За верную службу государь Иван Васильевич платил щедро. Целое лето горные люди ездили в Москву ломать шапку перед самодержцем, и он наделял мурз, не жалея царской казны.

— Ничего не пожалею! — величаво стучал Иван Васильевич золоченым жезлом о мраморный мозаичный пол. — Ни каменьев, ни серебра! Только чтоб служили вы своему государю исправно. И земли вам дам, и наградами не обижу, и ясак со своей земли сами собирать будете, и при вере своей басурмановой останетесь! А еще мечети вам понастрою, молитесь своему Аллаху. Только мое условие — по первому зову быть у меня на дворе. Ливонцы-супостаты на границах шалят! Унять их нужно. А у вас казаки обучены и при конях все!

— Якши! — соглашались мурзы и, хитровато щурясь на державу и скипетр государя, держали свою думку.

— А теперь в Трапезную! К застолью!

Гости прихлебывали чай из глубоких блюдечек, вдоволь ели баранину, а государь продолжал потешать иноверцев своим размахом.

— Коня каждому гостю! — распоряжался он.

И в Трапезную под восторженные взгляды эмиров и мурз вводили длинноногих жеребцов.

— Якши! Якши! — водили головами горные люди из стороны в сторону, зная истинную цену каждого такого скакуна. — Якши! Ханский подарок!

Здесь же сидели митрополит и Сильвестр. Взгляды у обоих скучающие, безразличные.

А великий князь не переставал тешиться — захотелось забавы, да и гостей поразвлечь.

— В сторону столы! В угол! — кричал он. — Кулачный бой устроим. Пускай и гости потешатся!

И, ухватив ручищами стол, за которым только что трапезничал, отшвырнул его далеко в сторону. Затрещали дубовые доски под удалью государя. Силен Иван Васильевич, ничего не скажешь! Такому под горячую руку не попадайся!

Митрополит нахмурил брови, сделался серьезным и Сильвестр.

— Противно на царевы причуды глазеть, да и церковью то не позволено! — ворчал Макарий.

Митрополит поднялся со своего места и, больше не произнеся ни слова, оставил палаты.

Сильвестр думал иначе: «Ладно, пусть потешится государь! Пусть и татары удаль молодецкую увидят! Думаю, худого в том не будет, а что не так — упрежу!»

А Иван Васильевич вместе с боярами скидывал столы в угол. Когда Трапезная была очищена, он весело крикнул:

— А ну выходи в круг кто биться желает и царя своего потешить?!

Быстро сыскались охотники повеселить самодержца. Вышли в круг два стрельца-детины саженного роста. Поскидав с себя кафтаны и обнажив широкие груди, молча примерились. А потом, поплевав на ладони, сошлись в кулачном бою.

— Ай да молодцы! — до слез веселился государь. — Ай да потешили!

— Якши! Якши! — сдержанно откликались горные люди.

Царь в тот вечер был ненасытен на забавы.

— Пляши! — кричал он, отбивая ладони.

И гости веселились на славу, лихо отчебучивая «Русскую» под веселое треньканье балалайки. Вдоволь натешившись над плясунами, царь снова возвратился к любимой забаве — кулачному бою.

— Вот ты, детина, подь сюды! — жезлом указал он на стрельца огромного роста. — Вон твой соперник, боярин Сакуров.

Петр Сакуров, услышав про царскую милость, в благодарность наклонил голову и скинул дорогой кафтан на руки подбежавшему холопу.

— Не могу я, государь Иван Васильевич, — взмолился вдруг стрелец, — батьке обещал, крест целовал, что драться на кулачных боях не буду. Сила у меня больно большая: как стукну кулаком, так и грудь враз пробиваю!

— Крест, говоришь, целовал? — задумался Иван Васильевич.

— Целовал, — перекрестился стрелец. — У нас в роду все такие, что батька, что братья, — никто супротив нас устоять не способен.

— А вот мы сейчас тебя от крестного целования избавим! Иван Михалыч… дьяк Висковатый, — крикнул государь через всю палату скучающему в углу думному чину. — Избавь-ка этого молодца от клятвы! Батьке он обещал, что драться на кулачных боях не станет, и на том крест целовал! Помог бы ты ему. Очень детине хочется государя своего порадовать, а самому силой молодецкой помериться.

Думный дьяк подошел. В руках потир с медом. Отхлебнув из него и сощурившись, дьяк махнул рукой:

— Пускай себе дерется! Освобождаю тебя от клятвы, только сперва крест целуй. — И сунул стрельцу в самые губы золотое распятие. — А теперь дерись, дурень, потешай царя!

Стрелец аккуратно снял с себя кафтан, повел крутыми плечами и подошел к Сакурову.

— Бей ты поначалу, боярин, негоже мне первым. Не по чину! — выставил вперед грудь молодец.

Петр засучил рукава, расправил плечи и, выдавливая из себя крик, ткнул кулаком в широкую грудь стрельца. Детина только отступил на шаг, потер ладонью ушибленное место и произнес:

— Не обессудь, боярин, не по своей воле, — и, широко размахнувшись, ударил князя в грудь.

Петр Сакуров упал на залитый медом и вином пол. Он захрипел, и изо рта тонкой струйкой потекла темная кровь. Она закапала на пол, смешиваясь с алым вином. Боярин пробовал приподняться, но ноги ему уже не подчинялись.

Подошел государь, его молодое и красивое лицо выражало озабоченность. Петр Сакуров вяло улыбнулся окровавленными губами.

— Прости, государь, что веселье тебе испортил, — произнес боярин.

— Отнесите его в горницу, — приказал Иван Васильевич, — и пусть лекарь немецкий посмотрит… Может, и оживет еще? И передайте немцу мои слова: если не вылечит боярина, на кол посажу! А ежели спасет… золотом осыплю и землицы еще дам!

Веселье дало сбой и пошло на убыль. Первыми ушли родственники боярина Сакурова, а затем, с соизволения государя, пиршество покинули и остальные гости.