобрела в монастыре, в котором училась, и кое-какие знания, и кое-какие амбиции.
– А можно узнать какие? Богатенький муж? Место фаворитки при распутном знатном господине?
Сюзи покраснела, услышав подобные заявления, которые она сочла оскорбительными, и ответила резким тоном:
– Знания, мсье, и «более благоприятная судьба» не всегда заключаются только в том, как пробраться в постель к высокопоставленному мужчине. Я из тех, кто устраивает свою жизнь, даже и не помышляя о подобном: муж мне не нужен, а тому любовнику, которого я себе выберу, придется уважать и мои взгляды на жизнь, и мои устремления в ней!
– Вы говорите, что выберете себе любовника?
– Я не теряю надежды когда-нибудь найти для себя «Карту Страны Нежности» – именно такую, какой ее изобразила Мадлен де Скюдери!
– Я вижу, что чтение книг затуманило вам мозги, мадемуазель. Любовь – это несбыточная мечта!
– Несбыточные мечты меня абсолютно не интересуют!
Шевалье удивился тому, что у этой девушки не меньше ума и силы духа, чем у женщин гораздо более завидного происхождения, с которыми он частенько общался в различных салонах. Он почувствовал в ней трогательную наивность и обезоруживающую искренность. Ее лицо было похоже на лицо тех девственниц, которых рисовали итальянцы, – с матовым цветом кожи и проницательными глазами, голубизна которых казалась скорее выдуманной художником, чем существующей в реальной жизни.
Начиная с этого дня шевалье и дочь торговца стали любовниками, сохраняя, однако, свое целомудрие по отношению друг к другу. В ту эпоху словом «любовники» называли тех, кто был друг в друга влюблен, а не тех, кто имел плотские отношения. Однако удовольствия от устного общения очень скоро стало недостаточно для двух красивых молодых людей: когда они гуляли вместе в саду Тюильри или на аллее Кур-ла-Рен, держась за руки, они сжимали друг другу ладони с все большей и большей горячностью, их взгляды все чаще встречались, их плоть трепетала при каждом случайном прикосновении…
То, каким образом Сюзанну встречали дома, ее отнюдь не удивляло. Ее отцу и мачехе уже было известно, что она водит шашни с каким-то шевалье и что она ходит с ним в такие места города, в которые не пошла бы ни одна порядочная девушка. Сюзи полагала, что Рантий, которого она то и дело встречала на улице, ежедневно доносил о ней госпоже Трюшо, получая за это какое-то вознаграждение. Если она ничуть не боялась того, что ее потащат в Шатле, то, по крайней мере, рисковала тем, что отец и мачеха могут положить конец ее увлекательным прогулкам, которые они считали проявлением неповиновения и неприличия.
Поскольку мачеха ежедневно заявляла отцу: «Ваша дочь, мсье, шляется, как какая-нибудь девка, с неким кавалером, и тем самым позорит ваше имя», – тот в конце концов запретил Сюзанне выходить из родительского дома без сопровождения. Из-за того что было крайне нежелательно терять те – пусть даже и небольшие – деньги, которые приносила ее работа у продавца золотых и серебряных изделий и у аптекаря, ей по-прежнему дозволялось ходить на улицу Иллерен-Бертен, но только либо вместе с Мартиной, которая с настороженным видом следила за тем, чтобы Сюзи не встретилась с мужчиной, с которым ей встречаться не следовало, либо вместе с Аделаидой, которая немного прихрамывала и с трудом поспевала за своей сводной сестрой.
Сюзи уже больше не могла видеться с шевалье, разговаривать с ним, чувствовать его волнительные прикосновения. Все это для нее закончилось.
Антуану удалось передать Сюзанне записку через юного Луи Трюшо, которого он подкупил серебряной монетой в десять солей. Девушка проворно спрятала эту записку в разрезе своего корсажа и прочла ее, когда ей представилась возможность остаться в одиночестве.
Я, считавший, что Эрос – отъявленный плут,
И что жертвы его – лишь одни дураки,
Познакомившись с той, что Сюзанной зовут,
Сам сгораю теперь от любовной тоски.
Записка заканчивалась следующими словами: «Давайте встретимся сегодня вечером с наступлением темноты перед фонтаном Палатин. Я буду вас ждать».
Сюзи не сомневалась: это не что иное, как объяснение в любви. Она стала раздумывать над последствиями решения, которое она уже почти приняла: если она отправится на встречу с шевалье, она уже никогда не вернется в отцовский дом и тем самым оставит за спиной безрадостное прошлое и скучноватое настоящее.
Как раз в то время суток, когда ей надлежало пойти в комнатку Мартины и лечь вместе с ней спать, она бесшумно открыла входную дверь, переступила порог и выскользнула на улицу.
Она не взяла с собой ничего – тем более что у нее ничего мало-мальски ценного и не имелось. Ей подумалось, что если бы Эдерна ее сейчас увидела, то стала бы ее всячески упрекать и отговаривать. Однако она, Сюзи, еще никогда не чувствовала себя такой свободной и радостной с тех самых пор, когда бегала босиком по грязным улицам этого квартала. Она поспешно зашагала в сторону улицы Гарансьер, на которой несколькими годами раньше по распоряжению некоей госпожи Палатин был сооружен фонтан. На узкие улочки, лишенные какого-либо освещения, падала огромная тень церкви Сен-Сюльпис, и Сюзанне то и дело становилось страшно, что сейчас откуда-то из-за угла выскочит головорез и, угрожая убить ее, станет требовать денег, а она ведь не имела при себе ни единого соля.
Мимо нее то и дело проезжали кареты, и их фонари на несколько мгновений развеивали ночную темноту. Темные гладкие булыжники мостовой при этом блестели, как зеркала. В небе мерцали звезды. Это была чудесная весенняя ночь.
Сюзи благополучно добралась до условленного места встречи, на котором Антуан Карро де Лере уже ждал ее, прохаживаясь взад и вперед. Темнота скрыла от посторонних глаз их первое объятие. Изо рта бронзового фавна била струя воды, издававшая звуки, казавшиеся приятной музыкой. Сюзи, впервые в жизни целуясь с мужчиной, едва не упала в обморок. Антуан заставил ее пережить нечто такое, чего ей испытывать еще не доводилось.
Стало совсем уже темно. Сюзи сказала:
– Мсье, безрассудный поступок, который я только что совершила, лишает меня возможности вернуться в дом моего отца, и поэтому я теперь полностью предоставлена вашей милости, хотя это и не делает из меня вашу рабыню!
Антуан был вхож в дом мадам де Парабер – его большой подруги, которая недавно переехала во дворец Пале-Рояль к его высочеству регенту (ставшему, как всем было известно, ее новым любовником), а собственный дом предоставила в распоряжение своих «близких». Антуан был для нее очень даже «близким»… Шевалье окликнул кучера, который ждал его в повозке поодаль, и Сюзи подумала, что ее не иначе как похищают. Лошади помчались галопом, и повозка вскоре остановилась на улице Берси перед зданием, воздвигнутым в глубине сада. Здание это было простой конструкции, но своими размерами превышало другие особняки, которые выстроились дальше одно за другим, причем некоторые из них были расположены ближе к самой улице, а другие – ближе к дороге, которую называли «дорогой вдоль реки». Сюзи знала эти места, потому что когда-то в детстве приходила сюда вместе со своими товарищами по играм. И она, и ее любовник пребывали в предвкушении того, что вскоре должно было произойти. В течение всей этой поездки они держались за руки, осыпая друг друга ласками и любезностями, от которых оба приходили в восторг.
Дочь Пьера-Симеона Трюшо еще никогда не бывала в таком роскошном жилище. Хотя тут не было видно ни души, в подсвечниках на столах и подставках горели свечи, освещающие множество жилых комнат, салонов, кабинетов, будуаров и вестибюлей, в которых ее шаги отдавались гулким эхом вслед за шагами идущего впереди нее шевалье. Он был знаком с внутренним устройством этого дома и вел Сюзанну за руку, почти не давая ей времени рассмотреть окружающее ее великолепие, плохо различимое в тусклом пламени свечей: дорогую мебель, драгоценные предметы, золотые и серебряные изделия, хрусталь, огромные камины и дорогостоящие ткани (уж в тканях-то Сюзи толк знала!). Однако роскошь и гармоничная красота представшего перед взором Сюзанны интерьера отнюдь не кружили ей голову: она думала сейчас совсем о другом.
Она потеряла девственность на большой кровати с ситцевым занавесом, на простынях из батиста. Нежность ее любовника и его ловкость в постельных делах доставили ей превеликое удовольствие. В течение ночи они четыре раза сливались воедино, обмениваясь всем тем, что Эрос придумал для мужчин и женщин, чтобы они могли предаваться плотским наслаждениям.
Во время этих любовных утех Сюзанне Флавии Эрмантруде Трюшо пару раз вспоминались монахини-урсулинки, учившие ее добродетельному поведению, даже и не подозревая о том, какими сладостными могут быть те удовольствия, которые они объявляли порочными. Однако к мужчине, которого она познала теперь самым близким образом, ее влекло не только тело, но также ее сердце и ум.
Антуан Карро де Лере испытывал аналогичные чувства: в объятиях Сюзанны он напрочь позабыл обо всех своих прежних любовницах. К этой девушке он уже не собирался относиться так, как он относился к своим предыдущим подружкам: ему захотелось привязать ее к себе неразрывными узами.
На следующее утро, когда они проснулись в окружении роскоши, ставшей достойным обрамлением их первой ночи любви, он заявил:
– Сюзанна, я хочу, чтобы ты стала моей женой.
– Это невозможно, мой нежный возлюбленный, потому что у вас имеется титул и происходите вы из знатной семьи. Я же – дочь торговца сукном, у которой нет ни звучного имени, ни приданого… а теперь еще нет и добродетели!
– Твоя добродетель находится совсем не там, где ее могли бы увидеть заурядные люди! Я ничем не обязан своей семье, а мое имя… я тебе его дарю!
Последовали новые ласки, поцелуи и клятвы, и Сюзи, которая раньше презрительно относилась к брачным узам, согласилась посмотреть на них уже совсем по-другому, поскольку они должны были связать ее с мужчиной, которого она любила. «С единственным мужчиной, которого я в своей жизни буду любить», – искренне подумала она. Брак также представлялся ей теперь хорошим средством вырваться из отцовской власти. А еще – найти для себя новое положение в обществе, ибо сейчас у нее не было вообще никакого положения, поскольку она покинула свое место служанки, наставницы и счетовода в доме господина Трюшо.
Влюбленные провели в доме госпожи де Парабер несколько недель, однако при этом Антуан каждый день ходил в особняк Жозефа Бонье де ла Моссон, где занимался делопроизводством и смешил своего хозяина остроумными высказываниями, удовлетворяя его желание немного повеселиться. Шевалье подарил своей будущей супруге два элегантных наряда – чтобы, когда она ходила по улицам, ее уже не принимали за бедную простолюдинку, – и стал посещать вместе с ней светские салоны и игорные залы, которых в ту эпоху в Париже было превеликое множество и в которые шевалье уже давно частенько наведывался.
Вскоре маркизы, философы и рифмоплеты, которые регулярно слонялись по площади перед дворцом Пале-Рояль, стали узнавать на улице Сюзанну, обладавшую очаровательной внешностью, проницательным взглядом и способностью остроумно отвечать колкостью на колкость. Она, кроме того, была сообразительной и начитанной. Весь этот бомонд вскоре узнал, что ей предстоит стать спутницей жизни шевалье де Лере. Все заметили, что ей ничуть не кружат голову ни самодовольное бахвальство окружающих ее мужчин, ни та роскошь, среди которой ей довелось оказаться.
Свадьба была назначена на первое июля 1718 года. Будущему супругу пришлось, однако, соблюсти кое-какие формальности. Он явился в дом господина Пьера-Симеона Трюшо, чтобы в полном соответствии с существующими правилами попросить руки его дочери. Господин Трюшо поначалу вспылил, услышав, что речь пойдет о Сюзанне – непутевой и распутной девушке, сбежавшей из отцовского дома. Потом он успокоился, услышав, что представший перед ним кандидат в мужья не собирается требовать никакого приданого. А затем он даже и обрадовался, осознав, что его старшая дочь неплохо устроится в жизни (причем без каких-либо усилий и расходов со стороны отца) и даже станет дворянкой. Он дал свое согласие на бракосочетание и… и уже больше никогда не видел свою дочь. Дочь, которая поселилась вместе со своим будущим мужем на улице Турнель в маленькой меблированной квартире, принадлежащей вдове Гасте. Вдова эта когда-то прислуживала Нинон де Ланкло в стоявшем поблизости особняке, где та некогда жила, размышляла, писала и принимала толпы любовников и всех великих мыслителей ее времени. Вдова почувствовала дружеское расположение к этим двум голубкам, которые, поселившись у нее, уже отнюдь не имели возможности наслаждаться такой роскошью, какая окружала их в доме на улице Берси. Их доходы были низкими, поскольку состояли только из той платы, которую Антуан получал за услуги, оказываемые им Жозефу Бонье де ла Моссон.
Сюзи днем занималась вышиванием (ее научили этому в монастыре урсулинок) или же читала стихи, написанные для нее человеком, которому вскоре предстояло стать ее мужем, в то время как этот человек был вынужден заниматься делопроизводством у своего покровителя. Вечером влюбленные отправлялись в какой-нибудь салон. Чаще всего они бывали в салоне мадам де Тансен на улице Сен-Оноре, куда захаживали епископы, кардиналы и прочие высокопоставленные священники, не считавшие свое церковное одеяние препятствием для того, чтобы предаваться удовольствиям – как сугубо интеллектуальным, так и плотским. Антуан и Сюзи встречали там также и поэтов (таких, как Луи Расин, сын знаменитого драматурга Жана Батиста Расина), философов (в том числе некоего господина де Монтескье), пуристок и умных женщин (в частности, придворную актрису Адриенну Лекуврер). В салоне маркизы де Ламбер они познакомились с некоей госпожой Пуассон и ее дочерью Жанной-Антуанеттой д’Этиоль. Все эти люди очень быстро прониклись симпатией к Сюзанне Трюшо, будущей супруге шевалье де Лере. Она блистала умом и красотой и никоим образом не попадалась на удочку тех ловеласов, которые бесстыдно пытались за ней волочиться: она любила Антуана.
Сюзи быстро позабыла о суровой жизни в монастыре, о прозябании на улице Сен-Доминик и о заповедях приличия, которые монахини и родители пытались вдолбить ей в голову. Вместе со своим будущим мужем она посещала игорные дома и научилась там играть в вист, пикет и триктрак. То, что поначалу было всего лишь развлечением, затем стало страстью. Большинство игроков выигрывали мало, а проигрывали много, причем зачастую в долг. Сюзи сперва наблюдала за игроками, стоя за их спинами, и мысленно – лишь ради собственной забавы – продумывала, как в той или иной ситуации на их месте поступила бы она. Эти ее решения частенько оказывались выигрышными. Однако она никогда так и не осмелилась поставить ни одного соля. Антуан же был заядлым игроком. Оказавшись за игорным столом, он иногда даже забывал о своей спутнице. Она, будучи всерьез влюбленной в этого мужчину, порой начинала не на шутку беспокоиться по поводу мимолетного исчезновения интереса к ней.
Первого июля – в день, на который была назначена свадьба, – Антуан Карро де Лере был болен и находился в Бастилии. Он угодил туда не за карточные долги (что вообще-то вполне могло произойти, поскольку молодой человек частенько был вынужден уклоняться от их уплаты), а за литературные произведения, позорящие его высочество регента, его придворных и его министров, которые, поговаривали люди, были такими же распутными, как он сам, и такими же непоследовательными в своей манере управления государством. Антуан Карро де Лере в предыдущем году, образно говоря, окунал свое перо в те же чернила, что и господин Вольтер, и навлек на себя такое же наказание – заключение в тюрьму Бастилия. В данном отношении он был не первым и вряд ли стал бы последним. От изящной беспечности и упоения жизнью, характерных для начала правления Филиппа II Орлеанского в качестве регента, остались одни лишь воспоминания. Поговаривали, что у ворот Парижа собирались толпы оборванцев и что они уже прокололи вилами одного откупщика. Поговаривали также, что в селах назревали бунты. Однако Сюзи была влюблена, она собиралась сочетаться законным браком, а тут человека, которого она уже считала своим мужем, отняли у нее на восемь недель. Какое ей было дело до каких-то там оборванцев и их вил!
Ей пришлось вступать в брак среди высоких стен мрачной крепости, в которой Антуан отбывал свое наказание. Следовало бы признать, что жизнь, которую он вел в этой тюрьме, была не очень-то тяжелой, а назначенное ему наказание – не особенно суровым, потому что ему дозволялось принимать посетителей, есть пищу, которую можно было заказать в близлежащих трактирах, и читать все, что вздумается. Также не запрещалось пользоваться пером и чернилами, и Антуан, имея много свободного времени, мог писать стихи Сюзанне и даже начать трагедию, сочинить которую он замышлял уже давным-давно, но все никак не находил для этого времени, будучи всецело занятым работой и светской жизнью.
Сюзи, приезжавшая его навещать, первая выслушала текст его трагедии, громко аплодируя после каждого действия.
– Ты пишешь ничуть не хуже господина Расина! – восклицала она.
Сюзи постепенно становилась эрудиткой: обладая живым умом, она, чтобы угодить своему будущему мужу, читала те сочинения, которые он считал выдающимися.
Бракосочетание состоялось в присутствии коменданта крепости и священника, угодившего за решетку за то, что он открыто не соблюдал поста. Он и обвенчал Сюзанну и Антуана. Третьим присутствующим на церемонии был нотариус, составивший брачный контракт. Свидетелями согласились стать два тюремных надзирателя. Им за это налили по большой кружке хорошего бургундского вина, которое привезли в тюрьму в бочонке, чтобы устроить возлияния, приличествующие торжественному случаю.
Пришлось прождать еще долгих четыре недели, прежде чем у молодоженов появилась возможность устроить брачную ночь.
Выйдя на свободу, Антуан Карро де Лере снова стал захаживать в светские салоны и игорные дома вместе с девушкой, которая теперь была его женой.
Как-то раз вечером, находясь в игорном доме «Бугардье», Антуан согласился сыграть в пикет с графом де Броссом, который, как поговаривали, был очень богат, но при этом не очень умен.
Они сразу же установили, сколько очков нужно набрать, чтобы выиграть партию: сто. Сдающим стал Антуан. Он раздал по двенадцать карт себе и своему партнеру, выдавая за раз по две карты. Восемь карт остались в «магазине». Граф де Бросс сбросил три карты, которые его не интересовали, и взял три карты из «магазина». Шевалье сбросил только одну карту. Однако, поскольку перед сбрасыванием у него не было ни одной «фигуры» – то есть ни короля, ни дамы, ни валета, – он получил десять очков за «белые карты». Сюзи, стоя за спиной своего мужа, внимательно следила за каждым этапом игры и оценивала при этом его шансы получить несколько карт подряд одной масти и тем самым набрать больше очков, чем соперник. Ее сердце бешено билось. Антуану были известны хитроумные комбинации. Он первым набрал сто очков и тем самым выиграл сто тысяч ливров – сумму, установленную его соперником, которому хотелось наглядно продемонстрировать, что он богат, и который не боялся рискнуть такими большими деньгами. После трех партий подряд шевалье де Лере выиграл триста тысяч ливров – целое состояние! Те, кто наблюдал за этой игрой, были ошеломлены. Постепенно все дамы и господа, пришедшие в игорный дом «Бугардье», собрались вокруг стола, за которым проигрывались – и, соответственно, выигрывались – такие большие деньги.
Выигравший сидел с самым невозмутимым видом. Его жене несколько раз казалось, что она вот-вот упадет в обморок, – настолько сильно были натянуты ее нервы. Кроме того, этой молодой чете было бы очень трудно выплатить такую умопомрачительную сумму, если бы удача оказалась не на стороне Антуана. Однако удача решила улыбнуться сегодня именно ему, а все остальное довершила его сноровка.
Когда шевалье и его супруга покинули игорный дом, они были уже богаты. Они уносили с собой на улицу Турнель долговую расписку проигравшей стороны. Десятью днями позже эта сторона выплатила долг, поспешно продав кое-что из своего имущества. Маленькая квартира Сюзанны и Антуана превратилась в сокровищницу, набитую золотом.
Этот случай получил в Париже широкую огласку. Граф де Бросс, униженный и лишившийся трехсот тысяч ливров, распустил в светских салонах, при королевском дворе и вообще по всему Парижу слух, что его облапошил настоящий шулер. Когда слух дошел до ушей шевалье де Лере, он, имея поэтические способности, отреагировал на него пасквилем в своем характерном стиле:
Маркиз де Бросс, видать, считал,
Что раз маркизом он рожден,
Своей супругой никогда
Не будет одурачен он!
Да вот считать он не мастак:
Чтоб обыграть его в пикет,
К обману прибегать, друзья,
Большой нужды, поверьте, нет.
Уверен, что его жена
Ему рога наставит вновь,
Она красива и стройна,
Ей с дураком – что за любовь?
А впрочем, дуракам везет,
Но что-то не везет ему,
А стало быть, его жене
Ему быть верной ни к чему.
Граф потребовал у шевалье де Лере сатисфакции за оскорбление. Их секунданты организовали дуэль на лугу Пре-о-Клер – как того требовала традиция, с которой в течение уже многих десятилетий пытались покончить сменявшие друг друга на престоле монархи. Пытались, но безрезультатно: дворяне упорно стремились защищать свою честь, когда, по их мнению, на нее кто-то посягал: дуэли все еще происходили чуть ли не каждый день. И многим они стоили жизни.
Накануне дуэли Антуан заявил Сюзанне, что ему необходимо срочно решить с графом де Броссом один вопрос на лугу Пре-о-Клер. Она поняла, что он собирается драться на шпагах, и попыталась его отговорить:
– Если ты умрешь, то умру и я! Давай спасемся вместе: я знаю одно поместье в Бретани, где нас примут. Это родовое поместье моей подруги Эдерны…
– А ты сможешь продолжать меня любить, если я стану вести себя как трус? Де Бросс ловок со шпагой примерно так же, как он ловок с картами! Я вернусь очень быстро!
В течение последовавшей ночи они оба смогли почувствовать силу любви, которая соединяла их друг с другом.
С первыми лучами солнца Антуан покинул свою квартиру на улице Турнель. Он счел необходимым оставить Сюзанне кольцо, которое носил на безымянном пальце, их брачный контракт, составленный нотариусом Лангле, и ту огромную сумму, которую он недавно выиграл в пикет. Эти предосторожности встревожили его молодую жену. Проводив своего мужа и поцеловавшись с ним на прощание, она попыталась убедить себя, что ее опасения напрасны, что она обязательно его снова увидит, что он вернется с победой и со своим обычным насмешливым и самодовольным видом. Она даже и думать не хотела о том, что, обнимая мужа перед уходом, прощалась с ним навсегда.
Сюзи стала ждать, терзаясь, заламывая руки и стучась лбом о стены своего жилища. Она знала, насколько опасным может быть такой заядлый дуэлянт, как граф де Бросс, что бы там ни говорил Антуан. Она также знала и о последствиях, которые могло возыметь это безумие, если Антуану повезет и он останется жив: прокурор не оставит данное правонарушение без внимания, и победоносного шевалье скорее всего уже не только снова посадят за решетку, но еще и оштрафуют.
Антуану Карро на дуэли повезло меньше, чем в карточной игре: шпага оскорбленного графа два раза пронзила насквозь его обидчика. Утром 4 октября 1718 года два секунданта шевалье внесли безжизненное тело в его скромное жилище на улице Турнель. Его туловище было окровавленным, и в нем зияли две глубокие раны. Секунданты, которые его привезли, не стали долго задерживаться, поскольку опасались, что вот-вот может нагрянуть стража, которую пришлет начальник городской полиции, стремящийся выполнить королевские указы, запрещающие дуэли и предусматривающие суровые наказания для тех, кто в них участвует.
Сюзи долго смотрела на мужчину, которого она любила и который любил ее. Ей потребовалось некоторое время для того, чтобы до конца понять смысл происшедшего события. Ее возлюбленный покинул ее бодрым и веселым, с улыбкой на устах, а вернулся к ней неподвижным и холодным, как статуя. Она не стала плакать: еще никогда в своей жизни она не выражала своего горя подобным образом. Она склонилась над лицом этого молодого мужчины: оно было бледным, как воск, а губы скривились в жуткой ухмылке. Сюзи попыталась заставить себя спокойно поразмыслить. Она знала, что ей теперь угрожает: неприятные вопросы, которые станет ей задавать начальник городской полиции, конфискация ее золота и, возможно, презрение со стороны семьи Карро де Лере…
Сюзи не могла оставаться в городе, где все будет напоминать ей о постигшей ее беде, о ее утрате! Она осознавала, что дружба, которую она завела с различными людьми в светских салонах, после смерти ее мужа сойдет на нет, тем более что дружба с игроками никогда не бывает прочной.
Сюзи поспешно сложила в большую дорожную сумку свои наряды и свое «наследство» – триста тысяч ливров золотом, брачный контракт и кольцо, который носил ее муж до того, как столь скоропостижно скончался. Она сняла верхние и нижние юбки и облачилась в одежду, которую носил Антуан, – чулки, короткие бархатные мужские штаны, жилет из рисунчатой ткани, камзол и туфли с застежками. Затем она связала волосы тесемкой и натянула на голову треуголку. В карманы камзола она засунула два пистолета, также принадлежавшие шевалье.
Такие предосторожности казались ей необходимыми. Если она станет выдавать себя за мужчину, ей не будут докучать ловеласы, с которыми она может столкнуться в пути, да и начальников полиции она сумеет обвести вокруг пальца, поскольку они не смогут догадаться, что под мужским нарядом скрывается беглая вдова (которую они, возможно, уже начали искать).
Сюзи поцеловала белый – как будто мраморный – лоб Антуана и, оставляя труп мужчины, которого она любила, на попечительство блюстителей порядка и похоронных бюро, вышла из дома и отправилась на улицу Петит-Экюри к нотариусу Лангле. В конторе этого нотариуса она заявила о своем желании завещать кое-какую сумму денег Жану-Батисту Трюшо – своему самому младшему сводному брату, к которому она все еще питала теплые чувства. Нотариус заставил ее подписать документ, согласно которому этот ребенок, достигнув совершеннолетия, получит сумму в размере тридцати тысяч ливров золотом, которую она тут же и оставила на хранение нотариусу. Личность того, кому завещаны эти деньги, должна была держаться в секрете.
Затем Сюзи отправилась на поиски повозки, чтобы добраться до Сен-Мало, где ее ждало море, которое она так давно мечтала увидеть, и где она надеялась получить приют в семье Бонабан де ла Гуэньер.
Воспользоваться для задуманного путешествия обычной почтовой каретой ей не удалось: Сюзанне хотелось уехать немедленно и быть при этом единственным пассажиром, однако почтовые кареты отправлялись лишь по расписанию, а их кучера не имели права перевозить частных лиц в индивидуальном порядке. Поэтому Сюзи решила нанять повозку, но и для этого ей пришлось получить в почтово-пассажирской конторе «разрешительное письмо». Кучер предупредил Сюзанну, принимая ее, конечно же, за молодого мужчину: «Будем надеяться, мсье, что я смогу довезти вас до места назначения несмотря на то, что, как я слышал, в Бретани кое-где вспыхнули мятежи. Благоразумие, мсье, подсказывает, что лучше избегать больших дорог, а это означает, что наш путь удлинится на много лье и что, следовательно, поездка обойдется вам не меньше как в тридцать ливров!»
Сюзи согласилась, не торгуясь. Она была богата. Кроме того, золото, которое лежало в ее дорожной сумке, вызывало у нее определенное беспокойство. Перед отъездом она подумывала о том, чтобы поменять его на банковские билеты: поговаривали, что система, внедренная неким господином Джоном Ло, могла увеличить вложенный капитал, да и ехать не с золотом, а с банкнотами было бы, наверное, удобнее… Однако она в конце концов решила этого не делать, опасаясь надувательств и не желая терять времени. Она надеялась, что ее наряд бравого молодого человека отпугнет бандитов, нападающих на путников на дорогах, а также исключит похотливые домогательства мужчин, на которые она наверняка натолкнулась бы, если бы отправилась в путь в женской одежде.
Сюзи то и дело оглядывалась по сторонам, желая убедиться, что за ней не следят. Она боялась королевской полиции, грабителей и «стукача» Рантия, который, как она полагала, выслеживал ее в течение уже нескольких месяцев.
Кучер щелкнул кнутом, и повозка тронулась. Сюзанне пока что удавалось ускользать от тех, кто мог ее преследовать, однако душу ее терзала боль, которая, как ей казалось, никогда не ослабнет…
Итак, получалось, что через три года после того, как Сюзанна Флавия Эрмантруда Трюшо досрочно покинула монастырь урсулинок в Сен-Дени, она сменила свою не очень красивую фамилию на гораздо более благозвучную, став Сюзанной Карро де Лере благодаря браку с Антуаном Карро де Лере. У нее теперь имелся дворянский титул – не очень-то высокий, но все же благородный. Однако она не успела вдосталь насладиться радостями семейной жизни, поскольку была замужем всего лишь в течение трех месяцев.
Теперь она стала вдовой и отправилась в путь под именем своего покойного супруга и в его одежде.
Когда повозка миновала ворота Парижа, лошади помчались галопом по большой дороге, выложенной булыжником. Сюзи вдруг почувствовала, что к глазам подступили слезы. Перед ее мысленным взором то и дело появлялся Антуан – появлялся таким, каким она видела его в последний раз. Ее терзали мысли о том, что она рассталась с ним навсегда. К тому моменту, когда наступила ночь, Сюзи благополучно проехала на повозке с кучером восемь лье.
Они остановились на ночь на придорожном постоялом дворе, расположенном прямо посреди поля. Этот постоялый двор являлся также и почтовой станцией, и юная вдова вскоре убедилась, что она выбрала правильную тактику действий: ломовики, кучера, конюхи и коробейники не обращали ни малейшего внимания на молчаливого и мрачного молодого мужчину, приехавшего на постоялый двор позже их. Хозяйка же постоялого двора – некая незамужняя госпожа Жубер – стала, наоборот, всячески этого «мужчину» обхаживать, видя, что он весьма симпатичный, хорошо сложенный, наверняка благородного происхождения, да и ведет себя намного культурнее, чем те грубияны, с которыми ей обычно приходилось иметь дело. Она предложила ему сесть за отдельным столом, подала стакан вина и сказала:
– Это прибавит вам бодрости! А куда вы, интересно, держите путь?
Сюзи, инстинктивно насторожившись, решила соврать что-нибудь в ответ, поскольку опасалась, что ее может кто-нибудь подслушать и какой-нибудь соглядатай или разбойник с большой дороги отправится вслед за ней, чтобы на нее напасть.
– Я еду в свое поместье, которое находится возле города Эльбеф, – сказала она.
Перед ней поставили на стол тарелку с дымящимся куском говядины, к которому она не захотела даже прикасаться. Мадемуазель Жубер очень сильно по этому поводу расстроилась и, уперев оба своих кулака в бедра, сказала:
– Вы так пренебрежительно относитесь к моей стряпне, мсье?
– Вовсе нет, я просто… не совсем здоров!
Разговаривая с хозяйкой постоялого двора, Сюзи надвинула треуголку почти на самые глаза, поскольку опасалась, что они покраснели от витающего вокруг табачного дыма и что подобное проявление физической слабости может выдать ее пол.
В камине потрескивал жаркий огонь. Усевшись за большой общий стол, ломовики, кучера, конюхи, коробейники и два аббата веселились, попивая вино, хохоча и отпуская грубые шуточки.
Сюзи прошла в свою комнату, выделенную ей хозяйкой постоялого двора. Она заперлась там и легла спать, однако заснуть не смогла, потому что из обеденного зала доносился громкий шум и потому что ее мучили тяжкие мысли. Она вспоминала свое прошлое, которое она предпочла бы забыть, и думала о своем будущем, которое представлялось ей исключительно в мрачных тонах.
Господин Лафонтен был очень даже прав, когда написал в одной из своих басен о том, как веселый сапожник, вечно напевавший песенки, перестал петь и стал угрюмым сразу же после того, как ему подарили сто золотых, которые он затем должен был беречь «на черный день»: Сюзанна опасалась, что золото, которое она везла с собой, у нее могут украсть, и это было еще одной причиной, почему она не могла сомкнуть век.
На следующий день пришлось ехать по дороге, пришедшей в ужасное состояние: осенние дожди вымыли в ней много рытвин, и повозка то и дело так сильно накренялась и так жутко раскачивалась и тряслась, что Сюзанне, которую бросало то вперед, то назад, то в сторону, казалось, что от такой тряски из нее вот-вот выскочит сердце.
Чтобы доехать до Сен-Мало, требовалось пять дней. Кучер, останавливаясь на почтовых станциях, рассматривал схемы дорог, по которым двигались почтовые кареты, и выбирал самый надежный и легкий путь.
Лошади представляли собой кляч, которых на каждой почтовой станции нужно было менять на других. Когда повозка преодолевала двадцать лье, приходилось заезжать в какую-нибудь деревушку, чтобы напоить лошадей. Вечером Сюзи и кучер останавливались на ночлег на захолустных постоялых дворах, где встречали отнюдь не приятную компанию, а в тюфяках на кроватях кишмя кишели насекомые-паразиты. Пистолеты, торчавшие из карманов камзола Сюзанны, придавали ей уверенности в том, что все будут принимать ее за молодого мужчину. Повозка время от времени проезжала через леса, в которых на ветвях деревьев были повешены те, кого уличили в грабеже на дорогах. Все это действовало на Сюзанну удручающе, и ей оставалось только надеяться, что результат путешествия оправдает перенесенные ею мучения и страхи и приложенные ею усилия.
Когда они проезжали мимо кузниц возле городка Пемпон, им встретилась толпа оборванцев, которые держали в руках вилы и поносили на чем свет стоит проезжающие по дороге повозки, их возниц и пассажиров. Они подожгли какое-то здание, стоявшее в стороне от дороги, и оно пылало ярким пламенем. Исходивший от него дым поднимался высоко в небо. Пламя, казалось, отражалось отблесками на физиономиях мятежников. Один из них подошел к дверце повозки и заглянул внутрь. Сюзи сидела там, дрожа от страха. Кучер ударил кнутом по крупу лошадей, и те пустились вскачь. Преградившие повозке путь мятежники поспешно расступились, продолжая выкрикивать ругательства.
Вечером того же дня, остановившись на очередном постоялом дворе, Сюзи узнала, что карета одного вельможи раздавила местного двенадцатилетнего мальчика и при этом даже не остановилась. Замок именно этого вельможи и подожгли мятежники.
