40

Руби стояла перед дверью небольшого домика с террасой. С тех пор как она в последний раз была здесь, прошло лет пять, и за это время дом успели перекрасить. Он выглядел более ухоженным: новые шторы на окнах, пара глянцевых горшков с цветами на подоконнике. Руби пригладила волосы, поправила на плече ремень сумочки и позвонила в дверь.

К двери подошла маленькая темноволосая женщина с пышным бюстом. Она была в форме медсестры, но босиком. И выглядела уставшей.

– Привет, мам, – сказала Руби.

– Здравствуй, Трейси. Что ты здесь делаешь? – произнесла женщина.

Руби пожала плечами:

– Не знаю. Просто давно не заходила. Хотела пожелать счастливого Нового года. И узнать, как у тебя дела.

Мать прищурилась:

– Чего ты хочешь?

Руби обиженно вздохнула:

– Ничего, мам. Правда.

Мать вздохнула и распахнула дверь.

– Полагаю, тебе лучше войти. Сядем на кухне, а то мальчики играют в «X-Box», – сказала она и указала на дверь гостиной. Руби различила неясные силуэты троих подростков, развалившихся на новом диване. Это были ее единоутробные братья. В последний раз, когда Руби видела их, они были еще совсем детьми, которых переполняла энергия и которые находились в состоянии вечного движения. Теперь же это были существа грузные, статичные, распластанные по поверхности дивана, напоминавшие водоросли на берегу океана, прибоем разбросанные по прибрежным скалам.

Мать Руби налила в новенький чайник воды из совершенно нового крана на совершенно новой раковине.

– Чаю? – предложила она.

Руби кивнула.

– Красиво тут у вас, – сказала она.

– Да. Ну, стоило нам кое-каких усилий. Выбор был невелик: либо довести до ума этот дом, либо купить новый, – отмахнулась мать.

– То есть, выходит, ты все еще с ним? – спросила Руби.

– С Эдди? Да, – ответила женщина.

– Где же он? – поинтересовалась Руби скорее из вежливости.

– А сама-то как думаешь? – подмигнула мать.

– Не знаю. В каком-нибудь пабе? – предположила Руби.

– В точку. Ты с сахаром пьешь? Никак не могу вспомнить, – произнесла ее собеседница.

Руби покачала головой. Она рассмотрела кухню: завернутый в пленку цыпленок на столе, мешок картошки, дуршлаг с брюссельской капустой в раковине.

– Так что, что у тебя нового? – спросила Руби.

Мать пожала плечами. Она взяла чайник и наполнила две кружки.

– Ничего особенного. Мы отремонтировали дом. Готовимся к Рождеству, мальчики вернулись в школу. Просто снова привыкаем к обычному ритму.

– Как твоя работа? – спросила Руби.

– Нормально, – ответила женщина.

– Ты ведь все еще работаешь в доме престарелых? – попыталась вспомнить Руби.

– Нет, теперь я сиделка у миссис Скотт, – ответила мать.

– Той миссис Скотт из церкви? – переспросила Руби.

– Да. Преподобный Скотт скончался несколько лет назад, и она осталась совсем одна. Я у нее пять дней в неделю плюс по субботам и воскресеньям с утра, – рассказала мать.

– Наверное, неплохо платят? – улыбнулась Руби.

Мать протянула Руби кружку с золотым замком и гербом Уэст-Хэма.

– Не особо, – сказала она.

– Но в любом случае лучше, чем в доме престарелых?

– Наверное.

– Ма-ам! – донесся из коридора хриплый мальчишеский голос.

– Что? – спросила мать.

– Чаю сделаешь?

Мать вздохнула, брови ее возмущенно взлетели вверх. Затем она послушно наполнила чайник и поставила его кипятиться. Слово мужчины – закон, подумала Руби. В этом плане ее мама совсем не поменялась.

– А у тебя что нового? По-прежнему живешь в этом странном доме? – спросила в свою очередь мать.

– Ага. Все еще там, – кивнула Руби.

– Работу-то не нашла еще? – поинтересовалась мать.

– Все еще пою, если ты, конечно, об этом, – пожала плечами Руби.

– Боже, Трейси, сколько тебе уже? – ужаснулась женщина.

– Тридцать один.

– Точно, тридцать один. Не пора ли тебе с этим завязать, а? Если уж у тебя до тридцати не получилось преуспеть, может, хватит с тебя этой карьеры певички? Разве я не права? – вздохнула мать.

Руби охнула и глотнула чай. Она знала, что рано или поздно разговор придет именно к этому. Так было всегда. Именно поэтому она и не хотела сюда возвращаться. Это была вторая причина. Первой был Эдди.

– Томми! Твой чай готов! – крикнула мать.

У кухонной двери появился Томми, точная копия Эдди – маленький и коренастый, с крошечным носом и волосами цвета песка на пляже. Он бегло оглядел Руби.

– Все хорошо? – сказал Томми. – Что ты здесь делаешь?

– Просто пришла навестить, – ответила Руби.

– По-моему, в прошлый раз ты сказала, что никогда больше сюда не вернешься, – напомнил Томми.

– Да. Я передумала, – отмахнулась Руби.

– Останешься на обед? – спросил брат.

– Не знаю, – сказала Руби и взглянула на мать. – Смотря…

– Можешь остаться, почему нет. Еды хватит на всех. Но к обеду вернется Эдди. После паба. Так что подумай сама, надо тебе это или нет, – пожала плечами мать.

– Нет, – ответила Руби и повернулась к Томми. – Я посижу, пока не вернется твой отец. А потом свалю.

Томми пожал плечами и ушел обратно в гостиную, прихватив свою кружку с чаем.

– Слушай, – сказала Руби, повернувшись к матери. – Скажу честно. Я в заднице. В полной.

– Ах, вот оно что, – улыбнулась мать несчастной улыбкой.

– Вот оно что? – не поняла Руби.

– Ну, я знала, что ты пришла не только поговорить, – ответила мать.

– Мам, слушай. Я же никогда не просила у тебя денег, так ведь? Я с шестнадцати лет сама по себе. Без твоей помощи. Все, что я прошу – пара сотен фунтов, чтобы расплатиться с долгами, – взмолилась Руби.

– Ну так найди работу.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что я ничего не умею. Кто, черт возьми, даст мне работу?

– Бог мой, Трейси, ты правда думаешь, что абсолютное большинство людей в этой стране хоть что-нибудь умеет? Думаешь, я что-нибудь умею? Думаешь, если бы у меня был выбор, я бы всю неделю торчала у миссис Скотт? Мыла бы ее задницу и стирала бы белье? Думаешь, я не хотела бы уметь хоть что-то, иметь талант, быть особенной? Каждый хочет быть особенным, Трейси, но в том и суть взросления – нужно суметь понять, что ты ни черта не особенный, а такой же, как все.

Руби вздохнула и ухватила себя за кончик носа. Девиз их семьи: «Ты ничем не примечательна». Все свое детство Руби только и слышала: «Прекрати кривляться!», или «Тоже мне, нашлась мадам!», или «Слишком много о себе думаешь!» – и все в таком духе. Она терпела, пока ей не исполнилось шестнадцать. Тогда ее терпение лопнуло. Она собрала вещи и ушла из дома, переехав в Лондон с первым же встречным мужчиной, который сказал, что она особенная. Сказал лишь затем, чтобы затащить ее в постель, но это было неважно. Она сбежала. Официально сменила имя на Руби и начала устраивать собственную жизнь.

– В любом случае я не для того сюда пришла, чтобы ты мне напоминала, какое я ничтожество. Я пришла, потому что ты – моя мать, а мне нужна помощь. Мне очень плохо, – произнесла Руби.

– Насколько? – переспросила мать.

– Скажем так, у меня задолженность по кредитной карте, и банк ее заблокировал. К тому же я еще и другим людям должна, – объяснила Руби.

– Каким людям? – не поняла мать.

– Друзьям, коллегам, – пожала плечами Руби.

– Гангстеров среди них нет? – поинтересовалась мать.

– Нет, – ответила Руби.

– То есть проблемы тебе не грозят? – спросила мать.

– Нет. Если ты о том, что меня могут побить, то нет. Но мне грозит другое: я могу лишиться жилья и многих своих друзей.

Мать повернулась к ней спиной и уставилась в окно, сунув руки в карманы своей медицинской формы. Руби взглянула на мать. Ее волосы подернулись сединой, плечи стали еще более покатыми, чем были всего лишь пару лет назад, а стопы были покрыты мозолями. У нее появился лишний вес. С матерью произошли разительные перемены: за относительно небольшой период времени она окончательно превратилась в женщину среднего возраста.

– Нет, – произнесла она. – Я ничем не могу тебе помочь, милая. Прости.

– Что? – опешила Руби.

– Я не могу дать тебе денег. Это было бы несправедливо по отношению к моим мальчикам и ко мне, – пожала плечами мать.

– Несправедливо? – переспросила Руби, не веря собственным ушам.

– Да. Я очень много работала, чтобы заработать эти деньги. Правда. И делала то, что ты даже себе представить не можешь. А ты только и занимаешься тем, что мечешься вокруг и пытаешься всем доказать, какая ты особенная. Так вот – меня этим не проймешь. Придется тебе найти другой способ, – сказала мать.

– О, действительно: ты с таким трудом зарабатываешь себе на хлеб, а потом позволяешь Эдди пропить все это в пабе, но при этом у тебя нет денег для собственной дочери? – воскликнула Руби.

Мать пожала плечами, снова вскинув брови:

– Ты не вправе у меня ничего требовать, Трейси.

– Нет уж, кое-что ты мне должна. Это ты привела в дом этого мужика. Ты его привела и позволила ему разрушить все: уничтожить мое детство, обращаться со мной, как с дерьмом, бить и унижать меня. А сама молчала в тряпочку. Так что ты должна мне, мама. Много, – отчеканила Руби.

Мать вздохнула, взялась за завернутого в пленку цыпленка на столе и снова вздохнула.

– Знаешь, – Руби встала на ноги и взяла в руки сумочку, – я не хотела приезжать. Вот честно. Я знала, что попусту потрачу время. Но потом какой-то голос в моей голове начал повторять: «Она твоя мать, она твоя мать, она твоя мать». Словно это на самом деле что-то значило. Словно быть матерью – нечто важное, особенное. Но, очевидно, как и все остальное в твоей жалкой, обычной, унылой жизни, это не так.

Она вышла из кухни и прошла мимо гостиной. Распахнув дверь, Руби посмотрела на своих братьев.

– Не слушайте ее, – прокричала она. – Не позволяйте ей убедить вас, что вы обычные. Каждый человек особенный. Даже вы. Вы особенные.

Ответом был лишь недоуменный взгляд трех пар по-детски распахнутых глаз.

– Увидимся, когда вы вырастете, – сказала Руби, – и будете готовы уйти из этого гадючника.

А потом она ушла, хлопнув дверью.