В десять часов вечера следующего дня лошадь Медведева пала посреди дороги в пятидесяти шагах от ворот замка Горваль.

Стражники видели, как всадник, медленно поднявшись с земли, прошел два неуверенных шага, споткнулся, упал, снова встал и упрямо побрел к воротам.

Мост опустили, и спешно вызванный Юрок Богун бросился навстречу. Юрок с трудом узнал опухшее, грязное, исцарапанное лицо Медведева. Он подхватил Василия, видя, что тот едва стоит на ногах.

— Ранен?!

Медведев отрицательно покачал головой и невнятно пробормотал:

— Сорок часов в седле…

Юрок хотел помочь ему идти, но Медведев отстранился.

— Я сам… — сказал он, выпрямившись, тяжело шагая.

Юрок шел впереди, широко распахивая двери, и наконец Медведев остановился посреди пустого бронного зала, широко раздвинув ноги и крепко ухватившись левой рукой за рукоять своего меча, как будто это помогало ему удерживать равновесие.

— Я позову князя, ты сядь, — сказал Юрок и выбежал.

Но Медведев остался в той же позе, он знал: стоит сесть, и разбудить его будет невозможно.

Оставшись один, он, с трудом передвигая ноги, обошел весь зал, осматривая каждый угол, откидывая каждый занавес, и даже сунул голову в камин.

Когда стремительно вошел князь Федор, Медведев стоял посреди зала спиной к двери. Князь обошел неподвижную, как будто вросшую в пол фигуру и остановился перед Медведевым. Лицо Василия посинело и отекло. Его покрывали свежие ссадины и царапины. Запекшаяся кровь, смешанная с дорожной пылью, багрово-серыми струпьями застыла на этом лице, полузакрытые глаза смотрели в бесконечность, как у слепых. Одежда Василия потеряла форму и цвет, а после многих рек и болот, пересеченных в пути, не раздеваясь и не покидая седла, превратилась в негнущийся твердый панцирь. Сапоги до самых колеи были измазаны лошадиной кровью, одна шпора сломана…

Медведев стоял, глядя поверх головы князя, и явно ничего перед собой не видел.

У Федора мелькнула мысль, что этот человек давно мертв и продолжает стоять лишь благодаря какому-то чуду. Мурашки пробежали по спине князя Федора, он нерешительно протянул руку и прикоснулся к груди Медведева.

Василий вздрогнул, и глаза его открылись шире.

— Что случилось? — спросил Федор.

— Князь… смерть… за твоей спиной… — проговорил Медведев тусклым, хриплым голосом, и его опухшие губы едва шевелились.

Федор чуть не оглянулся, такое жуткое впечатление произвели на него эти слова в сочетании с голосом и видом человека, стоявшего перед ним.

— Я проскакал четыреста верст… — глухо продолжал Медведев. — Не вылезая из седла… Загнал восемь лошадей… Один из людей Леваша… упал с коня где-то под Гомелем… Кажется, ногу сломал. Второй отстал у Речицы… Нас пытались задержать…

Он помешал этим людям… Может, погиб… для того, чтобы я успел… вовремя… Все это дает мне право… Что это я говорю? Какое право?… Знаешь, князь… Будем говорить прямо… Заговор раскрыт…

Василий коротко рассказал все, что узнал от Андрея, не упоминая о нем самом, и добавил:

— Дорога на восток уже перекрыта. На заставах задерживают всех твоих людей… Полагаю, это все для того, чтобы ты не мог пробраться к московскому рубежу… если захочешь бежать. И еще чтоб ты не мог вызвать сюда на помощь дружину от Леваша…

Василий в душе отдал должное внешнему спокойствию и хладнокровию, с которыми Федор выслушал его.

Князь неторопливо подошел к столу, сел на его край и некоторое время глядел куда-то в сторону. Он думал о поражении без страха и даже, пожалуй, без сожаления. Глупый случай, который произошел месяц назад, привел Федора в ужас, а сейчас он уже ничего подобного нс испытывал. Уже тогда он все понял.

Медведев, мучительно преодолевая смертельную усталость, не мигая, глядел на Федора.

Князь взял со стола тяжелый охотничий нож и вертел его в руках, внимательно разглядывая резьбу на рукоятке. Потом вдруг яростно метнул этот нож в дальний угол бронного зала. Медведев с трудом повернул голову. В углу стоял толстый пень, а на нем, широко растопырив крылья и хищно протянув вперед голову, громоздилось пыльное старое чучело огромного орла. Нож с глухим стуком вонзился в деревянную обшивку стены позади.

— Я промахнулся, — сказал князь. — Так всегда бывает, когда пользуешься оружием, предназначенным для другой цели. Этот нож незаменим, чтобы добить раненого зверя, но он слишком неустойчив в полете на дальнее расстояние. Иди отдыхай, Василий Медведев. Потом отправляйся обратно, помолись в пути за душу грешного раба Федора и скажи своему государю, что-де князь Вельский не ответил вовремя, потому что орел в небе казался ему заманчивее кречета на руке, а когда он понял, что до орла не дотянуться, было уже поздно: князь скоропостижно скончался на плахе его величества короля Казимира…

Неожиданно в голосе Вельского прозвучали надрывные нотки. Он вскочил и, остановившись против Медведева, полуторжественно-полусмиренно поклонился ему.

— Спасибо тебе, Медведев, за то, что, рискуя жизнью, ты поспешил принести мне эту весть. Хотя она и равносильна смерти, я благодарен тебе, потому что могу достойно приготовиться к своим последним минутам.

И тут Медведев понял, что, несмотря на внешнее спокойствие и выдержку, князь находится на грани полного отчаяния, что он уже оплакивает свою гибель, потеряв всякую способность искать выход из трудного положения.

Василий нашел в себе силы заботливо поддержать и усадить в кресло бледного князя, который только теперь по-настоящему начал постигать горечь своего поражения.

Выждав минуту, пока князь придет немного в себя, Медведев обратился к Федору так мягко и доброжелательно, как только мог:

— Не надо падать духом, князь. Я скакал два дня и ночь без еды, сна и отдыха, чтобы спасти тебя.

Князь рывком вскинул голову и рассмеялся нервным смехом.

— Спасти?! Что ты говоришь, Медведев?! Ничего не может спасти меня. За последние три дня сюда не явился ни один гонец. Мне следовало задуматься над этим, но я самонадеянно решил, что это случайность. Теперь ты сказал, что на всех восточных дорогах задерживают моих людей. Что ты можешь сделать? Помочь мне и моим братьям бежать? Лесными тропами, подобно затравленным зайцам, которых кусают за пятки гончие? Даже если нам и удастся пройти незамеченными эти четыреста верст, во что я не верю, — кому нужны в Московском княжестве жалкие, нищие беглецы без людей, без земель, без прошлого и без будущего?! Нет, Медведев, я ценю твои добрые чувства, но тут уже ты ничем не можешь помочь…

— Князь, я слишком устал, чтобы говорить тебе утешительные слова, и у нас слишком мало времени, чтобы предаваться бессмысленным сожалениям. Я укажу тебе путь. Он выведет тебя и твоих друзей из нынешнего положения. Вы не только спасете свои жизни, но и посрамите доносчика, за спиной которого стоит твой брат. Вы останетесь на свободе, более того, доверие короны к вам возрастет. Но за это, князь, я потребую от тебя кое что взамен…

Князь Федор тупо смотрел на Медведева.

— Если такой выход есть и если… — неуверенно начал он.

— Выход есть, а то, что я потребую, не унизит тебя, — твердо сказал Медведев.

— Ну что ж, я готов тебя выслушать, — вяло произнес князь.

Медведев заговорил монотонным, усталым голосом:

— Дороги на восток перекрыты, это правда. Но путь на запад — свободен! Ты и твои братья немедленно отправляетесь в Вильно. У вас есть около пяти-шести дней до того, как король, который сейчас находится в Варшаве, узнает все от Ходкевича. Вам необходимо лично повидать маршалка. Не жалейте лошадей и денег. Вы должны прибыть в Вильню не позднее утра четвертого дня. Тут же, прямо с дороги любой ценой вы должны добиться встречи с ним. Вы передадите ему грамоту. В ней вы сообщите, что, услышав о намерении его величества на-значить вскоре общий сбор всех войск (а об этом всем известно уже давно), вы сразу принялись за дело. Вы подготовили такое-то количество вооруженных всадников, такое-то количество запасов оружия, и такое-то количество денег вы готовы внести в казну на вооружение королевского войска. Вы сообщите, что позаботились об укреплении порубежных земель. Между прочим, непременно упомяните о землях на Угре и о Леваше Копыто. Его усилия сохранить мир на рубеже с Москвой, избегая ненужного кровопролития, заслуживают всякого поощрения. Я уверен, что сейчас, пока нет еще официального приказа о сборе войска, никто ничего не сделал. Вы станете первыми. Король должен быть доволен. Вы докажете, что ваши приготовления ведутся совсем не для той цели, в которой вас хотят обвинить, и когда Ходкевич доложит о ваших делах, король не поверит ни одному слову наветчиков. Вот и все, князь.

Василий видел, как по мере его слов Федор оживает на глазах.

С первого упоминания о грамоте князь понял весь замысел, но продолжал слушать Медведева, задавая себе вопрос: неужели этот совсем молодой человек — ловкий смельчак и тонкий политик — всего лишь обыкновенный дворянин, простой гонец московского государя? Это казалось невозможным, и стоило Федору, увидев путь к спасению, воспрянуть духом, как он, постепенно становясь прежним князем Вельским, почувствовал недоверие и подозрительность. К тому времени, когда Василий кончил говорить, князь Федор уже полностью овладел собой. Спокойствие и хладнокровие, впервые в жизни оставившие его на несколько минут, вернулись со всеми добрыми и недобрыми чувствами, растворившимися было в отчаянии…

— Ну, что же, Медведев, — медленно протянул Вельский, — ты действительно указываешь нам путь, который дает надежду на спасение. Допустим, я его принимаю. Что ты за это потребуешь? Впрочем, зачем спрашивать? Это же ясно — моего немедленного и положительного ответа твоему государю! Не так ли? — В окрепшем голосе Федора прозвучала едва уловимая нотка насмешливой снисходительности,

— Нет, князь, — спокойно ответил Медведев. — Не в моих правилах извлекать выгоду, пользуясь чьим-то безвыходным положением. Да и чего стоил бы твой ответ, данный под угрозой смерти?! Не будем пока творить об этом, князь. Когда минует опасность, ты трезво, спокойно все обдумаешь и сам решишь, следует ли тебе писать великому князю. Я хочу, чтобы моя совесть была так же чиста, как и твоя: мы оба будем знать, что это было добровольное и свободное решение!

— Вот как?! Но тогда я не понимаю, чего ты хочешь! Быть может, я должен сделать что-нибудь для тебя лично?

— Нет, князь. Мне от тебя ничего не надобно. Но ты сможешь воспользоваться путем, который я тебе открыл, только при одном условии…

— Каком же? — нетерпеливо перебил Федор. — Говори скорее, и покончим с этим!

— Князь! Ты торжественно поклянешься передо мной честью своего древнего имени, что никогда больше ни ты, ни оба твоих брата не будете посягать на жизнь короля Казимира и на литовскую корону!

Князь Федор Вельский остолбенел.

— Что это значит? — тихо спросил он наконец. — Кому ты служишь, Медведев?

— Великому Московскому князю Ивану Васильевичу, — невозмутимо ответил Медведев.

— Я ничего не понимаю… — Федор растерялся. — Почему же ты так заботишься о жизни короля, который отнюдь не брат и даже далеко не друг Великому Московскому князю?!

— Позволь не отвечать на этот вопрос, князь. Перед тобой выбор: либо все останется, как есть, и через несколько дней ты и твои друзья будут схвачены по обвинению в заговоре против короны, либо ты принесешь мне эту клятву письменно и немедля отправишься в Вильно, спасая этим себя и своих друзей. Решай сам, как тебе лучше поступить…

— А если я не дам такой клятвы, но воспользуюсь подсказанным тобой путем? — резко повернулся Федор.

— Тогда я буду вынужден убить тебя, — просто сказал Василий.

Федор рассмеялся.

— Ты с ума сошел, Медведев. Тяжелый путь расстроил твой разум. Ты ведь, кажется, хорошо знаешь, как выглядит темница замка Горваль?..

— Но я вышел из нее, князь, так же как вышел из терема на Ипути. Разве ты забыл, как это случилось?!

Федор покраснел.

— Ты, кажется, угрожаешь мне?

— Князь, разве для этого я сюда приехал? — с горечью и упреком спросил Медведев.

Федор устыдился.

— Ну, хорошо, допустим, я дам тебе такую клятву. Но ведь я не могу ручаться за моих братьев.

— Тебе лучше знать, князь, что братья не сделают без тебя ни одного шага, а если захотят, то не смогут, потому что они только выполняют то, что задумал ты…

Федор повернулся на каблуках и задумчиво прошелся по залу. Некоторое время он стоял в дальнем углу и, глядя в потолок, размышлял. Потом стремительно подошел вплотную к Медведеву.

— Скажи мне, Василий, только откровенно, слышишь! Ради чего ты все это делаешь? Почему ты спасаешь нам жизнь ценой такой странной клятвы? У тебя есть какая-то тайная цель — я чувствую это!

— Да, князь. У меня есть тайная цель. — Медведев смело и открыто смотрел в глаза Федору. — Рано или поздно я должен получить твой ответ. А ты ведь не сможешь написать с того света?! Скажу прямо — я забочусь о твоей жизни и дальнейшей безопасности только потому, что нахожусь на службе Великого Московского князя и порученные мне дела привык исполнять точно.

Федор холодно покивал головой.

— Спасибо за откровенность. Вот этому я, пожалуй, поверю.

Князь опустил голову и вдруг увидел на полу лужицу крови у правой ноги Медведева. На глазах Федора в эту лужицу упала очередная капля, и маленькие брызги едва заметными точками рассыпались по серой каменной плите.

— Почему ты не сказал, что ранен?! — воскликнул Федор.

На неподвижном лице Медведева едва заметно дрогнули уголки губ — впервые за весь разговор он попытался улыбнуться и, протянув князю правую руку, разжал крепко стиснутый кулак. Обломок острой шпоры глубоко впился в ладонь.

— Здесь так тепло и тихо… Я боялся уснуть… — сказал Медведев.

Князь молча посмотрел на кровавую лужицу и едва слышно вымолвил:

— Я сделаю все, как ты хочешь…

…С утра моросил дождь, потом кончился, но небо осталось пасмурным, и долго еще в лесу капали с листьев чистые, прозрачные слезки.

Марья осторожно пробиралась верхом, объезжая стороной пышные заросли орешника и стараясь не задевать веток с желтеющими мокрыми листьями.

На поляне у ручья, где лежал огромный старый дуб, поверженный грозой много лет назад, Марья спешилась и пошла вдоль берега, временами оглядываясь и прислушиваясь. Но вокруг никого не было, и только шорох падающих капель нарушал утреннюю осеннюю тишину.

Марья без особой надежды склонилась над поваленным дубом и сунула руку в дупло. Вопреки ожиданиям, там оказалась записка, и, нетерпеливо развернув ее, Марья быстро прочла:

Марья вскочила в седло и, не разбирая дороги, помчалась домой.

Мокрые ветки хлестали ее со всех сторон, и если бы улыбка на лице девушки не выдавала какую-то скрытую радость, можно было бы подумать, что не капли давно прошедшего утреннего дождя, а слезы текут по ее щекам…

…Никифор Любич, меланхолично пожевывая травинку, читал послание, запечатанное перстнем со знаком Высшей Рады Братства, а Трофим с Черного озера сидел рядом и большой иглой зашивал кожаную куртку, за подкладкой которой это послание недавно лежало.

Никифор закончил чтение и, скомкав письмо, сжег его на серебряном блюде, задумчиво наблюдая, как пламя медленно и неохотно ползет по складкам влажной бумаги.

— Не знаешь, почему они так долго тянули с ответом?

— Кое-что слыхал…

Трофим откусил нитку и, воткнув иглу за отворот рукава, бережно обмотал вокруг нее остаток нитки.

— Долго совещались, — пояснил он, — никак не могли решить, стоит ли с этим связываться. Все, кто знает Федора, говорили, что ничего из этого не выйдет. Вспоминали, что в роду Вельских никто не отличался упорством и постоянством, хотя почти у всех были большие претензии и крупные замыслы… Федор, конечно, умнее и тоньше Семена, но он склонен к невыполнимым проектам и слаб духом, потому вряд ли сумеет довести начатое до конца. Если же мы начнем ему помогать, а потом он, в минуту слабости, сделает неверный шаг, мы подставим под удар наших людей, которые так или иначе будут связаны с этим делом. Я слышал, что Рада получила указание Преемника не рисковать людьми, если нет полной уверенности в успехе. Говорят, что в Московском княжестве какой-то настырный монах уже напал на след новгородской общины. Если у Вельского ничего не выйдет и вместе с ним попадутся наши, это может повести к раскрытию тайны братства. Вот они и колебались, стоит ли риска слабая надежда на успех. Да и братья Федора им хорошо известны. Олелькович имел все возможности стать Великим Новгородским князем, потом Великим князем Киевским, но не стал ни тем, ни другим, бездарно упустив свою удачу… Правда, десять лет назад он невольно оказал братству огромную услугу, незаметно доставив пророка Схарию в Новгород, благодаря чему и возникла у нас там сильная община. Но князь только и годится на выполнение дел, о смысле которых сам не подозревает. В остальном же он пустой краснобай, ни на что не пригодный. Ольшанский хороший воин, но, говорят, он ничего не смыслит в политике. Все это и заставило Раду усомниться в успехе.

— Я так и думал. В конце концов, они взвалили все дело на меня. Рада пишет, что, не придя к определенному решению, они доверяют моему опыту и позволяют действовать по своему усмотрению в пределах имеющихся под моей рукой людей и возможностей, но при полной моей ответственности в случае неудачи. Почему, черт возьми, они не сообщили этого раньше?! Еще вчера я взялся бы за дело и, пожалуй, доказал бы им, что при определенной ловкости можно было добиться успеха. На престоле Литовского княжества воцарился бы человек, выполняющий любую волю Федора, а Федор выполнял бы любую нашу волю…

— Что же мешает тебе взяться за это сегодня?

— Боюсь, что уже поздно. Надо было сначала позволить мне действовать, а потом совещаться. Вчера ночью Федор уехал в Вильно, меняя коней каждые двадцать верст. Догнать его невозможно. Только что Марья показала мне записку, из которой ясно, что он решил отказаться от всех своих намерений. Я пока не знаю, что его к этому побудило, но раз он так торопится, наверно, у него нет другого выхода. Или, наоборот, появился новый, о котором мы еще не знаем… Боюсь, однако, что мы безнадежно упустили случай, которого так давно ищем…

Трофим пожал плечами и встал.

— Чего ты так волнуешься? Это их дело. Пусть решают сами. Ты не передаешь письма для них?

— Нет. Сейчас нет. Я сообщу обо всем, когда узнаю, что побудило Федора столь внезапно изменить намерения и что он собирается делать дальше.

— На словах передать что-нибудь?

— Только мое пожелание, чтобы в следующий раз Рада поменьше занималась дискуссиями, когда надо срочно принимать важные решения. По-моему, наша Рада стала похожа на королевскую канцелярию, где годами рассматриваются жалобы дворян. Когда-нибудь это дорого обойдется нашему братству…

— Хорошо, — улыбнулся Трофим. — Так и передам. Гонец Рады будет у меня через три дня.

Они вышли, и Никифор, проводив Трофима до ворот, вернулся в дом. Прихватив по дороге новую травинку, он заглянул в комнату дочери. Марья, тихонько напевая, примеряла перед зеркалом янтарное ожерелье.

— Красиво? — весело спросила она, обернувшись к отцу.

— Ты все больше похожа на мать… — грустно промолвил Никифор.

— Чем ты расстроен, отец? — удивилась Марья. — Внезапным отъездом Федора, что ли? Не огорчайся, мне кажется, это к лучшему. По-моему, нрав его совсем не годится для той цели, которой он хотел достигнуть. Быть может, это и грешно перед нашей верой, но я даже рада, что он от всего отказался. Боюсь, что из этого ничего бы не вышло. Ты сам говорил, что ему не хватает спокойствия и терпения. А теперь меня не будет мучить совесть, что я, пользуясь его любовью, все выпытываю и выпытываю о разных делах! А главное — нас больше ничего не будет связывать, кроме простых, сердечных чувств!..

— Дай Бог, доченька, — подавил вздох Никифор. — Только, может быть, лучше, если бы все осталось, как раньше, когда ты была князю советчицей и тайным помощником на прежнем опасном пути… Путь был трудным, а Федор — слабым! Он нуждался бы в тебе всегда… Нужна ли будешь ты ему сейчас, когда он станет свободным, когда советы твои ему уже не понадобятся, когда у него появятся новые интересы. Найдется ли место для тебя?

— Но, отец, Федор меня любит и жить без меня не может! Теперь-то он только мой!

Никифор ласково поцеловал дочь и, выйдя из комнаты, сказал себе:

— Как хорошо молодым — они не знают сомнений!

…Князь отсутствовал две недели.

Для Медведева этот срок уменьшился ровно на двое суток, которые он проспал после своего приезда. Все остальные дни он провел, не выходя из своих покоев в замке, никем не замеченный, и его осторожность полностью совпадала с указаниями, данными старику-слуге, который по приказу Федора заботился о том, чтобы гость не испытывал никаких неудобств, но и не показывался никому на глаза. Проснувшись, Василий обнаружил рядом со своей постелью новую одежду, которая пришлась как раз впору, — князь, уезжая, распорядился, чтобы его портной сшил Медведеву все необходимое по размерам старой одежды, превратившейся в кучу грязных тряпок.

Промаявшись первый день в полном безделье, Медведев пожаловался старику, и ночью, когда весь замок спал, старик проводил Василия в дальнюю большую комнату, где находилась библиотека, предусмотрительно вывезенная князем Федором из

Белой, прежде чем там поселился Семен.

Среди множества пыльных томов Василий отыскал одну очень старую толстую книгу на греческом языке с увлекательными картинками, вклеенными меж страниц и нарисованными так давно, что краски поблекли и выцвели.

Василий взял ее с собой и больше никуда не выходил. Грек Микис учил его когда-то греческому, но книга была написана таким странным языком и такими странными стихами, что в первый день Медведев едва разобрал половину страницы.

Возможно, он бросил бы это мучительное чтение, если бы не заманчивые картинки. Чего только в них не было! Осада какого-то древнего города, удивительный огромный конь, из брюха которого вылезали воины, корабль, тонущий в море, и привязанные к мачтам моряки, странные женщины с птичьими головами и много других невиданных чудес. Постепенно он стал понимать все больше, читать все быстрее и так увлекся, что не отрывался от книги днем и ночью, не замечая даже старика, который приносил ему еду и каждый раз заботливо спрашивал, не нужно ли чего еще.

Наконец настало утро, когда Медведев с огромным сожалением открыл последнюю страницу и рассмотрел последнюю картинку: одинокий человек с длинным веслом на плечах брел по безлюдной и бескрайней пустыне.

Василий краем уха услышал, как отворилась дверь и кто-то вошел в комнату, но не мог оторваться от последних строк. Дочитав книгу, он аккуратно закрыл ее и с глубоким вздохом сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к вошедшему:

— Вот это был воин! Сейчас таких нет…

Посреди комнаты стоял князь Федор и улыбался.

Медведев вскочил на ноги.

— Прости, князь, я зачитался похождениями хитроумного грека Одиссеуса! Вижу по твоему лицу, что все кончилось хорошо!

— Ты угадал, Василий. Ходкевич сообщил, что король поступил весьма милостиво. Он символически принял наш дар, оставив нам полное право распоряжаться своими людьми до тех пор, пока они ему не понадобятся. Он как будто чувствовал себя виноватым за прошлое и намекнул, что сожалеет о том, что когда-то поверил злым наговорам брата. Тем не менее, совершенно ясно, что в душе он нам еще не совсем доверяет, особенно Олельковичу. Король дал понять, что русские православные князья слишком часто смотрят «в московскую сторону» и что, хотя он никого не преследует за веру, подданные латинского закона служат ему лучше. Одним словом, мы избежали угрозы, но получили еще одно подтверждение, что при латинском короле не видать нам, православным, доверия и свободы. Но это отдельный разговор. Только на обратном пути я понял, как ловко ты поступил, Василий Медведев, взяв с нас клятву не выступать против короля. Я обезоружен! Ты ведь просто вынудил меня написать твоему великому князю…

— Я? Вынудил? — с преувеличенным удивлением воскликнул Медведев. — Боже упаси, князь! Напротив, если помнишь — я настаивал, чтобы ты сделал это совершенно самостоятельно.

— Ладно, ладно, хитроумный московит, я все понял!

Князь Федор протянул Медведеву маленькую, свернутую в трубку грамоту с печатью.

— Я нарочно взял четверть листа бумаги, помня место, в котором эта грамота совершит свой путь в Москву, — сказал он, указывая на меч Василия, стоящий у изголовья постели.

Медведев не без трепета взял в руки грамоту и только сейчас почувствовал, какая огромная тяжесть угнетала его все последние месяцы…

— Но ведь это твой добровольный ответ, князь? — тихо спросил он.

— Еще бы! Совершенно добровольный, особенно если учесть, что после клятвы, которую ты с меня взял, мне больше ничего не остается, кроме ожидания, что я вот-вот снова попаду в королевскую немилость или, что еще хуже, в королевскую темницу! Ты выполнил свое поручение, Василий Медведев, и, по-моему, выполнил его неплохо! За это тебя должным образом наградит твой великий князь. Я же хочу наградить тебя за то, что ты спас мою жизнь, пусть даже по службе. Знаю, что ты не примешь от меня ни золота, ни драгоценных камней. Но хочу предложить тебе что-нибудь на память. Возьми любую вещь, которая придется тебе по вкусу, в знак моей вечной признательности.

— Спасибо, князь, — решительно сказал Медведев, — не откажусь. Я возьму эту книгу, она мне очень по душе, и когда у меня появятся дети, я буду читать им длинными зимними вечерами о приключениях ловкого грека, а сам буду вспоминать свою молодость и этот сегодняшний день…

— А потом, — подхватил с грустью Вельский, — закроешь книгу и расскажешь им сказочку об одном бедном князе, который начал с того, что хотел быть господином, а кончил тем, что поступил в услужение. Нет, нет, не обращай внимания на мои слова, это скоро пройдет. Так или иначе, все мы кому-нибудь служим, и лучше уж служить тому, кто служит с тобой одинаковую обедню! А что касается книги, то ты и здесь не оплошал, хитрец Медведев, ибо эта книга, пожалуй, ценнее самой дорогой золотой вещи, усыпанной камнями, которую ты мог бы найти в моей казне. Ее подарил моему отцу один старый грек и сказал, что рассказ этот записан несколько тысяч лет назад со слов одного слепого певца. И хотя этот рассказ переписывался из поколения в поколение много раз, войны, пожары и нашествия врагов уничтожили все записи, а эта, быть может, последняя и единственная. Теперь она твоя. Читай ее своим детям, потом пусть они ее читают детям своих детей и почерпнут из этой книги радость познания, а что касается благородства, силы духа и мужества — им есть у кого поучиться этому и без нее…

…Было решено, что Медведев отправится в обратный путь утром следующего дня. Во время обеда зашел разговор о землях на Угре, о бывших Березках, и Василий, рассказав Федору о первой ночи, проведенной на своей земле, спросил:

— Скажи, князь, когда ты расспрашивал Кожуха, он случайно не вспоминал о неизвестном человеке, убитом во время нападения на Картымазовку неким Степаном Ярым?

— Нет. Впервые слышу от тебя, что в этом деле участвовал Степан Ярый. Помнится, Кожух говорил, что, когда они отправлялись в Картымазовку, Степан в это время находился в Медыни…

— Вот как? — удивился Медведев. — Значит, он лгал тебе. Я видел Степана своими глазами, и, по-моему, человек, который велел ему обрубить аркан с мертвым телом, был сам Кожух…

— Неужели? Сейчас мы узнаем всю правду. До сих пор я не интересовался подробностями того дня, у меня было много других вопросов к Яну. К счастью, он всегда под рукой, и я пользуюсь им всякую минуту, когда мне надо узнать что-либо о прежних делах Семена. Юрок! — обратился князь к Богуну, который был третьим за столом. — Как чувствует себя наш единственный узник?

— По-моему, в последнее время с ним творится что-то неладное.

— Что такое? Уж не задумал ли он побег?

— Нет, князь, вряд ли. Он впал в оцепенение, мало ест и все думает, думает о чем-то. С него сняли цепи и каждый день утром и вечером выводят на прогулку, чтобы он окончательно не ослабел, но он ни к чему не проявляет интереса. Целыми днями сидит в углу. Уставится в одну точку и сидит.

— Гм! Быть может, в нем наконец проснулась совесть?! Надо полагать, на ней много грехов, и теперь она, пожалуй, не даст ему покоя. Надо его немного расшевелить. Прикажи Макару после ужина расспросить его подробно о той ночи и о человеке, которого убил Степан.

— Ты будешь присутствовать при допросе?

— Не имею ни малейшего желания. Разве вот Василий.

Медведев заколебался.

— Знаешь, Юрок, — решил князь, — пусть кто-нибудь слово в слово запишет все, что он будет говорить, а мы потом почитаем. Если вдруг он заартачится или начнет снова врать, что Степана в тот день не было, приведите моих собак — это действует на Кожуха вдохновляюще…

Они заговорили о другом и до конца обеда не вспоминали больше о Кожухе.

Юрок, сославшись на дела, попросил позволения князя покинуть их, а Федор с Медведевым долго еще беседовали, неторопливо пробуя разные сорта вин и медов.

Князь интересовался различными сторонами жизни в Московском княжестве, и Медведев, понимая причины этого интереса, старался рассказать обо всем как можно подробнее.

Было около восьми часов, когда они, поднявшись от стола, решили прогуляться по вечернему лесу.

По пути из обеденного зала им повстречался Юрок, который нес несколько исписанных листов бумаги.

— Уже? — удивился князь.

— Да. Сначала не хотел говорить. Когда привели собак, взмолился и сказал всю правду, вот она.

Князь взял листки и, быстро проглянув их, воскликнул:

— Вот так штука!

Медведев не успел спросить Федора, что его удивило.

Впереди скрипнула дверь, и в сопровождении двух людей в галерее показался Ян Кожух Кроткий. Он шел, ссутулившись, бледный, худой и жалкий, низко повесив голову, и ничего в нем не напоминало прежнего Кожуха, свирепого забияку, грозного и опасного противника московитов, живущих на Угре.

Медведев посторонился, чтобы дать дорогу, и, проходя мимо, Кожух равнодушно скользнул по нему глазами и снова скосил их, привычно уставившись на кончик своего носа, казавшегося теперь непомерно длинным на изможденном, сером лице. И уже пройдя мимо, Кожух вдруг остановился, как пораженный молнией, и медленно обернулся. Один-единственный раз в жизни видел он Медведева — и то мельком — во время попытки Картымазова похитить Настеньку во дворе купца Елизара Быка, но сейчас узнал его.

Казалось, что в Яне Кожухе Кротком внезапно сломалась натянутая до отказа и долго съедаемая неумолимой ржавчиной пружина. Он растерянно оглянулся, как человек, пробудившийся от сна в незнакомом месте, и смертельный страх расширил его узкие глаза. Потом он снова увидел Медведева и вдруг, показав на него пальцем, дико расхохотался.

Все это было так неожиданно, что сопровождавшие Кожуха люди даже не успели прийти в себя и схватить его. С безумным резким смехом, напоминающим крики ночных птиц, Кожух одним прыжком оказался под аркой галереи и спрыгнул в каменный дворик. Он бросился к воротам, но двое стражников у поднятого моста тут же двинулись ему навстречу, взяв наперевес протазаны. Смех Кожуха сменился воплем нечеловеческого ужаса.

— Не надо собак! — закричал он, указывая на стражников. — Не надо черных собак! Помогите! Помогите! Они снова будут грызть меня! Они хотят меня съесть живым! Не дамся! Не дамся! — вопил он, дико озираясь в поисках выхода.

Он увидел черный проем и, нырнув под каменную арку, начал бежать вверх по крутой лестнице.

Медведев хотел было броситься за ним, но князь схватил его за руку.

— Он не убежит! Эта лестница ведет на башню.

— Надо остановить его! Он не в своем уме, — сказал Медведев.

— Не надо. — Князь протянул Василию два исписанных листка. — Читай! — сурово сказал он.

Медведев машинально взял листки и, глянув в них, увидел несколько слов, которые заставили его тут же забыть о Кожухе.

Князь Федор отпустил его руку и, прислонившись к стене, стал наблюдать за восточной башней.

Лестница, по которой бежал Кожух, тянулась вдоль стены, и каждому ее пролету соответствовало узкое стрельчатое окошко. Кожух, видно, ослабел, потому что, пробежав два этажа, некоторое время стоял в окне, опираясь о стену. Но следом бежали стражники, и он снова стал подниматься. Восточная башня была самой высокой, и лестница, ведущая на нее, состояла из девяти пролетов. Князь следил, как по очереди мелькает в каждом окне все выше и выше нелепая, размахивающая руками фигура, и наконец на седьмом пролете Кожуха настигли двое стражников. Страх и ярость на секунду заменили ему былую силу и ловкость. Ударом ноги он остановил одного стражника и, отбросив другого, снова рванулся вверх. Вот его силуэт мелькнул в девятом окне и вдруг почти сразу показался на самом верху, между двумя зубьями башни, на фоне красного закатного неба.

Медведев оторвался от чтения. Лицо его побледнело, и губы плотно сжались.

— Возьми эти листки с собой, — сказал Федор, — покажи Бартеневу и Картымазову и расскажи им, как на твоих глазах Господь покарал Яна Кожуха Кроткого за все его злодеяния.

Медведев поднял голову.

Ян Кожух Кроткий, отмахиваясь от воображаемых псов, карабкался на зубец башни. Ему никак не удавалось подтянуть на ослабевших руках свое дергающееся тело. Наконец он лег на живот, подобрал ноги и, с трудом удерживая равновесие, растопырил руки, встал обеими ногами на маленькой площадке, шириной в четыре кирпича.

Порыв ветра донес крик, в котором уже не оставалось ничего человеческого.

Ян Кожух Кроткий, поднявшись на цыпочки, взмахнул руками и полетел вниз.

Его тело глухо ударилось о поросший травой бугор, подпрыгнуло и, тяжело скатившись, с плеском упало в ров с водой.

— Вот и все, — сказал Федор. — Одним убийцей стало меньше.

Медведев покосился на князя, но ничего не сказал.

…Когда утром следующего дня Медведев, похрустывая новыми сапогами, вышел во двор замка, князь Федор представил ему двух людей.

— Они позаботятся о сменных лошадях и твоей безопасности в пути.

Медведев собрался попрощаться с князем, но Федор сказал:

— Я провожу вас немного.

Они проехали по мосту, и вдруг князь, радостно вскрикнув, помчался вперед, бросив своих спутников.

К замку приближалась девушка верхом на маленькой белой лошадке.

Василий остановился.

Федор встретил девушку, поклонился ей, и она ответила улыбкой, по которой Медведев понял, что это не случайная знакомая князя Вельского.

Федор и Марья, оживленно беседуя, направились к мосту, и, поравнявшись с Василием, Марья окинула его внимательным взглядом, ответив кивком головы на вежливый поклон Медведева. Князь вспомнил о том, что собирался проводить гостя, и, нежно взяв руку Марьи, поднес ее к губам.

— Прости, я скажу несколько слов гонцу и тут же вернусь. Юрок встретит тебя за воротами.

Марья улыбнулась в ответ, но руки не отняла, и Федор не мог удержаться, чтобы еще раз не поцеловать эту руку.

У Медведева было очень острое зрение, развитое еще в донских степях. Он похолодел, увидев на пальце хрупкой девичьей руки большой золотой перстень. Удивительно знакомая вязь узора поразила его.

Марья двинулась по мосту, а князь смущенно сказал Медведеву:

— Пожалуй, простимся, Василий. Спасибо за все и счастливого пути. Надеюсь, скоро увидимся.

Василий жестом отправил вперед обоих людей и, глядя вслед Марье, тихо сказал:

— Князь, позволь задать тебе нескромный вопрос?

— О девушке? — подмигнул Федор. — Не правда ли — удивительно хороша! А ты, между прочим, знаком с ее отцом; помнишь, я давал тебе рекомендательное письмо к нему, когда ты ехал сюда выручать похищенную дочь Картымазова?

— Ах, так это дочь Никифора Любича!

— Ты что-то хотел сказать о ней? — насторожился Федор.

— Нет, нет, что ты, князь! Просто… У меня к тебе просьба… Быть может, это излишняя осторожность, но… Береженого Бог бережет… Прошу тебя, не рассказывай ей о том, зачем я к тебе приезжал. Прощай и будь осторожен!

Медведев помчался вдогонку двум удаляющимся всадникам.

На ходу он опустил пониже кольчугу под кафтаном и еще раз проверил, крепко ли держится на поясе меч, который почему-то стал вдруг намного тяжелее от маленького листка бумаги, спрятанного в наконечнике ножен.