Государственные хлопоты

Горе не может быть бесконечным, как не бывает вечной ночь. Даже после глубокого похмелья голова набирает ясность. Погоревал малость Иван Васильевич о Пелагее да и утешился.

Дворец, как и прежде, наполняли скоморохи, которые не уставали потешать государя своими проделками: то к кафтану именитого боярина хвост подвесят, а то намажут скамью смолой, и знатный муж долго тогда не может отодрать прилипшее седалище от досок.

Охоч был Иван Васильевич до забавы. И скоморохи со всей Руси спешили в Москву подивить государя своим искусством. Точно так торопятся грешники на святые места.

Ко дворцу каждый день приходило по нескольку десятков бродячих потешников, которые размещались в государевых покоях как самые почетные гости, и Иван Васильевич днями напролет глазел на их представления. Не однажды дворец просыпался от рева — это к царскому двору приводили ручных медведей: баловство, которое самодержец почитал особенно.

Приглянувшихся скоморохов царь подолгу оставлял у себя. Едал с ними за одним столом, а наиболее достойным подливал из своих рук вина.

И сам дворец в этот день превращался в один скомороший базар, где в подклетях звенели бубенцы шутов, а в теремах бренчали разудалые балалайки. И единственным местом, куда еще не пробрались ряженые, была Боярская Дума. Только здесь бояре могли вести чинные речи, а так — пустое везде! Всюду охальный говор и бесов смех. Вельможи двигались по дворцу с оглядкой, как будто за каждым поворотом боялись увидеть скоморохов с медведями.

После смерти Анастасии Иван Васильевич изменился не только внешне — похудел, малость ссутулился, волосы поредели. Поменялся и характер государя — он стал нетерпим к иному мнению, воспринимая его как покушение на самодержавное величие. Бояре поутихли, и только самые почтенные из них могли говорить государю правду.

Пошушукаются между собой вельможи в темных углах, пожалуются на государя и расходятся — не ровен час прознает кто, снаушничает царю, вот тогда не сносить головы: крут стал государь на расправу.

А опасаться боярам было кого — с недавних пор стал Иван Васильевич привечать некоторых сокольников, стряпчих, жильцов, со многими из которых вел тайные разговоры: чтобы слушали вредные речи, выявляли наговоры и выведывали крамолу на государя. И потому весь дворец был переполнен мелкими людишками, которые беззастенчиво останавливались у перешептывающихся бояр и пытались выведать хотя бы слово.

Иван Васильевич подсылал своих верных людей во все приказы, где они подсматривали за окольничими и боярами и, усмотрев крамолу, сносились с царем.

Этих людишек прозвали «шептунами» и боялись их так же крепко, как Никитку-палача. Перед шептунами робели даже могущественные бояре, их старались задобрить щедрыми подношениями, перед ними заискивали. От незаметного жильца зависела судьба окольничего, а порой и самого боярина.

Кому было вольготно, так это скоморохам, которые сумели вытеснить из Гостиных палат почти всех гостей и правили здесь так же безраздельно, как царь Иван у себя во дворце.

Те немногие послы, что удержались в Гостином дворе, уже неделю не принимались Иваном Васильевичем, и единственным их развлечением было хлебать брагу с боярами, специально приставленными к ним именно для этого. Послов опаивали так, что они частенько не могли подняться из-за стола и вряд ли помнили, куда прибыли и с какой целью. А потом от обильного хлебосола у иноземных вельмож долго трещали головы.

Порой послы собирались все вместе за одним столом и, попивая душистый ром, говорили о военных успехах русского царя. Воевода Шигалей на всю Европу навел ужас, и в королевских дворах велись разговоры о том, как один за другим сдаются крепости, среди которых такие твердыни, как Нейхаузен, Мариенбург. Перед многочисленным воинством татарина Шигалея дрожала вся Европа, поход его сравнивали с покорителем Востока — Чингисханом. Великосветские дамы падали в обморок, когда кавалеры, мало искушенные в этикете, начинали рассказывать о том, что передовые полки бывшего казанского хана Шигалея до смерти насиловали женщин в покоренных городах, а самых красивых привязывали к деревьям и использовали в качестве живых мишеней.

Однако свежая новость задела послов больнее всего — под Феллином воеводой Курбским был разбит цвет ливонской знати, а бывший гроссмейстер Фюрстенберг попал в плен. Неделю назад пленников доставили в Москву, раздели донага и ударами железных прутьев гнали по улицам города.

Теперь Ливония была обречена: территория ее на три четверти занята расквартировавшимися казаками Шигалея и дружинами Михаила Глинского.

Католическая Польша, полагали послы, конечно, захочет прибрать к себе берега Балтии, однако без ссоры с Москвой рассчитывать на это не приходилось. А тут еще и перемирие, которое было скреплено личными печатями польского короля и московского царя.

Оставался еще один вопрос: как отнесется Швеция к вторжению польских войск в те земли, которые она всегда считала своими?

Несмотря на буйное веселье, которым окружил себя государь, все послы отмечали, что от Ивана не ускользает ни один, даже самый тонкий момент сложной политической игры. Это был пасьянс, который должен был разложить Ливонию на множество аппетитных кусков. И Иван, впрочем, как и польский король Сигизмунд, хотел заполучить самый значительный из них.

Не принимая послов сейчас, русский царь исходил из интересов той искусной игры, которую вел по Ливонии.

Послы выпивали ром, заедали его вяленой белугой и расходились каждый по своим палатам с мыслью о том, что Иван будет крепко держать полузадушенную Ливонию в своих цепких пальцах. Эдакий паук, поймавший в сети жирную зловредную муху.

Несмотря на веселое безделье, которое воцарилось во дворце, Иван как никогда был активен в чужеземных делах. Он рассылал своих послов в заморские страны. Принял посла из Дании, который потребовал вдруг вернуть Ливонии завоеванные земли. Тогда царь неожиданно прервал разговор, чтобы смыть с ладоней скверну, оставшуюся после рукопожатий.

Иван Васильевич издевался над указом Фердинанда, императора Священной Римской империи, который запретил навигацию по Нарве, препятствуя доставке в Россию военных припасов. Иван поведал боярам, что хитрая Англия отыскала другой путь и военные запасы царя никогда не оскудеют.

Не хотела отставать от Англии и Ганза, для которой торговля с Русью приносила огромную прибыль. Жители свободных городов от мала до велика оделись в соболя, а особым шиком среди них считалась шуба из меха волка.

На стороне царя Ивана оказались не только Англия с Ганзейским союзом — неравнодушна к русскому самодержцу была и Швеция, хотя она ревниво наблюдала за нарастающим могуществом южного соседа.

Иван жил как хотел — он не собирался оглядываться на Запад, пренебрегал Севером, называя шведского короля «купеческим сыном», а Восток уже давно для царя Ивана был не указ — одно за другим пали Казанское и Астраханское ханства. И единственным, кто его беспокоил, оставался Крым, орды которого то и дело опустошали южные границы.

У себя в отечестве он был полным господином и подписывал теперь грамоты не иначе как «самодержец всея Руси, по божьему велению, а не по мятежному хотению»; Ивана Васильевича уже давно не волновало то, что короли Европы по-прежнему обращались к нему по старинке — «великий князь».

Иван был царь и прямой наследник Византии, а то, что невозможно простить обычному смертному, дозволено великому государю. Оттого во дворце не смолкал кураж, и веселье было таким бурным, что с крыш в испуге слетали вороны и долго кружились над городом черной беспокойной тучей.

Народ знал о чудачествах самодержца, ведал о беспричинных казнях, но прощал ему все. Людская любовь не притупилась, а, наоборот, набрала такую силу, какую не ведал до него ни один из русских правителей. Московиты помнили Ивана растерянным, шествующим вместе с бродягами и нищими по улицам; они слышали, как он подолгу каялся и совершенно не стеснялся слез.

Вот таким государь был понятен всем — крепким в делах и искренним в покаянии. А какой муж не чудит! Да в гулянье любой мужик безрассуден: и подраться может, и бабу отхлестать, а то как обопьется, то целую ночь в канаве пролежит. Но уж если начнет каяться, то шибко: до ломоты в пояснице, до боли в шее, до ссадин на лбу.

Все это Иван Васильевич!

О боярах говорили разную хулу. Но из московитов про государя дурного слова сказать никто не мог. Народ искренне любил Ивана Васильевича.