Деколонизация

В историческом анекдоте из русской жизни рассказывается, что когда в 1842 г. было решено построить железную дорогу, чтобы соединить Москву с Петербургом, услужливые чиновники пришли к Николаю I с вопросом, где ее прокладывать. Царь взял линейку и прочертил прямую линию между двумя столицами своей империи. А поскольку держал он линейку небрежно, в районе Окуловки имеется теперь изгиб железнодорожной линии, точно отражающий получившееся на карте очертание высочайшего пальца.

Эта история как нельзя более верно передает действия дипломатов и геодезистов колониальных держав, определявших границы своих африканских владений. Ничем иным, как результатом активного и небрежного применения линейки, не объяснить, к примеру, южных границ Алжира, границ между Египтом и Ливией, Мавританией и Мали, Ливией и Чадом, Египтом и Суданом и т. д. Говоря в самом общем плане, колониальный раздел Африки осуществлялся на основе двух принципов: 1. «Счастлив тот, кто имеет». Куда распространялось влияние торговых факторий конкретных европейских государств, куда добрались первооткрыватели, кто где успел разместить собственные военные форпосты. 2. Признание т. н. естественных границ. В это понятие включались горные цепи, полосы непроходимых джунглей, а чаще всего реки, что, впрочем, с самого начало вызвало ожесточенные споры колонизаторов о праве сплавлять по ним лес, принадлежности островов и т. д. Поскольку вода была чрезвычайно важна, то, чтобы получить доступ к крупным бассейнам, немецкий Камерун вытянулся длинным щупальцем к озеру Чад, а бельгийское Конго удивительнейшим отростком пролегло через территорию британской Северной Родезии и достало до озера Бангвеулу. Только одного никто и никогда не принимал во внимание отношений между африканскими народами. Сущий пустяк! Впрочем, чему тут удивляться? Льюис Генри Морган (1818–1881), считающийся наряду с Эдуардом Бернеттом Тайлором создателем научной этнографии и являвшийся во второй половине XIX в. повсеместно признанным авторитетом в этой области (в частности он оказал большое влияние на концепцию Фридриха Энгельса), писал в «Ancient society» (Нью-Йорк, 1877; польский перевод «Первобытное общество»; Варшава, 1887): «В Африке мы встречаем смешение дикости с варварством. Первобытные искусства и изобретения в основном утрачены в результате поступления изделий и устройств извне, но дикость в самых низменных формах, вплоть до людоедства, и варварство в таких же формах преобладают на большей части континента. Племена в глубине материка стоят ближе к туземной культуре и нормальному состоянию, но вообще Африка является для этнографии бесплодной пустыней (выделение. – Л. С.). Эдуард Б. Тайлор старался столь сильно не обобщать. В его главном труде «Primitive culture» (Лондон, 1871, в польском переводе «Первобытная цивилизация»; Варшава, 1896) читаем: «В материковой Африке почитание теней предков сильно выделяется и четко определено». Или: «В Западной Африке почитание призраков приобретает две совершенно различные формы. С одной стороны, мы видим негров Северной Гвинеи, помещающих души умерших в разряд добрых или злых духов, согласно их характерам при жизни, и почитающих злых духов куда усерднее, поскольку страх оказывается у них гораздо сильнее любви. С другой стороны, мы имеем туземцев Южной Гвинеи, уважающих стариков при жизни и поклоняющихся последним, когда смерть делает их всемогущими». Это уже значительно лучше. Тайлор замечает, что Гвинею, – кстати, он употребляет этот топоним гораздо более широко, имея в виду не только современные Гвинею и Гвинею-Бисау, но и все северное побережье Гвинейского залива, а также лежащую на берегах Атлантики Западную Африку вплоть до Сенегала – населяют племена, принципиально отличные по своим верованиям и культуре. Беда лишь в том, что даже в узко понимаемой Гвинее проживает более дюжины племен – по несколько на севере и на юге – и, ей-богу, трудно понять, о которых из них говорил Тайлор. Гигантским шагом вперед в дифференциации народов и культур стали работы Лео Виктора Фробениуса (1873–1938), начиная с «Der Ursprung der afrikanischen Kulturen» (Берлин, 1898). Тем не менее и он, в том числе в своих трудах уже тридцатых годов, пользуется в этнографических вопросах весьма общими формулировками и упрощениями, поскольку предпочитает оперировать категориями географическими, например «жители того или иного региона», что всегда приводит к объединению совершенно чуждых друг другу этнических групп. Чего уж тут требовать от перекраивавших Африку политиков…

Впрочем, даже самому понятию «этнической группы» в Африке трудно дать определение. Замечательный этнограф (по образованию также юрист и историк) Жан Пуарье предлагает основываться на четырех базовых критериях, что позволяет при наличии всех четырех выделить специфическое этническое сообщество («Ethnies et culture», в: «Ethnologie régionale», т. I, Paris, 1972): 1. «Общность памяти» – обращение к единому прошлому, пусть даже мифическому, признание общего происхождения. 2. «Общность ценностей» – использование одних и тех же символических кодов, соблюдение или хотя бы наличие осознания сходных табу и т. д. 3. «Общность имени» – согласие с неким общим самоназванием. 4. «Общность устремлений» – самый важный критерий – «речь идет о желании оставаться в этом, а не ином сообществе, убежденность (с научной точки зрения безразлично – истинная или ложная) в оригинальности своей группы, другими словами, групповое самосознание. Вот основной критерий обособления, разумеется, вырастающий из первых трех, но и превосходящий их».

Сложность лишь в том, что число таким образом идентифицированных «этнических групп» приближается в Африке к трем тысячам. В одном только Кот-д’Ивуаре их больше сотни. Рисуя этнические карты Африки («Атлас народов мира»; Москва, 1964), коллектив советских ученых под руководством С.И. Брука и В.С. Апенченко ограничился самым объективным, казалось бы, языковым критерием. Благодаря такому подходу получилось «всего-навсего» двести одна группа. Из работ Роберта Корневина (в частности, «Histoire des peoples de l’Afrique noire». Paris, 1962) следует, что без учета Северной Африки в тропической части континента выделяется как минимум сто групп, отвечающих понятию народа. Причем эти группы не имеют ничего общего с государственными организмами, существующими там благодаря «нарезке» европейцев. И если мы сегодня слышим самоопределение: «Я – нигериец», «я – тоголезец», «я – кениец» и т. п., это значит лишь географическое место рождения, да разве что флаг, под которым на спортивных соревнованиях выступают в том числе и мои соотечественники. Хотя во втором случае дело обстоит уже не так просто. Например, члены племени фульбе, отличающиеся высокой степенью групповой самоидентификации, разбросаны по двенадцати странам Центральной и Западной Африки, причем в Гвинее они составляют 40,3 % от общего числа граждан, в Сенегале 23,3 %, в Мали 13,9 %, в Нигерии 10,3 %, а вот уже в Сьерра-Леоне менее 1 %. Вот и подумаешь, станут ли фульбе из Сьерра-Леоне болеть за сборную этой страны – страны своего случайного гражданства – или скорее поддержат гвинейскую сборную? В подобном положении находятся и сонгаи, разделенные границами между Мали, Нигером и Буркина-Фасо, равно как и несколько десятков других африканских народов. Колониальным картографам река Убанга представлялась идеальной границей между бельгийскими (Конго) и французскими (Французская Экваториальная Африка) владениями. А то, что она разрезала пополам территории проживавшего по обоим берегам реки народа азанде, никого, разумеется, не волновало. Колониализм благополучно скончался, а границы остались. Одна треть азанде живет теперь в Центральноафриканской Республике, две трети – в Заире. Государства эти особой симпатии друг к другу не испытывают, а посему даже не думают облегчать людям переправу через воды Убанги. В условиях похожего разделения проживают и знаменитые масаи – в Кении и Танзании, баконго в Заире и Конго, мору-мади в Уганде, Заире и Судане, несколько десятков других племен или народов. Тогда как, в свою очередь, многие африканские государства объединяют на своих землях народы, не имеющие между собой ничего общего с культурной, языковой или религиозной точек зрения, а зачастую пребывающие в состоянии многовековой вражды и даже взаимной ненависти. Почему же так случилось? Почему в колониальный раздел Африки не были внесены никакие коррективы в тот момент, когда европейцы начали признавать независимость африканцев?

На это повлияли как минимум три обстоятельства. Во-первых, хоть 1960 г. и является общепринятой в школьных учебниках границей исторических эпох, процесс деколонизации проходил неравномерно, а здесь существенны даже малейшие хронологические различия. Возьмем первый попавшийся пример. В 1959 г. Франция согласилась признать независимость Гвинеи, а в 1960 г. Сенегала – двух искусственно выделенных провинций Французской Западной Африки. Однако между этими двумя новообразованными государствами расположилась португальская Гвинея-Бисау, с которой португальцы расстались только в 1973 г., а чтоб уж совсем весело, в территорию Сенегала втиснута английская Гамбия (независимая с 1965). В свою очередь между французской Гвинеей и Либерией вклинилась еще британская Сьерра-Леоне, которая стала свободной в 1961 г. В момент возникновения каждого из этих государств одни его границы уже были определены соответствующими решениями о деколонизации, другие оставались еще колониальными, хотя и неприкосновенными без специальных договоров европейских держав, заключать которые те не горели желанием. Так и образовались курьезы типа Республики Гамбия, которая сжата с двух сторон щупальцами Сенегала, однако на протяжении 350 км не допускает последний к водам реки Гамбии, по обоим берегам которой еще с XV в. селились португальские работорговцы, пока бизнес у них не отобрали англичане, выдворив попутно самих бизнесменов. Этнически Гамбия ничем не отличается от окружающего ее Сенегала, кроме того, что у одних колониальным наследством является английский язык, а у других – французский, поэтому беженцы из Гамбии после очередных государственных переворотов или введения шариата чаще направляются в англоязычную Сьерра-Леоне, чем в близлежащий Сенегал.

Во-вторых, европейские экономисты и политики сочли, что разрешение создавать национальные государства даже самым многочисленным и компактно проживающим африканским народам будет опасным прецедентом. Кого можно признать достаточно многочисленным и сформировавшимся, чтобы уважить его мечту о независимости? Где здесь критерии? Уступив раз, пришлось бы столкнуться с неизбежной лавиной территориальных претензий десятков племен, которые в определенный момент оказались бы не в состоянии создать самодостаточные государственные образования, а попытки обрести свою государственность позднее порождали бы хаос, анархию и экономическую беспомощность в масштабах всего континента. Аргумент достаточно логичный, хотя, когда надо, легко забываемый в угоду политической конъюнктуре.

Третье и самое важное. Признавая независимость определенного региона, колонизаторы и не думали отказываться от всех своих интересов, связанных с этими территориями. Предполагалось, и, как впоследствии выяснилось, справедливо, что языковые, образовательные и административные связи, наработанные в колониальный период, позволят сохранить привилегированные отношения с освободившимися государствами, если и не в политической области (хотя такое иногда получалось, достаточно взглянуть на военное присутствие Франции в значительном большинстве ее бывших колоний), то уж точно в экономической. Потому-то, к примеру, у португальцев не было ни малейшей заинтересованности объединять земли своей Гвинеи с гораздо более сильной французской Гвинеей, хотя с этнической и исторической точек зрения это выглядело куда как логично. Потому-то и сохранилось единство английского, а позднее англо-египетского Судана в явном противоречии с этническими, историческими и даже природными резонами.

Таким вот образом была сформирована сегодняшняя, прежде всего, Тропическая Африка. Как нетрудно догадаться, несмотря на жандармскую роль Европы вкупе с ООН, США или СССР, это практически немедленно привело к трагическим последствиям. Всего лишь несколько примеров:

Первый: помню, как в январе 1961 года в начальной школе № 5 в Варшаве нам предписано было на специально организованной линейке почтить память убитого в Элизабетвиле Патриса Лумумбы. И хоть у нас еще молоко на губах не обсохло, мы пребывали в полнейшей уверенности, так нас уже воспитала господствующая пропаганда, что сей протеже директрисы нашей школы – не иначе как коммунист и советский прихвостень. Тогда как его противник Моиз Чомбе по неумолимой логике истории в этом нашем любимом черно-белом и таком понятном мире, где нет середины, – цепной пес западного империализма. Мы молились за Лумумбу (в Москве даже университет был назван в его честь) и спокойно ложились спать. А тем временем наши молитвы были столь же далеки от реальности, как мы сами от Тропической Африки. Лумумбу за то, что тот настаивал на сохранении Конго (нынешнего Заира) в определенных экс-колонизаторами границах, поддерживала не только Москва, а вслед за ней, понятное дело, и Варшава, но также Вашингтон, Париж, Лондон вкупе с ООН. Проблема на этот раз заключалась не в «железном занавесе» и Берлинской стене, а в незамысловатом соображении Чомбе, что 80 % полезных ископаемых Конго залегает на территории провинции Катанга, населенной племенем балуба, которое вовсе не намерено ими делиться с проживающими за тысячи километров и не имеющими с ними ничего общего, кроме бельгийских чиновников, северными племенами. Тем более, что эти самые бельгийские чиновники, посчитав баланс прибылей и убытков, встали в итоге на сторону… Чомбе. 14 июля 1960 г. Совет Безопасности ООН принял резолюцию в поддержку (мы помним, что нельзя допускать прецедентов!) правительства Лумумбы на всей, без исключений, территории бывшей колонии и решил оказать ему военную помощь. Как замечает Михал Лесневский («Конго-Катанга 1960–1964», в книге «Очерк истории Африки и Азии, истории конфликтов 1869–2000»; Варшава, 2000): «Согласие сверхдержав на конголезскую операцию выглядит, по меньшей мере, странно. Вероятнее всего, что они заключили негласный договор, надеясь использовать операцию ООН в своих целях. Обе стороны опасались дестабилизации региона, хотя каждая рассматривала источники такой дестабилизации по-своему». Кончилось все кровопролитной межэтнической войной, которую в Европе и не заметили бы, если бы не случайная гибель в авиакатастрофе генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда, спешившего на переговоры с Чомбе. Продолжавшиеся несколько лет военные действия стоили от 40 до 60 тысяч человеческих жизней, и это без учета погибших, например, голодной смертью в опустошенных противоборствующими силами регионах. В конце концов, по прошествии ряда лет разрухи и хаоса, к власти в бывшем Бельгийском Конго с согласия европейских правительств пришел кровавый тиран Сесе Секо Мобуту. Он не дрогнувшей рукой расправлялся с непокорными племенами, а в критический момент очередного восстания балуба усмирил восстание с помощью французских и марокканских войск, получивших на стрельбу по мятежникам мандат ООН. В 1980 г. Мобуту торжественно принял Римского папу Иоанна Павла II, в 1985 г. задавил в корне племенные восстания и в 1990 г. установил в стране, где проживает несколько десятков народов, «безусловную однопартийность». С той поры при очередных внутренних беспорядках западная пресса даже не упоминала о жертвах среди местного населения, а только сообщает о числе европейцев, которых удалось эвакуировать. Умер Мобуту в Рабате (Марокко) 6 сентября 1997 г., оставив своим многочисленным детям и женам состояние в семь миллиардов долларов. Его преемником стал Лоран-Дезире Кабила. За покушение на жизнь Кабилы его сын и наследник официально казнил 30 человек. На самом же деле настоящий ад пришлось пережить всем племенам, откуда были родом покушавшиеся, а количество убитых невозможно установить даже приблизительно. Так этот конголезский (заирский) танец смерти и продолжается.

Второй: три племени в 1966 г. составляли большинство (59 %) населения Нигерии – хауса на севере (22 %), йоруба на юго-западе (19 %) и игбо на юго-востоке (18 %). У них разные традиции, религия (хауса – мусульмане, игбо – христиане, а йоруба в большинстве анимисты, то есть приверженцы языческих местных верований), да еще экономический и общественный статус. Юг издавна был более экономически развит, а в придачу располагал недавно открытыми запасами нефти. Однако и здесь нет элементарного равновесия. Гораздо более европеизированные игбо являлись своего рода нигерийской интеллигенцией. Хауса, жившие беднее и бывшие не столь образованными, ненавидели игбо. Учитывая, что хауса пользовались широкой поддержкой исламских стран, прежде всего военной, от гражданской войны и полного хаоса Нигерию защищала только армия. Она тоже была разделена, пусть в несколько иных пропорциях, чем это имело место в этнической сфере. Такое положение дел стало очевидным 16 января 1966 г., когда беспомощное правительство передало власть в руки военных. Возглавляющий их генерал Джонсон Агийи-Иронси – игбо по происхождению – явно, пусть и без применения силы, поддерживал своих соплеменников. Север, то есть хауса и солидарные с ними фулани (они же фульбе, фула, пель, афули, бафиланчи и еще с десяток самоназваний) устроили кровавую резню живущих на севере игбо и союзных им племен. Правительство Иронси было свергнуто. Более тридцати тысяч игбо были убиты, около миллиона бежало с севера в восточную провинцию, которая в сложившейся ситуации провозгласила себя независимой Республикой Биафра во главе с Одумегву Оджукву. Началась война на уничтожение. Поначалу биафрийцы предприняли успешное наступление и дошли до Оре, который в ста километрах от Лагоса (столицы Нигерии до 1991 г.). Однако когда на основе резолюции ООН Советский Союз и Великобритания начали поставлять состоявшему в основном из хауса центральному правительству оружие и военных советников, судьба военного конфликта оказалась предрешена. Помощь, которую оказывала сепаратистам Франция при поддержке Португалии и одобрении Ватикана, с самого начала была чисто символической, а вскоре и вовсе прекратилась. Все кончилось 15 января 1970 г. капитуляцией Биафры и жуткой резней игбо, которых до конца поддерживали лишь немногие потрясенные геноцидом европейские добровольцы, вроде поляка Яна Зумбаха – легендарного пилота 303-го дивизиона времен Битвы за Англию.

Михал Лесневский замечает: «Повсеместно опасались, что вероятная победа Биафры спровоцирует подобные выступления в других странах». Однако тут же добавляет: «Биафрианский конфликт (…) продемонстрировал слабость Организации африканского единства. Отсутствие единства в ее рядах плюс подключение к конфликту СССР, США, Франции и Великобритании предопределили бессилие этой международной структуры. ООН также отличалась непоследовательностью. С одной стороны, и правда действия Биафры вступали в противоречие с ее декларацией от 1960 г., но в то же время они отвечали постулату о праве наций на самоопределение. С объективной точки зрения биафрианская декларация о независимости была вполне обоснованна. Население Биафры представляло собой относительное этническое единство (около 60 % игбо) и по африканским меркам имело весьма развитое национальное самосознание (…). Таким образом, биафрианский конфликт вскрывал противоречия, заложенные в принципах ООН. Одновременно он стал своеобразным тестом на прочность постколониальной системы в Африке…» Иными словами, любая интерпретация событий оказалась допустимой. В самом деле, теорий было предостаточно. Вот только на практике выходили сплошная резня и геноцид.

Подобным образом можно было бы обсуждать и тянувшуюся без малого сорок лет войну в Анголе (1961–1998), конфликт в Зимбабве (1965–1981), сражения в Эритрее (1961–2000), массовое уничтожение народом хуту своих сограждан тутси в Руанде (1992–1996, полмиллиона убитых), бои в Сомали и длящийся уже тридцать лет (с 1990 г.) губительный конфликт между севером и югом в Судане… и к этому можно прибавить несколько сотен (sic!) кровопролитных межплеменных конфликтов меньшего размаха, о которых безмятежная Европа не пожелала слышать. Но в чем смысл столь жуткого перечня?

Эпимет был братом Прометея. Когда Прометей нарушил волю Зевса и подарил людям огонь, верховный бог решил покарать не только одного ослушника, но и всю его семью. Мстительный Зевс велел Гефесту слепить из глины женщину, а всем богиням Олимпа сделать ее прекраснейшей из прекрасных. Сию дивную красавицу по имени Пандора он послал в подарок Эпимету. Правда, в последний момент Прометей успел предостеречь брата, чтобы тот не брал от Зевса никаких подарков. Терзаемый вожделением Эпимет решил отослать-таки Пандору назад на Олимп. А тем временем судьба Прометея решилась. Зевс приказал приковать нагого героя к кавказской скале, где орлы день за днем терзали несчастного, выклевывая его печень, которая за ночь вновь вырастала. Эпимет струхнул не на шутку, что может настать и его черед, и, решив продемонстрировать Зевсу свою покорность, немедленно женился на Пандоре. Та, как нетрудно догадаться, была столь же прекрасна, сколь упряма и глупа. Вопреки запрету мужа, а точнее ему назло, Пандора открыла ящик, в котором Прометей запер, дабы они не терзали людей, всякие напасти – ненависть, безумие, пороки, дурные страсти и т. д.

История деколонизации по способам и принципам ее осуществления соединила в себе наследие обоих сыновей титана Япета. С одной стороны, она принесла людям и племенам освобождение, а с другой – открыла ящик Пандоры. Последствия этого Африка будет испытывать во всем его трагизме еще долгие годы. В этом смысле деколонизация не завершена и будет продолжаться непредсказуемо долго. Европейские политики, в 1960-х гг. определившие ее формы, понятия не имели, как тот ученик чернокнижника, о последствиях своих действий. Тем более что принципы, которыми они руководствовались, уже давно перечеркнуты. Биафру прикончили, зато позволили существовать Эритрее. На наших глазах на юге Судана появляется новое государство. В момент написания этих слов (весна 2011) минимум в семи странах Африки идут гражданские войны. И ничто не указывает на то, что в ближайшем будущем их станет меньше. Поджечь бикфордов шнур не велика задача, а вот как его погасить…