Горящие на стене факелы освещали лицо безумца, гнавшего коня через дворы замка. В первом дворе он увидел пустую лакированную карету с черным гербом в виде двуглавого орла.

Во второй двор бастард влетел с проклятиями по адресу стражников. Стук копыт разлетелся эхом под арочными воротами, и конь шарахнулся от огня в коридоре, ведущем к главному входу в замок.

В дверном проеме путь ему преградил Якоб Хорчицкий.

– Гуляли на масленице, дон Юлий? – спросил он. – Что это за рана у вас на лице? Сувенир от крумловчан? Знак глубокого к вам уважения?

– С дороги! – рявкнул принц.

Но доктор остался на месте.

– Вы это заслужили, – объявил он спокойным голосом. – И не только это.

Дон Юлий выхватил кинжал и сделал выпад.

Однако справиться с пьяным безумцем оказалось нетрудно. Якоб блокировал удар, схватил противника за правую руку и с силой вывернул ее. Сын короля взвыл от боли и выронил кинжал на камни.

– Ты – позор своей семьи! – крикнул ему Хор-чицкий. – И ты не тронешь ее – слышишь меня?

– Отпустите его, доктор! – раздался у него за спиной голос с венским акцентом.

Ботаник резко повернулся, стараясь удержать принца между собой и врагом, но двое австрийцев уже стояли позади него.

– Отпустите его, или мы убьем вас и девушку прямо сейчас! – потребовал один из них.

Два клинка ткнулись ученому в спину.

– Клянусь, мы так и сделаем, – предупредил его Хайнрих. – Где ключи от палат, дон Юлий?

– У меня… в кармане, – отозвался тот.

– Дайте их мне, и я убью девку! – сказал Франц.

– Нет! – крикнул Якоб и, оттолкнув королевского сына, повернулся и выхватил шпагу. Принц проскочил в дверь и побежал вверх по ступенькам.

Хорчицкий атаковал Франца, целя ему в грудь. По двору разнесся звон клинков.

Обучаться фехтованию Якоб начал с опозданием – в монастыре иезуитов это искусство не преподавали. Тем не менее он занимался с тем же мастером, что и дон Юлий, и благодаря упорному труду, развил свои природные способности весьма быстро.

Франц провел выпад, сделал ложный маневр и снова нанес удар. Услышав за спиной какой-то шум, ботаник слегка повернул голову, ища глазами Хайнриха. Его противник тут же воспользовался моментом, и его рапира нашла плечо доктора.

Якоб отшатнулся, и тут Хайнрих воткнул клинок ему между лопаток.

Доктор упал на живот. Торчащая у него в спине рапира качнулась, как белый флаг капитуляции.

– Ты убил его! – крикнул Франц. – Быстрее, по коням! Нам нужно убираться из Богемии. Король повесит нас обоих за убийство его врача.

– Нас защитит дон Юлий, – возразил Хайнрих.

Его приятель презрительно плюнул на землю.

– Этот безумец не в состоянии защитить даже самого себя.

И австрийцы побежали к своим лошадям.

Связка ключей оттягивала карман. Дон Юлий бежал, обливаясь кровью и хватая ртом воздух. Еще на лестнице он услышал голоса и какую-то возню у его дверей.

Потом – треск дерева.

– Что все это значит?! – взревел он.

Стражник Халупка шумно выдохнул, вырывая топор из тяжелой дубовой двери. Лезвие глубоко ушло в твердое дерево.

– Брось топор! Сейчас же! – завопил дон Юлий. – Тебе приказывает сын короля!

Топор упал на пол, высекая искры из прочного камня.

Безумный принц наклонился за ним.

– Назад! – рыкнул он, держа в одной руке это грозное оружие, а другой шаря в кармане, куда положил ключи. Его внезапное появление и дикий, устрашающий вид произвели ошеломляющее впечатление, и на мгновение все, кто был у дверей, потеряли дар речи.

Этого времени бастарду вполне хватило, чтобы найти ключ, вставить его в замок и распахнуть дверь.

– Юлий! – воскликнул доктор Мингониус, бросаясь к двери. – Оставьте ее! Она не сделала ничего плохого!

Принц замахнулся на него топором, и доктор отскочил от взлетевшего лезвия.

– Она – шлюха, совокуплявшаяся в мое отсутствие с дьяволом! Она злоумышляет против меня! В ее зеленой крови – моя смерть! – проревел больной. Пена у него на губах смешалась с кровью из раны.

Дверь захлопнулась. Лязг тяжелой задвижки разлетелся по сумрачному коридору коротким гулким эхом.

– Маркета! – завопил дон Юлий, трясясь от гнева и ярости. – Где ты?!

Его голос унесся в каменные глубины палат.

Зал освещали горящие на стенах факелы и прекрасная, на тридцать шесть свечей, люстра. Пол был усыпан розмарином и другими ароматными травами.

В двух каминах, у входа и во внутренней палате, горел огонь. Пламя потрескивало в полной тишине. Бастард огляделся. Протер глаза. Принюхался. Запах чего-то резкого, вонючего, как будто здесь жгли волосы, ударил ему в нос, и слезы затуманили его глаза.

Он обернулся и покрутил головой, пытаясь установить источник вони, находившийся где-то рядом – так близко, что казалось, будто это горят его собственные волосы.

Над очагом булькал небольшой котел.

– Маркета!

Вместо ответа дон Юлий услышал хрип своего же дыхания. Войдя в спальню, он заметил платье – голубой шелк, отороченный мехом убитого им медведя, – лежавшее поперек кровати.

И тут он увидел ее. Под покрывалом.

Мягкие, гладкие волосы рассыпались по одеялу, переливаясь пестрой радугой в танцующем пламени камина. Она лежала спиной к нему, и он видел ее нежную шею цвета слоновой кости.

В глазах у него снова набухли слезы.

Дон Юлий слышал ее неглубокое дыхание, совпадавшее с едва заметным колыханием покрывал. Как ласточка, подумал он. Разбудить, обнять, а уже потом…

Голоса шептали в его голове, требовали, приказывали, подгоняли… Сопротивляясь им, молодой человек накрыл ладонями уши. Нет, они не сомнут, не растопчут его любовь к Маркете! На этот раз – нет.

Его лицо скривилось в мучительной гримасе, как лист пергамента в крепком кулаке. Он потянулся к любимой, растопырив, как слепой, пальцы – горячие слезы не давали ему возможности ничего увидеть. Потянулся, как тонущий тянется к берегу.

Раскинутые руки искали прошлое, то время, когда с ним была любовь красавицы-матери и забота отца, а он сам часами засиживался в королевской кунсткамере – чудо-ребенок, разбиравший часы и хитроумные механические игрушки и изумлявший учителей недетским умом.

Дон Юлий улыбнулся, устремив туманный взгляд через года к тому одинокому мальчику, водившему пальцами по красочным страницам загадочного манускрипта. К мальчику, проклятому кровью безумной бабки.

Рука королевского сына повисла над сияющими, расстелившимися по одеялу волосами. Пальцы нежно коснулись прядей. «Повернись, – молил он, – покажи лицо, заплаканное, кающееся за прегрешения передо мной!» Все было бы прощено, ведь он любил эту девушку с робкой, мальчишеской страстью, любил с того дня, когда впервые, много лет назад, увидел ее на странице книги.

Если бы она только улыбнулась, признавая и принимая его любовь к ней!

Ее улыбка заглушила бы голоса, эхом отдающиеся в темных, путаных коридорах его разума. Он ждал, когда она повернется.

Он ждал.

Мало-помалу улыбка меркла и таяла на его губах, а в висках у него все громче и настойчивее стучало сердце, отсчитывая секунды повисшей в комнате тишины.

Она не повернулась к нему. Одеяло все так же ровно поднималось и опускалось в такт ее дыханию.

А потом Юлий услышал шепот.

Он задержал дыхание. Прислушался. Хор голосов, хор невообразимой армии демонов скандировал все громче и громче, и теперь уже никто не пытался заглушить их.

Принца передернуло. Без нее он беззащитен. А кроме нее, без нее некому отогнать голоса.

– Маркета! – крикнул он. – Маркета!!! Помоги мне! Проснись!

Дьявольский визг оглушал его, адский рев гремел в ушах. В одиночку ему не справиться. Он сжал виски, раздирая ногтями зеленовато-голубые вены, трепетавшие под тонкой вуалью кожи.

Шлюха! Не обращать внимания на Габсбурга! Не проснуться и не поприветствовать своего повелителя – какое оскорбительное высокомерие!

«Возьми ее! – требовали голоса. – Сейчас, пока не открыла глаза, ткни ее лицом в подушку и возьми сзади, как скотину».

Джулио взялся за шнурки. Облизал слюнявые губы.

Желчь подступила к горлу, как и тогда, в ту давнюю ночь, когда он, с ножом в руке, боролся с отцовской собакой в липкой от крови соломе.

Бастард пошатнулся и раскинул руки, чтобы сохранить равновесие.

Топор. Потемневшее лезвие манило зловещим отблеском дрожащего пламени факелов. Злобные голоса гремели в ушах, заглушая тихие всхлипы мальчика, обиженного отцовской оплеухой.

Он поднял топор и с силой опустил его на обнаженную шею, кремово-белую в тусклом свете.

– Шлюха! Ведьма!

Она застонала и, как ему показалось, прошептала имя – свое собственное, – а потом позвала Богоматерь. Блеск луны в безлунной ночи, колыхание белого шелка, запах, дуновение благоуханного ветерка…

– Прими меня! – воззвал с кровати приглушенный голос.

И всё. Ни звука больше. Красное на белых простынях, ползущая бесшумно кровь, нарастающий красный гул…

Дон Юлий смотрел на кровь. В висках бился пульс. Тело его облепили присосавшиеся пиявки. Он принялся сбрасывать их, отрывать от тела, от головы… Перед ним мелькнула рожа безумного дьявола из таверны, того, что проклял его и порезал ему лицо, и больной ощутил его смрадное дыхание. Потом дьявола сменил медведь. Медведь говорил по-чешски, и дон Юлий рубанул его по плечам – топором, со всего размаха. Появился танцующий олень с факелом в копыте. Восставший из могилы Бахус… Все кричали и выли, требуя мести за Чески-Крумлов.

Юлий изничтожил их всех. Порубил на куски, круша головы и кости, рассекая плоть. Он резал пиявок, выдирал их жуткие глаза, жаждавшие его крови. Он раскроил грудь матери, этой итальянской шлюхи, совокуплявшейся с его распутным отцом и оставившей ему в наследство клеймо ублюдка.

Он убил отца, этого злодея, завладевшего Книгой Чудес. О, да, да! Отца он убивал больше всего, снова и снова.

Когда стражники и врачи все же проломили дверь, от тела остались только мелкие кусочки, не больше тех, что в Чески-Крумлове бросают собакам.

Трясущегося и бормочущего что-то дона Юлия увел доктор Мингониус. Обведя взглядом забрызганную кровью, разгромленную комнату, он заметил в углу королевского сына. Забившись в тень, безумец нежно поглаживал клок спутанных волос.

Доктор закрыл глаза и помолился, прося у Господа сил.

– Идем, – сказал он. – Возьми меня за руку, Джулио. Я приготовлю тебе чай и теплую ванну.

Бастард не ответил – он лишь продолжал поглаживать клок волос.

– Ее больше нет, – сказал он глухим голосом. – Она ушла вместе с шифром. Теперь никто не сможет прочитать книгу. Никто не успокоит голоса. Никто. Никогда.

Другие медики прошли вперед, оглядывая сцену кровавого спектакля, качая головами и негромко переговариваясь.

– Идем, Джулио, – сказал доктор Есениус. – Идем отсюда.

– Приготовьте горячую ванну! И побыстрее! – крикнул стражникам Томас и прикрыл глаза ладонью; ноги его сделались ватными. – Ох, Маркета… – всхлипнул он. – Я подвел тебя!

Чья-то рука мягко легла ему на плечо. Врач открыл глаза и увидел старика-священника.

– Нам нужно поговорить, – шепнул испанец.

– Как вы могли допустить, чтобы она пришла сюда?! – воскликнул Мингониус, вытирая глаза. – Ради Бога, как вы могли?!

– Разве он не был владыкой Чески-Крумлова? Разве не получил власть от короля? – отозвался иезуит. – Или вы предпочли бы, чтобы меня отправили на плаху? Я и сам боялся этого чудовища.

Томас не ответил. Он не плакал с тех пор, как был мальчишкой, а теперь слезы лились из его глаз не переставая. Медику не подобало плакать, тем более личному врачу короля, но он ничего не мог с собой поделать.

Секунду-другую священник смотрел на него, понуро опустив плечи, а потом сказал:

– Идемте, доктор. Есть кое-что, о чем вам следует знать.

Мингониус взглянул на иезуита и вдруг увидел в его лице спокойствие и ясность, которых не замечал раньше.

– Будьте крепки в вере своей, – добавил старик.

– Позвольте мне позаботиться о нем, – сказал Ян Есениус, беря коллегу за локоть. – Вам нехорошо, друг мой.

Томас кивнул.

Затем, получив согласие дона Юлия, Есениус взял его за руку. Взгляд безумца рассеянно блуждал, а двигался он скованно и неуклюже, но не сопротивлялся и покорно, как детский пони, заковылял рядом с доктором.

– Я сам искупаю Джулио, – сказал Ян. – Я сам, господа, обо всем позабочусь! – добавил он громко и четко, и в голосе его прорезалась грозная нотка.

– Конечно, – согласились все. – Так и должно быть. Как распорядился король.

– С милости Божией, – пробормотал Мингониус.

Ян Есениус и дон Юлий спустились по ступенькам и проследовали за стражником Халупкой в купальню с глубокой мраморной ванной, уже наполненной горячей водой с пахучим розмарином – травой памяти.

Джулио снилось, что он плывет. Странные растения и цветы, которые он видел только в детстве, переплетались над ним, цепляясь корнями, изгибались…

Он напряг глаза и присмотрелся повнимательнее. Внизу, под ним, плавали девицы с округлыми животами и тяжелыми, набухшими грудями. Они смеялись и резвились, скатывались по водным горкам и падали в бурливые, неисчерпаемые пруды.

Принц плыл на спине, вместе с ними, отдавшись во власть неторопливому магическому потоку. Он ощущал любовь водных ангелов, так же медленно плывущих рядом. Он видел над собой лицо Яна Есениуса, его протянутую руку.

Молодой человек ощутил боль – резкую, но недолгую. Лицо доктора померкло. Его место заняла женщина с бледной кожей и в белом платье, какие носили сто лет назад. Она манила его и улыбалась.

А потом вода вдруг стала красной. И это было последним, что видел дон Юлий. Все исчезло.