23
Любить и быть любимым

Кристина с хмурым видом вышла из комнаты Эммы. Пока дверь не закрылась за ней, Марк успел заглянуть внутрь: Эмма неподвижно лежала на кровати и казалась очень маленькой под толстым одеялом, а Джулиан сидел рядом. Его голова была опущена, темные волосы закрывали ему лицо.

Марк никогда прежде не видел брата таким печальным.

– Как она? – спросил он у Кристины.

В коридоре больше никого не было. Дети еще не проснулись.

Марку было страшно вспоминать лицо Джулиана, когда он очнулся возле рябины и увидел Марка, который склонился на колени над бездыханным телом Эммы и наносил целебные руны на ее истерзанную кожу. Его руки дрожали, он давно отвык от языка ангелов.

Ему было страшно вспоминать лицо Джулиана, когда они вошли в Институт. Марк нес Кортану, а Джулиан держал на руках Эмму. Его футболка пропиталась ее кровью, ее волосы слиплись. Ему было страшно вспоминать, как Эмма кричала, пока ей наносили удары, и как перестала кричать, когда потеряла сознание.

Ему было страшно вспоминать лицо Кьерана, когда они с Джулианом побежали в Институт. Кьеран пытался остановить Марка, схватил его за руку. На его бледном лице была написана мольба, в его волосах бушевали чернота и безнадежная синева.

Марк вырвал руку. «Еще раз коснешься меня своей рукой – и навсегда лишишься ее», – прорычал он, и Гвин оттащил Кьерана в сторону и твердо сказал ему голосом, полным сожалений: «Оставь его, Кьеран. Сегодня и так уже сделано достаточно».

Они принесли Эмму в ее комнату, и Джулиан устроил ее на кровати, а Марк пошел за Кристиной.

Кристина не закричала, когда он разбудил ее, и даже когда она увидела Эмму в рваной, пропитавшейся кровью одежде. Она сразу же принялась за работу: переодела подругу, принесла бинты Джулсу, смыла кровь с волос Эммы.

– С ней все будет хорошо, – сказала она Марку. – Она поправится.

Марку было страшно вспоминать, как снова и снова свистел в воздухе хлыст и как лопалась кожа Эммы. Ему было страшно вспоминать запах крови, смешавшийся с соленым ароматом океана.

– Марк.

Кристина прикоснулась к его щеке. Он невольно повернулся и прильнул к ее ладони. От нее пахло кофе и стерильными бинтами. Интересно, рассказал ли ей Джулиан обо всем? Рассказал ли о подозрениях Кьерана и о том, как он, Марк, не сумел защитить брата и Эмму?

Ее кожа была очень мягкой. Обращенные к нему глаза – огромными и темными. Марк вспомнил глаза Кьерана, похожие на кусочки стекла в калейдоскопе, переливавшиеся разными цветами. Глаза Кристины были постоянны. Неизменны. Уникальны.

Она задумчиво провела рукой по его щеке. Марк почувствовал, как все его тело откликнулось на это прикосновение.

– Марк? – тихо позвал его Джулиан, не выходя из комнаты.

– Иди, ты нужен брату. – Кристина опустила руку и ободряюще дотронулась до его плеча. – Это не твоя вина. Не твоя. Ты понимаешь?

Марк кивнул, не в силах произнести ни слова.

– Я разбужу детей и все им расскажу, – сказала Кристина и пошла по коридору с таким достоинством, словно была в доспехах, а не в футболке и пижамных штанах.

Марк глубоко вздохнул и толкнул дверь в комнату Эммы.

Эмма лежала неподвижно, ее светлые волосы рассыпались по подушке, грудь размеренно поднималась и опускалась. Ей на кожу нанесли снотворные и целебные руны, а также руны, облегчающие боль и останавливающие кровотечение.

Джулиан сидел рядом с ней на кровати. Рука Эммы лежала поверх одеяла, и Джулиан положил свою руку рядом. Их пальцы почти касались друг друга. Он не смотрел на брата, и Марк видел лишь его ссутуленные плечи и уязвимый участок его шеи, изгиб которой был так похож на изгиб тела Эммы, когда она принимала удар за ударом.

Джулиан казался совсем юным.

– Я пытался, – сказал Марк. – Я пытался обратить их гнев на себя. Но Гвин этого не позволил.

– Я знаю. Я видел это, – бесцветным голосом ответил Джулиан. – Но Эмма убивала фэйри. А ты нет. Они бы ни за что не стали сечь тебя, когда у них появился шанс высечь ее. Что бы ты ни делал.

Марк молча проклинал себя. Он никак не мог найти человеческих слов, чтобы поддержать брата.

– Если она умрет, – так же бесцветно сказал Джулиан, – я тоже захочу умереть. Я знаю, это неправильно. Но это правда.

– Она не умрет, – возразил ему Марк. – С ней все будет в порядке. Ей просто нужно время. Я видел людей на пороге смерти. Они все выглядят одинаково. Но она выглядит иначе.

– Я все думаю, – произнес Джулиан, – об этом деле. Кто-то пытается вернуть умершую возлюбленную. Может, нам следует ему мешать?

– Джулс, – сказал Марк. Он ощущал все острые углы чувств своего младшего брата, они, словно бритвой, резали ему кожу. Так вот, что значит быть семьей, думал он. Страдать, когда страдает другой. Отчаянно стремиться защитить его. – Убийца забирает жизни. Нельзя платить за трагедию трагедией или черпать жизнь из смерти.

– Я просто знаю, что, если бы так случилось с ней, если бы так случилось с Эммой, я бы поступил точно так же. – В глазах Джулиана отражался страх. – Я пошел бы на любые жертвы.

– Нет. – Марк положил руку на плечо Джулиана и развернул брата лицом к себе. Джулиан неохотно посмотрел на него. – Ты бы поступил по совести. Ты всю свою жизнь поступаешь по совести.

– Мне очень жаль, – сказал Джулиан.

– Тебе жаль? Ничего этого, Джулс, ничего этого бы не было, если бы я не рассказал Кристине о плаще Гвина…

– Они нашли бы другой повод наказать тебя, – перебил его Джулиан. – Кьеран хотел причинить тебе боль. Ты ранил его, и он хотел ранить тебя в ответ. Мне очень жаль – я сожалею из-за Кьерана, ведь я вижу, что тебе он был небезразличен. Мне очень жаль, что я не знал, что ты покинул любимого человека. Мне очень жаль, что я годами думал, будто ты наслаждаешься свободой и жизнью среди фэйри, пока я здесь убиваюсь, пытаясь растить четырех детей, руководить Институтом и скрывать секреты Артура. Мне хотелось верить, что с тобой все в порядке. Мне хотелось верить, что хоть с кем-то из нас все в порядке. Очень хотелось.

– Тебе так же хотелось верить, что я счастлив, как мне хотелось верить, что счастлив ты, – ответил Марк. – Я все думал, счастлив ли ты, живешь ли ты, радуешься ли жизни. Я представлял, каким ты вырастешь. – Он сделал паузу. – Я горжусь тобой. Я почти никак не повлиял на твое взросление, но я горжусь тем, что могу назвать тебя братом, что могу назвать братьями и сестрами всех вас. И я не оставлю вас снова.

Глаза Джулиана широко распахнулись и сверкнули зеленью морских глубин.

– Ты не вернешься в страну фэйри?

– Что бы ни произошло, – сказал Марк, – я останусь здесь. Я останусь здесь навсегда.

Он обхватил Джулиана руками и крепко обнял его. Джулиан вздохнул, словно отпуская тяжелую ношу, которую носил на плечах долгие годы, и прижался к старшему брату.

Эмме снились родители.

Они были в маленьком, выкрашенном белой краской домике, где они жили, когда Эмма была совсем ребенком. Из окна она видела слабый блеск каналов. Мама сидела у кухонной стойки, на которой была развернута темная ткань. На ней лежало множество ножей, от самых маленьких до самых больших. Крупнее всех была Кортана, и Эмма пожирала ее глазами, пьянея от золотого сияния, от резкого свечения клинка.

В сравнении с блестящим мечом мама казалась серой тенью. Эмма видела ее волосы и руки, ее ловкие движения, но силуэт ее был размыт, и Эмма боялась, что, стоит ей прикоснуться к ней, мама исчезнет, как лопнувший мыльный пузырь.

Послышалась музыка. В кухню вошел отец Эммы, Джон. Он держал на плече изящную скрипку, из-под смычка, словно вода, лилась спокойная музыка, и вот…

Эмма ахнула. Мама повернулась к ней.

– Что-то не так, Эмма?

– Я… Нет, ничего. – Она посмотрела на отца. – Играй, пап.

Отец мягко улыбнулся ей.

– Ты точно не хочешь попробовать?

Эмма покачала головой. Стоило ей взять в руки смычок и коснуться им струн, как раздавался вой дикой кошки.

– Музыка у Карстерсов в крови, – сказал отец. – Когда-то эта скрипка принадлежала Джему Карстерсу.

Джему, подумала Эмма. Тому самому Джему, который поддержал ее на церемонии парабатаев, который задумчиво улыбался ей и похлопывал ее по плечу. Тому самому Джему, который прислал ей кота, чтобы тот присматривал за ней.

Мама подняла Кортану.

– Эмма, ты витаешь в облаках.

– Может, она улетела не слишком далеко. – Отец опустил смычок.

– Доверяй ему, – сказал Джон Карстерс. – Он придет к тебе, и ему потребуется твоя помощь. Доверяй Джеймсу Карстерсу.

– Но, папочка, он сказал, что ему нужно идти. – Эмма не называла отца папочкой с раннего детства. – Он сказал, что он что-то ищет.

– И скоро найдет, – ответил Джон Карстерс. – И тогда на твою долю выпадет еще очень многое.

– Но, папочка, – прошептала Эмма, – папочка, ты ведь мертв.

Джон Карстерс печально улыбнулся ей.

– Пока живут любовь и память, смерть не настигает нас, – сказал он.

Он опустил смычок на струны и снова начал играть. Становясь все громче, музыка, словно дым, заполняла кухню.

Эмма встала со стула. За окном темнело, клонившееся к горизонту солнце отражалось в воде каналов.

– Мне пора.

– О, Эм… – Мама подошла к ней с Кортаной в руках. – Я знаю.

Мама Эммы вложила меч ей в руки.

– Сталь и закалка, дочь моя, – сказала она. – Помни, меч, выкованный кузнецом Виландом, режет что угодно.

– Возвращайся. – Отец поцеловал ее в лоб. – Возвращайся, Эмма, возвращайся туда, где ты нужна.

– Мамочка, – прошептала она. – Папочка.

Она крепче сжала рукоятку меча. Кухня закрутилась и полетела прочь, вдруг сделавшись очень маленькой. Мама и папа исчезли вместе с ней, снова отошли в небытие.

– Кортана, – выдохнула Эмма.

Она дернулась и вскрикнула от боли. Она лежала под одеялом на кровати в своей комнате. Лампы горели неярко, окно было приоткрыто. На тумбочке были сложены бинты и аккуратно свернутые полотенца. Пахло кровью и огнем.

– Эмма? – Сомнение в голосе. Кристина сидела в ногах ее кровати, держа в руках моток бинта и ножницы. Увидев, что глаза Эммы открыты, она уронила все на пол и бросилась к подруге. – О, Эмма!

Она обхватила Эмму руками, и на мгновение Эмма прильнула к ней. Вот, наверное, каково иметь старшую сестру, которая всегда заботится о тебе и доверяет свои секреты.

– Ой, – тихо сказала Эмма. – Больно.

Кристина отстранилась. Ее глаза покраснели.

– Эмма, с тобой все в порядке? Ты помнишь, что произошло?

Эмма поднесла руку ко лбу.

– К несчастью, – прошептала она. Горло болело. Интересно, не от криков ли? Оставалось надеяться, что нет. Ей не хотелось доставлять удовольствие Иарлафу. – Я… Сколько я была без сознания?

– Без сознания? Ты спала. С утра. Почти целый день. Джулиан все время был рядом. Я наконец-то уговорила его поесть. Он сойдет с ума, когда узнает, что ты очнулась, а его здесь не было.

Кристина убрала у Эммы со лба ее спутанные волосы.

– Я должна встать… Должна увидеть… Все в порядке? Ничего не случилось?

В голове вдруг возникли жуткие картины, она представила себе, что фэйри, закончив с ней, расправились с Марком и Джулианом, а может, даже и с детьми. Эмма попыталась спустить ноги на пол.

– Ничего не случилось. – Кристина мягко уложила ее обратно в постель. – Ты устала. Ты очень слаба. Тебе нужно поесть и нанести новые руны. Такое наказание… Эмма, ты ведь знаешь, хлыстом можно забить и до смерти!

– Знаю, – прошептала Эмма. – Шрамы на спине останутся навсегда?

– Скорее всего, – кивнула Кристина. – Но они не так уж и ужасны – руны ираци быстро закрыли раны. Все залечить у нас не получилось, поэтому следы останутся, но слабые. – Она посмотрела на Эмму покрасневшими глазами. – Эмма, зачем ты это сделала? Зачем? Ты и правда считаешь, что ты гораздо сильнее Марка и Джулиана?

– Нет, – ответила Эмма. – Каждый силен и слаб по-своему. Чего боюсь я, того не боится Марк. Океана, например. Но его пытали и раньше. Я даже не знаю, что бы с ним сталось теперь. А Джулиан… Я чувствовала боль, когда секли его. Я ощущала ее телом и сердцем. Кристина, ничего ужаснее я в своей жизни не помню! Я готова была на все, чтобы это прекратить. Так что я сделала это не ради него – ради себя. Из эгоистических побуждений.

– Эгоизмом это точно не назовешь. – Кристина поймала Эмму за руку и крепко сжала ее. – Я долгое время думала, что никогда не захочу ни с кем связать себя клятвой парабатая. Но, пожалуй, для тебя я бы сделала исключение.

«Я бы тоже хотела, чтобы ты стала моим парабатаем», – подумала Эмма, но сказать этого не смогла – несмотря ни на что, это было бы нечестно по отношению к Джулиану.

Вместо этого она сказала:

– Я люблю тебя, Кристина, – и сжала подругу в объятиях. – Но как же расследование? Я должна пойти с тобой…

– Куда? В библиотеку? Все целый день читали и искали сведения о Леди Полночь. Мы обязательно найдем что-нибудь, но книгами и так есть кому заниматься.

– У нас есть дела и помимо книг…

Дверь открылась, и на пороге появился Джулиан. Его глаза округлились, и с секунду Эмма не видела ничего, кроме них, кроме этих сине-зеленых порталов в другой мир.

– Эмма, – прошептал он.

Его голос дрожал, шепот был хриплым. На нем были джинсы и свободная белая футболка, а под ней виднелись контуры повязки, охватывавшей его грудь. Его глаза покраснели, волосы растрепались, на щеках проступила легкая щетина. Джулиан никогда не забывал побриться с того самого момента, как он вышел к завтраку небритым и Тай без предисловий заявил: «Мне не нравится».

– Джулиан, – сказала Эмма, – с тобой все в по…

Но Джулиан бросился к кровати. Как будто не видя ничего, кроме Эммы, он упал на колени и простер к ней руки, уткнувшись лицом ей в живот.

Она подняла дрожащую руку, провела пальцами по его спутанным локонам и тревожно взглянула на Кристину. Но та уже поднялась и пробормотала, что скажет остальным, что Эмма под присмотром Джулиана. Эмма услышала, как щелкнул замок, когда дверь комнаты закрылась за ней.

– Джулиан, – прошептала Эмма, запутавшись пальцами в его волосах. Он застыл и долго не двигался, а затем порывисто втянул в себя воздух и поднял голову.

– Во имя Ангела, Эмма, – хриплым шепотом сказал он, – зачем ты это сделала?

Эмма поморщилась, и он тотчас вскочил на ноги.

– Тебе нужны новые целебные руны, – заявил он. – Само собой – какой я дурак! – само собой, тебе нужны руны.

И правда: все тело болело. Кое-где боль была тупой, кое-где – острой. Эмма дышала так, как учила ее Диана, – медленно, ровно. Джулиан тем временем вытащил стило.

Он сел на кровать рядом с ней.

– Не шевелись, – сказал он и прикоснулся стилом к ее коже. Боль отступила.

– Ты давно… Давно ты очнулся? – спросила Эмма.

Джулиан отложил стило на тумбочку.

– Если ты хочешь знать, видел ли я, как тебя секут, то нет, – мрачно ответил он. – Что ты помнишь?

– Я помню, как пришли Гвин и остальные… Иарлаф… Кьеран. – Она вспомнила жаркое солнце и дерево с корой цвета крови. И разноцветные глаза – черный и серебристый. – Кьеран и Марк любят друг друга.

– Любили, – кивнул Джулиан. – Не знаю точно, что теперь чувствует к нему Марк.

Эмма вздохнула.

– Я уронила Кортану…

– Марк занес ее в Институт, – сказал Джулиан таким тоном, который ясно давал понять, что Кортана заботила его меньше всего на свете. – Боже, Эмма, когда я очнулся, посланцы уже ушли, а ты лежала на земле и истекала кровью. Марк пытался поднять тебя, и я подумал, что ты мертва. – В его голосе не было ни намека на отстраненность, только ярость и дикость, которые никогда прежде не ассоциировались у Эммы с Джулианом. – Они высекли тебя, Эмма, ты понесла наказание, предназначавшееся Марку и мне. Я не могу смириться с тем, что ты это сделала. Ты понимаешь? Я не могу с этим смириться… – Его голос пылал от чувств, как разбушевавшийся огонь. – Как ты могла?

– Марк не вынес бы этого наказания, – ответила Эмма. – Оно бы его сломало. А я не смогла бы смотреть, как секут тебя. Это сломало бы меня.

– Думаешь, я чувствую иначе? – спросил Джулиан. – Думаешь, я не провел здесь весь день и не умирал от того, как сердце мое обливается кровью? Я лучше отдам руку на отсечение, чем позволю тебе, Эмма, потерять хоть волос.

– Дело не только в тебе, – сказала она. – Дети… Они ведь знают, что я всегда лезу в самое пекло, что мне не впервой получать ранения. Они думают: ну вот, Эмма опять вся изранена, опять вся в бинтах. Но на тебя они смотрят совсем не так, как на меня. Если бы ты сильно пострадал, они бы испугались. И я не могла вынести даже мысли об этом.

Руки Джулиана сжались в кулаки. Эмма видела, как бьется пульс у него на запястьях. Она вдруг вспомнила о граффити, которое увидела однажды на пирсе Малибу: «Сердце – это оружие размером с кулак».

– Боже, Эмма, – произнес Джулиан, – что же я с тобой сделал…

– Они и моя семья, – сказала Эмма. Ее душили чувства, но она пыталась справиться с собой.

– Порой мне хочется… мне хотелось… чтобы мы поженились и они стали бы нашими детьми, – быстро пробормотал Джулиан, склонив голову.

– Поженились? – пораженно повторила Эмма.

Он посмотрел на нее. Его глаза пылали.

– Почему ты считаешь, что…

– Ты любишь меня меньше, чем люблю тебя я? – закончила за него Эмма. Джулиан поморщился от этих слов. – Ты сам так сказал. Я ведь сказала тебе на пляже, что я чувствую, но ты ответил, что не чувствуешь того же.

– Я не…

– Я устала от того, что мы лжем друг другу, – перебила Эмма. – Ты понимаешь? Джулиан, я больше так не могу.

Он запустил пальцы себе в волосы.

– Я просто не могу представить себе, что все заканчивается хорошо, – признался он. – Я вижу лишь сплошной кошмар, в котором все разваливается на части и я тебя теряю.

– Но я и сейчас не твоя, – возразила Эмма. – Во всяком случае, не том смысле. Не в истинном смысле.

Эмма попыталась сесть на колени. Спина болела, руки и ноги тянуло, как будто она пробежала марафон.

Глаза Джулиана потемнели.

– Тебе еще больно? – Он пошарил на тумбочке и протянул ей небольшой флакон. – Вот, Малкольм приготовил это для меня. Выпей.

Флакон был полон золотистой жидкости. На вкус она немного напоминала выдохшееся шампанское. Проглотив ее, Эмма почувствовала, как тело на мгновение оцепенело, а потом боль рассеялась и на смену ей пришла прохладная текучая энергия.

Джулиан забрал у нее флакон и бросил его на кровать. Он подхватил ее одной рукой под колени, а другой под плечи и поднял с кровати. Эмма удивленно прильнула к нему. Она слышала, как бьется его сердце, чувствовала запах мыла, и краски, и гвоздики. Его волосы мягко касались ее щеки.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Ты должна пойти со мной, – напряженным голосом ответил он, как будто собираясь с силами перед каким-то ужасным поступком. – Ты должна кое-что увидеть.

– Такое впечатление, что ты серийный убийца, который прячет у себя в комнате морозилку, полную отрубленных рук, – пробормотала Эмма, когда он плечом открыл дверь.

– Пожалуй, Конклаву бы это понравилось больше.

Эмме хотелось прижаться к нему щекой, почувствовать жесткость его щетины. Он выглядел ужасно: футболка наизнанку, босые ноги. Но Эмма так стремилась к нему, что у нее горело все тело.

– Ты можешь опустить меня, – сказала она. – Со мной все в порядке. Не нужно обращаться со мной, как с принцессой.

Джулиан усмехнулся.

– Не знал, что это так называется.

И все же он поставил ее на ноги, медленно и осторожно, и они на миг прильнули друг к другу.

Сердце Эммы забилось громче. Оно колотилось как сумасшедшее, пока она шла за Джулианом по пустынному коридору, пока поднималась по задней лестнице в его студию. Оно колотилось, когда она присела на заляпанный краской подиум, а Джулиан вытащил ключ из ящика возле окна.

Эмма видела, как он глубоко вздохнул, как напряглись его плечи. Он выглядел так же, как в тот момент, когда готовился к удару хлыста.

Собравшись с силами, он подошел к двери закрытой комнатки, в которую он никогда никого не пускал, и решительно повернул ключ в замке. Раздался щелчок, и дверь отворилась.

Джулиан отступил от нее.

– Входи.

Укрепленная годами привычка и уважение к личному пространству Джулиана не позволили Эмме войти сразу.

– Точно?

Он кивнул. В лице его не было ни кровинки. Эмма встала с подиума и с опаской подошла к двери. Может, у него там и правда хранились тела? В любом случае, там наверняка таилось что-то ужасное. Эмма ни разу в жизни не видела, чтобы Джулиан выглядел вот так.

Она шагнула в комнату. На мгновение ей показалось, что она вошла в огромный зеркальный зал. Со всех сторон на нее глядели ее отражения. Стены покрывали наброски и рисунки, а у единственного окна стоял мольберт с неоконченной картиной. Вдоль восточной и западной стены тянулись высокие верстаки, которые тоже были покрыты рисунками.

И на каждом рисунке была она.

Она тренировалась, сжимала в руках Кортану, играла с Тавви, читала Дрю. На одной акварели она спала на пляже, положив голову на руку. Изгиб ее плеча, отдельные песчинки, прилипшие к коже, как сахар, были выписаны с такой любовью, что у Эммы закружилась голова. На другом рисунке она возвышалась над Лос-Анджелесом, обнаженная, но прозрачная при этом – сквозь ее силуэт светили звезды, разбросанные по ночному небу. Ее волосы струились блестящим светом, который освещал весь мир.

Эмма вспомнила, что Джулиан сказал ей, когда они танцевали. «Я захотел нарисовать тебя. Нарисовать твои волосы. Я подумал, что мне нужно использовать титановые белила, чтобы правильно передать цвет, чтобы показать, как они сияют на солнце. Но у меня все равно ничего не получится. В твоих волосах так много цветов. Там не только золото, но и янтарь, и солнце, и карамель, и пшеница, и мед».

Она прикоснулась к своим волосам, которые всегда считала совершенно обычными, и посмотрела на картину, стоящую на мольберте. Она была не окончена, на ней Эмма выходила из океана и Кортана была пристегнута к ее бедру. Ее волосы были распущены, как и на большинстве рисунков, и напоминали океан на закате, когда последние лучи солнца обращают волны ослепительным золотом. Эмма была прекрасна, неистова, необыкновенна, как богиня.

Она прикусила губу.

– Тебе нравится, когда я распускаю волосы, – заметила она.

Джулиан усмехнулся.

– И больше тебе нечего сказать?

Эмма повернулась и прямо посмотрела на него. Они стояли очень близко.

– Они прекрасны, – сказала она. – Почему ты никогда мне их не показывал? Почему ты никому их не показывал?

Джулиан вздохнул и грустно улыбнулся ей.

– Взглянув на них, любой поймет мои чувства к тебе.

Эмма положила руку на верстак – ей вдруг понадобилась опора, чтобы удержаться на ногах.

– Ты давно рисуешь меня?

Он посмотрел ей в глаза и провел рукой по ее волосам. Его пальцы запутались в длинных прядях.

– Всю жизнь.

– Я помню, ты рисовал меня когда-то, но потом перестал.

– Я никогда не переставал, я просто стал прятать рисунки. – Улыбка сошла с его губ. – Это мой последний секрет.

– В этом я очень сомневаюсь, – сказала Эмма.

– Я лгал, и лгал, и лгал, – медленно проговорил Джулиан. – Я стал настоящим мастером лжи. Я уже не считал ложь пагубной. Не считал ее злом. Пока на пляже мне не пришлось сказать тебе, что я не чувствую к тебе того же.

Эмма сжимала верстак так сильно, что руку сводило от боли.

– Не чувствуешь чего?

– Ты знаешь, – ответил он и отстранился.

Вдруг ей показалось, что она зашла слишком далеко, что она оттолкнула его слишком жестоко, но ей отчаянно хотелось знать наверняка.

– Мне нужно это услышать. Скажи мне это, Джулиан.

Он подошел к двери, взялся за ручку – на мгновение Эмма испугалась, что он готов уйти, но он лишь закрыл дверь и повернул ключ в замке. Он посмотрел на Эмму. Его глаза светились в тусклом свете.

– Я пытался остановиться, – сказал он. – Поэтому я и отправился в Англию. Я думал, вдали от тебя я перестану чувствовать то, что чувствовал. Но стоило мне вернуться, стоило мне увидеть тебя, как я понял, что это ничего не изменило. – Он сокрушенно обвел глазами комнату. – Почему на рисунках только ты? Потому что я – художник, Эмма. Эти рисунки, эти картины – мое сердце. Если бы вместо сердца у меня был холст, каждый его миллиметр был бы исписан твоими образами.

Эмма встретилась с ним взглядом.

– Ты не обманываешь меня, – прошептала она. – Ты правда не обманываешь меня.

– Я знаю, я солгал тебе на пляже. Но клянусь нашей клятвой парабатаев, сейчас я говорю тебе правду. – Он говорил ясно, решительно, словно боялся, что хоть одно его слово потеряется или будет понято неправильно. – Эмма, я люблю в тебе все. Я люблю угадывать твои шаги в коридоре возле моей комнаты – я узнаю их даже тогда, когда не ожидаю твоего прихода. Никто больше не ходит, не дышит и не двигается так, как ты. Я люблю то, как ты порой вздыхаешь во сне, словно сны удивляют тебя. Я люблю то, как мы стояли на пляже и наши тени сливались на песке воедино. Я люблю то, как ты пишешь пальцами мне на коже, и я понимаю эти буквы лучше, чем слова, которые другие кричат мне прямо в ухо. Я не хотел любить тебя вот так. Нет в мире ничего хуже того, что я люблю тебя вот так. Но я не могу остановиться. Поверь мне, я пытался.

В его голосе слышалась боль, и эта боль убедила ее. Та же самая боль терзала ее сердце так давно, что стала совсем привычной. Она отпустила верстак и шагнула к Джулиану. Затем шагнула еще ближе.

– Значит, ты… Ты влюблен в меня?

Он улыбнулся мягко и печально.

– Без памяти.

В следующий миг она уже была в его объятиях и целовала его. Она не понимала, как именно это произошло, но точно знала, что это было неизбежно. Хотя голос Джулиана и был спокоен, его губы жаждали ее, а тело отчаянно стремилось к ней. Он прижал ее к себе, его губы покрывали поцелуями ее лицо. Ее руки скользили у него в волосах – она всегда любила его волосы, и теперь, когда можно было свободно прикасаться к ним, она погрузила пальцы в их густые волны и намотала локоны на пальцы.

Он подхватил ее руками за бедра и поднял так легко, словно она весила не больше пушинки. Эмма обвила руками его шею и прильнула к нему, а он одной рукой прижал ее к себе. Она слышала, как он смахивает на пол рисунки, лежавшие на верстаке, и тюбики краски, пока не очистил достаточно места, чтобы посадить ее.

Она притянула его к себе и обхватила его ногами за талию. В нем не осталось ничего закрытого, ничего робкого, ничего отстраненного и замкнутого. Их поцелуи становились все глубже, все безумнее, все горячее.

– Скажи мне, что я не испортил все навсегда, – выдохнул Джулиан между поцелуями. – На пляже я был таким ослом… А когда я увидел Марка у тебя в комнате…

Эмма сжала руками его плечи, широкие и сильные. Она опьянела от поцелуев. Ради этого, думала она, люди развязывали войны, и убивали друг друга, и разрушали свои жизни – все лишь ради щекочущей нервы смеси желания и наслаждения.

– Ничего не было…

Он гладил ее по голове.

– Я знаю, это просто глупо. Но когда в двенадцать лет ты увлеклась Марком, я впервые в жизни почувствовал ревность. Все это чепуха, я понимаю, но невозможно не обращать внимания на то, что пугает нас больше всего на свете. Если бы вы с Марком… Я вряд ли смог бы оправиться от этого.

Эмму тронула грубая искренность его голоса.

– Мы все чего-то боимся, – прошептала она, сильнее прижавшись к нему, и скользнула пальцами ему под футболку. – Это и значит быть человеком.

Он полуприкрыл глаза. Его пальцы пробежали по ее волосам, руки легко коснулись ее спины, спустились на талию и притянули Эмму еще ближе. Она запрокинула голову, чуть не ударившись о шкаф, его губы обожгли ей ключицу. Его кожа горела огнем. Эмма вдруг поняла, почему страсть сравнивали с пожаром: ей казалось, что их объяло пламя и они пылали, как сухие холмы Малибу, готовые превратиться в пепел и навеки смешаться друг с другом.

– Скажи мне, что любишь меня, Эмма, – прошептал он, прижимаясь губами к ее шее. – Даже если ты этого не чувствуешь.

Эмма ахнула. Разве он не понимал, разве не видел…

В студии послышались шаги.

– Джулиан? – раздался за дверью голос Ливви. – Джулс, ты где?

Эмма и Джулиан в панике отпрянули друг от друга. Их волосы были спутаны, губы опухли от поцелуев, они оба тяжело дышали. Эмма даже представить себе не могла, как им объяснить, зачем они заперлись в личной комнате Джулиана.

– Джу-у-улс! – прокричала Ливви. – Мы в библиотеке, Тай послал меня за тобой… – Ливви замолчала, видимо осматриваясь по сторонам. – Нет, правда, Джулс, ты где?

Дверная ручка повернулась.

Джулиан застыл на месте. Ручка дернулась снова, дверь задрожала.

Эмма похолодела.

Послышался вздох. Ручка перестала вращаться. Шаги удалились от них, после чего дверь студии захлопнулась.

Эмма посмотрела на Джулиана. Казалось, ее кровь замерзла в жилах, а потом вдруг оттаяла. Она пульсировала в венах, как родник по весне.

– Все хорошо, – выдохнула Эмма.

Джулиан притянул ее к себе и порывисто обнял. Его искусанные пальцы впились ей в плечи. Он сжал ее так крепко, что она с трудом могла вздохнуть.

А потом отпустил. Казалось, ему пришлось заставить себя: он был как голодающий, который отказывался от последнего кусочка пищи. И все же он выпустил ее из объятий.

– Нам пора, – сказал он.

Вернувшись к себе, Эмма приняла душ и переоделась, стараясь управиться как можно быстрее. Она натянула джинсы и поморщилась, надевая через голову футболку, которая задела повязки у нее на спине. Она чувствовала, что вскоре ей понадобится перевязка и новые руны ираци.

Эмма вышла в коридор и с удивлением увидела, что она там не одна.

– Эмма, – устало сказал Марк, который явно ждал ее, прислонившись к стене, и теперь сделал шаг навстречу Эмме. – Джулиан сказал, что с тобой все в порядке. Я… Мне очень жаль.

– Ты не виноват, Марк, – ответила Эмма.

– Виноват, – покачал головой он. – Я доверял Кьерану.

– Ты доверял ему, потому что любил.

Марк пораженно посмотрел на нее. Он выглядел странно, и виной этому были не только разноцветные глаза: казалось, кто-то проник ему в душу и подрубил корни всех его идеалов. Эмма все еще слышала, как он кричал, когда Иарлаф сек сначала Джулиана, а затем и ее.

– Это было так очевидно?

– Ты смотрел на него так, как… – «Как я смотрю на Джулиана». – Как смотрят на возлюбленного, – сказала Эмма. – Прости, что я раньше этого не поняла. Я думала, тебе… – «Нравится Кристина. Кьеран явно приревновал тебя к ней». – Нравятся девочки, – закончила она. – Прости меня за неверные суждения.

– Мне действительно нравятся девочки, – озадаченно сказал Марк.

– О, – вырвалось у Эммы, – так ты бисексуал?

– Кажется, это так называется, – улыбнувшись, ответил он. – В стране фэйри этому нет названия, так что…

Эмма нахмурилась.

– И снова прости меня за неверные суждения.

– Все в порядке, – произнес Марк. – Ты права насчет Кьерана. Долгое время у меня был только он.

– Если это еще имеет хоть какое-то значение, он любит тебя, – сказала Эмма. – Это было написано у него на лице. Мне кажется, он не ожидал, кто кто-то из нас пострадает. Мне кажется, он считал, что тебя вернут назад в страну фэйри, где ты снова сможешь быть с ним. Он и подумать не мог…

Но в этот момент воспоминание о серебряном хлысте, который обрушивался на спину не только ей, но и Джулиану, перехватило ей горло.

– Эмма, – сказал ей Марк, – в тот день, когда меня забрали в Дикую Охоту, я успел напоследок лишь сказать Джулиану, чтобы он не покидал тебя. Я думал о тебе все эти годы, я вспоминал маленькую девочку со светлыми косами. Даже тогда я знал, что сердце Джулиана будет разбито, если что-то случится с тобой.

Эмма почувствовала, как ее собственное сердце пропустило удар, но Марк, похоже, выражался фигурально.

– Сегодня ты защитила его, – продолжил он. – Ты приняла на себя наказание, которое было предназначено ему. Смотреть на это было тяжело. Я хотел оказаться на твоем месте. Я хотел этого больше всего на свете. Но я понимал, почему мой брат решил защитить меня. И я благодарен тебе за то, что ты защитила его.

Эмма с трудом сглотнула вставший в горле ком.

– У меня не было выбора.

– Я твой вечный должник, – сказал Марк, и его голос прозвучал, как голос принца фэйри, обещания которого были не просто обещаниями. – Я дам тебе все, что ты захочешь.

– Такого нельзя и просить. Ты не обязан…

– Но я хочу, – отрезал он.

Помедлив, Эмма кивнула, и наваждение прошло. Холодный Марк из страны фэйри снова превратился в Марка Блэкторна и принялся рассказывать Эмме, как продвигается расследование, шагая по коридору в сторону библиотеки. Чтобы дядюшка Артур не узнал о том, что произошло между Эммой и посланцами фэйри, Джулиан организовал ему встречу с Ансельмом Найтшейдом в пиццерии на Кросс-Крик-роуд. Найтшейд прислал за Артуром машину и пообещал вернуться с наступлением темноты.

Все остальные весь день провели в библиотеке и перелопатили горы книг в поисках информации о Леди Полночь.

– Они что-нибудь нашли? – спросила Эмма.

– Не знаю точно. Я как раз шел к ним, когда явился Мистер Секси и заявил, что ему есть что рассказать.

– Ого! – Эмма всплеснула руками. – Мистер Секси?

– Безупречный Диего, – буркнул Марк.

– Слушай, я понимаю, что ты не так давно вернулся из страны фэйри, но в мире людей кличкой Мистер Секси никого не оскорбишь.

Марк не успел ответить – они дошли до библиотеки. Как только они переступили порог, Эмму чуть не сбили с ног: Ливви сорвалась с места, крепко обняла ее и разразилась слезами.

– Ой, – пробормотала Эмма, оглядываясь по сторонам: повсюду лежали стопки книг и бумаг. – Лив, я же в бинтах.

– Не могу поверить, что ты позволила этим фэйри высечь тебя! О, я ненавижу их, ненавижу оба Двора, я убью их всех…

– «Позволила» – это не совсем то слово, – заметила Эмма. – Но я уже в порядке. Все хорошо. Было не так уж больно.

– Обманщица! – воскликнула Кристина, выйдя из-за стопки книг. Диего был рядом с ней. «Интересно», – подумала Эмма. – Твой поступок – настоящий героизм. И все же это было глупо.

Диего взглянул на Эмму серьезными карими глазами.

– Если бы я знал, что случится, я бы остался и сам вызвался принять на себя удар. Я крепче тебя и шире в плечах, возможно, мне пришлось бы легче.

– Я справилась и сама, – раздраженно ответила Эмма. – Но спасибо за напоминание о том, что ты тот еще громила. Иначе я бы и не вспомнила об этом.

– А-а! Прекратите! – Кристина разразилась потоком испанского.

Эмма подняла руки.

– Кристина, говори помедленнее.

– Зачем? – спросил Диего. – Ты говоришь по-испански?

– Не особенно, – призналась Эмма.

Он улыбнулся ей.

– Что ж, в таком случае, она отвешивает нам комплименты.

– Я знаю, что это не комплименты, – процедила Эмма.

В этот момент дверь отворилась и вошел Джулиан. Все тут же принялись раскладывать по местам нужные книги и бумаги. Тай сидел во главе стола, как будто возглавляя совещание. Он не улыбнулся Эмме, но искоса взглянул на нее, что на его языке было выражением признательности, а затем снова вернулся к своим делам.

Эмма не отваживалась смотреть на Джулиана. Она просто не могла смотреть на него, но чувствовала его присутствие. Он подошел к столу и встал слева от Тая, заглянув в заметки брата.

– Где Тавви и Дрю? – спросила Эмма, взяв верхнюю книгу из стопки.

– Тавви никак не мог угомониться, и Дрю повела его на пляж, – ответила Ливви. – Таю кажется, что он раскопал кое-что важное.

– А именно, кто она такая, – уточнил Тай. – Наша Леди Полночь. Книга Тавви напомнила мне о том, что я однажды прочитал в истории Блэкторнов…

– Но мы ведь просматривали все тома истории Блэкторнов? – перебил его Джулиан.

Тай с превосходством взглянул на него.

– Мы просмотрели все на сотню лет назад, – кивнул он. – Но в книжке Тавви говорится, что Леди Полночь любила того, кого любить ей было нельзя.

– И мы подумали: что такое запретная любовь? – с энтузиазмом подхватила Ливви. – Нельзя влюбляться в родственников, это ужасно, нельзя влюбляться в тех, кто значительно моложе или значительно старше, это тоже ужасно, и нельзя влюбляться в кровных врагов, ведь это хоть и не ужасно, но печально…

– А тем, кто любит «Звездные войны», нельзя влюбляться в тех, кто любит «Звездный путь», – сострила Эмма. – И так далее. Куда ты клонишь, Ливс?

– Еще под запретом любовь парабатаев, как у Сайласа Пангборна и Элоизы Рэйвенскар, – добавила Ливви, и Эмма очень пожалела о своей шутке. Она прекрасно чувствовала, где именно стоит Джулиан, как близко он к ней и как сильно напряжен. – Но все это маловероятно. И мы поняли: до заключения Соглашений под запретом была любовь к обитателям Нижнего мира. Такая любовь вызвала бы жуткий скандал.

– Поэтому мы подняли более ранние документы, – продолжил Тай. – И кое-что нашли. Дочь одной из семей Блэкторнов была влюблена в чародея. Они собирались сбежать вместе, но их поймали. Ее заставили стать Железной Сестрой.

– «Родители заточили ее в железном замке», – прочел Марк в книжке Тавви. – Так вот что это значит.

– Ты говоришь на языке сказок, – бросил Диего. – Полагаю, это неудивительно.

– И она умерла, – поняла Эмма. – Как ее звали?

– Аннабель, – ответила Ливви. – Аннабель Блэкторн.

Джулиан ахнул.

– Где это случилось?

– В Англии, – сказал Тай. – Двести лет назад. Тогда стихотворение «Аннабель Ли» еще даже не было написано.

– Я тоже кое-что нашел, – сообщил Диего. Он достал из внутреннего кармана куртки поникший стебелек с несколькими листьями и положил его на стол. – Не прикасайся, – предостерег он, когда Ливви протянула к нему руку, и она тотчас отдернула ее. – Это белладонна. Ядовитый паслен. Яд смертелен только при приеме внутрь или попадании в кровь, но осторожность не повредит.

– С точки пересечения? – спросил Марк. – Я видел ее там.

– Да, – кивнул Диего. – Яд этого вида гораздо опаснее яда обычной белладонны. Подозреваю, именно им и были пропитаны стрелы, которые я купил на Сумеречном базаре. – Он нахмурился. – Но вот что странно: в дикой природе она встречается лишь в Корнуолле.

– Та девушка, которая влюбилась в чародея, тоже жила в Корнуолле, – заметил Тай.

Вся комната вдруг стала яркой, резкой и четкой, словно глаза Эммы неожиданно сфокусировались, как фотоаппарат.

– Диего, – сказала Эмма, – у кого ты купил стрелы на базаре?

Диего наморщил лоб.

– У какого-то простеца со Зрением. Кажется, его звали Грач…

– Джонни Грач, – пробормотал Джулиан и встретился глазами с Эммой. На лице у него промелькнуло понимание. – Думаешь…

Эмма протянула руку.

– Дай мне твой телефон.

Все остальные с любопытством наблюдали, как Эмма взяла у Джулиана телефон и отошла от стола, набирая номер. Раздалось несколько гудков, потом трубку сняли.

– Алло?

– Грач, – сказала она. – Это Эмма Карстерс.

– Я ведь сказал не звонить, – холодно бросил он. – После того, что твой дружок сотворил с моим сыном…

– Если ты откажешься говорить, я пришлю к тебе Безмолвных Братьев, – перебила его Эмма. В ее голосе слышалась ярость, но злилась она не на него. В ней волной нарастал гнев, гнев и понимание, что ее предали. – Слушай, я знаю, что ты продал стрелы моему другу. Они были отравлены ядом, доступ к которому был только у Хранителя и его Слуг. – Она стреляла наугад, но по молчанию на другом конце провода понимала, что ее слова бьют точно в цель. – Ты сказал, что не знаешь, кто он. Ты солгал.

– Я не солгал, – помедлив, ответил Грач. – Я не знаю, кто он.

– Тогда откуда ты знаешь, что это мужчина?

– Слушай, он всегда приходил в мантии с капюшоном и в перчатках. Ничего не было видно. Однажды он попросил меня извлечь экстракт из этих листьев, сделать ему яд. И я сделал.

– И отравил им стрелы?

Эмма услышала насмешку в голосе Грача.

– У меня осталось немного, и я пустил его на свои нужды. Центурионов не слишком жалуют на Сумеречном базаре, а яд белладонны запрещен.

Эмме захотелось накричать на него, захотелось воскликнуть, что одна из его отравленных стрел чуть не убила Джулиана, но она сдержалась.

– Что еще ты делал для Хранителя?

– Я не обязан рассказывать тебе, Карстерс. У тебя ведь даже нет доказательств, что я знаю Хранителя…

– Правда? Откуда же ты тогда знал, что тело подбросят именно в «Саркофаг»? – Грач молчал. – Ты хоть знаешь, каковы тюрьмы Безмолвного Города? Тебе и правда очень хочется проверить самому?

– Нет…

– Тогда говори, что ты для него делал! Что ты делал для Хранителя? Ты применял некромантию?

– Нет! Ничего такого. – Казалось, Грач запаниковал. – Я делал кое-что для Слуг. Продавал им амулеты на удачу – чтобы их приглашали на вечеринки, на премьеры, чтобы им везло в любви. Чтобы дела у них шли хорошо. Ничего особенного. Просто чтобы они чувствовали себя счастливыми и оставались в секте. Чтобы они верили, что Хранитель заботится о них и готов исполнить все их желания.

– И что он давал тебе взамен?

– Деньги, – просто ответил Грач. – Защиту. Он оградил мой дом от демонов. Он обладает какой-то магической силой.

– Ты работал на того, кто приносил человеческие жертвы, – заметила Эмма.

– Это просто секта! – огрызнулся Грач. – Они всегда были и всегда будут. Люди хотят денег и влияния и готовы на все ради них. Это не моя вина.

– Да, люди и правда на все готовы ради денег. И ты этому прекрасный пример. – Эмма старалась держать себя в руках, но сердце буквально выпрыгивало у нее из груди. – Расскажи мне все, что ты о нем знаешь. Ты ведь слышал его голос, видел его походку… Может, в нем есть какая-то странность?

– Да он вообще странный! Всегда приходил закутанный. Я не видел даже его ботинок. Говорил как не от мира сего. Это он велел мне рассказать тебе о «Саркофаге». Вечно нес какую-то чушь, однажды даже сказал, что приехал в Лос-Анджелес, чтобы вернуть любовь…

Эмма повесила трубку. Она посмотрела на остальных, чувствуя, как колотится сердце.

– Это Малкольм, – сказала она, и голос ее показался ей очень далеким. – Наш Малкольм и есть Хранитель.

Все пораженно посмотрели на нее, не в силах вымолвить ни слова.

– Но Малкольм – наш друг, – наконец произнес Тай. – Это не… Он бы не пошел на такое.

– Тай прав, – поддержала брата Ливви. – Если Аннабель Блэкторн любила чародея, это еще не значит, что…

– Она любила чародея, – повторила Эмма. – В Корнуолле. Магнус сказал, что Малкольм прежде жил в Корнуолле. На точке пересечения растет растение из Корнуолла. Малкольм делал вид, что помогает нам с расследованием, но на самом деле он ничего не сделал. Он не перевел ни слова из тех письмен, что мы ему дали. Он сказал нам, что это заклинание призыва, но на самом деле это некромантия. – Она принялась шагать из стороны в сторону. – Он носит кольцо с красным камнем, а в пещере я видела серьги с рубинами – из этого, конечно, сложно сделать какие-то выводы, но должен же он подготовить для нее одежду, так? Для Аннабель? Не может же она ходить в своем смертном одеянии, когда он вернет ее из мертвых. Некроманту гораздо логичнее подготовить одежду для того, кого он хочет воскресить, а не для себя. – Она резко повернулась и увидела, что остальные не сводят с нее глаз. – Малкольм переехал в Лос-Анджелес месяцев за пять до нападения на Институт. Он говорит, что был в отъезде, когда это случилось, но что, если он лжет? Он верховный маг. Ему не составило бы труда выследить моих родителей в тот день. Он мог убить их.

Она обвела взглядом всех присутствующих. На лицах у всех было написано удивление. Казалось, никто не мог поверить своим ушам.

– Вряд ли Малкольм способен на такое, – тихо сказала Ливви.

– Грач сказал, что Хранитель при встречах с ним скрывал свое лицо, – продолжила Эмма. – Но еще он сказал, что Хранитель как-то обмолвился, будто приехал в Лос-Анджелес, чтобы вернуть любовь. Помните, что сказал Малкольм, когда мы смотрели кино? «Я приехал сюда, чтобы вернуть истинную любовь из мертвых». – Она так сильно сжала телефон в руке, что стало больно пальцам. – Что, если он говорил правду? Что, если он говорил буквально? Что, если он приехал сюда, чтобы вернуть из мертвых свою истинную любовь? Аннабель?

Повисло долгое молчание. К удивлению Эммы, первой его нарушила Кристина.

– Я плохо знаю Малкольма и не так дружна с ним, как вы, – мягко начала она. – Поэтому простите меня за эти слова. Но я думаю, Эмма права. Что-то одно могло бы быть совпадением. Но не все сразу. Аннабель Блэкторн влюбилась в чародея в Корнуолле. Одного этого достаточно, чтобы возбудить наши подозрения и проверить, что здесь к чему. – Она обвела всех серьезными карими глазами. – Простите меня. Но следующий шаг для Хранителя – это кровь Блэкторнов. Поэтому мы не можем ждать.

– Не извиняйся, Кристина. Ты права, – сказал Джулиан. Он посмотрел на Эмму, и в его глазах она прочла невысказанные слова: «Так Белинда и узнала об Артуре».

– Нужно найти его, – четко и ясно произнес Диего. – Нужно выступать немедленно…

Дверь библиотеки распахнулась, и внутрь вбежала Дрю. Ее лицо порозовело, волнистые каштановые волосы выбились из косичек. Она чуть не столкнулась с Диего, но тут же отпрыгнула назад.

– Дрю? – произнес Марк. – Все в порядке?

Она кивнула и подошла к Джулиану.

– Зачем ты меня звал?

Джулиан озадаченно посмотрел на сестру.

– О чем ты?

– Я была на пляже с Тавви, – объяснила она, прислонившись к столу, чтобы перевести дух. – А потом он пришел и сказал, что тебе нужно со мной поговорить. И я сразу прибежала…

– Что? – удивился Джулиан. – Дрю, я никого за тобой не посылал.

– Но он сказал… – Дрю вдруг встревожилась. – Он сказал, что я нужна тебе прямо сейчас.

Джулиан поднялся на ноги.

– Где Тавви?

Губы Дрю задрожали.

– Но он сказал… Он сказал, чтобы я бежала домой, а он приведет Тавви. Он дал ему игрушку. Но он ведь и раньше присматривал за Тавви, я не понимаю, что не так?..

– Дрю, – ровным голосом сказал Джулиан, явно сдерживаясь из последних сил, – кто он? С кем Тавви?

Дрю сглотнула, ее круглое лицо исказилось от страха.

– С Малкольмом, – произнесла она. – Тавви с Малкольмом.