Измена
Семен Иванович еще раз перечитал послание подьячего Черемисинова, облегченно вздохнул и перекрестился на образ святой Богородицы.
— Ну вот и слава Богу, кажись, все идет так, как государем задумано было. Даст Господь, так совсем без крови Казань возьмем. Большая война выиграна будет.
Боярин с легким сердцем отпустил от себя обоз с сотней стрельцов, напутствуя при этом:
— Вы уж, ребятушки, справьтесь, как нужно. Ну а мы за вами сразу после обедни тронемся.
Князь Семен Иванович с раннего утра находился в бодром духе: был весел, много шутил. Петр Серебряный хмуро посмотрел на Микулинского и заметил строго:
— Смеешься, князь, нынче много, смотри, как бы беды большой не вышло.
— Тьфу тебя, окаянный! — чертыхнулся Семен Иванович.
Сказанное слово скребануло по душе, но смеха не отняло, и голос его, как прежде, звучал звонко.
После обедни, под звон колоколов, рать воеводы Микулинского торжественно выехала из Иван-города. Первым шел сторожевой полк, который вел князь Ромодановский. Вместе с ним, развернув по ветру бунчуки, ехали черемисы, уланы и казаки. Отдельно от остальных отрядов держались казанские мурзы.
По дороге встретили боярских детей — посланных ранее с Черемисиновым в Казань. Комкая шапку в руках, старший из них, детина лет двадцати, рассказывал ладно:
— В Казани дело складывается по-божески. Татары клятву дают на верность государю. Ежели так и далее пойдет, то скоро вся земля Казанская государевой станет.
— А как там подьячий Черемисинов?
— Иван Черемисинов шлет тебе поклон низкий, боярин. Говорит, что казанцы клянутся честно.
— Ну и хорошо, — тряхнул рыжей бородой Семен Иванович.
Татары же хранили молчание. Никто из государевых служилых людей не обратил внимания на отъехавших в сторону эмиров Ислама и Алике.
— Гяуры сначала пришли воевать наши улусы, потом построили на отчей земле свой город и отняли у нас Горную сторону. Даже этого им показалось мало, теперь они хотят забрать у нас все! — возмущался Ислам.
— Скоро они захотят отнять у нас и веру!
— Ко мне из Казани прибыл гонец от Чуры Нарыкова. Он сообщил, что гяуры надумали уничтожить всех казанцев, как только войдут в город, — потянул за поводья Ислам. Конь остановился, зафыркал, а потом дернул крупной головой. Попридержал жеребца и Алике. — Нам не нужно пускать князя Микулинского в город.
— Но как это сделать, если его полки в трех часах езды от Казани?
— Нам нужно выехать вперед и убедить в своей правоте даже тех казанцев, кто уже дал клятву, — высказался Ислам.
— Но сейчас едем к боярам; важно, чтобы наш отъезд не вызвал никаких подозрений, — повернул жеребца Алике навстречу Семену Микулинскому. — Эмир! — почтительно обратился он к коню. — Дозволь прибыть нам в Казань раньше твоих полков. Нам хотелось бы подготовить тебе достойную встречу.
— Ну, скачите вперед, ежели так, — улыбнулся широко боярин.
Город был готов к предстоящим переменам. Всюду деловито сновали стрельцы, а в самом дворце заканчивались приготовления к встрече нового хозяина. Ворота крепости были распахнуты настежь, караул отпущен.
Эмир Алике, подгоняя скакуна плетью, ворвался в город, следом спешил Ислам.
— Затворяйте ворота! — прикрикнул он на стоящих неподалеку уланов.
Заскрипели ворота, и вход в Казань был закрыт.
— Мусульмане! Правоверные! — Алике ворвался на заполненную народом площадь. — На нас надвигается большая беда. В город идут урусские войска — не для того, чтобы принести мир, а затем, чтобы сотворить разрушение. Они сожгут ваши дома, будут глумиться над вашими женами и дочерьми, не пожалеют и вас самих! Об этом говорят все казанцы на Круглой горе! Давайте же не допустим в наш дом проклятых гяуров!
Подобно волне от брошенного камня, разошелся во все стороны ропот;
— Как же так?! Князь Микулинский обещал нам мир! Об этом писал и царь Иван.
— Урусы давали клятву своему богу, они не могли изменить!
— Что же нам делать, Алике, Ислам, подскажите?!
Эмиры молчали.
Но вот из толпы вышел Чура Нарыков:
— Казанцы! Кто из вас может обвинить меня во лжи? Кто из вас способен вспомнить хотя бы единственный случай, чтобы я не подал милостыню бедному или обидел кого-нибудь недобрым словом? — Эмир поднял глаза к небесам, словно дожидался божьего благословения. «Помоги мне, Аллах, в моей последней молитве». Небо было серым и безмолвным. Но Чура Нарыков дожидался недолго: сквозь серую мглу на землю пробился луч солнца. «Аллах услышал меня!» — Правоверные, урусы идут в Казань для того, чтобы обесчестить нашу землю. Так говорит даже шелудивый пес Шах-Али. Вы этого хотите, казанцы?!
И тотчас людское море вскипело тысячами голосов. Словно морские волны бились о твердые скалы.
— Не бывать этому!
— Мусульмане, постоим за веру!
— Всех урусов нужно предать смерти!
— Нет, пролитая кровь порождает насилие, — вступился за гяуров Чура. — Отпустим же их с миром. Пускай они передадут наши слова, что Казань мы сдавать не будем!
Из ханской мечети вышел Кулшериф. Старик шествовал неторопливо. Спина сгорблена едва ли не до земли, и, если не знать, что его склонила старческая немощь, можно было бы подумать, что сеид в долгом поклоне приветствовал всякого встречного.
Толпа почтительно расступалась перед его щуплой фигурой. Старик шел дальше, в самую середину собравшихся, откуда его должен услышать каждый.
Наконец сеид остановился. Он сделал над собой усилие и разогнул спину. Всюду Кулшериф видел только склоненные шеи, никто не смел взглянуть открыто в запавшие глазницы мудреца. Перед ханским дворцом опять стало тихо, собравшиеся терпеливо дожидались, что на этот раз изречет избранник Аллаха.
— Правоверные! Вчера я с вас брал клятву на верность урусскому царю. Вы обещали служить честно, и мне не в чем упрекнуть вас. Но сегодня я снимаю с вас клятву! Мне горько это сообщать, но я тоже слышал о том, что урусы придут в Казань для того, чтобы разорить наши дома.
Голос у Кулшерифа был негромким, однако его услышали все.
— Правоверные, во дворец! — камнем в толпу был брошен клич.
Собравшиеся двинулись к воротам ханского дворца, подле которого перепуганный тысяцкий как мог пытался образумить взорвавшийся народ:
— Да куда же вы?! Дворец-то теперь князя Микулинского! — все далее отступал от наседавших воевода.
— Люди, не дайте пролиться крови, пусть даже если это будет кровь неверных! — предостерегал от мести сеид.
— Супостаты! — ругался тысяцкий. — Отрыгнется вам это! Не простит бесчинства государь-батюшка.
Воеводу разоружили, а двое молодцов навалились на его плечи и пригнули голову к самой земле.
Стрельцы ухватились за сабли, и ближайший казак повалился на землю.
Пролилась первая кровь.
— Руби их! Мать вашу! — спешили на помощь тысяцкому воинники.
И служилые люди и уланы рубились насмерть, жалость была позабыта. Холеные крепкие кони со всех сторон грудью напирали на стрельцов, сбивая их в кучу.
— Крови не лить! — поднимал руки кверху сеид.
Обезоруженных стрельцов повязали кушаками и вытолкали с ханского двора.
— В зиндан! В зиндан!
Тысяцкий, огромного роста детина, смахивая с курчавой бороды кровь, убежденно заверял стрельцов:
— Ничего, служивые, тронуть нас не посмеют. У стен князь Микулинский с полками стоит.
Связанного Черемисинова казанцы вытолкали из толпы и уткнули лицом в ноги Чуре.
Мурза сверху смотрел на поверженного врага. Кафтан на подьячем был разодран и перепачкан в грязи, меховая шапка сбита на самый лоб, а темные глаза непримиримо смотрели на победителя.
— Снять шапку с уруса!
Стоявший рядом казак с готовностью ухватил меховой верх малахая.
Неожиданная слеза туманом застелила глаза подьячему.
— Лучше бы ты меня кнутом на площади отстегал среди своих казанцев, чем шапку с головы срывать!
— Поднять его с колен!
Перепачканного грязью, униженного Ивана Черемисинова ухватили за шиворот и поставили на ноги. Иван был роста высокого, стати крупной, он смотрел сверху вниз на худощавого Чуру Нарыкова. Разбитый рот Черемисинова тронула легкая улыбка.
— Подвести ему коня! — распорядился эмир. — Пускай отправляется к князю и скажет, что Казань мы не сдадим…
Гнедой жеребец узнал своего хозяина и, не пугаясь запаха крови, доверчиво потянулся к Ивану. Бархатные теплые губы уткнулись в разбитое лицо. Черемисинов взял коня за уздечку и повел к Ханским воротам. Он ждал, что сейчас воздух с тонким свистящим звуком рассечет легкая стрела и разорвет его атласный кафтан.
Но вот показались Ханские врата. Зубастая решетка приподнялась на высоту коня, выпуская пленника из города.
В Казани забили барабаны, и их равномерный бой возвестил на всю округу о том, что город готовится к обороне.
Иван Черемисинов встретил рать князя Микулинского у тихой протоки, берега которой заросли высокой осокой, а густые тенистые ивы длинными пушистыми ветками спадали в водяную гладь.
Отроки остановились ненадолго — поразмять затекшие ноги и напоить коней. Вместе со всеми слез с коня и князь Микулинский. Заприметив подьячего Черемисинова, он сделал шаг навстречу. Холоп, словно во хмелю, спешился с гнедого и упал коленями в жирную грязь:
— Боярин, князь Семен Иванович, прости меня, окаянного, доверил ты мне дело великое, а оно бедой вышло.
Лицо у Черемисинова было влажным — не то водой забрызгал, не то слеза нашла.
Боярин Микулинский опустил широкую длань на плечо слуги и заставил детину подняться. Холоп, набравшись храбрости, посмотрел в строгие глаза воеводы. Не было в них гнева — светились они по-отечески добром.
— Сказывай, Иванушка, как дело было.
— Поначалу шло все так, как задумано. Татарове смирились и давали государю клятву на верность, и лиха мы от них не ведали. А потом прискакали в Казань карачи Алике и Ислам. Вот с них-то и началось. Хулу на государя говорили, глаголили о том, что ты идешь с воинством великим казанцев бить, — жалился детина. — И слышали они об этом якобы от самого царя Шах-Али. Народ стал возмущаться, ворота все позакрывали, стрельцов твоих побили, а меня из града прогнали, чтобы я тебе их правду поведал.
Чело боярина Микулинского собралось в длинные волнистые складки. Князь был рассержен. Не однажды сказывали холопы о том, что бывал он горяч не в меру. Но для Ивана гроза прошла стороной.
— Трубить сбор! — приказал князь стремянному.
Рожок призывно затрубил, долгим и гулким эхом откликнулась дубрава, и полки один за другим стали выстраиваться колоннами в боевой порядок. На ветру затрепетали стяги, а впереди воинства стрельцы подняли главное знамя — лик Спасителя.
Семен Микулинский взглянул вперед, туда, где на высоком бугре стоял бревенчатый детинец.
— Авось Господь надоумит неразумных казанцев, может, без боя возьмем, — только и вымолвил князь.
