У Малюты Скуратова к Петру Темрюковичу была давняя нелюбовь. С того самого времени, когда Мария пожелала видеть во дворце своего братца. Не отстояв на Постельном крыльце, как прочая московская челядь, юный князь был сразу допущен в государевы комнаты, и совсем скоро царь поставил Петра старшим стольником. Это неожиданное назначение вызвало большую зависть у всего придворного чина.

Царского шурина не любили, однако это не мешало московским дворянам и боярским детям гнуть перед ним шею. Петр Темрюкович совсем не разбирался в придворных чинах и требовал от ближних бояр и князей, чтобы они относились к нему с тем же почитанием, с каким относится его собственная челядь.

В первый же месяц своего пребывания во дворце князь нажил столько врагов, сколько иной не сможет приобрести за долгую жизнь. Бояре люто ненавидели спесивого отрока и мечтали, чтобы Петр Темрюкович сломал себе шею на своем чудо-аргамаке или Гордей Циклоп, разобидевшись на братца царицы, отвернул бы ему голову где-нибудь в глубине московских дворов.

Петр Темрюкович был едва ли не хозяин Первопрестольной, даже походка у него была такая же стремительная, как у самого государя. Черкесский князь проскакивал мимо оторопелой стражи, которая не осмеливалась попридержать брата царицы, и уверенной поступью являлся в Верх, где обыкновенно собирались ближние вельможи. Бояре не сомневались в том, что скоро князь Петр потребует, чтобы караул при его появлении вопил во все горло:

— Прочь с дороги! Ступает князь черкесский Петр Темрюкович! Ниже голову!

Несколько раз бояре жалились царю на его юного родича, упрекая в неуважении к московским вельможам, но государь только посмеивался, догадываясь, какой страх Петр Темрюкович нагнал на его ближних бояр. Но ссориться в открытую с ним никто не желал, это значило бы противопоставить себя взрывчатому характеру царицы, а уж она в долгу не осталась бы!

Петр Темрюкович уже давно перестал замечать вокруг себя потомственных бояр, удельных князей и признавал над собой только власть одного человека — самодержца всея Руси Ивана Васильевича. А потому прочая московская дворовая челядь казалась для него едва ли не самой травой, которая годилась ровно для того, чтобы отереть об нее запачканные сапоги.

Долгое время Петр Темрюкович принимал Малюту Скуратова-Бельского за обычного дворового мужика и частенько бросал ему в руки поводья, наказывая отвести аргамака в стойло. Совсем не подозревал князь о том, что наживает сильнейшего врага, с которым не рискнули бы потягаться многие отпрыски Рюрика.

Думный дворянин с улыбкой кланялся Петру и отвечал неизменное:

— Как скажешь, князь.

И покорно отводил жеребца на Конюшенный двор.

Разве мог черкесский князь подумать о том, что у этого коренастого, с медвежьей поступью мужика сосредоточена в руках такая власть, перед которой бледнеют даже старейшие боярские чины.

Малюта Скуратов не спускал обид, а тем более не мог забыть неуважение к своему чину; думный дворянин так близко стоял у самодержавного трона, что мог хорошо видеть рисунки на сафьяновых царских сапогах. Еще Григорий Лукьянович обладал необычайным чутьем на интригу и чувствовал крамолу там, где ее как будто не должно быть. И когда Марфе Васильевне занедужилось, Малюта обратил взор на брата усопшей царицы.

Скуратов-Бельский только ждал разрешения самодержца, чтобы скрутить гордецу-князю руки за спиной и, подталкивая его пинками, спровадить в сырой и глубокий подвал.

Лучшего подарка себе Григорий Лукьянович пожелать не мог.

Черкесский князь поживал так же беззаботно, как и при покровительстве царицы Марии. Петр не всегда появлялся в Передней у государя; не спросясь разрешения у Ивана, съезжал на дальние дачи, прихватив с собой с пяток девиц, и окружал свою карету не меньшим почетом, чем это делал самодержец.

С визитом к черкесскому князю Григорий Лукьянович затягивать не стал и в сопровождении отряда стрельцов вошел во двор Петра Темрюковича.

Петр кричал, пытался спровадить царскую стражу с лестницы тяжелой тростью, но своим буйством вызывал у Малюты только смех.

— Глупец! Ты по-прежнему считаешь себя первейшим боярином Руси? А не кажется ли тебе, что пора возвращать долги?! Князь, может, ты отведешь на Конюшенный двор моего скакуна? Ха-ха-ха! Кончилась твоя власть, Петр Темрюкович. Эй, стрельцы, снять с князя пояс, сорвать шапку и провести его пешим до самой темницы. А чтобы веселей князю шествовалось, погонять его покрепче плетьми!

Невозможно было представить большего позора.

Князя распоясали, оторвали на охабне рукава, сорвали с него шапку и, взяв за руки, поволокли к темнице. Петр плевался выбитыми зубами, изрыгал проклятия, упирался как мог, но стрельцы с настойчивостью муравьев, волокущих израненного собрата к муравейнику, тащили черкесского князя. Два стрельца ступали следом и неторопливо стегали князя плетьми по плечам. Малюта Скуратов тоже не устоял перед искушением — пнул разок Петра Темрюковича носком сапога, отчего тот поперхнулся и хрипло стал грозить государеву любимцу:

— Не забуду я твоей ласки, Григорий Лукьянович, слезами ты у меня еще изойдешь!

— Ступай себе, Петр Темрюкович, — хмыкал Скуратов-Бельский, — а то Никитка-палач совсем заждался. Он для тебя уже раскаленные щипчики заготовил, а этот прибор кого угодно сделает разговорчивым. Так что сразу признавайся, злодей, каким зельем государыню-матушку со света белого сжил?!

— Не было этого!

— Не было, говоришь… Ладно, Никитка-палач все как есть выведает!