Заботы воеводы
Услыхав шум, боярин Микулинский вышел на красное крыльцо.
— Что за гам? — спросил он стоявшего подле него ключника, указав перстом на собравшихся черемисов. Люди так громко вопили, что запросто могли переорать звучание набатного колокола.
Приглядевшись, воевода разобрал, что черемисы волокут за шиворот казанского мурзу, который отчаянно сопротивлялся, цеплялся за халаты обидчиков, рвал придорожную траву.
— Тут вот что получается, боярин, — почесал затылок ключник. — На Горной стороне казанские люди войну учинили. Хотели многих черемисов в Казань увезти, дабы им неповадно стало с нами заединщиками быть. А те — каких мурз перебили, а каких в полон взяли.
— Ишь ты! Почему мне об том доложено не было? — враз посуровел князь.
— Понимаешь, боярин, спал ты больно крепко, храп в горнице несусветный стоял. Князь Ромодановский все к тебе домогался, да стрельцы его не пустили.
— Хм, — усмехнулся в бороду Микулинский, — что ж, пойдем посмотрим, что мурзы скажут.
— А может, ты кваса яблочного изволишь, боярин?
— Кваса? Принеси мне в горницу пива медового, да еще вот что — вина горячего.
— Как скажешь, боярин.
Семен Иванович спустился по широкому крыльцу вниз и подошел к черемисам.
— Кто таков? — показал он на мурзу.
Тот был ободран, голова позорно обнажена, одежда разорвана.
— Арский князь, — подсказал стоявший рядом тысяцкий.
— Ах вот оно как? Наслышан я о тебе. Ты, тысяцкий, по-татарски, кажись, глаголешь? Спроси у него, государю московскому служить будет?
Арский князь внимательно выслушал тысяцкого, а потом быстро заговорил.
— Что же ты молчишь, тысяцкий? Переводи.
Детина поскреб кудрявый затылок, а потом отвечал как есть:
— Бранится! И тебя ругает, и государя московского.
— Сколько черемисов побито до смерти? — хмурился все более Семен Иванович.
— Сотни две наберется, а то и поболее!
— Среди казанцев князья попались еще?
— Имеются. Шах-Чура и Шамай. Они в холодной избе остывают от бранного жару.
— А вольных людей и боярских детей сколько побито до смерти?
— Десятка два будет.
— Спроси у него, квасу князь откушать желает?
Боярин Микулинский с интересом вслушивался в звучание чужой речи, а когда Япанча умолк, тысяцкий сообщил:
— На Аллаха ссылается, про ад вспомнил и еще раз тебя ругал.
— Видит Господь, это дело я миром хотел закончить, да, видно, не дано. Рубить им головы, в другой раз неповадно будет! — зло распорядился боярин и чинно потопал к крыльцу.
Арскому князю заломили руки за спину. Он кричал, противился как мог, а потом казаки повалили его на землю и уселись на плечи.
— Ноги вяжи басурману, — подсказывал тысяцкий.
У самого pундукa Семен Иванович обернулся. Арскому князю уже стянули бечевой ноги, а потом, раскачав дважды, словно мешок, бросили на телегу.
Микулинский поколебался недолго, а потом, словно негодуя на свою слабость, махнул рукой:
— Оставьте басурмана. Пускай в свой окаянный Арск поезжает!
— Семен Иванович, — воспротивился тысяцкий, — ворога отпускаешь. Он же потом на Иван-город войной пойдет.
Япанча сорвал с запястья веревки, рукавом вытер на лбу жирную грязь, словно позор с себя смыл.
— Молод, чтобы князя поучать! — разозлился вдруг Микулинский. — Высечь арского князя батогами и отпустить, а остальных мурз — казнить! И сделать это до обедни. — И, распознав в толпе юркую приметную фигуру своего ключника, поманил его пальцем: — Поди сюда! Пиво медовое приготовил?
— Сготовил, батюшка, — охотно отозвался ключник.
— А вина горячего?
— И вино горячее имеется.
— После молитвы принесешь, — распорядился Микулинский и скрылся в своих покоях.
Утром князь Микулинский проснулся в скверном настроении. Голова болела: давала о себе знать выпитая наливка с медовухой. Боярин поднялся и в одном исподнем прошлепал босиком по стылому полу. В углу стояла бадья со студеной водой. Он черпнул питие ковшом в виде плавающей уточки и вылил водицу себе на голову. «Кажись, полегчало. А то башка огнем горит».
— Эй, ключник, пива неси холодного! — крикнул боярин в темный пролет лестницы.
Дверь отворилась, и в хоромины вошел князь Серебряный.
— Что скажешь, Петр Семенович? — невесело пробурчал боярин, натягивая на босые ноги сапоги. — Где этот ключник шастает?
— Здесь я, батюшка, ты бы шубу надел, — ластился провинившейся кошкой слуга, — на улице-то зябко! На плечи бы накинул. Вот так, Семен Иванович.
— Пошел прочь!
— Слушаюсь, батюшка.
Князь Петр Серебряный доложил:
— Черемисы, что нашу сторону ранее приняли, оказались в большинстве своем ворами, про клятву забыли.
— Так…
— Вся Горная сторона против нас поднялась, один Иван-город держится. Вечером отряд сотника Кваши пощипали, а сегодня утречком на полк воеводы Ромодановского всей тьмой навалились. Насилу князь от полона уберегся.
Семен Иванович уже надел холщовую белую рубаху, затянул ее золоченым поясом.
— Воры! — ругался боярин. — И службы государевой им не надобно. Клятву порушили, а теперь решили всем миром навалиться. Все заново начинать приходится. Заставы на Волге и Каме усилить, чтобы в Казань ни один струг не прошел. А мы об том в челобитной грамоте государю Ивану Васильевичу отпишем.
Петр Серебряный не уходил. Он мял в руках шапку, отороченную собольим мехом, и она искрилась в сиянии свечей. Было видно, что князь приготовился к обстоятельному разговору, но вести его сейчас Микулинскому не хотелось. Болела голова, в теле ощущалась слабость. Боярин бросил недобрый взгляд на князя, но Петр Семенович как будто не замечал неудовольствия главного воеводы. Он распоясался, уселся в дубовое кресло, положив подле себя шестопер с узорчатыми лепестками.
— Что у тебя там еще? — начинал сердиться Микулинский, всем своим видом давая понять, что утpo — не самое подходящее время для долгих разговоров. Вот после обеда, когда брюхо будет распирать от обильной трапезы, тогда и за государевы дела можно приниматься.
— Я тут со слугой арского князя глаголил, — наложил ногу на ногу Серебряный, — за свое освобождение он мне новость открыл.
— Ну?
— Карачи отправили скороходов в Астраханское ханство, царевича Ядигера на Казань сватать. А ярлык на ханство везет ему сам Нур-Али Ширии.
Зевнул равнодушно воевода, потом пятерней поскреб под мышкой.
— Ох, неспокойное время. Стало быть, государю московскому отписать грамоту нужно немедленно. Но, думаю, образуется все. Авось на Каме Нур-Али казачки наши перехватят.
— Дай-то Бог, Семен Иванович.
