Прощание с Кучаком
Поздно ночью, когда жизнь в ханском дворце затихла до раннего утра, на женскую половину дворца уверенно перешагнул улан Кучак.
Бике еще не ложилась и в этот час при свете свечей что-то быстро писала.
— Ты не рада меня видеть, Сююн-Бике? — Кучак старался выглядеть удивленным. — Может, ты не ждала меня?
— Пока я ездила по святым местам, ты казнил многих видных карачей. Среди них были мурзы, чей род идет от самого Батыя.
Кучак сцепил на груди руки. «Еще неизвестно, кто здесь хозяин: я или эта заносчивая ханум!» — говорил весь его вид.
— Ах вот оно что!.. Теперь я, кажется, понимаю причину твоего неудовольствия. А известно ли тебе, бике, что все эти казненные карачи хотели бежать к твоему заклятому врагу Шах-Али? Я уберег тебя еще от одного предательства. Они подбивали на вероотступничество народ. Этих неразумных мурз следует держать на привязи, как непокорных коней, — крепко сжал улан в кулак пальцы.
— Ты позабыл, Кучак, что Казань — это не твой юрт. Казнями ты восстановил против себя казанцев, и теперь они ненавидят не только тебя, но и всех крымских эмиров, которые пришли нам на помощь.
Кучак нахмурился. Только казанской госпоже было позволительно разговаривать с ним в таком тоне.
— Ханум, я никогда не забываю того, что я крымчанин. Но народ нужно держать в строгости, иначе он возомнит себя господином.
— Ты ничего не понял, улан. Случись война — народ не захочет пойти за тобой.
Кучак вспылил:
— Позволь мне самому решать, что я должен делать, а чего нет!
— Ты забываешься, улан! — высоко подняла свой острый подбородок Сююн-Бике. — Мой сын Утямыш-Гирей — хан, я же его мать!
Вот и забурлила в ней кровь непобедимого Батыя. Где же та прежняя покорная женщина, которая едва ли не каждую ночь ласкала и целовала его?
— Да, я помню, — усмехнулся улан и вышел.
Кучак не бездействовал: в каждом письме, отправляемом в Крым, он просил новой помощи у хана.
Девлет-Гирей, получив очередное прошение от Кучака, хмуро улыбнулся:
— Понимаю, куда он клонит. Скоро он попросит меня, чтобы я посадил его на престол или в крайнем случае… помог жениться на Сююн-Бике. Вкус власти опьяняет!
Крымский хан не спешил отвечать Кучаку, который возомнил себя правителем казанского юрта. «А может быть, он захочет поспорить в могуществе и со мной, как в свое время Мамай спорил с Тохтамышем?»
Уши и глаза Девлет-Гирея, которые во множестве были в Казани, докладывали ему, что Кучака в городе ненавидят. И лучше всего сначала руками улана сместить Сююн-Бике, а потом будет легко убрать и ненавистного всем Кучака, и тогда на Казанской земле установится господство крымского хана.
Улан пришел по первому зову Сююн-Бике, смиренно склонив голову. Пусть она видит, что он — ее раб. Большие и сильные ладони, которые так недавно сладко ласкали Сююн-Бике, покоились у него на груди.
Казанская госпожа сидела на высоких, оранжевого цвета подушках; она слегка, как и подобает повелительнице, наклонила голову в сторону слуги.
— Ты знаешь, что о тебе говорит народ? — спросила бике.
— Да. Мне сказали, что мятежники ищут случая, чтобы убить меня, — безразлично отозвался Кучак, больше раздосадованный холодным тоном госпожи.
— Ты забыл, чему нас учат хадисы: без доказательства вины и без верных свидетелей никого не подвергай наказанию! И еще там же сказано: не убивай жен и детей врагов своих! Сколько же раз ты перешел через это?
— Я должен был добиться повиновения! — посмел повысить голос улан. Кучак чувствовал, как в нем клокочет степная вольная кровь его предков. — Даже знатные карачи с радостью бегут к царю Ивану в услужение. Вчера ушел мурза Махмет… А Шах-Али, как рассказывают мне верные люди, расплачивается с правоверными гривнами!
Кучака на протяжении последних дней не оставляла одна и та же мысль. Поначалу он даже испугался своей смелости, потом научился существовать с ней рядом, а теперь решил, что это было подсказано ему свыше. «Не стоит затягивать, — решил улан, — иначе может быть поздно!»
— Сююн-Бике, — сделал Кучак шаг навстречу ханум, — я обещаю тебе, что расправлюсь со всеми своими и твоими врагами! Я укреплю ханство! Создам сильное войско! Мне обещал помочь и Девлет-Гирей. И я выбью царя Ивана с нашей земли!
Улан сделал еще один шаг. Теперь он стоял с Сююн-Бике совсем рядом. Оказывается, ее глаза могут менять цвет — теперь они были темно-карими. Ему даже показалось, что в них мелькнуло что-то особенное, быть может, то, что когда-то связало их обоих. Вот сейчас самое время заговорить о главном. Кучак присел рядом с любимой на мягкую подушку, взял ее тонкую, в дорогих золотых браслетах руку и продолжил:
— Но для этого ты должна стать моей женой!
Крымчанин умолк. Вот и сказано самое главное. Он смотрел в глаза женщины, подернутые легкой печалью, и ждал ответа. В комнате было тихо, а с базарной площади доносились голоса купцов, которые наперебой расхваливали свой товар — шелка и каменья. Ничто не могло изменить размеренное течение жизни.
Сююн-Бике вдруг засмеялась. И чем более веселой становилась она, тем мрачнее делался Кучак.
— Ты, наверно, пошутил! Чтобы я, дочь виднейшего ногайского мурзы и мать казанского хана, сделалась женой худородного крымского улана?! Меня не смогут понять ни в Казани, ни в Османской империи и даже в твоем Крыму! А что же я скажу казанцам? Они ненавидят тебя! — Сююн-Бике помолчала. — Ты красив… Но не более того!
Кучак продолжал сжимать руку женщины, не желая терять надежду:
— Мы вернем прежнюю славу Казанского ханства, какая была еще во времена Улу-Мухаммеда! Мы увеличим свое войско, закупим пушки и пищали у Сулеймана Законодателя! А в Казани вместо деревянных стен возведем каменные! Русь, как и в былые славные времена, заставим платить дань! Ханством же будем управлять вдвоем — ты и я! А когда у нас родится сын, то он унаследует все земли Казанского ханства!
Сююн-Бике выдернула руку из его ладоней:
— Мне больно, Кучак! Ты сжал мне пальцы! Но во главе Казанского ханства стоит Утямыш-Гирей — мой сын и сын Сафа-Гирея! Только он — законный наследник! Как же ты предполагаешь поступить с ним?
— Он может занять любой улус в Казанском ханстве. Будь моей женой, Сююн-Бике…
Лицо казанской госпожи сделалось серьезным.
— Кучак! Ты забыл, что Казань — это мой юрт! И Аллах навсегда связал меня с этими землями! — Сююн-Бике хлопнула в ладоши.
Осторожно ступая по мягким персидским коврам, вошла стража.
— Взять его! — указала ханум на улана. — И бросить в зиндан! А завтра казнить на базарной площади после полуденной молитвы.
— Что ж, пусть будет так, как ты хочешь! — поклонился Кучак повелительнице и быстро пошел к выходу, увлекая за собой стражу.
В тот вечер во время молитвы Сююн-Бике особенно истово отдавала долг Аллаху. Когда тяжесть от сердца мало-помалу отступила, она поднялась с колен и вызвала стражу:
— Проводите меня в зиндан.
Несмотря на сумрак, который был в подвале крепости, Сююн-Бике разглядела Кучака сразу. Огромным черным силуэтом он вырисовывался у серой стены. Она увидела, как улан поднял голову. Тяжелые цепи на его руках печально звякнули. Затем голова безвольно свесилась на грудь, и улан затих.
«Он мертв!» — дрогнуло сердце женщины. Она посмотрела на тюремщика, который, подобно туркам, носил огромный тюрбан. Под ее строгим взглядом тюремщик склонился еще ниже.
— Если улан умер… Я казню вас всех!
Но Кучак пошевелился, и тяжелые цепи снова дрогнули. Темные блестящие глаза улана остановились на гладком и чистом лице бике. Огонь от факела беззастенчиво обшарил темные углы зиндана, запрыгал неровными пятнами на лице Кучака, от чего черты его лица как будто заострились.
Сююн-Бике взяла у тюремщика факел.
— Оставь нас вдвоем!
Когда дверь закрылась, бике подошла ближе. Она разглядела на щеке Кучака кровь, и жалость уколола ее в самое сердце. Тонкие, длинные пальцы потянулись к разбитому лицу улана. «Нет! — отдернула она руку. — Я все-таки казанская госпожа!»
Некоторое время бике смотрела на его рассеченное в кровь лицо.
— Завтра тебя казнят, — тяжело сказала она.
Опять зазвучали на руках Кучака тяжелые цепи.
— Что я могу сказать? — бесстрастно отвечал улан. — Значит, такова воля Аллаха. Мы же всего лишь жалкие орудия в его сильных руках.
— Ты уже смирился со своей участью и приготовился к смерти? — отвела взгляд в сторону Сююн-Бике.
— Ты спрашиваешь, как палач, моя госпожа. — все тем же безразличным тоном произнес Кучак. — А что же мне остается делать? Я — воин, поэтому всегда готов к смерти. Кончина для воина — это всего лишь шаг в рай.
— Шаг в рай, если он умирает с оружием в руках на поле брани против неверных! — поправила Сююн-Бике. Она увидела, что улан нахмурился, и заговорила о другом: — Тебя пытали?
Последние ее слова дышали участием и уже принадлежали той женщине, которую он когда-то боготворил.
— Ты меня жалеешь? — усмешка скривила тонкие губы улана. — Мне не было тяжело. Телесная боль только отвлекла меня от раны, которая засела глубоко в сердце… Больнее всего было потерять тебя.
— И после всего этого ты по-прежнему продолжаешь меня любить? А может быть, ты только притворялся, чтобы занять казанский престол?!
Некоторое время было тихо. И мерцающий огонь в руках Сююн-Бике красным длинным языком лизал закопченный низкий потолок и огромными прыжками то и дело наскакивал на стены. Железные цепи Кучака в очередной раз глухо звякнули.
— Такую женщину, как ты, невозможно не любить. Я завтра умру… Даже под саблей палача и на последнем выдохе я буду шептать твое имя. Я буду благодарить Аллаха за то, что он подарил мне встречу с тобой!
— Ты заставишь зарыдать даже самое черствое сердце, а что же тогда говорить о женщине?
— Я это говорю не для того, чтобы зажечь в твоем сердце жалость ко мне, ханум. Я просто хочу, чтобы ты знала правду. Зачем мне теперь лукавить, когда я отхожу в лучший мир?
Сююн-Бике потянула на себя дверь, та неохотно заскрипела. И этот скрип, будто стон больного и простуженного старика, был слышен в самых дальних закутках каменного лабиринта.
Как тени, возникла стража и в покорном поклоне остановилась перед повелительницей.
— Улана Кучака освободить… Он не нужен мне больше!
Один из стражей осмелился заглянуть ей в лицо, и Сююн-Бике прочитала в его карих глазах удивление.
— Кучак свободен!
Бике бросила под ноги стражи факел. Его искры рассыпались по каменному полу. Факел вскоре потух, и зиндан поглотила тьма.
— Пусть улан Кучак забирает все свое золото, всех своих людей и наложниц и немедленно убирается в Крым!
Голос женщины в темноте звучал зловеще. «Не демон ли говорит ее устами?!» — отшатнулся в сторону страж.
— Мы сделаем так, как ты велишь, бике, — уступил он темным силам.
