Глава 28. Приглашение в Прагу
На следующий день Мингониус передал Пихлеру в письме, что ни ему, ни его дочери не следует появляться в замке в ближайшие две недели.
– Две недели? – Цирюльник с сомнением покачал головой. – И как раз тогда, когда у пациента наметилось улучшение? О чем только думает Мингониус…
Короткое письмо кровопускателю пришло вместе с другим, запечатанным красным воском и адресованным Маркете. Подивившись, Зикмунд передал его дочери.
Та нетерпеливо сломала печать и пробежала глазами по чернильным строчкам на плотном пергаменте. Томас написал письмо на чешском, чтобы ей было легче его прочитать.
Будьте готовы уехать со мною на следующий день после очередного кровопускания. Мы поедем в моей карете, и я уже договорился с женщиной, которая сопроводит вас до прибытия в Прагу. Надеюсь, вы сохраните мое предложение в тайне.
Дочитав до конца, Маркета счастливо улыбнулась.
– Что там, дочка? Почему доктор пишет тебе? – заинтересовался цирюльник.
Девушка прижала пергамент к груди, поднялась на цыпочки и поцеловала отца в щеку.
– Давай прогуляемся до реки. Я хочу поделиться с тобой кое-какими новостями, – сказала она.
Они вернулись с прогулки через два часа, оба вымотанные состоявшимся горячим обсуждением. В конце концов Маркета все же настояла на своем; теперь им предстояло изложить суть дела матери. Они также договорились подать все так, будто девушку приглашают в Прагу погостить и побывать при дворе короля Рудольфа II, а не для того, чтобы учиться медицине и наблюдать научные методы лечения.
– Мама, я должна отправиться в Прагу – разумеется, не одна, а с сопровождающей. Там меня ждут в доме пани Мингониус. И доктор Мингониус пообещал, что возьмет меня с собой во дворец. Может быть, я даже увижу самого короля! – выпалила юная Пихлерова, придя домой.
Люси крепко обняла дочь, прижала ее к груди и принялась целовать ей пальцы, один за другим, как будто их обсыпали сахаром.
– Моя доченька будет представлена королю Богемии, императору Священной Римской империи! – с придыханием повторяла она. – Какое благословение ты принесла нашей семье!
Маркета приняла материнскую благодарность с полагающимся достоинством, а вот отцу происходящее определенно не нравилось.
– Отныне никаких ведер, даже не трогай. – Пихлерова-старшая ломала пальцы от счастья. – Я сама тебя вымою и натру жиром и травами. Дай-ка посмотреть на твои руки! С такой кожей и такими ногтями они сразу увидят, что ты простая деревенская девчонка. Посмотри, какие морщины и заусеницы! И краснота от горячей воды… Тебе нужно отдохнуть и больше есть – теперь я каждый день буду покупать мясо, чтобы ты ела его до самого отъезда.
– Мама, до отъезда пятнадцать дней, – сказала девушка. – Не слишком много, чтобы располнеть!
– Ох, я сейчас же начну собирать сундук! – всплеснула руками Люси. – Что взять? И в чем ты поедешь? Надо срочно договориться со швеей, посмотреть, что можно пошить на те жалкие гроши, что у нас есть.
– Мама, доктор Мингониус сам позаботится, чтобы у меня в Праге была подходящая одежда. Этим займется его жена.
– А кто эта сопровождающая, о которой ты говорила?
– Женщина из Праги, одна из служанок жены доктора Мингониуса. Она приехала сюда с ним, чтобы следить за готовкой и домашним хозяйством в замке, пока доктор будет здесь.
– Вот и хорошо. Замечательно!
Маркета прикусила губу. Какая же лицемерка ее мать! Беспокоится о сопровождении, а сама столько раз оставляла ее наедине с голыми мужчинами в бане, которые постоянно норовили ущипнуть ее сквозь рубашку за мягкое место… Юная банщица носила воду и подкладывала в бочки раскаленные камни, а они нарочно громко хвалились своей мужской доблестью. Пьяные торговцы лошадьми, купцы и воры бесстыдно глазели на нее, когда она подносила им кружки с элем, и прихлебывали из ее рук, потому что их собственные усердно трудились под водой. Она считала удачей, когда на бочки ставились крышки, скрывавшие все, кроме потных плеч и распутных ухмылок.
И вот теперь мать беспокоится о том, кто поедет с ней в Прагу!
В конце концов пани Пихлерова договорилась встретиться с сопровождающей женщиной в замке и заранее обсудить все вопросы, связанные с путешествием Маркеты в Прагу.
Прошло совсем немного времени, и уже весь рынок гудел, обсуждая поразительную новость – одной из горожанок предстояло посетить двор короля Рудольфа! Мясник прислал в дом цирюльника бекон и ветчину, зеленщик – несколько плетеных корзинок с капустой и луком, сапожник порадовал Маркету парой новеньких туфель, а швея – обрадованная тем, что король, может быть, увидит ее работу, если хоть мельком взглянет на миленькую девушку, – вышитой искусно рубашкой и черной телогрейкой. Потом, подумав, она добавила еще и нижнюю юбку, отделанную кружевами, со своими инициалами по кайме.
– Покажи ее жене доктора Мингониуса. Может, ей захочется пошить себе что-то здесь, в Чески-Крумлове, – сказала швея, настойчиво вкладывая сверток Маркете в руки и крепко ее обнимая.
Соседи давали девушке лучшие украшения – разумеется, на время, – думая о том, как возрастет их ценность после того, как они попадут на глаза самому королю.
– Пообещай, что наденешь это перед его величеством, – говорили они.
Священник настоял на том, чтобы Маркета посетила специальную службу, на которой он благословит ее в путь. Все горожане заранее запасались продуктами, готовясь устроить пир в ее честь. Другие девушки смотрели на сверстницу с изумлением и восхищением, а некоторые даже с завистью – надо же, Перловица побывает в великом городе Праге!
И только Катарина смотрела на нее с дружеской любовью, смахивая слезы. Больше всего на свете несчастная дочь мельника хотела просто обнять лучшую подругу на прощание и пожелать ей счастливого пути.
Но даже во всей суете приготовлений Маркета не могла не думать о последнем перед отъездом кровопускании, исполнить которое надлежало ей самой.
* * *
Новое кресло, изготовленное из прочного красного дерева, доставили в замок еще до очередного кровопускания. Пан плотник уважительно поклонился доктору Мингониусу, когда два его сына внесли изделие во дворец.
– Сделали все так, как приказала слечна Маркета, – рассказал он. – Будь времени побольше, я положил бы еще слой масла, но нам не хотелось, чтобы принц испачкал одежду.
Задумчиво теребя верхнюю губу, Томас обошел кресло.
– Прекрасная задумка, – обронил он наконец. – И замечательное исполнение, герр плотник.
– Я в точности скопировал ее рисунок. Подлокотники расположил пошире, чтобы вам было легче ставить пиявок на бока пациенту. Теперь доступ к телу свободный со всех сторон. И сзади перекладины – можно к спине подступиться, – похвастался мастер.
– Я и подставку для ног вижу, – заметил врач. – Да, теперь мы можем спокойно ставить пиявок на внутреннюю сторону бедра, не боясь, что он лягнет нас, как только ослабнут путы.
– Как договаривались, доктор. Я лишь следовал вашему плану и указаниям Перловицы.
– Моему плану, – повторил медик, который лишь теперь понял, что девушка действовала от его имени. – Да, хорошо. Исполнение прекрасное – вы замечательный мастер. И, пожалуйста, верните мне рисунок, я хочу скопировать его при дворе.
Плотник уже поклонился и собрался уходить, когда Мингониус с улыбкой приставил палец к губам.
– Герр плотник, вы назвали фройляйн Маркету «Перловицей»…
Мебельщик растерянно заморгал.
– Я… ничего такого… без всяких таких мыслей, герр доктор. Ее в Чески-Крумлове все так называют.
Широкая улыбка Томаса смутила бедного плотника, и он растерянно опустил глаза, лишь теперь сообразив, как звучит это прозвище в ушах придворного врача. Если, конечно, он и в самом деле понял его не вполне пристойное значение.
– Тогда это останется между нами. Что же, подходящее прозвище для банщицы. – Мингониус усмехнулся и, подмигнув напоследок плотнику, отпустил его.
Тот кивнул и поспешил к выходу, спрашивая себя, когда же он наберется смелости попросить деньги за кресло.
* * *
В следующие две недели Томас несколько раз встречал Пихлера, поскольку регулярно посещал таверну Радека. В разговорах с цирюльником он уверял, что позаботится о Маркете в Праге, но вместе с тем выражал обеспокоенность состоянием пациента, который стал слишком апатичным, вялым. Говорил он и о том, что продолжать лечение нужно лишь после того, как больной окрепнет и его организм восполнит кровопотерю.
Но были и другие причины, по которым врач откладывал дальнейшее лечение. Он рассчитывал, что, не видя Маркету, королевский сын позабудет ее, и его увлечение банщицей рассеется, как сон. А когда дочь цирюльника уедет из Чески-Крумлова, дон Юлий позабудет о ней навсегда.
Двухнедельный отдых и хорошее питание пошли королевскому сыну на пользу – он окреп и набрался сил. Когда Маркета вернулась наконец в Рожмберкский замок, но еще не подошла к охраняемым воротам, первое, что она услышала, были вопли дона Юлия.
– Его нужно связать, – сказал доктор Мингониус, обращаясь к трем стражникам. – Ни при каких обстоятельствах не оставляйте его на свободе. Я не стану отворять кровь без его согласия, но если он задумал что-то нехорошее в отношении себя или других, нам придется держать его связанным.
Он перевел дыхание и посмотрел на девушку.
– Маркета, подожди здесь. Не входи, пока я не позову.
Дочь цирюльника обратила внимание и на морщины, четче обозначившиеся на лице медика, и на темные круги у него под глазами – от недосыпания и постоянного беспокойства. «Ему, наверное, трудно смириться с моим присутствием, – подумала она. – Вмешательство женщины противоречит всем его профессиональным установкам, особенно сейчас, после поздравлений и похвал королевских министров».
Прошло больше часа, когда Маркета услышала шарканье сапог по деревянному полу, грохот тяжелой посуды и гром проклятий. Потом до нее донесся просительный голос доктора Мингониуса – и снова крики, снова проклятия и завывания. Казалось, в комнате разбушевался дикий зверь, а не человек. Может быть, перерыв между кровопусканиями получился слишком большим, потому что целебное действие процедуры начало ослабевать. «Сегодня полнолуние, – подумала девушка. – Да, пожалуй, они ждали слишком долго».
Через какое-то время – ей оно показалось целым веком – она услышала, что ее зовут:
– Маркета! Ангел мой!
И тут же – словно отрезало – наступила полная, зловещая тишина. А потом послышался тягучий скрип тяжелой двери.
– Можете войти, фройляйн, – сказал доктор Мингониус. Волосы у него были всклокочены, а бархатный зеленый костюм порван в нескольких местах. – Будьте осторожны, не подходите близко.
– Как же я смогу поставить пиявок, если не подходить близко? – вспыхнула девушка.
Напустив на себя уверенный вид, она прошла мимо доктора и, едва переступив порог, остановилась – кресло!
Бастард сидел в новом кресле, связанный, но опираясь на алые бархатные подушки. Спинка находилась в наклонном положении, а спину пациента поддерживали горизонтальные перекладины. Плотник в точности следовал ее указаниям. Маркета улыбнулась.
– Твое изобретение весьма удобное, моя дорогая, – сказал дон Юлий, заметив ее улыбку. – Я чувствую себя королем, восседающим на троне.
Врач наблюдал за своим пациентом с открытым ртом. Он еще не отдышался после только что завершившейся схватки, а больной уже был спокоен и любезен. Появление Маркеты подействовало на него волшебным образом.
Девушка исполнила реверанс, показав, что его урок не прошел даром. Глаза ее заблестели при виде пациента и кресла.
– Я тебя порадовал! – воскликнул дон Юлий. – Какая очаровательная у тебя улыбка… Подойди ближе, дорогая, дай посмотреть на тебя!
Дочь цирюльника осторожно приблизилась.
– Ты стала только краше после нашей последней встречи. Неужели это воды Влтавы творят такие чудеса? Я каждый день смотрю, как ты моешь посуду и стираешь в реке полотенца…
Королевский сын отклонился от привязанной к подлокотнику руки и указал пальцем в направлении бани.
– Я знаю, дон Юлий, – кивнула Маркета. – Я вижу вас наверху. Однажды вы выбросили в окно белую тряпицу. Что вы хотели этим сказать?
Томас решил, что ему пора вмешаться, и, откашлявшись, подошел к пациенту с ведром, в котором плескалась мутная вода.
– Теперь вы позволите поставить пиявок? – спросил он.
Дон Юлий скривил нос.
– Я веду речь о любви, а вы говорите о червяках! Дайте мне побыть наедине с милой Маркетой, и она сможет резать меня ножом. Даже вырезать сердце и…
– В этом не будет необходимости, – тут же отозвался Мингониус. – Будем следовать тому же плану. Стражники останутся. И если вы только попытаетесь дотронуться до Маркеты, она уйдет и не вернется. Вам понятно?
Дон Юлий усмехнулся.
– Избавьте нас от вашего зловонного присутствия – оно мешает воспринимать сладкий аромат Маркеты.
– Вы не должны обращаться к доброму доктору в таких оскорбительных выражениях, – сказала девушка. – Сейчас же извинитесь.
Задетый ее повелительным тоном, императорский бастард посмотрел на свою возлюбленную.
– Прошу извинить, герр доктор, – проворчал он неохотно. – Не будете ли вы столь добры оставить нас?
Мингониус провел ладонью по лбу, не в первый уже раз поражаясь умению дочки цирюльника контролировать безумца.
– Конечно, дон Юлий.
Когда дверь за ним закрылась, сын короля вздохнул, а Маркета подумала, что этот вздох идет из самого его сердца.
– Прости за несдержанность, моя любовь. Но они, эти люди, представляют все, что я ненавижу и презираю. – Его взгляд ушел в никуда или, может быть, в себя самого. – Они всем управляют, всеми распоряжаются… Этот дьявол, Мингониус, не позволял нам видеться, хотя я и просил, умолял его… Они считают меня больным. Считают, что мною нужно управлять.
– Но вы действительно больны, дон Юлий, – возразила Маркета. – Поэтому и приходится ставить вам пиявок.
– Ты веришь этому, мой ангел? Веришь, что я болен? Из-за того, что гневаюсь на тех, кто лишил меня свободы? Из-за того, что ненавижу того сморщенного священника, который заставляет меня молиться Богу, в которого я не верю?
– Но вы же должны верить в Бога, дон Юлиус…
– Но вы же должны верить в Бога, дон Юлиус! – повторил сын короля, подражая ее голосу. – Нет, уверяю тебя, нет! После всего, что я видел и слышал от голосов, – не могу.
Маркета поежилась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы кто-то так откровенно признавался в своем неверии. Да, кто-то был лютеранином, кто-то – реформатом, но вера в Богемии стояла прочно.
В Бога верили все.
Но дон Юлий не верил.
– Помолитесь поскорее матери Божьей, чтобы простила вас, – сказала девушка.
– За меня помолишься ты, Маркета. Мою молитву она не услышит.
Дочь цирюльника прошептала короткую молитву и посмотрела на дона Юлия. Сейчас он выглядел не безумцем, не лунатиком, а просто заблудшим. Он был Габсбургом – да, но при этом и пленником. И, может быть, останется в таком положении всю свою жизнь…
К горлу девушки подступил комок, дыхание у нее перехватило, и ей пришлось дважды откашляться.
– Я знаю, Маркета, о чем ты мечтаешь. Ты мечтаешь стать врачом, изучить медицину и заниматься этим в Праге. Я прав? – спросил ее пациент.
Она промолчала. Как у него получилось прочитать ее мысли?
– Ты смеешь мечтать о невозможном, – заявил сын короля. – А знаешь, о чем мечтаю я?
Девушка покачала головой.
– Я мечтаю сбросить проклятие Габсбургов, этот ярлык безумия. Я мечтаю гулять по пражским улицам, чтобы женщины при виде меня не прижимали к груди детей и не торопились спрятаться.
Дочь цирюльника дотронулась до его плеча – не для того, чтобы поставить пиявку, а чтобы успокоить и утешить.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Правда.
Дон Юлий посмотрел на нее.
– Не надо меня жалеть. Я хочу, чтобы ты любила во мне того, кем я мог бы стать. Я всем сердцем хочу, чтобы ты любила меня, потому что знаю – твоя любовь, твое доверие могут изменить меня раз и навсегда.
Маркета взглянула на стражников, зорко следивших за каждым жестом, каждым движением дона Юлия, а потом посмотрела на ведро, в котором под мутной водой дремали пиявки.
– Мне нужно сделать то, зачем я пришла, – тихо сказала она. Если бы только королевский сын не выглядел таким потерянным! Это расстраивало девушку и отвлекало ее от дела. В каком-то смысле ей было бы легче исполнить свой долг, будь больной гневлив и груб, а не растерян и жалок.
Дон Юлий кивнул, и стражники поправили веревки так, чтобы она могла начинать. Он вытянул руки так далеко, как только позволяли путы.
Маркета отметила про себя его покорность и готовность предоставить себя в полное ее распоряжение. Почему он согласен подчиниться ее воле, но не другим? Когда она оставалась с ним наедине, как сейчас, он казался ей – не слишком ли смело с ее стороны верить в такое? – нормальным.
Никогда еще его зеленые глаза не были такими ясными и лучистыми. При первой встрече они были налиты кровью – потому и напугали ее так сильно. Теперь же они сияли, выдавая глубину натуры, ум и – вопреки богохульству – душу молодого человека.
За последние месяцы дон Юлий сильно изменился. Лицо его в результате строгой диеты стало строже и серьезнее, щеки ввалились. Он стал безразличен к еде, потерял аппетит, и доктор Мингониус говорил, что его приходится едва ли не заставлять есть. Портной уже несколько раз ушивал его одежды, и теперь они подчеркивали достоинства его фигуры – крепкой и мускулистой, подтянутой и закаленной часами верховой езды.
Маркета вспомнила, как несколько недель назад испугалась его возбуждения. Сейчас страсть выдавали только горестные нотки в голосе бастарда да просительное выражение в его глазах. Он напоминал ей мальчишку, растерянного и одинокого.
Прежде чем поставить первую пиявку на предплечье, девушка достала из отцовской медицинской сумки небольшой нож-ланцет. Кожу сына короля теперь густо покрывали рубцы, оставшиеся на месте предыдущих надрезов.
– Больно будет только в первое мгновение, – сказала дочь цирюльника, поднося лезвие к вене.
– Я доверяю тебе. Доверяю полностью, – отозвался ее пациент.
Маркета посмотрела ему в глаза.
Он моргнул и резко втянул воздух, когда лезвие вскрыло ему вену.
– Кровь возбудит пиявку, и она присосется. – Девушка опустила руку в холодную воду, нащупывая червяка.
– А ты доверяешь мне? – шепотом спросил дон Юлий, скользя по ней блуждающим взглядом. – Доверяешь?
Юная целительница замялась. В его немигающих, кошачьих глазах было что-то завораживающее. Ничего прекраснее она еще не видела.
– Да. – Ответ прозвучал неожиданно для нее самой.
– Тогда попроси их уйти, – шепнул сын короля, кивая в сторону стражников. – Я связан. Я не смогу обидеть тебя. Доверься мне. Я должен остаться с тобой наедине.
– Отец и Мингониус никогда этого не позволят. Протяните другую руку. Согните ее… вот так… насколько позволяет веревка, – распорядилась девушка.
Больной послушно следовал ее указаниям и затаил дыхание, когда лезвие вскрыло его кожу.
– Несправедливо, что соглашаться и подчиняться постоянно должен я, – заявил он вдруг. – Ты не доверяешь мне. А мне нужно сказать тебе кое-что наедине.
– Да, я помню, что вы хотели нашептать мне однажды, какие отвратительные предложения делали.
– Этого больше не будет, – еле слышно пообещал дон Юлий. – Но ты должна довериться мне. Посмотри на меня, Маркета. Посмотри на меня. Ты должна довериться мне!
Вторая пиявка присосалась к его вене, и девушка подняла глаза. От просительной, детской настойчивости пациента ей становилось не по себе.
– Снимите с него камзол, – обратилась она к страже. – Мне нужно поставить пиявок на шею.
Стражники приступили к работе, развязывая одну за другой веревки и снимая одежду.
– Лучше б ты сделала это сама, – прошептал дон Юлий, закрывая глаза. – Но ты бессердечна и жестока, когда речь идет о моих уверениях в любви.
Дочь цирюльника не ответила, и он добавил:
– Ведьма и ее червяки – сердце мужчины ничего для нее не значит.
Маркета посмотрела ему в глаза. Он тоже посмотрел в ее, пытаясь понять, задело ли девушку это обвинение. А потом его длинные темные ресницы опустились, словно занавес. Маркета почувствовала, как где-то внутри нее, в самой глубине, зародилось что-то живое, но не стала задерживаться на новом ощущении.
Работала она спокойно и уверенно, а дон Юлий, похоже, довольствовался молчанием. Его кожа, там, где она касалась ее, моментально краснела.
– Развяжите ноги и спустите штаны, – распорядилась девушка. – Мне нужно поставить там пиявок.
– Отошли… отошли их, – снова прошептал королевский бастард. – Или я не дам ставить червяков на шею и голову.
– Вы же знаете, что мы должны руководствоваться картой гуморов. Будьте благоразумны, дон Юлий, – стала увещевать его целительница.
– Тогда и ты будь благоразумна. Я только и делаю, что даю – слово, тело, душу. Я отдаю тебе свою кровь. Только тебе одной. Я даже от собственной гордости отказался ради тебя. Кто бы еще сделал для тебя столько? У меня же только одна просьба. Но не думаю, что у тебя достанет смелости исполнить ее.
Девушка стрельнула глазами в больного. Дерзко, с вызовом.
– Какая просьба, дон Юлий?
– Я хочу побыть с тобой наедине. Это ведь не так уж много! Или дело в том, что ты – женщина и я тебя пугаю? Конечно. Вот почему женщины никогда не будут врачами. Они не могут рисковать!
Маркета нахмурилась, пытаясь найти слова – не получилось.
– Стража! – позвала она. – Позовите доктора Мингониуса!
Дон Юлий беспокойно открыл глаза.
– Нет! Предупреждаю, я откажусь от лечения, пока ты не согласишься. Расколочу это кресло, если кто-то из вас, ты или доктор, попытается прилепить мне этих ваших червяков. Ты знаешь мое условие. Так что же, есть у тебя настоящая смелость, или ты такая же трусиха, как и остальные?
Маркета не ответила и даже повернулась к двери, решительно выставив подбородок.
Томас вошел, слегка прихрамывая. Все это время он просидел в коридоре на неудобном стуле, и у него затекли ноги.
– А голова? – спросил он. – Чтобы все сработало, нужно поставить пиявок на голову. И бедра…
– Я дошла только до середины, герр доктор. Вторую часть работы я хочу проделать наедине с пациентом, – сообщила ему девушка.
– Чепуха! Я не могу дать вам такое разрешение, – замотал головой врач. – Не могу оставить вас наедине.
– Это мои условия. – Лицо дона Юлия потемнело. – Если вы хотите, чтобы мы продолжили, то только она, только она одна, будет прикасаться ко мне. Я не желаю претерпевать унижение. Не желаю, чтобы стражники видели меня голого. Меня тошнит, когда они пялятся!
Маркета подумала о Праге. Этот город стал ее мечтой. Если сын короля откажется от кровопускания, священник тут же доложит о неудаче Мингониуса. Все решится за несколько дней, и за эти несколько дней дон Юлий разбудит даже мертвых своими воплями и криками.
Дурную кровь необходимо выпустить.
– Позвольте мне сделать это, – шепнула Маркета доктору Мингониусу. – Я знаю. Я смогу.
– Дорогая девочка, ты не понимаешь, о чем говоришь! Он же безумен! – Медик положил руку ей на плечо.
Всю жизнь ей говорили, что и как надлежит делать. Так чем она отличается от дона Юлия, связанного и беспомощного?
– Стража, привяжите его понадежнее и оставьте нас! – сказала Маркета.
– Остановись! – вспыхнул доктор. – Не проси меня…
– Вы сделаете так, как она говорит, иначе никто – это я вам обещаю! – не войдет в эту комнату, – громогласно заявил бастард. – Я сообщу отцу, что вы шарлатаны, и вам больше не позволят прикасаться ко мне. Клянусь! – Он напрягся и так натянул веревки, что тяжелое кресло заскрипело.
– Давайте же! – повысила голос дочь цирюльника. – Сделайте, как я говорю, и я спасу нас обоих!
Над верхней губой у доктора выступил пот. Иезуит, конечно, не преминет опровергнуть сообщения об успехе, с которыми только что отправились в Прагу королевские министры. Лишь бы он не подслушивал сейчас!
– Приведите священника! – крикнул дон Юлий, словно прочитав мысли врача. – Пусть сегодня же отправит донесение королю!
Доктор Мингониус посмотрел на пациента, а потом – снова на Маркету.
– Положитесь на меня, – повторила она. – Я смогу.
Томас пристально вгляделся в ее лицо и решился.
– Стража! Разденьте его и привяжите покрепче к креслу! – велел он. – Убедитесь, что он не сможет вырваться и напасть на фройляйн Маркету!
– Вон! – во всю силу легких проревел королевский сын.
Медик сердито повернулся и, еще раз с сомнением взглянув на девушку, вышел за дверь.
Стражники, кланяясь, стащили с пациента штаны, а потом затянули покрепче веревки у него на запястьях. Дон Юлий не удостоил их даже взглядом – он, словно зачарованный, неотрывно смотрел на дочь цирюльника.
– А теперь уходите, – бросил он, когда они закончили. – Если я трону ее хоть пальцем, можете вогнать мне в сердце все эти медицинские ножи.
Охранники переглянулись, но не произнесли ни слова. Один из них взглянул тайком на Маркету и даже открыл уже рот, чтобы что-то сказать, но потом подумал и промолчал.
Дверь за ними закрылась, и по спине у девушки прошел холодок. В комнате вдруг стало неестественно тихо. Ветер с реки, залетавший туда через окно, трепал огоньки свечей.
– Ну же, ты можешь не бояться меня, – произнес дон Юлий.
– Я и не боюсь.
– Лгунья! – рассмеялся связанный молодой человек. – Но смелая. Давай же, я в твоем распоряжении! Я – твой пациент, ждущий исцеления от твоих рук.
Маркета перевела дух. Она чувствовала запах его пота, тягучий, тяжелый запах тела. Он был знаком ей по бане, этот отчетливый запах мужчины, резкий, животный. Она подошла и ногой раздвинула его ноги в лодыжках.
– Почему не попросила? – обиженно проворчал больной. – Я бы и сам это сделал, развел ноги для тебя. Обещал ведь, что буду помогать.
С этими словами он широко развел ноги. Пенис висел между ними, как язык у собаки в жаркий день.
Говорить Маркета не решалась, но за ланцет взялась. Было видно, что сидящий в кресле человек часто ездит верхом: кожа с внутренней стороны его бедер стерлась, хотя уже и начала заживать, волос почти не было. Мышцы просматривались вполне отчетливо. Девушка коснулась бедра и провела пальцем вдоль вены.
Дон Юлий задышал надсаднее и глубже, откинув голову. Дочь цирюльника прилепила пиявку, и его кожа от ее прикосновения дернулась. Он шумно выдохнул.
Опустившись на колени, Маркета переместилась к спине Джулио и перетащила за собою ведерко. Просунув между перекладинами руку, она прошлась пальцами по позвонкам, чтобы найти нужные точки, а потом взяла ланцет и проткнула кожу. Пациент не шелохнулся и даже не моргнул. Девушке понадобилось несколько минут, чтобы поставить пиявок на спину, и все это время никто не нарушил тишину.
Наконец, Маркета закончила и встала перед больным.
– Пожалуйста, ваше высочество, поднимите голову. – Голос у нее дрогнул.
Дон Юлий медленно повернулся к ней лицом. Ресницы его затрепетали и вспорхнули, глаза встретились с ее глазами.
– Ты нужна мне, пойми. Ты – единственная, кому по силам заглушить голоса, – сказал он еле слышно.
– Какие голоса?
Сын короля покачал головой и состроил гримасу.
– Те, что у меня в ушах, в голове. Они там всю мою жизнь. Кричат, требуют… Но ты можешь заставить их утихнуть. Ты делала это, когда я еще мальчиком нашел тебя в книге.
– Не понимаю.
– Ты была единственной, кто мог встать между мною и моим отцом, между мною и демонами. Пока я мог смотреть на тебя и искать значение тайного языка, голоса в голове молчали.
Маркета сжала губы. Голос ее собеседника звучал совершенно нормально, но слова выдавали его безумие. Девушка сказала себе, что излечит его с помощью науки и рассеет эти странные представления о том, что она является какой-то частью мира его безумных фантазий.
– Посмотри на меня, Маркета. Посмотри на меня, – продолжал пациент. – Я люблю тебя всем сердцем и душой. Неужели ты не видишь этого в моих глазах?
Дочь цирюльника зажмурилась. Всего лишь на мгновение, но и этого хватило, чтобы магия его слов утратила свою силу и растаяла, как струйка дыма. Она перевела дух.
– Мне еще нужно поставить пиявок на виски и лоб. Будет лучше, если вы не станете сопротивляться, – сказала она строго.
– Я дал слово Габсбурга.
И все же молодой человек вздрогнул, когда острие ланцета прокололо кожу у него на лбу.
– На висках я прокалывать не буду, – сказала Маркета. – Кровь здесь слишком близка к поверхности и обильна. Я просто подержу пиявку, пока она присосется.
Ее прохладные пальцы замерли на висках бастарда, прижимая крошечных червяков к голубым жилкам. Ходили слухи, что кровь у Габсбургов не красная, а голубая. Сказки для невеж!
Пиявка никак не желала присасываться. Маркета ощущала взгляд сидящего перед ней мужчины – на лице, а когда она наклонилась, на грудях.
– Минутку. Сейчас я ее ободрю, – решила девушка.
Она взяла маленький нож, уколола свой палец и дотронулась им до виска пациента.
Почуяв запах свежей крови, пиявка вонзила крохотные зубы в вену. Пока она присасывалась, на палец Маркеты сползла капля габсбургской крови. Сползла и затекла в кутикулу ногтя.
Принц посмотрел на дочь цирюльника снизу вверх, и его красные губы раскрылись. Глаза его светились страстью, и у нее вдруг закружилась голова и задрожали колени. Она убрала руку с виска и приложила очередную пиявку к животу больного.
Крошечный кровосос лениво сполз к пупку. Маркета наклонилась и увидела, как заиграли мышцы под кожей дона Юлия. Живот покрылся капельками пота, и они, одна за другой, потекли, сливаясь в струйки, вниз.
Девушка не знала, как долго он трогал ее.
Веревки стягивали запястья королевского сына, но не помешали его длинным пальцам пробраться под передник целительницы. У нее захватило дух. И все же она сделала вид, что ничего не замечает.
Не уклонилась. Не отступила.
Он погладил ее между бедер – нежно, едва касаясь кожи подушечками сильных пальцев. Она чуть слышно вздохнула. В глазах у нее потемнело, и эта тьма накрыла и мир, и ее рассудок. В какой-то момент в сознание девушки прорвалась мысль, что она заходит слишком далеко, что это большой риск и глупость. Но ей было уже все равно.
В движениях пальцев больного появился ритм, все более отчетливый, требовательный, целенаправленный.
Дочь цирюльника не слышала голос рассудка. Она полностью поддалась желанию тела, его могучей силе, сметающей все остальное. Ее никогда еще не трогали так соблазнительно, никогда еще чужие пальцы не старались доставить ей удовольствие – они только хватали и тискали.
Дон Юлий поднял голову и нашел ее глаза, и на этот раз она не отвела взгляд. Глаза чародея, подумала девушка, глядя на него. Сын короля умел плести чары даже со связанными руками.
– Иди ко мне, мой ангел, – прошептал он. Его губы потянулись к ее губам, а пальцы все еще шарили у нее под юбкой, терлись о ее влажную плоть.
Маркета сама изумилась, вдруг осознав, что целует его. Рот у него был влажный, а губы оказывались везде в поисках ее языка. От него пахло яблоками и тонким вином. От сына короля пахло дворцами и привилегиями, возможностями и любовью…
Сын короля имел запах Праги.
Запах его плоти сводил девушку с ума. Он целовал ей шею, и грудь ее вздымалась.
– Развяжи меня, – попросил он снова.
Целительница склонилась над ним, и он поцеловал ее еще крепче. Вкус и требовательная власть его рта лишали ее сил. Чтобы не упасть, она оперлась одной рукой на кресло.
– Развяжи меня. Я дам тебе наслаждение, которого ты никогда не получишь от этих деревенских мужланов, – шептал дон Юлий, нежно покусывая ей шею. – Только развяжи, и я покажу…
Сердце колотилось в висках, и дышать делалось все труднее.
– Не могу, – отозвалась наконец девушка.
В его горле послышался глухой, низкий рык, шедший как будто из зверя, а не человека.
– Ближе, любовь моя, чтобы я мог чувствовать твое тело…
Маркета склонилась еще ниже. У Юлия была теплая кожа, отдававшая другой, богатой жизнью, в которой не было места каждодневной грязи и изматывающему труду. От него исходил аромат душистого мыла, чужестранных благовоний, королевских привилегий… Праги.
– Оседлай меня, чтобы я почувствовал твою близость.
– Нет, не могу, – прошептала она. – Не могу!
– Тогда развяжи меня! – прохрипел молодой человек ей в ухо. – Доверься мне.
Пьянящий запах его кожи и самого дыхания снова манил и притягивал.
– Не могу. Вы – мой пациент, дон Юлий.
В глазах королевского бастарда отразилась боль. Он отвернулся от девушки.
– Я не хочу, чтобы меня жалели, я хочу любить тебя. – Голос его прозвучал глухо. – Я хочу доказать тебе… – И тут голос окончательно сорвался, треснул.
Дочь цирюльника коснулась его щеки и попыталась повернуть лицом к себе, но он не дался, и на ее пальцах остались слезы.
– Я хочу показать всем, но прежде всего тебе! – тихо сказал больной, уткнувшись себе в плечо. Маркета поняла, что он стыдится слез и пытается справиться с ними.
Она погладила его по лицу и потерла его плечо ладонью. Спина Юлия теперь вздрагивала от рыданий.
– Тише, тише. – Девушка попыталась просунуть руку ему за спину, но веревки не дали ей такой возможности, и вместо спины получилось погладить только шею.
Мальчиком лишь немного старше нее, вот кем он был. А иногда и вовсе вел себя как ребенок.
– У тебя руки, как у моей матери, – вздохнул сын короля. – Мне так ее не хватает! Она пишет, что каждую ночь плачет по мне…
Чувствуя сопротивление веревок, Маркета все же продвинула ладонь ниже по спине Юлия и ощутила тугие канаты мышц между лопаток. Если б ослабить немного путы, тогда она смогла бы развязать узлы. И ему было бы удобнее.
– Мать умоляет короля освободить меня, но он и слушать ее не желает, – продолжал пациент.
Веревка впилась девушке в руку.
Бастард повернулся к ней лицом.
– Но ты… Ты ведь понимаешь, я знаю. Ты – мой ангел-хранитель. Вместе мы сможем побороть голоса демонов. Вместе мы непобедимы!
Проклятый узел! Ей удалось наконец потянуть за один конец веревки…
Дон Юлий почувствовал, как слабеет узел, и высвободил одно плечо. После этого, вертясь, словно змея, он сбросил путы со второго, наклонился вперед и вытащил руки.
А в следующий момент стиснул Маркету в объятиях и накрыл ее рот поцелуями.
– Не кричи, пожалуйста, не кричи! – умоляюще прошептал он. – Впусти меня, впусти, прошу тебя… Я докажу, что мне можно верить. Впусти меня!
Вот и его ноги оказались свободными – как только ему удалось? – а девушка и не заметила. Она не могла ни о чем думать. Юлий взял ее на руки и опустил на пол. Влажное от слез лицо нависло над ней.
– Ш-ш-ш… – Его губы уже были на ее губах… – Я только хочу чувствовать, что ты рядом… Я не трону тебя… не сделаю тебе ничего плохого.
Девушка лежала в его объятиях, а он смотрел на нее сверху, и его зеленые глаза блестели над ней, а на черных ресницах еще висели слезинки.
Юлий погладил ее по лицу, и ей на губы упала, сорвавшись, соленая капля. Молодой человек наклонился и потянулся к ней губами, а она закрыла глаза, пробуя каплю на вкус.
– Ты можешь довериться мне. Я сказал, что могу быть благородным. Ничего другого в этом мире мне и не нужно.
Он привлек девушку к себе, и она ощутила тепло его тела. Его рука бережно и осторожно оглаживала ее груди.
– Хочу любить тебя… Сейчас.
– Нет… мне нужно… – попыталась возразить дочь цирюльника, но пациент накрыл ее рот своим. – Вы должны вернуться в кресло. Они вот-вот войдут.
Сын короля застонал и приник к ней еще плотнее. Она ощутила через юбки силу его желания.
– Вы должны доказать, что я могу вам доверять, – сказала Маркета, пытаясь подняться; дыхание застряло у нее в горле. – Так докажите! Докажите, что у вас есть благородство! Докажите, пока еще не поздно!
Дон Юлий крепко зажмурился и отстранился. Затем поднялся и, прежде чем его врачевательница успела встать, просунул ноги в растянутые узлы, а плечи – под веревки.
– Свяжи меня! – Он открыл глаза и посмотрел на Маркету снизу вверх. – Свяжи покрепче, потому что иначе я не справлюсь со страстью.
Девушка затянула веревки настолько туго, насколько смогла. Пока она возилась с ними, больной, не отрываясь, следил за каждым ее движением, и жилка у него на шее трепетала все быстрее, так что подрагивала и плоть.
– Туже! – приказал он. – Еще туже!
Маркета потянула так сильно, что веревки впились ему в кожу.
Затем она поправила юбки и платок. Лицо девушки горело от прилива крови, и Маркета не могла поднять глаза, чтобы встретиться с Джулио взглядом. Так она и отступила, опустив голову.
– Не знаю… что на меня нашло. – Сжала виски. – Прошу простить, господин. Я… я…
– Как ты можешь так говорить? Как можешь отрицать то, что случилось между нами?! – Дыхание императорского сына стало легче, его желание остывало, и он уже смотрел на девушку внимательно, пристально. – То, что нашло на тебя, называется любовью. – Он снисходительно усмехнулся и устало откинулся на спинку кресла. – Ты полюбила меня. Меня!
Маркета посмотрела на закрытую дверь и вдруг почувствовала, что краска заливает ее лицо. Как она могла полюбить сумасшедшего?
– Не беспокойся, – сказал дон Юлий, заметив ее взгляд. – Я сберегу твой секрет, мой ангел, раз уж ты так хочешь. Теперь ты убедилась, что мне можно доверять. Но рано или поздно ты будешь моею. Клянусь.
На пол упала, напитавшись, первая пиявка. Рядом шлепнулась вторая.
– Ну же, Маркета. Притворись, что ничего не случилось. Собери пиявок и причешись, – сказал ей пациент. – Когда они войдут, ты должна выглядеть опрятной, уверенной и рассудительной. Ты – мой врач, дорогая.
Дочь цирюльника обернулась и посмотрела на него, а Юлий вскинул бровь. Насмехается? Он сказал, что ей нужно выглядеть уверенной и рассудительной. Так неужели она потеряла рассудок и вела себя неразумно… как сумасшедшая… как он?
Полностью оправившись и взяв себя в руки, Маркета позвала доктора Мингониуса и отца. В руках она держала с десяток пиявок.
Доктор расцвел – крови было взято так много, и при этом ни звука протеста!
– Отлично, дон Юлий. Как вы себя чувствуете? – обратился он к больному.
– Словно коснулся небес, поцеловал звезды и свалился на землю, – откликнулся тот. – Нет, грохнулся!
Маркета отвернулась, чтобы никто не заметил румянца на ее лице. Разгоряченное, оно отчаянно пульсировало.
– Что ж, я хочу, чтобы вы хорошенько поели и выпили вина. Вам нужно набираться сил, – сказал Томас.
– Да, да, я чувствую, что проголодался. – Юлий искоса взглянул на девушку. – Я бы съел что-нибудь простое, деревенское. По-моему, у меня появился вкус к богемским лакомствам.
Дочь цирюльника повернулась к двери, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать.
– Да, доктор, вы не против, если я поблагодарю Маркету приватно? Вам не нужно уходить, просто разрешите ей подойти ко мне, – сказал бастард, кивая в сторону девушки. – Пожалуйста, окажите мне такую любезность.
– Конечно. – Мингониус потер лоб, удивляясь такой перемене в настроении пациента и его любезному тону. «Как ей, простой банщице, удалось добиться такого результата? – недоумевал он. – Ко мне он обращается с мягкой насмешкой, а к ней – с подчеркнутым уважением!»
Маркета подошла к королевскому сыну скованной походкой, чувствуя, как пылают ее щеки.
– Терять рассудок так чудесно, – хрипло прошептал Юлий. – Не забывай об этом. А я уже жду момента, когда мы закончим начатое.