Глава 12. Замок Рожмберков
Осень 1606 года
Через два месяца после приезда дона Юлия в Чески-Крумлов прибыл еще один гость. Им был доктор Томас Мингониус, прославившийся на всю Австрию и империю своими приемами кровопускания. Получив письмо с этим известием от герра Вайсса, Зикмунд Пихлер не сразу поверил своим глазам.
– Доктор Мингониус – один из лучших в Европе, первый после Яна Есениуса! – воскликнул он.
– Есть еще доктор Хорчицкий… он останавливался здесь, когда ты был в Праге… думаю, он тоже очень хороший врач, – сказала Маркета.
Пихлер только махнул рукой.
– Доктор Хорчицкий работает с растениями и цветочками, но не с живой человеческой кровью. Медицина, которую он практикует, ничем не лучше бабушкиных припарок. Вот Мингониус – да, это настоящий хирург, знаменитый кровопускатель. Только за то, чтобы провести в его обществе хотя бы минуту, послушать, задать вопрос, я бы отдал глазной зуб на серебряной тарелочке.
И, словно предложение этой щедрой жертвы было услышано за горами и долами, молитва Пихлера не осталась без ответа. Не прошло и двух дней после прибытия новой знаменитости, как конюх принес цирюльнику письмо от самого доктора Мингониуса, написанное твердой рукой на прекрасном пергаменте.
Я нахожусь здесь в услужении у дона Юлия и хотел бы узнать, не могли бы вы посетить меня. В ближайшее время мне потребуется некоторая помощь, и герр Вайсс рекомендовал вас как умелого цирюльника-хирурга.
Какая удача! Пихлер не верил своим глазам.
– Я буду помогать доктору Мингониусу! – пробормотал он, держа письмо в дрожащей руке. – Одному из королевских лекарей!
– Ты увидишь сына короля! Увидишь, как кровь Габсбурга потечет в твою чашу! – Его жена сжала в волнении руки.
Зикмунд посмотрел на нее, нахмурился и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.
– Маркета! Собери мои вещи для кровопускания. Только самые лучшие инструменты. Наточи ланцет. Дай хрустальную банку, самую лучшую. И принеси керамическую чашу для сбора крови. Только не ту, что со сколом! – распорядился цирюльник.
– Я дам тебе свежую рубашку, – сказала Люси. – Белую. Ту, что ты надеваешь в церковь на крещения.
И уже через час пан Пихлер поднимался по крутой дороге от бани к замку.
* * *
Запах гниющего мяса встретил доктора Мингониуса, едва тот вошел в коридор, ведущий к покоям дона Юлия. Доктор накрыл ладонью нос и рот.
– Боже мой! Что за вонь? – изумился он.
Священник кивнул на дверь.
– Загляните в прихожую – и сами увидите.
Стражники открыли дверь. В комнате валялись необработанные шкуры животных, оленьи головы и туши… Огромная медвежья шкура кишела червями.
– Дон Юлий желает хранить свои охотничьи трофеи при себе. Ни о чем другом не желает и слышать, – объяснил Карлос-Фелипе.
– Я его врач и требую, чтобы все это было немедленно убрано отсюда и сожжено! – воскликнул Томас. – Какая отвратительная мерзость! Рассадник болезней! Пусть слуги вынесут эти вонючие туши и отскребут полы и стены со щелоком!
При этих словах доктора Юлий поднял голову и повернулся к гостю.
– А, добрый доктор Мингониус… – Он встал из-за стола, за которым сочинял очередное письмо к королю с просьбой об освобождении. – Отец прислал вас сюда осведомиться о моем здоровье?
Медик внимательно посмотрел на того, кого знал еще ребенком. Теперь перед ним стоял молодой человек двадцати лет. Плотный и грузноватый, он все же похудел на крестьянской диете, и его ясные зеленые глаза, унаследованные от матери, красавицы-итальянки, сияли на лице, загорелом и обветренном в результате конных прогулок по богемским холмам. Впервые за последние годы доктор узнавал черты любознательного мальчика, который с такой упрямой увлеченностью изучал когда-то его книги.
– Король постоянно озабочен состоянием вашего здоровья, дон Юлий, – сказал Томас. – И шлет вам теплые приветствия и наилучшие пожелания.
– Свинья! – взревел молодой человек, бросаясь на Мингониуса, но стражники быстро схватили и скрутили его.
– Вижу, физически вы окрепли, но дурная желчь все еще в избытке, – заключил врач, приходя в себя и поправляя одежды, смявшиеся после стремительного отступления. – Что ж, думаю, мы продолжим разговор за полуденной трапезой. Но лишь после того, как все эти отвратительные туши и паразиты будут удалены из вашей комнаты.
– Но они – мои единственные спутники! – захныкал дон Юлий. Гневливый буян в мгновение ока превратился в жалкого, несчастного узника. Протянув руку, он погладил кишащую червями медвежью голову. – Неужто суждено мне остаться без друга в этом треклятом узилище! – Лоб его сморщился, губы задрожали, а глаза сузились в щелочки. Словно ребенок игрушку, он ласково поглаживал пальцами мех.
– Все вынести и сжечь – незамедлительно, – распорядился доктор Мингониус, обращаясь к стражникам.
Закрывая за собой дверь, он слышал, как ревет и воет, борясь с тюремщиками, его пациент.
– Мои прелести! – бушевал он. – Мои ненаглядные!
Доктор и священник вышли в прихожую, где остались одни и где никто не мог их слышать.
– Выглядит определенно намного лучше. Я имею в виду, физически, – заметил медик.
Священник поблагодарил за комплимент поклоном.
– Я стараюсь изгнать демонов, что терзают его ум. У него строгий режим, и я сам каждое утро и каждый вечер молюсь за его душу. И да избавит Господь от демона сердце его!
Томас задумчиво потер подбородок.
– В этом мы с вами расходимся.
– В чем именно, герр доктор?
– Я полагаю, что у этого столь буйного, дикого поведения есть вполне научное объяснение. Вы же видите причину духовную.
– Мы все – сыновья и дочери Создателя, герр доктор.
– Не буду спорить, но сомневаюсь, что строгий режим питания – вода, хлеб, бульоны – действенное средство исцеления. Он требовал?.. – Врач замялся и посмотрел на священника.
– Шлюх? – презрительно скривив рот, подсказал иезуит. – За последние две недели – нет, ни разу. Поначалу – да, было. Особенно его интересовала одна, часто проходившая внизу девушка. Чего он только о ней не говорил…
– Кто эта девушка?
– Дочь владельца местной бани. Они живут у реки, как раз под дворцом. Окно комнаты дона Юлия выходит на реку, что дает ему возможность подглядывать за ней и вообще за всеми, кто проходит по мосту. Все они – мишени его грязных мыслей. Им он шлет брань и оскорбления. Но мне удалось ослабить его устрожением поста. – По лицу Карлоса-Фелипе скользнула и тут же исчезла тень улыбки. – Таковы пути Господа.
– Итак, режим ослабил его, по крайней мере временно, – задумчиво повторил слова иезуита Мингониус.
– И я намерен продолжать в том же духе, пока душа его не очистится полностью. В ней обитает дьявол.
Священник растянул тонкие губы в слабом подобии улыбки и сложил тощие, костлявые пальцы в молитвенном жесте. Томас обратил внимание на вены, проступившие под его сухой, туго натянувшейся кожей, покрытой пятнами от долгого пребывания под палящим испанским солнцем.
– Я хочу провести кровопускание, – сообщил доктор, постукивая пальцами по деревянному столу.
Испанец поджал тонкие губы.
– Министр Румпф сказал, что король не позволит, чтобы его сыну отворяли кровь. Он предупредил меня об этом перед отъездом из Вены. Вы ведь и сами должны знать!
– Да, знаю, но теперь он прислал меня обследовать дона Юлия и определить курс лечения. Вероятно, местные бюргеры пожаловались королю на те вопли, которыми он оглашает город, и на его оскорбительное для жителей поведение во время проезда через город на охоту и обратно. Его величество не хочет возбуждать враждебные чувства у своих подданных в Южной Богемии. От их имени выступает Петр Вок. Мне поручено смирить дона Юлия и восстановить покой городка.
– Только не кровопускание! Сие есть деяние богопротивное.
Медик покачал головой.
– Вы живете в мире Божьем, я же пребываю в мире науки. Дон Юлий безумен. Мы не можем не принимать в расчет нынешнее состояние рассудка вашего подопечного, поскольку король хочет, чтобы его сын свободно гулял по Чески-Крумлову. Рудольф не может смириться с мыслью, что дон Юлий содержится здесь на положении узника.
– Нет! – запротестовал священник. – Вы же видели его! Разрешить ему свободно выходить за стены замка недопустимо. Такие отлучки возможны только под надежной охраной и только на охоту, – иначе никто не защитит горожан от его диких, непристойных выходок. Он должен оставаться под моим присмотром.
Мингониус задумался. Представлялось маловероятным, что император надолго оставит иезуита смотрителем дона Юлия. Скорее всего, как он подозревал, нынешняя ситуация была временной – Рудольф хотел наказать сына и успокоить свою мать-испанку.
– Мне, разумеется, понадобится непосредственное разрешение нашего короля на проведение кровопускания, – сказал врач. – Но как только таковое поступит, я осуществлю его незамедлительно. Я уже послал за местным цирюльником-хирургом и рассчитываю на его помощь. Возможно, дону Юлию понадобится регулярное лечение пиявками до моего следующего приезда. Я не могу надолго оставлять семью и двор.
Карлос-Фелипе повернулся к окну.
– Вы полагаете разумным привлекать местных? – с сомнением поинтересовался он.
– Я знаю дона Юлия со дня его рождения. Мне нужно, чтобы за ним наблюдал человек беспристрастный, на чье суждение и помощь я мог бы рассчитывать. Проводить кровопускание с таким пациентом – дело нелегкое! Цирюльник должен познакомиться и сойтись с доном Юлием, чтобы продолжать лечение и после моего отъезда.
Священнослужитель кивнул, хотя лицо его и посуровело.
– Я тоже подумывал о том, чтобы призвать кого-то из монастырской братии.
Доктор Мингониус недовольно поморщился.
– Какой может быть толк от местного священника в таком деле?
– Такой же, как и от местного цирюльника. Беспристрастное суждение.
* * *
Зная, что за сыном Рудольфа II присматривает иезуит-испанец, аббат Бедрих Прохазка с удовлетворением принял приглашение посетить замок. Удовольствие его омрачало лишь осознание того факта, что ждать приглашения пришлось много недель.
– Весьма кстати, что племянник Филиппа II находится под опекой иезуитов, – сказал аббат, с благодарностью принимая в свои пухлые ручки чашку чая. – Такого же рода духовное попечение и наставление королева обеспечила двум своим сыновьям – его величеству Рудольфу II и его брату Эрнсту.
Карлос-Фелипе согласно кивнул и устроился поудобнее в кресле – с чашкой на крохотном блюдечке. Размешивая сахар серебряной ложечкой, он задумчиво наблюдал за водоворотом растворяющейся сладости.
– Да, это кстати – и вполне в духе габсбургской традиции. Я лично сопровождал его величество и его брата в Мадрид, когда они были еще детьми. В первый год им пришлось нелегко, хотя оба быстро выучились кастильскому. Монастырская жизнь в Монсеррате сильно отличалась от той, к которой они привыкли в развращенной Вене. – Он поиграл ложечкой. – Вообще-то у меня нет полной власти над подопечным. Мне поручено только умерить его аппетиты и удержать от крайностей.
Аббат Прохазка озадаченно посмотрел на испанца и поставил чашечку на стол.
– Вы провели священные обряды? – спросил он.
– Он отказывается от них.
Бедрих нервно сжал руки.
– Отказывается от причастия? Если об этом станет известно, наши недруги не преминут использовать сей неприятный факт против нас. Гуситы и…
– Да, знаю. Но что есть, то есть. Дон Юлий не приемлет никакого духовного наставления и отвергает все попытки направить его на путь истинный.
– Что же его интересует?
– Еда и питье. А когда эти аппетиты удовлетворены – женщины.
Аббат Прохазка задумчиво погладил двойной подбородок.
– И это все, о чем он думает?
– Он может быть довольно вспыльчив и жесток, хотя в последнее время сильно ослаб вследствие строгого режима, и сейчас ему недостает ни воли, ни сил предаваться порокам с прежним усердием, – стал рассказывать Карлос-Фелипе. – Но все продолжится, как только ему позволят окрепнуть. Я пытаюсь изгнать дьявола голодом, и, похоже, мне удалось ослабить его склонность к насилию. В таком состоянии справляться с ним легче.
Прохазка медленно провел ногтем по краешку фарфоровой чашки.
– Тогда мы должны сломить его волю, – изрек он. – Во имя спасения его души и габсбургской империи мы должны привести его к Господу. Только Бог может излечить хворь и поправить рассудок.
* * *
В то самое время, когда аббат Бедрих распивал чаи с Карлосом-Фелипе, доктор Мингониус принимал цирюльника Пихлера в вестибюле первого двора замка. Именно здесь астрологи и алхимики Рожмберков – однажды их собралось больше сотни – занимались своим ремеслом, и здесь до сих пор пылились старинные стеклянные емкости, медные перегонные кубы и разнообразные мензурки.
– Королевское разрешение на кровопускание до сих пор не получено. Король не решается переходить к процедурам из этих областей науки. Тем не менее я рассчитываю, что таковое будет мне дано, – говорил Мингониус, меряя шагами каменный пол. – В предстоящие месяцы я лично не смогу присутствовать при кровопускании, и мне хотелось бы знать, есть ли здесь сведущий цирюльник-хирург, который мог бы меня заменить. Я начну процедуры и завершу первый лунный цикл – и хочу, чтобы вы продолжали мой курс в зимние месяцы.
– Спасибо, герр доктор. Я в высшей степени благодарен вам за доверие, – отозвался Зикмунд.
– Вас рекомендовал герр Вайсс, глава венской гильдии. По его словам, у вас острый ум и вы любознательны и интуитивны. Предупреждаю, дон Юлий – пациент не из легких. На растущей луне настроения его меняются к худшему.
Пихлер вспомнил тот вечер на венской улице, когда ему пришлось наложить жгут, чтобы остановить кровотечение и спасти человеку жизнь. А все только из-за того, что тот осмелился прикрыть голую задницу дона Юлия.
– Да, я понимаю, что он несговорчив, – кивнул цирюльник.
– Именно так, но нам нужно уравновесить гуморы, если мы хотим излечить его и ту рану, которую он нанес всей империи. Вы только представьте, как нам станут доверять, когда люди поймут, что наука может исцелять душу и темперамент!
Зикмунд снова кивнул.
– Конечно, герр доктор.
– Завтра утром, обязательно до завтрака, мы первым делом вместе осмотрим пациента. Это самое лучшее время для диагностирования гуморов.
* * *
На следующий день отец Маркеты прибыл к воротам дворца еще до рассвета. Из еще скрытого темнотой рва доносилось ворчание медведей, грызущих кости теленка, и шорох крыс, дерущихся за крохи, падающие из беззубых пастей старых хищников.
– Цирюльник Пихлер, – сказал стражник Миклош Халупка, почесывая покрасневший от холода нос. Халупка нередко бывал в бане Пихлеров и еще чаще – в таверне Радека. – Рано пожаловали. Входите.
Обитые железными полосами деревянные двери протяжно заскрипели и открылись перед гостем. Дородный стражник кивнул.
– Подождите здесь, я сообщу, что вы пришли, – сказал он и ушел, оставив Зикмунда одного посреди двора.
Через бледный круг луны пробегали рваные дымки облаков. Приглушенный серебристый свет плясал на сером камне замка, раскрашенного под мрамор какого-то далекого итальянского палаццо. Цирюльник поднял взгляд ко второму этажу, где из окон с освинцованным стеклом изливался бледный свет.
Он моргнул, и тут глаза у него полезли на лоб – у открытого окна стояла женщина в чудесном белом платье, какие носили столетием ранее. Бледная, светловолосая, элегантная, как все Рожмберки… Но разве они все не уехали? А если уехали, то как могли оставить такую женщину под одной крышей с необузданным безумцем? Но в глубине души Пихлер знал – она не из живых Рожмберков. Он уже видел ее однажды, когда был ребенком…
Потом Белая Дама оглянулась через плечо во двор, посмотрела прямо на Зикмунда и подняла свечу, осветив бледное лицо и черные перчатки.
– Он с вами увидится – испанский священник, – объявил показавшийся в дверях стражник. – Пан Пихлер, на что вы смотрите, там же темно…
Ошеломленный цирюльник не смог произнести ни слова и лишь указал пальцем в направлении призрака.
Вынырнувшая из-за дырявого облака луна осветила двор и замок, и гость смутился, обнаружив, что показывает на пустой коридор за открытым окном. Теперь там никого не было.
– Как вы узнали, в какой комнате разместился дон Юлий? – шепотом спросил стражник. – Только не говорите никому, а то священник решит, что это я вам сказал!
С этими словами он впустил цирюльника в холодные и мрачные коридоры Рожмберкской крепости.
* * *
Хотя Зикмунд Пихлер и провел некоторое время в Вене, да и родился в тени Рожмберкского замка, он и представить не мог той роскоши, что кроется за каменными стенами. Прекрасные гобелены и тяжелые бархатные портьеры вызывали изумление и восхищение – взгляд терялся в богатых красках и замысловатых узорах. Стены покрывали роскошные ткани с пятилепестковой розой, гербом Рожмберков, на каждой панели, а изысканные канделябры освещали портреты элегантных мужчин и женщин. В полумраке мигали величественные хрустальные люстры.
От деревянных полов шел густой, насыщенный запах воска, и изношенные кожаные подошвы поскрипывали на этой безупречной поверхности, возвещая о прибытии гостя. Скрип этот, подумал Пихлер, наверное, раздражал высокомерных аристократов, чьи лайковые туфли бесшумно скользили по полированной поверхности. Солидная мебель темного дерева – секретеры, столы, кресла с витыми подлокотниками – стояла в темноте, как молчаливая стража. Цирюльник вошел в комнату, расписанную библейскими сценами: Авраам, приносящий в жертву сына, Лот, соблазняемый дочерьми… Какие странные темы для украшения стен! Жертва и грех. Неужто именно это и беспокоило жившие здесь благородные семейства?
Гость стоял перед фресками, пока свечи прислуги не отправили их в тень.
На позолоченных деревянных панелях кессонного потолка красовались все те же резные пятилепестковые розы. Завороженный всем этим великолепием и роскошью, Пихлер медленно повернулся.
И почувствовал, как кто-то осторожно, но твердо взял его за плечо.
– Пан цирюльник, идемте. Священник ждет, – услышал он чей-то голос.
Зикмунд натужно сглотнул и легонько потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. Он уже почти забыл, зачем его вызвали в замок.
Открытая дверь вела в зал для собраний. Большую часть свободного пространства занимал длинный, узкий стол. В углу потрескивала и шипела огромная, обложенная керамической плиткой печь, отдававшая тепло ближайшим комнатам и коридорам. «Какая у нее белая и гладкая поверхность!» – подивился цирюльник. В громадном, продуваемом сквозняками замке обойтись без такой печи в холодные богемские зимы было невозможно, но то, что она оказалась теплой ранним утром осеннего дня, выглядело в его глазах ошеломляющей роскошью.
Во главе стола, склонившись над увесистым фолиантом, сидел испанский священнослужитель. Отложив перо, он поднял голову, окинул Пихлера изучающим взглядом и лишь затем сподобился на кислое приветствие.
– А, герр цирюльник! Доктор Мингониус присоединится к нам в самом скором времени. Боюсь, у него, в отличие от нас, иезуитов, нет привычки вставать рано, – произнес священник с сильным кастильским акцентом.
Подпустив таким образом шпильку протестантскому доктору, испанец довольно улыбнулся и сложил ладони домиком. Зикмунд стоял, переминаясь с ноги на ногу и ожидая приглашения сесть.
– Мне сказали, что вас рекомендовала венская гильдия цирюльников-хирургов, – продолжил Карлос-Фелипе. – Доктор Мингониус весьма удивился, обнаружив человека, столь подготовленного и пользующегося всеобщим уважением, в богемской глуши, вдалеке от культурных столиц.
– Вы очень добры, святой отец. – Пихлер поджал губы – его городу только что нанесли незаслуженное оскорбление. – Я стараюсь учиться как на практике, так и во время поездок в Вену и Прагу.
Карлос-Фелипе снова кисло улыбнулся и даже поморщился, как будто уловил некий несвежий, оскорбительный для его обоняния запах. Потом он повернулся и жестом указал на окно, из которого открывался вид на Влтаву.
– Вы ведь живете там, внизу, не правда ли? У вас там баня, на берегу реки?
Так и не дождавшись предложения сесть, гость подошел к окну.
– Да, именно там. Я вижу свет в окнах – это моя жена готовит завтрак и греет воду в котлах, чтобы постирать простыни и полотенца. Если б у вас нашелся камешек, я бы бросил его в окошко – вот бы она удивилась!
Священник не принял предложенный гостем легкомысленный тон и только поджал недовольно губы. От цирюльника пахло розмарином и элем, что больше пристало бы женщине, а не мужчине. Карлос-Фелипе слышал, что в Богемии часто моются в бане, погружаясь в бочки с горячей водой и травами. Обычай этот иезуит считал варварским и противоестественным, дерзким вызовом Богу, создавшему человека таковым, какой он есть, что включало в себя и обильное потоотделение. Вода дана для крещения и других священных таинств, а не для того, чтобы вымачивать в ней греховное человеческое тело.
Мало того, здешние мужчины мылись в бане вместе с женщинами! Нет, эти богемцы воистину неисправимы! И даже сам папа римский не знал, как изничтожить их греховные, богопротивные привычки.
Между тем Пихлер, уловив прогорклый запах пота, издаваемый сутаной священника, отвернулся за глотком свежего воздуха. Что за вонь! Принимать гостей и распространять такой смрад равносильно оскорблению. С другой стороны, этот человек – чужеземец, а о чужеземцах, особенно о латинянах, рассказывали много любопытного и, в частности, об их привычках поглощать в огромных количествах чеснок, пряные колбасы и кислые красные вина, обжигающие горло и желудок.
В какой-то момент цирюльник даже подумал о том, чтобы предложить священнику воспользоваться услугами его супруги – она могла бы выстирать сутану и как следует просушить ее на свежем осеннем воздухе. При стирке можно было бы добавить в воду побольше сушеного тимьяна или, например, лаванды. Зикмунд даже представил, как Люси, склонившись над сутаной, по-собачьи обнюхивает суровую ткань, дабы убедиться, что все следы телесных запахов наконец устранены и сутана пахнет свежо и приятно.
Улыбаться священнику Пихлер не стал. Испанец держался холодно и даже враждебно: не протянул руки, не пригласил гостя сесть. И зачем ему вообще иметь дело с этим чужаком, тем более что речь идет о делах не духовных, а исключительно медицинских? Церковь всегда мешала науке, вставала на пути прогресса, неодобрительно относилась к любым новым знаниям и открытиям…
И иезуиты были хуже всех.
Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга.
– А, вот и отлично! – сказал Мингониус, входя в комнату. – Вижу, вы уже познакомились. – Лицо у него порозовело после умывания холодной водой, а теперь и раскраснелось от тепла. – Хорошо, что вы пришли. – Доктор протянул цирюльнику руку. – Да еще так рано… Эти иезуиты самое неподходящее время выбирают! – Он бросил взгляд на священника, снова сгорбившегося над бумагами в углу. – С другой стороны, угнаться за Богом – дело нелегкое.
Карлос-Фелипе бросил на Томаса испепеляющий взгляд, и его холодные серые глаза на мгновение вспыхнули над хищным, орлиным носом.
– Должен предупредить, доктор, ваши реплики граничат с богохульством, – сурово заявил он.
– Только граничат?.. Ну, все равно еще рано! – махнул рукой медик. – А практики у меня нет. Герр Пихлер, не желаете ли эля на завтрак? Немного хлеба с сыром? Может быть, супа? Боюсь, это все, что мы можем предложить, поскольку наш рацион здесь довольно скуден. Нам всем приходится невольно подстраиваться под режим дона Юлия, хотя, видит Бог, я никак не могу понять, для чего это нужно.
– Обжорство – порок, – проворчал священник, – и оскорбление Господа, пострадавшего за грехи наши.
– Как и отсутствие милосердия и благодарности Богу за изумительную щедрость, – парировал доктор, щелчком пальцев подзывая стоявшего в коридоре мальчика-слугу. – Принеси-ка нам на завтрак хлеба, сыра, эля и еще чего-нибудь, что найдешь в кладовой. Пусть герр Пихлер знает, что мы радушные хозяева, а не жестокие тюремщики.
Иезуит насупился и что-то пробормотал себе под нос по-испански.
В юном слуге Зикмунд узнал одного из сыновей городского пекаря, Иржи, брата Катарины, с которой дружила Маркета. Он ободряюще кивнул мальчишке, и тот поспешил прочь по холодному коридору – на поиски еды и питья.
– Ну же, пан Пихлер, садитесь. Располагайтесь поудобнее, – пригласил гостя врач. – Уж и не знаю, почему вы до сих пор стоите.
Священник промолчал и даже не поднял головы.
* * *
Немного погодя Иржи притащил поднос со свежим ржаным хлебом и сыром, вдобавок к которым перед гостем поставили большую глиняную кружку с элем, укрытым кремовой шапкой подрагивающей над краем пены.
– Этого хватит? – спросил слуга, потупившись.
– Да, вполне. Но ты не уходи далеко – нам еще могут понадобиться твои услуги. – Мингониус коротко улыбнулся и махнул рукой. – Ступай!.. Угощайтесь, пан цирюльник, – продолжил он затем, обращаясь к гостю. – Сейчас я объясню вам наш план. Священник пожелал остаться и послушать обсуждение курса лечения. Видите ли, мы оба отвечаем за благополучие дона Юлия, но взгляды у нас разные. Наш великий король Рудольф одинаково приемлет научный и духовный мир, а потому и бремя ответственности возложил на нас обоих в равной мере. Я так полагаю, что из Праги уже отправлен посыльный с письмом, в котором мне позволено отворить юноше кровь.
– Кто вмешивается в дела Господа, тому не откроется слово Божье, – подал голос испанец.
– Уж не хотите ли вы сказать, что король Рудольф, правитель Священной Римской империи, есть обычный смертный? Если так, то ваши слова, как мне представляется, граничат с изменой и злоумышлением против его величества императора, – парировал Томас. – Может быть, вам следует произносить их шепотом в своих молитвах, по-испански и за крепкими стенами собора…
Пихлер молча жевал хлеб, не рискуя произнести и слова.
– Главное в моем плане – большое очищение. – Длинный палец Мингониуса решительно рассек воздух. – Нам нужно добыть пиявок, но пиявок не абы каких. Те, что нам необходимы, водятся в здешних прудах Рожмберков. Я уже добывал их в прошлом – мы отвозили их в ведерках в Прагу. Самое благоприятное время для кровопускания – поворот к зиме, и это время уже близко.
– Пиявок я могу добыть завтра, – с готовностью отозвался цирюльник. – Я и сам пользуюсь этими прудами для пополнения собственных запасов.
– Будьте любезны, расскажите, как вы собираете их? – поинтересовался врач, прежде чем откусить краешек хлеба.
– Пастух разрешает мне использовать его коров в обмен на кровопускание и помывку в бане. Пиявки прилепляются к корове, пока та стоит в воде и жует траву. Потом мы выводим скотину на луг и ждем, когда они, насытившись, отпадут. Отрывать их раньше пастух не позволяет из опасения, что они могут повредить кожу животного.
– То есть потом им приходится неделями поститься, прежде чем они снова захотят крови, – заметил медик.
Пихлер улыбнулся и смахнул с губ пивную пену.
– Я все планирую заранее, герр доктор. В пристройке к бане у меня всегда есть голодные пиявки, запасенные еще с весны. Если вы хотите глубокого очищения, мы можем использовать их прямо сейчас.
– Варварство! – провозгласил Карлос-Фелипе. – Животное пьет кровь из жил человеческих!
– Думаю, это вполне в духе ваших собственных традиций. Разве не испиваете вы кровь Христову каждое воскресенье? – повернулся к нему Томас.
Священник перекрестился и зашептал молитву.
– В любом случае, герр цирюльник, использовать этих пиявок мы не можем, – сообщил Пихлеру доктор. – Я не могу допустить, чтобы пиявка, пившая в недавнем времени кровь коровы, касалась сына императора Священной Римской империи.
Цирюльник заметно сконфузился.
– Нам нужно найти для привлечения пиявок наживку более чистую, – продолжал Мингониус. – Я слышал, что у вас есть дочь, добродетельная девственница…
Зикмунд не ответил.
Врач отметил его сдержанность и тут же поспешил нарушить установившуюся тишину.
– Это ведь она стирает на берегу у реки, под стеной замка?
– Да, и она же в конце каждого дня моет мои инструменты и чаши для сбора крови.
– Отлично, она подойдет. Составляя отчет о процедуре кровопускания для короля Рудольфа, мне будет нужно отметить, каким способом мы собираем пиявок. Вряд ли ему понравится, что пиявки для его сына насыщались кровью коровы. Речь ведь идет о крови Габсбурга, понимаете?
Пихлер лишь теперь понял, что никогда не задумывался о таких вещах. Какое невежество! Смущенный и растерянный, он сидел перед придворным доктором.
– Конечно… да… – пробормотал несчастный цирюльник, в дополнение ко всему ловя себя на том, что съел большую часть предложенного хлеба и сыра. Вот же и впрямь неотесанная деревенщина!
– Совсем другое дело, если пиявок добудет невинная девушка. Думаю, они вполне сгодятся и для королевского сына.
Зикмунд отодвинул кружку.
– Я позабочусь об этом, герр доктор.
Мингониус улыбнулся.
– Вот и хорошо. К тому же и время на нашей стороне. Вода еще не слишком холодная, так что эти твари не залегли в спячку, хотя девица может изрядно замерзнуть в рожмберкских прудах.
Покой замка вдруг разорвал пронзительный вопль.
– Ага, вижу, наш подопечный соизволил проснуться, – вздохнул врач.
Священник поднялся из-за стола.
– Я поведу его к молитве.
– Вы никуда его не поведете, – с улыбкой возразил доктор. – Так же, как и я.
За новым воплем последовал долгий, мучительный стон.
– Бог со мной! – торжественно заявил иезуит. – А дьявол, как я вижу теперь, с вами обоими.
* * *
Пихлер невольно поежился, когда доктор Мингониус постучал в дверь. Из комнаты доносился грохот бьющейся посуды и крики дона Юлия.
– Надеюсь, вы успеете отскочить, если он вдруг нападет на вас, – сказал врач, оглядывая своего коренастого и плотного спутника. – Наш подопечный весьма проворен и быстр, хотя стражники, похоже, научились предвидеть его намерения. Но вы, с вашей бородой, станете легкой мишенью.
Перехватив озабоченный взгляд Томаса, Зикмунд погладил ладонью бороду и кивнул.
Стоявший рядом с ним стражник повернул ключ в большом замке и слегка приоткрыл дверь. Из комнаты тут же высунулась, ища за что бы ухватиться, рука со скрюченными пальцами. Ломаные, грязные ногти, никаких колец или других украшений… И тем не менее гладкая кожа выдавала руку аристократа.
– Отойдите, дон Юлий, прошу вас, – предупредил один из стражников. – Отойдите и сядьте в кресло – к вам пожаловал господин доктор.
– Будь он проклят, этот доктор! – закричал в ответ Джулио. – Они со священником держат меня здесь, как узника.
Пихлер проскользнул в комнату и, остановившись за спиной Мингониуса, огляделся. Грязная, вся в пятнах кровать красного дерева под балдахином с неубранной постелью и скомканным красным жаккардовым покрывалом, перевернутая фарфоровая чаша для умывания на полу, рядом разбитый вдребезги кувшин…
Взъерошенный и растрепанный Габсбург позволил стражникам усадить его в кресло. Чуть в сторонке встал Карлос-Фелипе. Мрачное выражение на лице иезуита не давало оснований считать его человеком, способным повести за собой другого в общей священной молитве.
– Подойди, – приказал дон Юлий Мингониусу. – Что за крестьянина ты привел с собой сегодня?
– Он – мой товарищ по гильдии, цирюльник и хирург Чески-Крумлова, – сказал медик.
Зикмунд стащил шапку и низко поклонился сыну короля.
– Что ж, по крайней мере, каким-то манерам он обучен, да и меня признал за того, кто я есть, – пробурчал королевский бастард. – Скажи-ка, брадобрей, почему ты не прилагаешь свои навыки к собственной физиономии?
– Предпочитаю носить бороду, – негромко ответил Пихлер, не поднимая взгляд выше коленей сына короля. – Моей жене и дочери так нравится.
– Женщинам доверять нельзя, особенно в мужских делах, – наставительно произнесли капризные габсбургские губы. – Ну-ка, брадобрей, посмотри на меня!
Пихлер поднял голову.
– Я тебя знаю. – Юлий ткнул пальцем в цирюльника. – Видел здесь, из окна. Ты живешь и работаешь в том доме внизу.
Зикмунд промолчал. Что еще знает пленник замка о нем самом и о его домочадцах?
– Да-да, я знаю тебя. Я наблюдаю за твоей семьей. У тебя есть дочка… такая… с непослушными волосами. Каждый вечер она ополаскивает посуду в реке.
Цирюльник сцепил зубы. Дон Юлий знает о его семье! Но страх не должен был помешать исполнению им обязанностей помощника Мингониуса. Именно поэтому он и находился здесь.
– Да. Она ополаскивает чаши для сбора крови и медицинские банки. Дочь помогает мне, – рассказал цирюльник.
– Именно поэтому пан Пихлер и пришел сюда сегодня, – добавил Томас. – Мы ждем разрешения от вашего отца, дабы пустить вам кровь. Время сейчас самое подходящее – переход от осени к зиме. Вам пойдет на пользу…
– Варвары! Злодеи! – вскричал Джулио. – Мало того, что вы месяцами держите меня под замком… Отец говорил, что мне будет позволено ходить по городу. Это – мое королевство, и я – владыка Чески-Крумлова!
При мысли о том, что этот безумец может получить свободу, цирюльнику стало не по себе.
– При вашем нынешнем состоянии об этом не может быть и речи, – твердо сказал Мингониус. – Возможно, после одного-двух кровопусканий, когда ваши гуморы придут в равновесие…
В дверь постучали, и стражники тут же напряглись, готовые, если понадобится, схватить Юлия. В комнату проскользнул запыленный гонец с кожаным мешочком. Дверь закрылась. Щелкнул замок.
– Дайте мне письмо, – протянул руку врач.
Посыльный заколебался.
– Оно адресовано мне, – сказал Карлос-Фелипе.
Гонец с поклоном вручил иезуиту конверт с красной королевской печатью.
Пока священник вскрывал письмо, никто не проронил ни слова.
– Ну же, быстрее! – нетерпеливо крикнул королевский бастард и, неожиданно для всех вскочив и прыгнув к священнослужителю, выхватил конверт у него из рук и развернул пергамент.
В первое мгновение лоб его прорезали морщинки озабоченности, но потом они разгладились, а лицо перекосилось от радости.
– А, да, Мингониус! Можете делать свое дело. Пустите мне кровь. Что такое несколько пиявок, если совсем скоро я снова стану свободным человеком! – воскликнул он.
– Что? – выдохнул Пихлер.
Томас с поклоном попросил разрешения прочитать письмо, и дон Юлий швырнул его в лицо доктору.
– Читайте, читайте. Вы делаете мне кровопускание и отпускаете уже здорового. Похоже, отец передумал держать меня взаперти в этом Богом проклятом замке!
Карлос-Фелипе перекрестился и коснулся губами кончиков пальцев.
– Не может быть, – прошептал он.
Прочитав письмо, Мингониус озабоченно нахмурился и передал пергамент священнику.
– Боюсь, что может. Как только мы проведем двухмесячный курс кровопусканий, его надлежит освободить, и тогда дон Юлий станет владыкой Чески-Крумлова.
Зикмунд ничего не сказал. Он думал о дочерях.
– Да, можете ставить мне ваши пиявки, – ликовал Джулио. – Но только если приведете с собой вашу премилую дочурку, ту, с чудными волосами. Так-то вот, герр брадобрей. Пусть она мне прислуживает! Желаю увидеть ее вблизи.
Он повернулся к доктору Мингониусу, и по левой стороне его лица пробежал нервный тик. Врач протянул было руку, но Юлий оттолкнул ее.
– А как же Книга Чудес? – холодно и отстраненно спросил он. – В письме упоминается о ней. Почему вы не сказали, что книга здесь, у вас?
Книгу Томас с самого начала прятал в своей комнате. С императорским сыном он вел себя осторожно, как с противником в карточной игре с большой ставкой. Сейчас настал черед сделать сильный ход.
– Книга будет предоставлена в ваше распоряжение, и вы сможете работать с ней, но только после того, как мы – я и священник – убедимся, что вы излечились и вам можно доверить сокровище столь огромной ценности. Таково распоряжение короля, – объявил медик.
Дон Юлий отвернулся, а чуть позже, когда он снова посмотрел на доктора и цирюльника, от спазма на его лице не осталось и следа – оно было спокойным и сосредоточенным.
– Приносите ваших пиявок, – сказал он уже не так громко. – И не забудьте привести девушку.