С написанием духовной Василий Иванович решил не затягивать. Расположившись в палатах, он тотчас призвал к своим очам митрополита Даниила, Андрея Ивановича, Михаила Глинского. Подумав, послал скороходов и за братом Юрием Ивановичем.

Василий Иванович уже не сомневался в близкой кончине. Теперь она была осязаема и имела вид омертвелых конечностей. Пальцы ног покрылись чернотой, и болезнь темной паутиной уже поползла к паху.

Великий князь призвал митрополита еще и потому, что не желал лежать в домовине в белом платье — уже год, как его мысли были обращены к иночеству. Пребывая на Волоке, государь поделился сокровенным с игуменом монастыря старцем Михаилом. Он был духовным наставником покойного батюшки.

Тот долго молчал, потом поскреб густую бороду и ответил:

— Не даст тебе митрополит Даниил благословения. И отец твой, и дед помирали в белом платье, видно, и тебе так придется, государь.

— Государь Василий Иванович, ты меня звал? — потревожил самодержца тихий голос.

Это был лекарь Николай. Он застыл у самого порога в ожидании.

Нагель Булев был родом из Саксонии и происходил из семьи потомственных врачевателей, которая уже два века поставляла лекарей едва ли не во все королевские дворцы Европы. Сам Нагель долго жил в Италии, закончил Римский университет, получив диплом магистра, после чего успешно сочетал врачебную практику с занятиями алхимией. Смысл жизни немец видел в том, чтобы из морского песка выделить чистое золото, и, когда он уже приоткрыл занавесь тайны, с поклоном к нему прибыли русские послы и, пообещав знатное жалованье, просили быть лекарем великого московского князя.

Нагель Булев подумал о том, что на обещанные деньги он вскоре может купить целую деревню в родной Саксонии, и, с неделю поколебавшись для вида, дал согласие.

На русской земле Нагель прижился, и бояре, не желая ломать язык, окрестили немца Николаем. Работы у молодого лекаря оказалось немного: русский народ был отменно крепок, а сам Василий Иванович здоровьем напоминал большущего лося. Чаще случалось лечить от обжорства да от перепоя, но здесь был единый рецепт — ядреная русская баня, способная согнать не только дюжину потов, но и выветрить остаток хмеля.

А потому, когда случилась болезнь с государем, Николай растерялся — никогда не видел он более страшной раны, чем язва Василия Ивановича. Однако смятения своего не показал. Порывшись в книгах, он нашел рецепт нужной мази и, вручив ее государю, пообещал, что опухоль пройдет через сутки. Так оно и случилось. Но скоро пальцы ноги стали чернеть, и лекарь понял, что государю не прожить даже недели.

Михаил Глинский советовал пустить в рану две ложки водки. Андрей Иванович желал видеть у постели брата вместо немца известных ворожей. Но Николай Булев твердо знал, что великого князя уже не спасти.

Московский государь был обречен, и сейчас Василий вызвал лекаря только для того, чтобы услышать о себе полную правду, которая, как понимал сам государь, будет страшной.

Великий князь протянул свою исхудалую руку, и лекарь, крепко взяв прохладные пальцы, приник к ним губами. Это была честь, которой удостаивался не каждый боярин. До того Булев целовал руку государя только однажды — когда был представлен ко двору.

— Видел ты мое великое жалованье, Николай, выделял я тебя среди прочей челяди своей велико — княжеской милостью. Теперь ответь мне без утайки — есть ли какое-нибудь снадобье или мазь, что может излечить мою недужность?

— Государь Василий Иванович, был ты со мною ласков и жалованье я видел великое. Если бы существовало какое средство, оно было бы у тебя. Не хочу лукавить, великий князь, остается только уповать на помощь божью.

Василий выслушал лекаря спокойно, а потом слегка приподнял ладонь, отпуская его от себя.

По зову явился митрополит Даниил. Огромный, тучный. Он возвышался над ложем государя и в сравнении с Василием Ивановичем выглядел бессмертным. Во всем его теле чувствовалось здоровье, которое не способны сокрушить ни хвори, ни возраст.

Сейчас митрополит хотел выглядеть не таким значительным, как всегда, слишком много места он занимал в покоях государя.

— Вот и все, Даниил, не сегодня-завтра помру я. Николай все рассказал мне про болезнь, я обречен!

— Поживешь еще, Василий Иванович, — попытался слабо возразить митрополит.

— Будет тебе, Даниил, не о том ты сейчас глаголешь. Помру я! Надо мне помышлять о том, чтобы душу свою спасти.

— Государь, не дело ты говоришь. Поднимешься еще. Все отечество за тебя молиться будет, глядишь, болезнь и отступит.

— Слишком долго я жил, чтобы верить в чудодейственное избавление от недужности. Умру я завтра ночью, владыка, приготовь мне платье монашеское и крест спасительный. А теперь братьев с боярами покличь.

В сопровождении многого числа бояр в Спальные палаты государя вошли Юрий и Андрей Ивановичи. Пухлыми губами и круглым подбородком они напоминали старшего брата.

Остановились князья в двух шагах от ложа московского государя и виновато потупили взор.

— Каши бы ты отведал, Василий, а то совсем обессилишь, — предложил средний брат.

Весь двор уже знал о том, что государь отказался от еды, а миндальную кашу, что стольники принесли на завтрак, только слегка пригубил.

— Не до каши мне теперь, — отвечал московский князь, — повернули бы вы меня, бояре, а то все тело отлежал, — а когда мужи перевернули государя на бок, продолжил: — Доверяю своего сына, великого князя Ивана, богу, святым чудотворцам и тебе, отец мой духовный Даниил. Завещаю ему государство русское, которым когда-то пожаловал меня мой отец. Все слышали?

— Слышали, государь, — почти хором откликнулись ближние бояре.

— Слышали, Василий, — едва слышно произнесли Юрий и Андрей.

— А вас, братья мои, я прошу помнить об обещании стоять против недругов сына моего и почитать за своего господина. Не позабыли клятву?

— Помним, государь, — единомысленниками отвечали братья. — Будем служить ему прямо и неподвижно.

— Обещайте дело московских государей беречь и служить безо всяких хитростей.

— Обещаем, Василий Иванович, — понуро отозвался Андрей.

— От сына моего не отступайте ни на пядь. На кого же мне еще полагаться, коли не на родных братьев.

— Верно, государь, — промолвил средний брат, глядя в восковое безжизненное лико Василия Ивановича. «Помирай себе спокойно!» — едва не сорвалось с его губ.

— Бояре, — обратился слабеющий господин к примолкшим советникам, — государство наше древнее, еще до Владимира киевского на земле русской стояли грады крепкие, а деды мои, рожденные господами московскими, правили боярами. Вы — наши извечные слуги! Так служите сыну моему так же верно, как когда-то мне… Помните о целовании! Повелеваю вам всем Михаила Глинского за чужого не держать. Хоть и прибыл он к нам с ливонской земли, но веры мы все единой, а сыну моему — дядей приходится. А ты, Михайло, стой со всеми заодно и характер свой строптивый не показывай, — строго наказывал тестю самодержец, — а то без башки можно остаться. И вот о чем я тебя хочу просить, Михаил Львович, стой крепко за сына моего и жену мою.

— Пока дышать буду, Василий Иванович, от клятвы не отступлюсь.

— Жену хочу видеть, бояре, пошлите за Еленой Васильевной… Проститься с ней желаю.

— Как прикажешь, Василий Иванович, — шагнул Михаил Львович к двери.

— Погодь, боярин, — остановил Глинского великий князь, — боюсь, государыня вида моего страшного испугается. Пожелтел я, как лимон, и с лица сошел. Да еще небрит, щетиной седой зарос. Теперь она на меня, старого, и не взглянет. Страшен ли я, Андрей?

— Что ты говоришь такое, брат, — повернулся князь Андрей к государю мокрым от слез лицом. — Не изменился ты, разве похудел малость. Надобно тебе с великой княгиней увидеться и наследника приласкать.

Нахмурился Василий Иванович:

— Вот кто моего страшного облика точно уж испугается.

— Напрасно ты так, батюшка, — загудели бояре, — любит тебя наследник, а когда ты здоров был, так он с твоих коленей и не слазил.

— Верно, — улыбнулся Василий Иванович, — только время ли сейчас? Впрочем, другого времени у меня может и не быть — позовите государыню с сыном Иваном.

Наследника Михаил Глинский нес на руках. Иван беззаботно перебирал пальчиками самоцветы на княжеских бармах. Елена Васильевна уныло плелась за дядей. С одной стороны ее поддерживал князь Андрей, с другой — бережно, под локоток, вел Овчина-Оболенский.

Государыню не испортила и печать великого горя. Бледность даже украсила ее, лико приобрело живость, а тонкие губы были так же чувствительны, как листья осины на слабом ветру.

— Государь, — упала Елена на колени перед креслом умирающего. — Это я во всем виновата! Только я одна! Покарает меня господь за мое святотатство!

— Что ты такое говоришь, Елена, зачем на себя напраслину наводишь, — сурово упрекнул жену великий князь. — Простыл я на охоте, вот и случилась со мной недужность. Только эта болезнь моя — не смертельная, женушка. Отлежусь немного, и мы с тобой по святым местам поедем, богу помолимся о моем выздоровлении.

— Не будет выздоровления, Василий Иванович! Господь меня наказывает за неправду мою, за измену мою тяжкую по отношению к тебе, государь!

— Что же ты такое говоришь, Елена, в чем твоя измена? — удивился великий князь.

— Не любила я тебя так, как супруге положено, государь.

— Перестань, Елена! Не о том ты глаголешь! Только с тобой я изведал счастье. Если и придется помирать, то с благодарностью за те дни, что ты мне доставила.

— Как же я виновата перед тобой, Василий Иванович, если бы ты только знал!

— Полно тебе, голубушка, успокойся, не за что мне судить тебя! Ладной ты мне была женой, сыном одарила, — утешал государь супружницу.

Елена не унималась, плач ее становился все громче, и бояре, стоявшие в Спальной палате, едва сдерживали себя, чтобы не подхватить рыдание государыни.

— Все! Полно! Уведите великую княгиню, сил нет смотреть, — строго повелел Василий Иванович.

Елена едва стояла на ногах, силы совсем оставили молодую женщину, и она, безутешная, почти повисла на крепких руках государевых советников.

— Пойдем, матушка, не убилась бы ты, ступени-то здесь крутые, — ласково шептал Овчина-Оболенский, спроваживая великую княгиню из Спальной комнаты.

Елена Васильевна подняла голову.

— Вот она — моя погибель, — прошептала государыня, едва взглянув на Ивана Федоровича, и без чувств упала прямо в руки боярина.

— Огонь у изголовья погасите и сынка ко мне подведите, — распорядился Василий, а когда свечники задули пламя, произнес: — Здравствуй, Иванушка.

Наследник выглядел озабоченным — он сумел сковырнуть с барм князя Михаила Львовича Глинского огромный сапфир и надежно упрятал его в ладони, но Ивану показалось, что батюшка уже узнал про его маленькую тайну и повелит вернуть самоцвет законному хозяину. Он уже приготовился яростно отбиваться, чтобы оставить за собой нежданное приобретение, но голос отца был необыкновенно ласков.

— Здравствуй, батянька. — Наследник спрятал ладонь с самоцветом за спину.

— Как же ты вырос, сынок. На дедушку своего стал похож, так смотришь, будто вину какую во мне разглядел. Твой дед точно так же на меня поглядывал, когда наказать хотел. Так лупил за провинность, что я сесть не мог, — признался государь. — Если я и ведал от кого наказания, так только от своего батюшки, ты же… Нет хуже, когда дите малое чужая рука наказывает. — Василий ласково поглаживал сына по сивой головке. — Что-то ты больно послушный нынче, может, учудил чего? Господи, невмоготу мне уходить от вас… Крест мне Петра-чудотворца! — Митрополит подал распятие. Василий Иванович долго сжимал его в руках, а потом легонько притронулся крестом ко лбу сына. — Во имя Отца… Сына и… Святого духа! А теперь ступай, Иванушка.

— Пойдем, государь, — взял Михаил Глинский наследника за руку. — Поварихи нынче сдобу с малиной напекли. Как ты, государь, пирогов желаешь? — вопрошал князь.

— Съел бы с пяток, дядя Михаил, — серьезно отвечал малец.

— Вот и славненько! Позволь, государь, я тебя на руки возьму, а то на лестнице больно ступеньки высокие, как бы ты нос не разбил. — И, подняв Ивана Васильевича на руки, боярин вынес его из Спальной комнаты.

— Только ты меня во дворе на ноги опустишь, — строго наказал Иван, — девки там слишком смешливые, а я как-никак господарь московский.

— Как скажешь, батюшка, — услышал напоследок Василий Иванович.

Некоторое время государь лежал неподвижно, будто вслушивался в говор наследника, а потом произнес:

— Юрий, помнишь ли кончину батюшки нашего?

— Как же такое позабыть, Василий?

— Узнал я его болезнь, брат. Во мне она поселилась. У нашего батюшки тоже все ноги распухали, а от тела смрад шел. День и ночь меня болезнь эта мучает. Крепко она во мне поселилась. Видать, помру завтра.

— Не говори так, Василий Иванович. Полно тебе. Поживешь еще.

Но государь уже не слушал.

— Митрополит Даниил!

— Здесь я, батюшка.

— Подойди ко мне… Ближе. Вот теперь, когда я вижу твои глаза, спросить хочу, неужели ты отважишься отказать мне в последней просьбе?

— Знаю, о чем говорить станешь, великий князь, только вспомни государей русских, каждый ли из них в чернецах помирал? А Владимир киевский? Разве он пожелал перед смертью поменять велико — княжеские бармы на рясу инока? Великим при жизни и смерть полагается господская.

— Не обрести мне иначе покоя, — вспомнил Василий Соломонию, томящуюся в заточении.

— Напраслину на себя наговариваешь, батюшка. Многие из государей умерли не чернецами, а разве оттого они не обрели вечное успокоение?

— Отец блаженнейший, конец мой приближается, так почему же ты воле моей внять не желаешь? Исповедал я тебе свою тайну, не о чем мне боле желать, так уважил бы ты мою смертную волю.

— Пойми, государь, не дело великокняжеское до обычного чернеца-то опускаться. А может, еще господь разобьет твою болезнь божественным жезлом. Молись!

— Видно, не убедить мне тебя, упрямца, — грустно заметил государь. — Если не желаешь мне дать пострижения, то хотя бы положи на меня мертвого монашеское одеяние.

Василий Иванович совсем стал плох, язык у него отнялся, и он беспомощно шевелил губами, творя молитву.

— Отходит государь, — признал митрополит Даниил.

Великий князь приподнял руку для крестного знамения, но потом крепко ухватил митрополитову ладонь и поднес ее к губам.

— Прошу, — шептал Василий Иванович, — не отринь мою просьбу, владыка.

— Платье монашеское несите, — приказал Даниил, терзаемый состраданием. — Да живее же! — яростно прикрикнул митрополит на застывших бояр. — Дышит еще пока наш государь, спешить нужно постриг совершить.

Принесли монашеское платье.

— Куда ж такое короткое! — обозлился митрополит. — Тесно в нем будет государю лежать.

— А ты, митрополит, не горячись, монашеское одеяние нашему государю ни к чему. Великим князем Василий Иванович жил, в белом платье и помирать будет, — властно произнес Юрий.

Митрополит сурово посмотрел на него и произнес во всеуслышание:

— Смертную волю своего брата решил отринуть, нечестивец! Не будет тебе благословения от моих рук. А теперь, бояре, выведите Юрия Ивановича из покоев.

— Вот как ты заговорил, митрополит, — едва справлялся с яростью государев брат. — Жизнь-то, она длинна, по-разному поворачивается. Кто знает, может быть, ты с будущим московским государем рассорился, — на прощание сказал дмитровский князь.

— Господи, помилуй тебя, грешного, — митрополит накрыл епитрахилью голову умирающего.

Оторвалась от московского государя душа в виде тонкого облака и рассеялась среди струек копоти.