ЭПИЛОГ. 1482 год
12 января
… В этот день в кремле праздновали большое торжество — свадьбу наследника московского престола, двадцатичетырехлетнего великого князя Ивана Ивановича Молодого с восемнадцатилетней валашской принцессой Еленой Стефановной, дочерью короля молдавского господаря Стефана, которая навсегда вошла в российскую историю как Елена Волошанка.
Празднество было торжественное, гостей множество, как именитых, так и простых, молодую княгиню окружала ее свита, прибывшая из Валахии, — с ней постоянно были рядом ее первая фрейлина красавица Марья Любич, которая прекрасно говорила по-русски, и молодой толмач Неждан Кураев. Толмач, впрочем, валашской принцессе был нужен только для перевода многочисленных поздравлений иноземных послов — готовясь к свадьбе, Елена хорошо выучила язык жениха.
Великая княгиня Софья смотрела на свою юную и стройную невестку, не снимая с лица доброй материнской улыбки, но о чем она думала, не знал никто, даже ее придворный горбатый лицедей Савва, который, любуясь издали расцветшей красотой Марьи Любич, вспоминал, как часто видел ее еще совсем юной далеко отсюда в другом княжестве, в поселке горвальских боброловов…
На улицах по случаю свадьбы, как обычно, выставлялись огромные бочки пива, и народ, попивая из кружек, выкрикивал здравицы в честь молодых.
Два человека, одетых как простые мастеровые, проследив взглядом медленно проезжающий мимо свадебный кортеж, повернулись друг к другу и чокнулись пивными кружками.
— Ну вот, ты снова — в который уже раз! — побывал в том месте и в то время, где происходит историческое событие, которое, будем надеяться, изменит ход истории! — сказал Елизар Бык — Ты удовлетворен?
— Вполне, — улыбнулся Симон Черный, заправляя под шапку седые космы волос. — За двадцать лет существования Братства нам еще никогда не удавалось подобраться столь близко к престолу. Я смотрю и не верю своим глазам — та ли это Елена, которой еще два года назад я при дворе Стефана проповедовал основы нашего учения…
— Да, Симон, да, и теперь Елена — сестра Второй заповеди — будет делить ложе с наследником московского престола. Это твой замысел и твое исполнение — я преклоняюсь!
— Подожди, еще рано… Мне очень не нравится добрая улыбка свекрови. Как бы она свою невестку со свету не сжила… Ты же знаешь, как хорошо и бесследно действуют венецейские яды…
— Ну-ну. Не так скоро. И потом у нее под боком находится Савва.
— Долгая лета молодым! — закричал вокруг простой народ вслед удаляющемуся шествию.
— Долгие лета молодым! — хором подхватили Елизар и Симон.
И пожалуй, впервые в жизни они оба были совершенно искренни…
5 марта
Ваше величество, — сказал канцлер и положил перед королем на стол бумагу. — Судебный процесс закончен, князья Ольшанский и Олелькович, как виновные в заговоре против короны и в покушении на жизнь короля, приговорены к смертной казни через огрубление головы, каковая казнь должна произойти публично в центре города Вильно. Это прошение князя Олельковича о помиловании. Вы — последняя инстанция, ваше величество.
Король пробежал глазами бумагу.
— А где прошение Ольшанского?
— Ольшанский не просит о помиловании, ваше величество.
— Вот как?
Король задумчиво прошелся по кабинету.
— Эти люди хотели отделить половину государства в пользу иноземной державы. Хорошо, что хотя бы у одного из них хватило мужества понимать свою ответственность за столь дерзкое намерение. Как бы я ни сочувствовал им по-человечески, как король, я не могу принять иного решения.
Гусиное перо прорвало бумагу, когда король поперек прошения Олельковича резким движением написал одно слово — «Отказать!».
Потом посмотрел холодным и твердым взглядом в глаза канцлера:
— Некогда я пожаловал землю и замок отцу нынешнего московского беглеца князя Бельского. Отдайте распоряжение: навсегда смести этот замок с лица земли. Князей Ольшанского и Олельковича казнить публично на площади…
1 июня
… На берегу быстрой речки Вильняле, на большом зеленом лугу, где по праздникам пировал простой народ, мастеровые сколотили из свежих пахнущих сосновых досок высокий помост. Посередине помоста высился массивный дубовый пень, в который уголком была воткнута блестящая на солнце секира палача.
Народ, столпившийся вокруг, жевал пряники, посмеиваясь и оглядываясь в ожидании, когда привезут приговорённых.
Наконец, вдали послышались возгласы: «Расступись, расступись!» И в толпе образовался коридор, сквозь который медленно двигалась окруженная пикейщиками телега с осужденными.
Олелькович сидел на корточках, закрыв лицо руками, и рыдал. Князь Иван Ольшанский стоял, гордо выпрямившись, бледный, неподвижный, и был занят только одним — борьбой с ужасным, подавляющим страхом, который охватил все его существо.
Телега приблизилась к эшафоту, и Олельковича, взяв под руки, стали возводить на него, что давалось с большим трудом, потому что ноги у Михайлушки отказали и волочились по ступенькам. Когда глашатай начал читать приговор и публика внапряженном ожидании утихла, стало слышно детское всхлипывание Олельковича. Палач надел на его голову черный капюшон, а его помощники опустили князя на колени перед колодой.
Палач, большой, сильный и высокий, взмахнул топором, раздался короткий, глухой стук, и голова Олельковича упала в плетеную корзину, стоящую рядом с пнем.
Князь Иван Ольшанский, преодолевая ужас, выпрямился и сам поднялся на эшафот.
С этого возвышения ему была видна вся толпа людей, головы которых доходили, казалось, до самого горизонта.
И вдруг в первых рядах этой толпы Ольшанский увидел молодую стройную женщину, всю одетую с ног до головы в черное.
В руках она держала маленький букетик голубых полевых цветов.
И вдруг Ольшанский вспомнил.
«Мне будет легче умирать с мыслью, что я совершил хоть один добрый поступок в своей жизни и обо мне кто-то помнит — я ведь на самом деле очень одинок в этом мире..»
Девственная жена князя Федора сдержала свое обещание.
Князь обвел толпу взглядом.
Здесь не было ни его жены, ни детей, ни кого-нибудь, кого бы он знал.
Князь посмотрел на Анну и улыбнулся.
И вдруг он почувствовал, что впервые в жизни мерзкий, скользкий, леденящий душу страх исчез.
― Боже мой, как хорошо и приятно жить на этом свете! — подумал князь Иван Ольшанский и положил голову на плаху.
6 июля
… Весь поселок боброловов собрался на берегу Березины, чтобы поглазеть, как сносят княжеский замок.
Даже Никифор Любич, с трудом передвигая ноги, приплелся сюда.
Впрочем, ему было легче — его поддерживал под руку приехавший после трехлетней отлучки сын.
— Как идет твоя учеба? — спросил Никифор.
— Мне очень, повезло, отец. Моим учителем является великий Леонардо, кроме того, мне посчастливилось повстречаться с необыкновенными итальянскими мастерами, мессирами Джотто и Микеланджело. Ах, папа, если бы ты увидел их полотна — это неподражаемые произведения искусства.
— Так ты учишься живописи? — спросил Никифор.
— Хм-м, не совсем, отец. Мастер Леонардо — большой специалист в военном деле, перед самым моим отъездом он показывал мне совершенно гениальную идею постройки башен и бастионов, неприступных для врага.
— Вот как? — усмехнулся Никифор. — Посмотри вниз. Какими бы ни были башни и бастионы Горвальского замка, они будут снесены вовсе не осаждающими воинами, а обыкновенными мастеровыми, разбирающими руины.
Сильный взрыв прозвучал в эту минуту, и сорок бочек пороха, заложенные под основание Горвальского замка, взорвались одновременно.
— Какое печальное зрелище! — воскликнул Никифор. — Я никогда не любил этого замка, и все же грустно смотреть, когда сносится с лица земли такое красивое сооружение.
— Наверно, так должно быть в жизни, — сказал Иван. — Все старое рушится, а на его месте возникает новое.
— Будет ли новое лучше старого?
— Непременно, отец, таков непреложный закон жизни. Где сейчас Марья?
— В Москве. Она теперь первая дама при дворе юной великой княгини.
— Она все еще служит вашей вере?
— Ты не должен об этом спрашивать. Ты обещал, что все забудешь.
— Ты прав, отец. Я не должен. Меня на самом деле совершенно не интересуют ваши дела. Меня гораздо больше интересует, какие, картины напишут в ближайшее время мастера Леонардо, Джотто и Микеланджело…
11 августа
… Утренняя звезда ярко сверкала в светлеющем небе над воротами сожженной Бартеневки. Лив Генрих Второй спокойно спал в своей пристройке и ничего не слышал. Филипп Бартенев, в рубище, босой, дремал, повернувшись лицом к стене, на обгорелых досках горницы своего бывшего дома под открытым небом.
Даже бездомные псы давно покинули это разоренное место, и только пение утренних птиц нарушало тишину.
Изможденная молодая женщина в лохмотьях с усилием приоткрыла ворота, вошла во двор и оглянулась.
Она сразу увидела Филиппа.
Женщина уронила узелок, который держала в руках, села на землю и расплакалась.
Потом она на четвереньках подползла к неподвижному телу Филиппа и ласково, едва прикасаясь, погладила по седым волосам на голове.
Филипп вздрогнул и открыл глаза.
— На всем белом свете у меня больше никого не осталось, кроме тебя, — прошептала женщина.
— Кто ты? — спросил Филипп, изумленно разглядывая её лицо.
— Чулпан. Утренняя звезда. Ты сказал когда-то, что я найду человека, для которого стану утренней звездой.
Филипп протер глаза, осмотрелся вокруг, увидел разоренную, сожженную дотла Бартеневку, поросшую крапивой и дикими травами, и вдруг какая-то невидимая пелена как бы спала с его глаз.
Он положил руку на плечо Чулпан и, вглядываясь в ее глаза, спросил:
— Ты — Утренняя звезда?..
15 сентября
….Через две недели после Нового года, который праздновался в Московском княжестве 1 сентября, в Медведевке произошло важное событие.
Отец Мефодий крестил хозяйского первенца, родившегося 9 сентября в день празднества Рождества Пресвятой Богородицы.
Год жизни, проведенный день в день вместе с Анницей, успокоил ее, прежние страхи и печали отошли в прошлое, и нежная любовь стала главной в жизни супругов.
Нарекли первенца Иваном, хотя долго спорили, потому что Анница хотела увековечить память своего батюшки Алексея, но Василий твердо пообещал ей, что этим именем будет наречен следующий мальчик.
Василий пригласил на это торжество всех своих друзей и даже заранее послал Алешу к князю Андрею в Литву с приглашением.
Андрей приехал, пришли все Картымазовы, Леваш Копыто с Ядвигой и ее двумя детьми Кожуха.
Восемнадцатилетний Петр Картымазрв трогательно и заботливо ухаживал за своими племянниками — годовалыми младенцами Настеньки — Павлом и Ольгой. Федор Лукич, печальный, но спокойный, поздравил Медведева.
— Жаль Филиппа, — сказал он. — Кто бы мог подумать? А ведь такой крепкий парень.
Вдруг дверь в горницу распахнулась, и Гаврилка крикнул во весь голос:
— Филипп Алексеевич Бартенев!
Все застыли неподвижно. До этого дня Филипп ни с кем не проронил ни слова и не покидал своего пепелища.
Согнув голову, он вошел в дверь горницы и, раскинув руки, обнял Медведева.
— Поздравляю, Василий. Ты продлил себя во времени.
— Ты тоже, — ответил Василий, обнимая его, и тут увидел входящих следом Генриха и маленькую худенькую незнакомую татарку.
Он ни о чем не спросил Филиппа. Филипп бережно взял из рук Василисы Петровны своих близнецов и прижал их к груди. Картьшазовы окружили его. Андрей отвел Медведева в сторону.
— Это ты увез Бельского? — спросил он.
— Да, — ответил Медведев. — Но это ничего не меняло. А как вы раскрыли заговор?
— По доносу. Князь Олелькович написал грамоту, именуя себя великим князем, и в этой грамоте обещал некоему Степану Ярому место стольника.
— Кому-кому? — изумился Медведев. — Степану Ярому?! Но он же сгорел на пожаре в Новгороде.
— Ты его знаешь?
— Еще бы! Это негодяй, который убил отца Настеньки и Филиппа. Я был уверен, что он мертв.
— Ты ошибался. Я охотно помог бы тебе отправить его на тот свет, тем более что это совпадает с желанием короля, но в настоящую минуту его нет в Литовском княжестве. У нас есть сведения, что он под другой фамилией переехал к вам.
— Отлично. Я его поищу.
— Не надо сегодня думать о врагах. У тебя замечательный день. Ты стал отцом. Я тебе завидую.
Андрей вздохнул и продолжил:
— Знаешь… Со мной происходит что-то странное.
Ты помнишь Варежку, дочь разбойника Антипа? Сейчас ей тринадцать лет, и она учится в монастыре, мимо которого я иногда проезжаю… Она становится настоящей красавицей.
— Ты хочешь сказать?.. — Медведев удивленно посмотрел в глаза Андрею.
— Нет-нет, я ничего не хочу сказать. Забудем об этом. Я рад, что моим людям не удалось тебя догнать тогда. Впрочем, я в этом не сомневался.
— Я с большим трудом убежал от тебя. Знаешь, я не уверен, был ли во всем этом какой-либо смысл.
— Можешь не сомневаться, — улыбнулся Андрей. — Не было никакого.
— Зачем же мы все это делаем?
Андрей пожал плечами, обнял Василия, и они вместе пошли обнять Федора Лукича и Филиппа.
Медведев ощутил живое, трепещущее тепло рук друзей, обнимающих его.
А может, именно в этом и есть весь смысл?
Конец книги четвертой. Июнь 2006 г.
