Утром, неожиданно для казанцев, Шах-Али объявил, что едет на озеро Кабан ловить рыбу и желает, чтобы его сопровождали эмиры и мурзы.

Шах-Али любил ловить рыбу и часто выезжал на озеро в окружении близких слуг. Странным было то, что он пожелал видеть в своем сопровождении самых именитых вельмож ханства. Карачи встретили это сообщение недоверчиво и в тот же день собрались во дворце Нур-Али.

— Шах-Али что-то надумал, — высказал всеобщее опасение Чура Нарыков. — Мне не верится, что нашего хана на Кабан погнал предстоящий утренний улов. Нельзя забывать, правоверные, о коварстве Шах-Али. Вспомните, как совсем недавно он напоил эмиров и мурз во время пира, а потом со многими расправился. Мне кажется, он зовет нас на озеро для того, чтобы выманить из Казани и уничтожить без свидетелей. В городе за нас обязательно заступятся слуги, там же мы будем беззащитны.

— Я согласен с уважаемым Чурой, — поддержал Нарыкова мурза Мамед. — Сколько раз мы наблюдали за тем, как он проливает кровь безвинных мусульман. Мне думается, настало время, чтобы поднять за собой правоверных и окончательно освободиться от опеки урусского царя.

Мурза Мамед напоминал монету, подброшенную в воздух: никогда не знаешь, на какую сторону она упадет, и если бы он сейчас высказался в пользу царя Ивана, то этому бы не удивился никто.

— Аллаху принадлежат слова, что самый скверный правитель тот, который управляет жестокостью, — спокойно и четко, словно в пятничную проповедь, заговорил сеид. — Мусульмане, может опять пролиться кровь безвинных. Рать царя Ивана придет с Круглой горы, и тогда неизвестно, чем это может закончиться для нас. Если мы хотим победить, то обязаны выиграть время. Нужно идти на уступки. Я думаю, что мурзы должны поехать с ханом на озеро Кабан. Пусть Шах-Али убедится, что казанские карачи по-прежнему доверяют своему господину. Важно, чтобы Шах-Али не догадался о том, что из Астрахани мы дожидаемся нового хана. — Сеид поднял руки к небу, словно ища подтверждения своим словам у самого Аллаха.

— Я присоединяюсь к мнению сеида, — высказался и Нур-Али. — Сейчас нельзя горячиться. Верно и то, что мы должны выиграть время. Астраханское и Крымское ханства не оставят Казань в одиночестве. Пусть же Шах-Али видит в нас только согласных слуг. Еще мне думается, что хан не рискнет расправиться сразу со всей казанской знатью. Это уже будет война, а урусский царь рассчитывает войти в Казань без боя.

— А что, если Шах-Али все-таки осмелится казнить эмиров и мурз? — не желал соглашаться Чура Нарыков.

— Мы вынуждены пойти на риск. Нужно оставить в Казани кого-нибудь из влиятельных мурз. Если на озере случится худшее, мы дадим знать о своей беде Крыму и Турции. В наших руках останутся московские послы. Мы их не выдадим царю Ивану до тех пор, пока он не расправится с Шах-Али, — предложил сеид.

— Это справедливо, — согласился Чура Нарыков. — В Казани должен остаться Нур-Али. Кажется, его сестра стала первейшей женой крымского хана?

— Да, уважаемый Чура, — слегка наклонил голову эмир.

Любой выезд казанского хана из города всегда обставлялся торжественно. Впереди ехал отряд улан, позади — кареты с женами и наложницами, в хвосте поезда — многочисленный скарб. Сам же хан, в окружении многих мурз и эмиров, в золоченой повозке, двигался под опекой конных стрельцов.

Копыта длинноногих рысаков месили весенний почерневший снег. Били барабаны, звучали трубы. С высокого кремлевского бугра через оголенные кроны деревьев виднелся Кабан.

Когда повозка Шах-Али выбралась на отлогую песчаную косу берега, казанский хан повелел остановиться. Он отстранил помощь стрельцов, после чего неловко спрыгнул на землю.

Хан долго стоял на берегу, разглядывая ровную гладь воды, взгляд его упирался в темный хвойный лес на противоположной стороне озера. Мурзы один за другим спешились и застыли за спиной повелителя. Погода была холодной и слякотной, а близ озера это ощущалось особенно. Резкие порывы ветра трепали полы кафтанов. Вот сейчас хан даст команду сбросить сеть в озеро, и крепкие руки рыбаков извлекут на поверхность строгого хранителя ханства — крылатого змея.

Наконец казанский господин повернулся к своему сопровождению. Шах-Али прошел мимо настороженных сановников и остановился напротив Чуры Нарыкова. Хан попытался разглядеть в его глазах страх, но не увидел даже тени беспокойства. «Я заставлю их всех дрожать!»

— Коня мне! — приказал казанский повелитель.

Тысяцкий под уздцы подвел Шах-Али любимого скакуна.

— Пособить, царь? — подставил воевода руки.

— Я сам! — подбросил свое грузное тело в воздух казанский хан.

Горячий конь нетерпеливо заржал, а потом стукнул копытом по земле, разбросав на камзолы мурз ошметки темной грязи.

— Вы хотели убить меня? — сурово спросил Шах-Али. — Так вот он я, убейте, если сможете! Молчите… Теперь вы сами находитесь в моих руках. Достаточно только одного моего слова, чтобы стрельцы утопили вас в Кабане. Будет тогда змею чем утолить свой голод. Вы думали, что я ничего не знаю о вас, но я следил за каждым вашим шагом. Вы написали на меня царю Ивану, что я обесчестил ваших жен, что я безвинно казню. Глупцы!.. Вы добились своего, теперь вами будет править гяур, а я уезжаю в Москву. — Жеребец, подобно лихому танцору, весело перебирал ногами. — А теперь выбирайте, кто из вас умрет первым.

Повалил снег. Большие белые хлопья ложились на почерневший молчаливый лес, на серую гладь озера. Вперед вышел сеид.

— Ты хочешь умереть первым? — послышалась в голосе Шах-Али печаль. — Жаль. Что ж, пусть будет исполнена воля Всевышнего. Тысяцкий! — громко позвал хан. — Сеиду не терпится умереть. Вели стрельцам отрубить ему голову.

— Позволь мне обратиться к тебе с последним словом, хан, — сказал старик.

— Последнее слово? — задумался Шах-Али. Вот и настало время проявить великодушие. — Что ж, говори, нам всем интересно будет узнать, что хочет поведать сеид перед смертью. Думаю, что ты не утомишь нас долгими прощальными проповедями.

— Аллах учит нас, что правоверный мусульманин терпелив и милосерден, — заговорил Кулшериф. — Он относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему. А теперь можешь отрубить мне голову.

Сеид обнажил заросшую седыми волосами шею.

— Что же вы стоите, стрельцы? Хватайте старика, он ведь сам вас попросил об этом.

Служилые люди, ухватив сеида за руки, опрокинули его на снег. Красивое тонкое лицо Кулшерифа, которое не сумело испортить даже время, уткнулось в грязь.

— Крепче держи татарина! — поигрывал саблей тысяцкий.

Шах-Али безучастно наблюдал за тем, как сеиду на плечи навалились стрельцы, как он хватал ртом серые комья земли, бормоча проклятия, и только когда рука тысяцкого взмыла вверх для свершения суда, хан громко выкрикнул:

— Оставьте его! Пусть Кулшериф живет… Для того чтобы в молитвах прославлять мое великодушие.

— Чудит царь, — пожал плечами воевода и с силой отправил меч в ножны.

— Я могу вас всех убить, но не хочу проливать кровь своих сородичей и братьев по вере. Хотя всякий другой на моем месте поступил бы именно так. Слишком много я претерпел от вас зла! Но я накажу вас по-другому, все вы пойдете со мной в Иван-город, никто из вас не вернется в Казань! — И, повернувшись к тысяцкому, который неотступно следовал за ханом, добавил: — Мурзы до самой Круглой горы пойдут пешком. — Хан, крепко хлестнув коня, вырвался далеко вперед.

— А ну, чего застыли, вперед пошли! — зарычал воевода. — Не слышали разве, чего царь наказал! В Иван-город пойдете, а потом великий московский князь к себе вас призовет, на Москве-реке крестить станет!