Феликс отодвинул десертную тарелку, недопитый стакан пива и одну из скучных книг по математике, которые Винсент разбросал по всей квартире, и поставил пластиковую рождественскую елочку, очень маленькую, она вполне могла стоять на кухонном столе как комнатное растение. Искусственный дух Рождества, иллюзия, что все тут как везде, что так было всегда, сколько он себя помнит, – всегда нарочито, фальшиво, вымученно, ведь отец вечно все портил своими окриками, требованиями, безрассудством. Пластиковая елочка на кухонном столе в точности соответствовала Рождеству – оно всегда было маленьким.

Ему бы следовало быть спокойным: это же вечер новой жизни – без прошлого. Младший брат сидел рядом, в кресле перед телевизором, с пультами в руках, переключая каналы.

Но как раз спокойствия он и не чувствовал.

– Выключи. Совсем.

– Я хочу посмотреть.

– А я нет. Выключи, черт побери!

Винсент сидел у телевизора уже шесть часов, смотрел новости, сгорая от тревоги.

– Выключи!

– Нет.

– Я не хочу знать. Мне и тут хорошо. В Гётеборге! Я не там!

Как сообщают, полиция выследила преступников и окружила лесной массив, где они предположительно находятся.

Феликс сел перед пластиковой елочкой, допил пиво. Теплое. Он прямо чувствовал тревогу, сочащуюся у Винсента изо всех пор, изо рта, из носа, и вспомнил тот единственный раз, когда учуял смерть – сосед долго пролежал один за запертыми дверьми, – запах был такой же.

Нет, это невыносимо, он ринулся в гостиную, выхватил у Винсента пульт и выключил телевизор. Винсент посмотрел на него с удивлением, взял с журнального столика сотовый и набрал один из немногих номеров записной книжки.

– Не звони!

Поздно. Звонок уже прошел. Феликс видел ее на лице у Винсента. Надежду. Может, это другие. Другие, тоже выбравшие Хебю и этот вот день. Они не знали, не могли быть уверены на сто процентов, и, возможно… Алло, вы позвонили Лео и Аннели, сейчас мы не можем подойти к телефону, но… долгий “бип”, и Винсент нажал на отбой.

Теперь они знали.

Феликс схватил телефон, швырнул в стену. Аппарат рассыпался на куски.

– Не мог он отказаться от своей затеи! Ему приспичило продолжать, хотя мы уехали сюда и… пропади все пропадом, Винсент!

Он пнул обломки телефона, принялся молотить руками по стенам и дверным косякам, вдобавок от Винсента воняет все хуже. Побежал на кухню, туда, где в углу под табуреткой лежали четыре подарка, по два каждому, и вскрыл один из них – продолговатый, прямоугольный, упакованный не очень аккуратно, потому что заворачивал его он сам.

– Это тебе.

Он вручил Винсенту подарок, тот развернул его, бумага и ленточки кучкой упали на пол. Коробка. А внутри – бутылка. Single malt. Феликс достал два чистых стакана и наполнил их до краев. Оба выпили до дна.

– Он никогда не остановится, – сказал Винсент, налил еще.

Они снова выпили.

– Ты понимаешь, Феликс? Я должен был быть там! – Он заплакал, сперва тихо, потом навзрыд. – Я должен был быть там, Феликс… черт, черт…

От него больше не пахло, слезы, которые не желали униматься, промыли его дочиста.

– Ты понимаешь, а? Он никогда не остановится – пока жив.

Лео шел по колено в снегу. Мороз забирался в ботинки, под куртки, под кожу. Ветер опять стал бурей, хлестал в лицо, подстегивал, бросал вызов.

Эти сволочи нипочем близко не подойдут, не потребуют ответов.

Лео впереди, Яспер сзади, Иван между ними, идет по следам Лео, дыхание тяжелое, руки в карманах крепко стиснуты, на седые волосы нахлобучена лыжная маска. Двадцать минут. Полпути одолели. В лесу открылась большая прогалина, там идти легче, и они двинули по ней, выигрывая время, отрываясь от погони.

Лео, шедший первым, начал проваливаться. Быстро. До пояса, по грудь. Это не прогалина. Это болото, затянутое тонким льдом. Ледяная вода хлынула под одежду, ботинки увязли в иле.

– Лео!

Мелкими шагами Иван подобрался как можно ближе, протянул Лео руку. Сын застрял. Иван присел на корточки, уперся ногами в скользкую поверхность и потянул изо всех сил. Лед треснул. Одна его нога оказалась в черной воде, другая все еще на краю льда, он изо всех оставшихся сил тащил Лео. В конце концов ил, так же внезапно, как схватил, решил расслабить хватку.

Они выбрались из болота, откатились на твердую почву и лежали рядом, пока кашель, возникший где-то глубоко в легких Ивана, мало-помалу не унялся.

– Лео, ты не можешь идти дальше. В таком виде нельзя. Ты до смерти замерзнешь.

Температура ниже нуля, ветер воет вовсю. Лео по грудь промок и в грязи, скоро все это заледенеет.

– Они идут за нами! Надо держать дистанцию!

Не глядя ни на отца, ни на Яспера, стуча зубами, он зашагал вперед. Иван догнал его, схватил за куртку.

– Ты слышал, что я сказал, Лео? Неужели не понимаешь? Тебе надо обсохнуть! Иначе без разницы, как далеко ты уйдешь!

Лео высвободился, зашагал дальше.

Иван опять схватил его за куртку.

– Летние домики! Там, неподалеку… по ту сторону прогалины, видишь?

Домишко небольшой. Красная обшивка, белые косяки. Под защитой елей. Обычный шведский летний домик.

– Отвали ты, чертова болячка! – сказал Лео, оттолкнув его.

– Зайдем внутрь, ты обсохнешь. – Иван кивнул на лес. – А потом двинем дальше. Если ты не обсохнешь, Лео, посмотри на меня… в такую погоду ты можешь умереть.

Джон Бронкс припарковался возле маленькой площади, где, кроме банка, был только продовольственный магазин. Городишко вроде Эсму, Уллареда, Римбу и Кунгсёра: несколько тысяч жителей, в центре магазины, банк, библиотека, все сосредоточено на крохотном пространстве – они весьма методично выбирали места преступления, всегда в районах с ограниченными полицейскими ресурсами и удобным расположением, легко приехать и легко скрыться.

Остальное тоже как всегда.

Развевающаяся лента вокруг огороженной зоны, квадратом вокруг двух окон банка, чтобы не подпускать любопытных. Чем ближе он подходил, тем больше там толпилось перепуганных, растерянных и плачущих людей. Внутри банка расстрелянные камеры наблюдения и распахнутая дверь пустого хранилища. Полицейский в форме, только что закончивший допрос, встретил его и указал на выход:

– Вынужден попросить вас…

– Джон Бронкс, городская полиция, Стокгольм.

Полицейский внимательно изучил значок, точь-в-точь такой же, как у него самого.

– Бронкс?

– Совершенно верно.

– Рюдён, полиция Хебю. Далековато вы заехали.

– Знаю.

– К нам уже подтянулись патрули из Хебю, Салы и Упсалы.

– Я и это знаю. И полагаю, мне известно, кого вы преследуете.

Пятнадцать минут Бронкс беседовал с посетителями и операционистами, которые находились в банке, когда двое мужчин в масках велели им лечь на пол. Подобрал гильзы, изготовленные для автоматического оружия шведской армии, просмотрел восьмисекундную запись, где увидел главаря и стрелка, которых он называл Старший Брат и Солдат.

Это они. Без черных комбинезонов и в банке только вдвоем. Но это они.

Больше года он шел по следу и никогда еще не подбирался так близко.

Местный полицейский участок располагался на окраине городка, по дороге в банк Бронкс проехал мимо него и даже не заметил: скромное здание, этакий кирпичный особняк, который, как и куда большее Главное управление в Стокгольме, был украшен гномами и венками, вдобавок там нашлись те же полпирога и недопитые чашки кофе. Рождественская вечеринка, прерванная ограблением банка.

Рюден провел его внутрь, они прошли мимо допросной, где какая-то женщина с безучастными глазами – лет тридцати, блондинка, на плечи наброшено одеяло, в руках чашка с чем-то горячим – слушала вопросы полицейской. Слушала, но отвечала не сразу, притом туманно, растерянно, словно в шоке.

– Как они выглядели?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Они были… в масках.

– Кто она? – спросил Бронкс у Рюдена.

– Мы подобрали ее на проселке в районе летних домиков, по направлению к Сале, – ответил тот, повернувшись спиной к допросной и понизив голос. – Грабители угнали ее машину. Она металась в полном замешательстве среди снежной бури, мы чуть не задавили ее.

Угнали ее машину? Эта группа всегда использовала для отхода заранее приготовленные машины. Тщательно их выбирали и оставляли там, где преследователи даже не подумают искать. Надо бы зайти в допросную и лично потолковать с ней. Скоро он так и сделает.

Почти всю стену занимала карта Хебю и окрестностей. Рюден, не снимая перчатки, провел рукой на север вдоль дороги, которая вела от серых квадратов, изображающих центр и банк, через несколько километров повернул на перекрестке, а затем кончиками пальцев указал небольшую дорогу на запад.

– Вот здесь, на опушке леса, она и бродила. Они заставили ее остановить машину, впустить их и ехать дальше. Она испугалась, дорога скользкая. Машину мы нашли в канаве, вместе с кучей рождественских подарков. И отчетливые следы на снегу уходили оттуда в лес. Три пары. Прямиком в лес. Легко отследить.

– А первая машина, на которой они уходили?

– Ищем.

Бронксу по-прежнему хотелось пойти и прервать допрос.

– Они заставили ее вести машину?

– Да.

– Прокатную машину? Полную рождественских подарков?

– Она ехала повидать свою семью.

– На чье имя арендована машина? И что было внутри подарочных коробок?

Рюден открыл дверь соседнего кабинета. Его коллега разговаривал с пожилой четой, которая везла через площадь тележку с продуктами, когда машина грабителей подъехала к банку. Он вошел, прервал допрос и вернулся к Бронксу.

– Через десять минут мы все узнаем.

Джон Бронкс вернулся в допросную, где сидела та женщина.

– Не возражаете, если я послушаю?

Ружейным прикладом выбить хлипкое окошко на двери. Просунуть руку между острыми обломками стекла, повернуть замок. Ветер грохнул дверью об стену, когда Лео отпер ее.

Холодный коридор. Но без ветра. И без снега.

На стене под вешалкой выключатель. Но лампа под потолком не зажглась.

– Отец? Общий рубильник.

Простенькая кухня. Диван, обеденный стол, два стула. Тесно, хотя на четверых места хватает. Чугунная дровяная плита, рядом берестяной короб со старыми газетами, поленьями и коробками спичек.

– Яспер, я видел снаружи телефонные провода. Найди розетку и аппарат.

Две комнатушки возле кухни – гостиная, спальня. Яспер обшаривал шкафы, комод и корзинки на полу, а Лео открыл черную дверцу плиты, побросал в топку обрывки газет и тонкие лучинки, а поверх сунул два полена.

Из прихожей донесся глухой щелчок. Отец отыскал распределительный щит и рубильник. Ток потек по старым проводам, зажегся верхний свет.

Газеты вспыхнули, лучинки затрещали.

Отец подал Лео пару рабочих штанов и теплый спортивный комбинезон, которые нашел в передней, сел к старому сосновому столу, подвинул тарелку с засохшими осенними грушами и положил на ее место пачку папиросной бумаги и остатки табаку. На две самокрутки, не больше. Обычно он выкуривал за день два десятка. И теперь нуждался в них, как никогда, если не откупорит то, что стоит на кафельной полке между плитой и мойкой. Четыре бутылки. Шведская водка и канадский виски, южноафриканское вино и какое-то греческое, темное, сладкое, он его пробовал.

– Лео, сними ботинки. Пусть подсохнут пока.

– У нас было полтора часа. В совокупности. Здесь мы можем задержаться только на сорок пять минут.

– Вот пусть и подсохнут. Иначе ты обморозишься! Гангрена. Ампутации не миновать. Я видел, когда жил… там. Сперва пальцы, потом вся стопа чернеет, начинает гнить, а потом… смерть распространится вверх, если не отрезать, Лео.

Он послушался, расшнуровал ботинки, поставил на черный чугун, который уже начал накаляться, потом переоделся в принесенные отцом штаны, слишком короткие и тесные.

Иван поставил свои ботинки по обе стороны ботинок Лео, закурил самокрутку, глубоко затянулся, выпустил клубящуюся тучу дыма и схватил одну из неоткупоренных бутылок…

– Отец, черт тебя возьми! По-твоему, это хорошая идея?

… и протянул ее Лео.

– Водка. Глотни, тебе нужно, разогреет кровь.

Лео хлебнул прямо из горлышка, чувствуя на себе неотрывный взгляд отца. Иван наблюдал за ним так весь вечер, странное ощущение, он словно оценивал, словно Лео все еще был ребенком и взрослый оценивал его, одобрял.

– Ты что задумал? – спросил Лео.

– Ничего.

– Какого черта ты на меня так уставился?

– Как?

– А вот так.

Иван отвел взгляд в сторону, словно не желая мешать сыну.

– Лео, нам… тебе… может, стоит пересмотреть план.

– Пересмотреть?

– Иногда надо примириться.

Лео как раз закручивал крышку на бутылке. Но теперь снова открутил ее и поставил бутылку на стол между табаком и дрожащими руками отца.

– Ты это о чем? Я никогда не сдамся! Не в пример тебе, отец! Что именно ты задумал? Потому и настаивал зайти в этот хренов дом? Тогда пей, черт подери! Пей!

В дверях появился Яспер с телефоном под мышкой.

– Нашел, – перебил он. – На полке в ванной. А розетка в углу возле радио.

Ботинки на плите не высохли, но уже подсохли. Бутылка стояла перед отцом, открытая, пока неуклюжие дрожащие руки не завинтили крышку.

Лео прошел в гостиную, к телефонной розетке.

Бронкс сидел в допросной, слушая, как женщина с одеялом на плечах старается отвечать на вопросы. Уже через несколько минут стало ясно, что она вовсе не растеряна, но притворяется. Причем не слишком удачно.

– У меня есть несколько вопросов, – сказал он. – Не возражаете, если я вмешаюсь?

Молодая коллега пожала плечами, и Бронкс решил, что это означает: делайте, что хотите, я хочу домой, отведать рождественского жаркого. Он сел на единственный свободный стул и представился:

– Бронкс, городская полиция Стокгольма.

Рука у нее холодная, тонкая.

– Аннели.

– Я тут немного послушал. Вы говорите, что ехали к родственникам и что всегда ездите этой дорогой. Потом вдруг появились они. Грабители в масках, прямо посреди дороги. Потребовали у вас машину. Верно?

– Верно.

– И они вам угрожали?

– Да.

– Оружием?

– Да.

– И потребовали, чтобы вы остались за рулем?

– Да.

Джон Бронкс еще раз пожал ее холодную безжизненную руку, повернулся, вышел из допросной и отправился на поиски свободного закутка. Однако полицейский участок, и снаружи-то маленький, внутри оказался еще меньше. Обе допросные были заняты свидетелями, а в немногих кабинетах сидел мобилизованный персонал, так что свободной осталась лишь кухонька. Бронкс закрыл дверь, чтобы разговор остался конфиденциальным; набрав номер, он взял с тарелки на праздничном столе парочку крекеров.

Прежде чем босс поднес телефон к губам, он опять услыхал веселые песенки.

– Джон?

– Да.

– Завтра все еще сочельник.

– Я в Хебю.

– Ты знаешь, как приготовить настоящую рождественскую мумму, Джон? Классическую рождественскую мумму. Знаешь?

– Три минуты. Перед закрытием. Армейское оружие. Стреляли.

– Берешь немного холодного корневого пива и…

– Вот все, что я знал, когда ехал сюда.

– … две бутылки обычного пива…

– Здесь я обнаружил две расстрелянные камеры наблюдения, осмотрел гильзы от армейского оружия, поговорил со свидетелями.

– …и бутылку портера. Затем все это перемешиваешь.

– И… я их видел. На пленке. Двоих в банке. Старшего Брата. И Солдата.

– Думаю, тебе надо поехать домой, Джон, и попробовать сделать эту штуку. Если тебе некуда пойти и нужен повод, чтобы почувствовать себя частью чего-то, то я ничего поделать не могу. Могу только приказать не использовать для этой цели полицейскую службу.

Бронкс не припоминал, чтобы они с Карлстрёмом хоть раз повышали голос друг на друга, не было у них такой привычки. И когда в тесноте закрытой кухоньки сорвался на крик, оба одинаково изумились.

– Мы с тобой сидели рядом, просматривая пленки камер наблюдения с девяти других ограблений! Я, что называется, жил ими больше года! Я знаю, это они! И теперь, Карлстрём, они впервые стреляли в нас, в полицию, они под стрессом, мы совсем близко… и эти люди, повторяю, они используют оружие как инструмент своего поганого ремесла… если мы подойдем еще ближе… без прикрытия… это нам обойдется чертовски дорого!

Он кричал до боли в горле. Последние слова хрипом оцарапали голосовые связки, он и забыл, что так бывает.

– Подожди секундочку.

Бронкс слышал, как Карлстрём отложил телефон, прошел по ковру, музыка стала громче, а потом совсем умолкла, затем он прошел по лестнице в кабинет, откуда открывался вид на Стокгольмскую гавань.

– Ты уверен?

– Уверен. Это они. Вооруженные автоматическим оружием, которое будут использовать, уже использовали. Я не хочу, чтобы полицейские из Хебю и Салы нарвались на него. Не хочу, чтобы коллеги погибли. Мне нужен спецназ.

Тишина. Чертова музыка молчит. Слышно только дыхание Карлстрёма.

– Я доложу твою просьбу начальнику полиции.

– Я уже доложил.

– Как., доложил?

– Когда ехал сюда. Потому что с каждой минутой дистанция между жизнью и смертью уменьшается. Спецназовцы уже на подходе. Я просто хотел, чтобы ты пришел к такому же выводу. Не очень-то хорошо выглядит, когда инспектор выступает с подобной инициативой без разрешения начальства. А я сказал, что оно у меня есть.

Винсентов рождественский подарок был почти выпит. Несколько жутких минут обернулись жутким получасом.

Винсент совсем сник, рухнул на диван с пультами в руках, переключаясь с теленовостей на последние известия по радио. А Феликс расхаживал взад-вперед меж зашторенными окнами в квартире, которая словно бы съежилась, стала тюремной камерой площадью семь квадратных метров.

Обстрел полицейских. Спецназ.

Феликс вылил в стакан остатки виски, выпил. Камера без окон. Так ему казалось.

Есть еще одна бутылка. Второй подарок Винсенту. На сей раз Феликс ему даже не налил.

Потом зазвонил стационарный телефон.

– Алло?

– Феликс, как дела?

– Я просто хотел поговорить с вами.

– Он с тобой?

– Кто?

– Иван.

– Да.

Слышно, как кто-то что-то передвигает. Может, Иван. Или Яспер.

– Если все полетит к чертям, Феликс…

– Они уже на месте.

– … я хочу, чтобы вы с Винсентом исчезли.

– Спецназовцы. Они уже на месте. В новостях сообщили.

– Нет.

– Но они так и сказали! Группа спецназа по борьбе с терроризмом.

– Не может быть. Так быстро им сюда не добраться.

– Не наделай глупостей!

– Повторяю. Если все полетит к чертям, Феликс. Вы покинете свою квартиру. Исчезнете. Куда угодно.

– С какой стати?

– Вам незачем расплачиваться за мои поступки.

– Нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Я смываться не собираюсь.

Винсент убавил громкость радио и телевизора.

– Какого черта ты упираешься, Феликс! Один-единственный раз… сделай, как я говорю, и не спорь!

– Я больше не граблю банки. И не смываюсь после ограблений. Я останусь здесь. Мы останемся здесь.

Винсент стоял теперь рядом, наклонясь к узкой щелке, отделявшей телефон от Феликсова уха.

– Хочешь поговорить с Винсентом?

Он не успел договорить, не успел выслушать ответ – Винсент выхватил у него трубку.

– Лео?

– Да?

Младший брат осекся, прижимая трубку к губам, пытаясь сказать то, что столько раз говорили ему.

– Лео… ты… мы пройдем прямо сквозь них.

На расстоянии пятисот километров.

– Верно, Лео?

И в той же комнате.

– Да. Прямо сквозь них, Винсент.

За дверью, которую они сами закрыли.

– И еще, Винсент… Феликс не слушает. Тогда послушай ты. Если все кончится плохо… вы должны сами о себе позаботиться. Понятно? Вам нужно закончить это по-своему. По-своему. Что бы вы ни сделали, Винсент, вы поступите правильно. Слышишь? Что бы ни случилось… вы поступите правильно, что бы ни сделали.

На столе маленькая рождественская елочка.

Он только сейчас заметил. Наверно, Феликс купил.

А ведь брат вовсе не любит Рождество.

– Лео?

Да?

– Я должен был быть там.

– Нет, братишка… не должен.

Бронкс стоял у стены перед огромной картой. Большой черный крест отмечал место, где в канаве лежала машина – он уже знал, что она арендована на имя Аннели Эрикссон и перевозила пустые рождественские подарки. Грабители ушли оттуда пешком через огромный лесной массив, засыпанный полуметровым слоем снега, так что делали они три-четыре километра в час, не больше. Он посмотрел на часы, прикинул в уме и начертил круг с крестом в центре – радиусом шесть километров. Зона поисков, причем не очень обширная. А с прибытием подкрепления она еще сузится.

– Я в допросную, – сказал он Рюдену. – А когда закончу, свяжись с прокурором. Ее надо взять под арест и препроводить в КПЗ. Не знаю, какова ее роль, но она точно соучастница.

Он вернулся в допросную, к женщине, которая по-прежнему изображала растерянность.

– Аннели!

Она смотрела на стол, на пол.

– Аннели, смотрите на меня, когда я с вами говорю. Я хочу, чтобы вы рассказали все, что знаете. В противном случае дело может кончиться плохо.

– Что значит – все?

– Все, что знаете. О людях в машине. Тех, что ограбили банк. Я хочу знать их имена. Можете ли вы с ними связаться. Как они вооружены. Думаю, это важно. Если вы хотите снова их увидеть.

Впервые она посмотрела на него по-настоящему, без притворства.

– Аннели… каково их вооружение?

Недолго, но все же. Она знала, о чем он говорит. Знала, на что способны люди, скрывающиеся в лесу.

– Чтобы их защитить, мы должны понимать, с чем столкнемся.

Она испугалась.

– Вы понимаете, Аннели? Мы должны знать. Чтобы взять их живыми.

– Обувайся.

– Лео, черт побери…

– Заткнись, папа! У нас есть преимущество, и необходимо его сохранить! Яспер, бери все, что найдешь, – воду, продукты.

– Но спецназ, Лео, сынок, послушай, ты должен…

– Нет, это ты послушай! Ни одна сволочь ко мне больше не приблизится! Ни одна!

Ветер утих, метель улеглась. Тусклый свет звезд над деревьями. Ночь будет спокойная. И идти по их следу будет легче. Но легче и продвигаться вперед, уходить от погони.

Лео надел ботинки, куртку, бронежилет, схватил оружие и тут что-то заметил. Нечетко, скорее как фрагмент, который отмечаешь, не понимая.

В ту пору, когда все началось, темнота была прикрытием для него самого. Теперь же во мраке затаился, наблюдая за ним, кто-то другой.

Сперва тень слева от кухонного окна вроде как ожила, переместилась к дереву. Потом скользнула вправо, к другому дереву, тень в маске. И наконец, когда он лег на пол и подполз к окну, чтобы всмотреться получше, уже несколько теней с оружием, как у него, двигались широкой дугой вокруг дома. И если он вправду видел все это, все эти странно знакомые события, казалось, будто они происходили одновременно.

– Они здесь!

Он обернулся к Ивану, который сидел в кресле в гостиной, и к Ясперу, который обшаривал кухонные шкафы в поисках съестного.

– Они уже здесь!

Иван сидел как парализованный, откинувшись на спинку кресла, а Яспер сперва метнулся к окну глянуть на то, что уже увидел Лео, потом к куртке, брошенной на подлокотник дивана. Он принес ее на кухню, достал из кармана ручную гранату, положил на стол. Потом вторую. И третью.

– Эта группа… то, что мы совершили… так просто не закончится, – сказал Яспер. – Мы так просто не закончим.

Три гранаты. Рядом он выложил из сумки обоймы, аккуратно, как по линейке.

– Яспер, ты совсем свихнулся – гранаты?

– Гранаты, Лео. Завтра, когда попадем на первые полосы газет, мы будем в масках! Они, блин, не смогут показать пальцем и сказать: “Вот так они выглядят!” Говори, что мне делать, Лео. Я все выполню. Ты знаешь – все! Мы не можем умереть как неудачливые грабители и кончить в поганой тюряге! А раз так, пусть никакой группы не останется!

Он снял оружие с предохранителя, прицелился в ночь, готовый стрелять по теням.

– Да успокойся ты, черт побери! – Иван встал, подошел к разложенному арсеналу. – Если тебе охота помереть, то нынче еще успеешь, я тебе гарантирую. Но ты здесь не один, идиот хренов! Кончай размахивать пушкой!

– Яспер. Меня зовут Яспер! Давай, мели языком, по этой части ты у нас большой мастак. И по морде можешь съездить. Но ни хрена не умеешь следить за своим оружием! Из-за тебя мы тут и застряли!

Он сел возле гранат, такой же одинокий, как в оружейной, когда решил взять их с собой. Знал, что у этих двух шпаков кишка тонка.

– Они рассредоточиваются! Неужели непонятно, действуют именно так, как мы год назад без тебя, старый хрен! Рассредоточиваются! Чтобы нанести удар!

И я буду размахивать пушкой, сколько захочу, – они и без того уже меня засекли! Я чувствую. Чувствую!

Лео подполз, сел между ними.

– Лео? Неужели ты позволишь этому доморощенному спецназовцу… Что же нам делать?

Снова этот просительный тон в голосе отца. Лео не ответил. Повернулся к плите, согрел лицо. Сумка так и стояла на полу. Он открыл ее, выхватил две пачки.

– Они… почти на тридцать процентов из хлопка. Из хлопка. Ты знал, отец?

Пачка сотенных и пачка пятисотенных.

– От этого бумага прочнее. Ее труднее порвать. Знаешь, откуда мне это известно? Я их мыл. В ацетоне и воде. И много, вообще-то. Они были в краске, оттого что взорвалась химическая ампула. А потом надо было их просушить.

Он открыл дверцу топки.

– В сушилке чертов хлопок дал усадку; купюры стали слишком маленькими, даже на автоматической заправке не годятся. Я раньше понятия не имел, что у бумажных денег тканевая основа. Тысячи крон испортил, пока сообразил, что сушить надо на веревке.

Лео сунул в огонь первую пачку, стокроновые купюры.

– Ты что делаешь! – выкрикнул Яспер, но не в ярости, а в удивлении. – Мы что, сдадимся? Лео, сдаваться нельзя!

– Тогда ложись на пол. Ты сам сказал, что они тебя засекли.

Он сунул в топку вторую пачку, пятисоткроновые купюры, они тоже вспыхнули.

– Хорошо, что ты сжигаешь эти хреновы деньги, – сказал Иван, сидя на полу рядом с сыном и глядя в топку. – Ведь иной раз, Лео, надо просто примириться.

Резкий сильный жар на лице, словно тонкая скорлупа.

– Примириться? Черта с два они получат эти хреновы бабки!

Лео опять запустил руку в сумку, обе руки, глубоко. Осталось шесть пачек. Только пятисотки.

– Не видать им ни денег, ни меня.

Он продолжал уничтожать содержимое сумки, затолкал в топку оставшиеся деньги и закрыл ее.

– Меня они не возьмут. Понятно, отец? Не возьмут. Так что либо бери пушку, либо ползи на улицу. Там они о тебе позаботятся, ты ведь знаешь, да? Как обычно. Отныне, папа… поступай как хочешь.

Жар от сотен тысяч крон был таким же, как от поленьев, только прогорели они быстрее.

Полная тишина. Иван сел возле углового столика в гостиной, защищенный двумя стенами, руки у него дрожали, когда он свернул последнюю самокрутку из последних крупиц табаку. Лео помешивал кочергой деньги, пока они не превратились в угольки и пепел. Яспер ползал по полу, стараясь следить за всеми окнами, прослеживая движения теней, оружие он снял с предохранителя и переключил на автоматический огонь.

С этой минуты каждый мог делать все что угодно.

Джон Бронкс и раньше видел такие глаза.

Но эти окаймленные черной маской глаза, в которые Бронкс смотрел сейчас, были на его стороне.

Отряд спецназа. Шестнадцать сотрудников элитарного полицейского подразделения, вооруженные автоматическими и снайперскими винтовками, рассредоточились в снегу и укрылись за толстыми стволами елей.

Зона поисков наконец-то сузилась.

По запросу Бронкса четыре тяжелых спецавтомо-биля, похожих на маленькие танки, покинули место дислокации в Сульне и спустя пятьдесят семь минут выехали на дорогу в нескольких километрах к северо-западу от городка. Тем временем кинологическое подразделение вышло от кювета с брошенной машиной к дому и только что окружило его. Следы ведут к входной двери. Три пары следов, и теперь Бронкс знал, что принадлежат они отцу, сыну и другу детства сына, что вооружены эти трое шведскими АК-4 и боеприпасов у них полным-полно. В конце концов она все рассказала, женщина, изображавшая растерянность, рассказала все, вплоть до точного числа обойм у каждого в самодельных жилетах.

– Как долго еще… по-вашему? – спросил Бронкс у командира подразделения.

– Мы не спешим, – ответил тот.

– Кинолог считает, они пробыли здесь примерно полчаса.

– Мы ждем удобной минуты.

Снег перестал. Мороз ослабел. Пейзаж как на красивой рождественской открытке. В самом деле. Мирная картина. Освещенный домик, пушистый снег, словно вата, на водосточных желобах и фруктовых деревьях, дым над трубой.

Но это не рождественская открытка.

Свет, вероятно на кухне, зажгли вооруженные грабители, которые не остановятся перед перестрелкой с полицией. Совершив десять грабежей, они выпустили в гуще людей больше пуль, чем любая другая шведская банда до них.

Спецназовцы уже пытались вступить с ними в телефонные переговоры.

Теперь и Бронкс набрал номер стационарного телефона. Сквозь щели и окна они слышали, как внутри раздался звонок. Новая попытка убедить людей в доме добровольно выйти с поднятыми руками. Телефон все звонил, но трубку не сняли.

Им дали другой ответ. Весь свет в доме разом погас.

Они не сдадутся.