Группа заключенных сидела на лавочке на щебенчатой площадке двора, покуривая сигареты на холодном апрельском ветру, короткий перерыв в работе на конвейере в тюремных мастерских, где они за одиннадцать крон в час выпиливали и собирали квадратные деревянные коробочки. Все как один в неуклюжих мешковатых ватниках, напомнивших Джону Бронксу старые фильмы про узников ГУЛАГа.

Он огляделся по сторонам. Хоть и жил один, он нигде не чувствовал себя одиноким, только здесь. И не было на свете ничего более бессмысленного, чем ожидание в комнате для свиданий. В изоляции. Свидания в тюрьме не радость, здесь главное – контроль и безопасность.

Он услышал звонок, назойливый, металлический, как на входной двери той квартиры, где они делили одну комнату, пока Джону не сравнялось четырнадцать, кровати стояли впритирку, и это не казалось странным, хотя никому из его друзей не приходилось жить в одной комнате с братом. Потом лязг ключей, два механических щелчка и крючья, выскальзывающие из укрепленной рамы.

Шлепанцы и синие шорты. Белая футболка с тюремным логотипом на груди. И тюремщик на полшага позади него.

Сэм раздался вширь. Еще больше ярости превращено в мускулы. Лицо без всякого выражения, без жизни. Труднее всего жить в настоящем, не имея возможности его прочувствовать.

– Ты заранее подал заявку, – сказал Сэм.

– Да, я…

– Но я и на сей раз не пек пирогов. Ты пришел не повидаться.

Каждый прислонился к стене. Дальше отодвинуться невозможно.

– Я перекусил по дороге. – Джон выдвинул стул, сел. – Прошлый раз, когда я был здесь, они ограбили только инкассаторскую машину и банк. Теперь на их счету инкассаторская машина и восемь банков, а еще они взорвали бомбу на Центральном вокзале и держат в тайнике более двух сотен единиц автоматического оружия.

Сэм слегка усмехнулся.

– Черт, лихо работают ребята… как ты их назвал?.. Военная Банда?

Джон облокотился на стол. Такой же шаткий, как и стул.

– Здесь четыреста шестьдесят три заключенных на длительные сроки. И после восемнадцати лет, Сэм, ты всех их знаешь. И они всех знают.

– Слушай… мы уже говорили об этом. Верно? Если б я что-то и знал, черта с два сказал бы полицейской ищейке.

– Но сейчас обстоятельства в корне изменились. Сэм, забудь про банки. Прежде чем эта банда принялась палить почем зря, в уголовном мире было ровно тринадцать единиц краденого автоматического оружия. Теперь его хватит, чтобы вооружить все шведские преступные группировки, с которыми ты тут каждый день обедаешь. Любой метящий в гангстеры скоро может получить в руки боевое оружие. И тогда речь пойдет уже не о расстрелянных видеокамерах – под пули может угодить множество невинных людей, и даже тот, кто не желает говорить с полицейской ищейкой, вряд ли сочтет это хорошей перспективой.

Ироническая улыбка погасла, выражение лица Сэма как будто немного смягчилось.

– Я с этим не примирюсь, Сэм. С тем, что пострадают невинные.

Всего лишь на мгновение.

– Не пойму, какого черта ты на них зациклился.

– Я тебе сказал почему. Я никогда не примирюсь с тем, что кое-кто решает свои проблемы с помощью насилия. Когда инкассатор показывает им фотографии своих детей, а они суют ему в рот ствол, лишь бы получить то, что хотят.

– Но ведь он инкассатор. Если человек решил стать инкассатором, он должен принять и риск. Инкассаторские машины грабят.

– А как насчет банковской операционистки, которую они уложили на пол? Лежать лицом вниз с рваной раной на щеке! Ей никогда уже не заснуть без снотворного. Ее глаза, видел бы ты ее глаза… как у нашей мамы, тогда.

Сэм наконец отлепился от стены, подошел к столу, где сидел Джон. Вены на его предплечьях походили на дорожную карту, он вцепился в спинку стула, будто хотел ее раздавить.

– Она работала в банке. Сама выбрала эту работу. И знала, что банки грабят.

Сэм не был уголовником, когда получил пожизненный срок. Он стал им в этих стенах.

– Значит… по-твоему, они правильно делают?

– Я провел здесь восемнадцать лет… ты-то как думаешь?

Сэм чуть разжал пальцы на спинке стула, руки приобрели обычный цвет.

– Ты вот сидишь тут на этом паршивом посетительском стуле. А я сижу здесь. Ты предпочел держать его за руку. Я предпочел ударить в ответ.

Сэм посмотрел на Джона, давним знакомым взглядом, без иронии, без презрения, без ненависти, без вины.

– Раз в неделю меня посылали к психологу. Чтобы какой-то идиот объяснял мне, что я зарезал отца из-за несчастливого детства. Что это… не моя вина.

Он сел напротив Бронкса, положил на стол руки с набухшими венами.

– Пропади все пропадом. Я свой выбор сделал. И сижу здесь. Говорить о том, что тогда произошло, все равно что гонять одну и ту же кассету… Он по-прежнему здесь, каков бы ни был наш выбор. Что бы мы ни делали. Никакой психолог этого не изменит. Прими это.

Джону вдруг захотелось прикоснуться к этим рукам, положить на них свою ладонь, но физический контакт между ними прекратился много лет назад.

– Я пришел поговорить, но не о нем.

– Конечно, ты пришел, потому что хочешь сделать меня своим стукачом.

Он вспомнил последний раз, когда легонько тронул Сэма за плечо, а тот сбросил его руку, будто получил удар.

– Я слыхал, ты сидел при нем.

– А ты сидишь здесь, Сэм.

– Ты держал его за руку.

– Тебе наверняка известно, кто все это творит.

– Мама мне рассказала. Ты сидел возле больничной каталки и держал его за руку. За ту самую руку, которая… тебя избивала.

– Сэм, ты же наверняка что-нибудь слыхал. Имя. Тайник с оружием. Кто-нибудь всегда проболтается. Ты мой брат, все останется между нами, понятно?

– Ты держал его за руку. Но приходишь сюда, братишка, и воображаешь, что ради тебя я побегу всех расспрашивать?

Сэм нажал на кнопку в стене, вызвал охрану.

– Свидание окончено.

– Уже?

– Уже.

В точности как прошлый раз. Шестьдесят минут, после нескольких месяцев, слишком много времени. Какая тишина. Они избегали смотреть друг на друга, и в конце концов Джон не выдержал:

– Они братья. По крайней мере, двое из них.

Два охранника вывели Сэма из комнаты для свиданий, один впереди, второй позади. И когда они были уже у лестницы вниз, Сэм обернулся:

– Джон! Я больше не желаю тебя видеть.