Книга: Английская портниха
Назад: Часть первая Лондон январь, 1939-й
Дальше: Часть третья Лондон ноябрь, 1947-й

Часть вторая
Лондон июль, 1945-й

Ада сидела в купе «Только для дам», напротив зеркало, будто перцем посыпанное, и реклама Истбурна и Бексхилла – невероятно голубые небеса и ярко-желтый песок. Южные железнодорожные линии. Поезд был грязным, на окнах слой сажи. Ада улыбнулась соседкам, когда они развернули пергаментную бумагу с бутербродами. Рыбный паштет. Печеночный паштет. Сардины. Бутерброды в поезде раздавала девушка из «Женской добровольческой службы» – под зеленой формой ладная фигурка, на губах розовая помада. Ада давно не видела ничего настолько женственного. Она украдкой ощупала себя: там, где должны быть выпуклости, пальцы попадали во впадины. Ни груди, ни бедер. За последнее время она обросла кой-каким жирком, спасибо сестре Бригитте, но ребра до сих пор можно было пересчитать. Женщины в вагоне все были худыми, все ПБП, как и Ада. «Пострадавшие британские подданные». Так их назвали. Ада не понимала, почему ее не причислили к пленным или интернированным. Любая из этих категорий придала бы, по крайней мере, определенности ее нынешнему положению и тому, что осталось у нее за плечами. Но ПБП, кто это?
Она едет домой. Как ей повести себя? Постучать сперва? Или просто открыть дверь и войти? Здравствуйте. Это всего лишь я. Ада, ваша Ада. Вернулась. Сисси, ее сестренка. Ей было одиннадцать, когда Ада уехала. Теперь она уже взрослая девушка. Работает, конечно. Их старшая сестра благополучно добралась до дому. И вся семья опять в сборе. Альф и Фред, Билл и Глэдис, мама и папа. Сядут на кухне, там тепло от электрической плитки и белья, развешанного для просушки. Ада, детка, поставь чайник. Давай выпьем чайку. А может, отец пошлет Фреда в паб за пивом. Славно, что ты опять с нами, девочка. Мама засуетится. Баранья шея из магазинчика О’Коннорса. Жемчужная перловка. Оладьи. Тебе бы не помешало набрать фунт-другой. Подкормиться чуток.
Ада потерла рукавом оконное стекло, но грязь была снаружи, толком ничего не разглядеть. Они проезжали через полуразрушенные города, ветшающие деревни. Англия обеднела, не такой Ада ее помнила. Под ярким июльским солнцем поля сияли охрой и зеленью, жизнью и красками. За полями леса, могучие дубы, березы и опять дома. Пригороды. Пыхтит паровоз – дома вплотную друг к дружке. Колеса стучат – сады и огороды с рейками для фасоли и молодой картошкой. Мама всегда хотела поселиться в таком месте. В Перли. Или в Сандерстеде. Ее подруга Бланш переехала в пригород. Мелкая буржуазия, прокомментировал отец. Кто еще согласится жить в Перли?
Поезд, и без того не слишком торопливый, теперь еле тащился. Балэм. Клэпэм с множеством путей. И что, это Лондон? Целые улицы сгинули, ничего не осталось, кроме фасадов и перекошенных стен. Дурное предчувствие царапнуло Аду. Она прижалась носом к стеклу. Кое-где развалины обнесли заборами, налепив самодельные объявления «Не приближаться» или «Опасно!». По камням лазили дети, целились из пальца – пух-пух. Электростанция в Баттерси уцелела. Воксхолл. Отсюда хорошо видно Темзу. Низкий прилив, бурые берега-слизняки, река – грязный червь, нагруженная бесчисленными буксирами, баржами и земснарядами. Ада приоткрыла окно, чтобы услышать гудки, перекатывающиеся между берегами. В детстве она любила слушать эти печальные трубные звуки.
Совет Лондонского графства на месте. И Биг-Бен. Ада подалась вперед. Река. Тут что-то не так. Раньше отсюда нельзя было увидеть реку, Ада точно помнила. Куда подевались все предприятия? Плотницкие мастерские и кирпичные заводы? Трамвайное депо и типографии? Склады и верфи? Где леса для погрузки? Наконец, где улица Бельведер-роуд?
Ада сжалась, у паники стальная хватка. А как же их дом, их улица? Ее тоже больше нет? Родные Ады погибли? Сметены взрывом, чтобы потом их развороченные останки откапывали из-под битого кирпича и сломанных досок? А может, они переехали? Как она их найдет?
Поезд встал в Ватерлоо, на конечной станции. Швейная машинка была слишком тяжелой, чтобы забросить ее на багажную полку, и помочь было некому, поэтому Ада запихнула ее под сиденье. Вытащив машинку, Ада сошла с поезда. Всех ПБП прямо с платформы препроводили в контору-времянку с надписью «Объединенная военная организация». Ими занялась грудастая женщина, ее серый форменный жакет едва не лопался. Юбка, туго обтягивавшая бедра, помялась под животом от долгого сидения на стуле. Женщина, хмурясь, шуршала бумагами, словно Ада была досадной помехой.
– Будь вы солдатом, – объявила она, хлопнув папкой по столу, – действительно военнопленной, я бы знала, что к чему. Для начала я бы откомандировала вас совсем в другое место. Но гражданские лица, – она выпятила губу, – да еще женщины. Как нам с вами быть?
– Не хочу вам надоедать, – Ада оглянулась на очередь из ее попутчиц, – но я здесь не одна такая.
Грудастая поглядела на Аду, покачала головой:
– Тем хуже. – Из ящика стола она вынула большую черную копилку и с грохотом водрузила ее на столешницу: – Мы мало что можем для вас сделать, разве только оплатить проезд до дома. – Она выудила четыре полкроны и вручила их Аде: – Ex gratia.
Ада не поняла, что она сказала, но эти четыре полкроны смахивали на милостыню. Почему с ней обращаются как с нищей бродяжкой?
– Вам есть куда направиться, как я понимаю?
– Да, есть. – Ада смотрела грудастой прямо в глаза. – Разумеется. – Она положила монеты на стол: – Не беспокойтесь. Мне они не нужны. Я живу буквально за углом.
Женщина приподняла бровь:
– Берите. Где вы еще их добудете? Подайте заявление на карточки. Вон там. – Она заглянула в какой-то формуляр: – Не замужем?
– Нет.
– Хм, – отреагировала грудастая, наклонилась вбок и через плечо Ады крикнула: – Следующий.
Взяв деньги, Ада подняла машинку и вышла в главный зал вокзала. Ватерлоо. Ей хотелось ущипнуть себя. Неужто она дома? Наконец-то. Машинка оттягивала руку. Ада нащупала в кармане полкроны. «Багажное отделение». Она заберет ее позже. Попросит отца сходить за ней, или Альфа, или Фреда. Ада, зачем тебе эта штуковина? Везла ее из такого далека, надо же.
Избавившись от машинки, Ада устремилась на улицу. Ватерлоо-роуд. Вот церковь Св. Иоанна. И родильный дом. Потом на Стэмфорд-стрит, дома Пибоди как стояли, так и стоят. Все в наличии и сохранности, сэр, но осмелюсь заметить, слегка поизносилось, уж не взыщите, сэр. Если с этими домами все в порядке, значит, и с ее улицей тоже. Она перешла на другую сторону. Экстон-стрит. Рупель-стрит. Дома в ряд. Все целехоньки. Только кое-где окна заколочены досками. Тюлевые занавески посерели, а по оконным рамам и дверям неплохо бы пройтись краской, но их не разбомбили. Все хорошо. И будет хорошо. Ада побежала, на глаза наворачивались слезы. Она остановилась, утерла лицо. Кто тут плачет? Так не пойдет. Она дома. За угол. Сид-стрит. Вереница домиков, прижавшихся друг к другу, с одинаковыми дверьми и старомодными квадратными окнами. Цок-цок по неровному тротуару, мимо жилья Чэпменов и О’Коннорсов, двери на улицу по-прежнему открыты, и можно заглянуть внутрь: респектабельные дома, уютные дома. Даже это не изменилось, радовалась Ада. Может, сейчас кто-нибудь выйдет из этих домов, узнает ее. Боже правый, никак Ада Воан!
И вот он. Номер 11. Ее дом. Ада сложила пальцы в кулак, негромкое тук-тук костяшками по старому дереву. Вдохнула и взялась за ручку. Повернула. Толкнула дверь. Прихожая, казалось, уменьшилась в размерах, но на стенах все те же поблекшие обои в цветочек, те же грязные отметины вдоль лестницы и облупившиеся зеленые перила. Дверь в кухню распахнулась, вышла мать; вытирая руки о фартук, она смотрела на Аду как на незнакомку.
– Кто там?
– Это я. – Голос напряженный, как растяжка гранаты. Комок в горле. – Ада.
Два широких шага, и мать уже схватила Аду за локоть, вонзая ногти в кожу:
– Надо быть отпетой нахалкой, чтобы заявиться сюда после всего, что было.
Ада отшатнулась растерянно. Она мечтала обнять мать, уткнуться лицом в ее волосы, ощутить запах ее пота и тепло ее кожи. Она вернулась, ее дочь, пропавшая без вести, предположительно погибшая, вернулась с того света. Разве не чудо, черт возьми? Но ни здравствуй в ответ, ни тем более материнского объятия.
– Сколько мы с отцом пережили из-за тебя, – продолжила мать. – Это убило его, понимаешь? Рухнул замертво. Так-то вот.
Папа умер? Желудок сдавило, Ада глотала горькую слюну. Не так она себе все представляла. Папы больше нет? Пусть она и тревожилась из-за бомбежек Лондона, но в такой исход никогда не верила. Ада отчаянно сдерживала слезы. Она так и не сказала отцу, что любит его. Не попрощалась с ним. Не сказала спасибо, папа.
– Когда? – выдавила она.
– Оставил меня одну, – мать игнорировала ее вопрос, – мы знать не знали, где ты, жива ли, а может, уже покойница. И ни слова от тебя. Ни сло-веч-ка.
– Неправда, – возразила Ада. – Станислас послал вам телеграмму.
– Станислас? Значит, так его звали? Немец проклятый.
Имя случайно соскользнуло у нее с языка. Она не хотела упоминать о Станисласе.
– Он… – Ада осеклась. Нет, лучше «мы». – Мы послали вам телеграмму. Мол, все хорошо. Не волнуйтесь.
– Ну-ну, да только ваша телеграмма сюда не дошла.
– Ее отправили на адрес миссис Б. Она должна была сообщить вам.
– Хочешь сказать, тебе хватило бесстыдства отправить телеграмму не мне, но чужой женщине? Миссис Б. ничего не говорила про телеграмму. Она прибежала сюда, когда разразилась война. В первый же день. Ада вернулась? Видите ли, она на работу не вышла. Тогда-то мы и узнали, что ты улепетнула в Париж с каким-то красавчиком. Позорище. Кто бы мог подумать, что моя дочь способна на такое.
Как же давно это было, много, много лет назад. Сколько всего произошло с тех пор, но ее мать не может уняться, распаляется, словно Ада уехала в Париж вчера, словно нет ничего важнее, словно мать ни минуты о ней не тосковала. Ада пригляделась к ней. Годы только добавили матери сварливости, глубокие морщины пролегли на лбу и вокруг рта, губы истончились, оттого, наверное, что их постоянно поджимают.
– Я написала вам письмо, когда война закончилась, – напомнила Ада. – Раньше не могла.
– Ага, хорошенькое письмецо. «Много всякого приключилось». Выходит, у тебя приключения, а мы тут подыхаем. – Мать придвинулась к ней вплотную, обдавая Аду тяжелым затхлым дыханием. – Пока ты там развлекалась, мы здесь жили как в преисподней. В аду. Бомбежки, карточки и эти жуткие «мокрицы» до кучи. Мы тут нахлебались, все до единого. Живот клали. А ты? Ты снимала сливки там, в Германии, на пару со своим дружком-нацистом.
– Нет, – возразила Ада. – Все не так. Мне тоже было плохо…
– Плохо? Тоже? Да ты понятия не имеешь, через что мы здесь прошли.
– Меня интернировали.
– И что это значит на нашем родном? – презрительно усмехнулась мать.

 

– Меня взяли в плен. Я была заключенной.
– В тюрьме, что ли? На всем готовеньком, не иначе. Ни забот ни хлопот.
Ада не знала, что ответить. Как рассказать о том, что она пережила? О том, что видела? Она хотела лишь одного – вернуться домой, но здесь с ней обращаются как с предателем. Но она никого не предавала. Поверит ли ей мать? Поверит ли хоть кто-нибудь?
– Поди, о нас с отцом ты ни разу и не вспомнила, – продолжила мать. – О братьях, о сестрах.
Ада опустилась на табуретку. Голова у нее кружилась, тело не слушалось.
– Как они?
– Наконец-то поинтересовалась, – оскалилась мать. – Фреда убили при Аламейне. Отдал жизнь за таких, как ты. – Она плюнула на башмаки Ады. Такой свою мать Ада еще не видела. Обычно ее вздорная ругань сыпалась на отца, и он отвечал как мог. Теперь же Ада стала ее девочкой для битья. – С Альфом все в порядке. И с твоими сестрами тоже. Но ты? Ты всегда была эгоисткой. Лгуньей. От тебя только одно горе.
Ада потерла лоб. Смерть отца – словно глубокая воронка в ее душе. Она бы многое дала, чтобы снова учуять запах отцовского табака, отцовского пота, когда он крепко прижимает ее к своей груди, касаясь губами ее макушки. Знать, что ею дорожат, – вот чего ей сейчас больше всего не хватало. Ты всегда была моей любимицей, Ада.
– Прости, – тихо сказала Ада. – Я не нарочно. – Она с трудом сдерживала слезы.
– Прости? – Мать, казалось, дошла до точки кипения. – А не поздновато ли извиняться, дорогуша? Тебя здесь не ждали и не ждут. Так что пошла вон. Сию же секунду.
– Вон? – не сразу поняла Ада. – Мне нельзя остаться?
– Нет, паразитка, нельзя.
– Мне некуда идти.
– Раньше надо было об этом думать. – Мать уже волокла ее к выходу. – И скажи спасибо, что в подоле не принесла. Или принесла? С тебя станется. Я уже ничему не удивлюсь. – Мать вытолкнула ее на крыльцо: – Убирайся. Чтобы духу твоего здесь больше не было. – Затем грохнула дверью так, что Ада невольно пригнулась.
Она стояла на крыльце в аккуратном полукруге перед порогом, что ее мать выскоблила добела. Соберись, велела она себе. Мать расстроена. Возвращение Ады обернулось для нее потрясением. В этом все и дело. Мать всегда была вздорной. И однако она могла бы проявить больше понимания. Она не видела Аду почти шесть лет. Другая бы обрадовалась. Ничего, мать успокоится, и ей станет стыдно за то, что она так разбушевалась. Тревоги, накапливаясь, в конце концов вырываются наружу взрывной волной. Ада выждет минут пять-десять. И снова постучится в дверь. Мама, пожалуйста.
Местные дети начертили мелом классики на брусчатке. Ада подобрала камешек и бросила в квадрат. Скок-скок-скок, поворот, скок-скок. Балансируя на одной ноге, она подняла камешек и опять бросила.
Над ее головой распахнулось окно, высунулась мать.
– Я сказала, – заорала она, – проваливай!
Камешек остался лежать на земле. С матерью такое бывает. Разгорячится так, что и без печки жарко. И она не умеет прощать. Таит обиду годами. Нет, она не передумает, уж не сегодня – точно. Что ж, подумала Ада, если она так настроена, пусть получит свое. Ей же хуже.
Ада побрела прочь. Она боялась упасть, до того вдруг обессилела. У нее не было ни дома, ни вещей, ни друзей, ни денег, если не считать десяти шиллингов, подаренных Красным Крестом. Точнее, девяти шиллингов и одиннадцати пенсов, после того как она оставила один пенни в камере хранения. Она нащупала в кармане квитанцию. Забрать в течение дня. Невостребованные вещи уничтожаются. Все ее имущество – швейная машинка. Под ней не поспишь.
Никого с ней рядом больше нет. Она лишилась всех. Сына. Матери. Отца. Станисласа. Ну, этот – не велика потеря. И Фрэнка. Лучше бы она уехала в Америку. Жила бы там припеваючи. Фрэнк – парень добрый и честный. Он чем-то напоминал ее отца. Ада резко остановилась, перевела дыхание. Она даже не узнала, где отец похоронен. Ох, Ада, услыхала она его голос, прошлого не воротишь. Она уже ничего не может исправить. Для твоей матери скандалы все равно что рыба для чаек. Что ж, без скандалов Ада как-нибудь обойдется. Она пережила войну, выживет и теперь. Ей вспомнилась детская песенка, отец ее часто напевал. «Сложи свои беды в старый мешок и улыбайся, улыбайся, дружок». Но и этого прошлого больше не вернуть. Война все изменила.
Вероятно, прибыл армейский поезд. Ватерлоо-роуд кишела солдатами и летчиками в синей форме с вещмешками на плече. Они ехали домой.
Война, она про мужчин. Они – герои. Повезло им. С ними все ясно и понятно. Но как насчет жен и прочих женщин, до них кому есть дело? Их никто не станет слушать. Как объяснить маме, что за война была у Ады? Она не поймет. А другие разве поймут? Ведь это была совсем другая война. Когда тебя несет по течению, словно щепку, отколовшуюся от корабля, и ни души вокруг.
У входа на вокзал торговал газетами плотный коротышка с лицом кирпичного цвета и густыми седыми волосами. Опираясь на костыль, он протянул Аде вечернюю газету. Она покачала головой.
– Веселей, – хохотнул продавец. – Могло быть хуже.
Впервые с тех пор, как Ада вернулась в Лондон, ей кто-то улыбнулся. Она едва не расплакалась. Ада, девочка моя, что проку себя жалеть.
Ковыляя, продавец подошел поближе. У него был добродушный вид и морщинки вокруг глаз, какие бывают у смешливых людей.
– У такой красавицы должны быть все козыри на руках.
– Мне некуда идти, – сказала Ада. – Можете себе представить?
– Откуда вы? Из Манчестера? Только что приехали?
Ада помедлила секунду:
– Да.
– Наведайтесь в дом Ады Льюис, – посоветовал продавец, – на Нью-Кент-роуд. Это общежитие. Для хороших девушек, если вы меня понимаете. – Отвернувшись, он подал газету мужчине в костюме и котелке. – Туда автобус ходит. – Продавец указал на противоположную сторону улицы: – Вон остановка.
– Спасибо, – поблагодарила Ада.
Времени было около пяти. Аде хотелось есть, и ей надо было устроиться на ночлег. Она забрала швейную машинку из камеры хранения и пошла к автобусной остановке.
– Вам помочь, мисс?
Солдат.
– Спасибо.
– Куда вы направляетесь?
Ада показала на остановку. Любым автобусом до поворота, оттуда пешком, проинструктировал ее продавец. Может, солдату с ней по пути? Компания и помощь ей бы не помешали. Она встала в очередь, солдат опустил машинку на тротуар.
– До скорого, – попрощался он.
Подошел автобус № 12. Далвич, припомнила она.
Шикарное место. Кондуктор пристроил ее машинку в углубление под ступеньками. Сидя у окна, Ада во все глаза, выворачивая шею, смотрела на некогда знакомые улицы, теперь покореженные, унылые. Кое-где разрушенные кварталы. Старинный Бедлам бомбы пощадили. Как и монастырь Пресвятой Девы. Но соседние дома? Исчезли. Вот станция подземки и Дом прессы Южного Лондона. Полдома, другая половина – фарш из кирпичей и известки. Но где все остальное? Церковь Святой обители? Театр Трокадеро?
Вытаскивая машинку из автобуса, Ада наставила себе синяков на голени. Передохнула, огляделась и двинула вниз по Нью-Кент-роуд. Десять шагов. Стоп. Меняем руку. Тяжелая машинка пригибала к земле. Никто не вызвался ей помочь. Ада плелась, поглядывая на номера домов. На левой стороне вместо домов груда гниющего мусора и почерневшие кирпичи, выломанные двери, куски обвалившейся штукатурки давно кем-то подобраны. Угрюмые женщины извлекали из мусора то потрескавшееся блюдце, то фотоальбом или ночной горшок – пригодится, чтобы сварить свеклу. Ада видела подобное в Мюнхене, но не ожидала увидеть здесь. В мусоре копалась беднота, и до войны они были не богаче. Женщины, у которых каждая картофелина на счету, ни одной не позволят закатиться под буфет. Сыновья с разбитыми коленками, вбегающие в дом, громко топоча: мам, дашь поесть? Недоедающие женщины, в сорок лет уже старухи. Ада выросла среди таких. К ним она и вернулась.
Развалины обнесли листами ржавого рифленого железа. На заборе надпись белой краской с потеками: «Размещение объявлений запрещено». Один дом в квартале устоял, разве что боковая стена обвалилась, обнажив комнаты, и казалось, что они выглядывают из-за угла, словно записные кокетки. В одной комнате виднелись отклеившиеся обои, в другой – покосившееся зеркало на стене. Рядом стол, лишившийся ножки, он будто упал на колени, прося милостыню. Кое-где остатки кирпичной ограды, где некий мистер Чэд вывел черной краской: «Что? Сахарку хотца?» Рядом пень от сгоревшего каштана, его мертвые корни вспучили асфальт, разделив тротуар пополам.
Ада покрепче ухватила швейную машинку. Дом Ады Льюис.
Многоэтажное кирпичное здание с высокими закругленными окнами. Койка за разумную цену, покрывающую питание. Сойдет на время, пока Ада не встанет на ноги. Дети и животные не допускаются. Сперва она найдет работу. А потом и нормальное жилье – для Томми. Заплатив за двое суток, Ада осталась лишь с четырьмя шиллингами.
– Что вы умеете делать? – спросила сестра-хозяйка.
– Я портниха, – едва слышно ответила Ада. – Дамская. Модистка.
Сестра-хозяйка скорчила гримасу:
– На это нынче спрос не велик. Все готовое покупают. В магазинах. Поспрашивайте на фабриках в Ист-Энде. В Уайтчэпеле или еще где.
Фабрика. Arbeit macht frei. Фрэнк рассказывал ей о трупах. Как она сможет работать на фабрике после такого? Да и не для того она пережила войну, чтобы горбатиться в потогонной мастерской.
– Когда разберетесь с карточками, – сказала хозяйка, – тогда мы с вас и вычтем. А пока не беспокойтесь.
Чай в шесть часов. Рубец с луком. Картошка с морковью. Вкусно. Ада умяла все подчистую. И – чашка чая. Крепкого, ароматного. Сладкий чай Ада никогда не любила. Очень кстати.

 

Утром она встала рано и поехала на метро в Грин-парк. Ада и забыла, как в подземке жарко, и пахнет сажей, и нечем дышать, и сколько там народу: в вагонной давке ее едва не расплющили. Протиснувшись к дверям, она вышла на освежающий июльский воздух. Дувр-стрит была буквально в двух шагах. Если миссис Б. ее не возьмет, Ада отправится к Исидору. Портниха она хорошая, да и опыта поднакопила.
Но дом на Дувр-стрит стоял в руинах. На других зданиях ни царапинки, и только в этот угодила бомба. Застывшую на тротуаре Аду толкнул прохожий с трубкой в зубах. Он был в дешевом мешковатом костюме и засаленной фетровой шляпе.
Ада схватила его за рукав:
– Простите, вы не знаете, что здесь случилось? Люди не пострадали?
Мужчина пожал плечами и зашагал дальше, Ада еще долго вдыхала терпкий запах табака.
Возможно, миссис Б. переехала. Ада прошлась по улице, вглядываясь в таблички с именами на дверях, затем вернулась к развалинам. Она понятия не имела, где жила миссис Б. Скрестила пальцы, зажмурилась: только бы она была жива. Открыла глаза, почти ожидая увидеть перед собой миссис Б. с накрашенными губами и напудренными щеками, но улица была пустынна. По Бонд-стрит на Оксфорд-стрит. В тамошних больших магазинах этажи с заколоченными окнами и зияющими пробоинами – ни дать ни взять старые израненные солдаты. Универмаг Джона Люиса. Ада вытаращила глаза. Черное пепелище. Средь обломков тощие побеги буддлеи и пучки травы. Это был не тот Лондон, каким его помнила Ада. Не ее родной город, и она чувствовала себя здесь чужой.
Сад на Ганновер-сквер был перекопан. Подвальчик Исидора никуда не делся, но табличка у двери исчезла. Ада спустилась по ступенькам, заглянула в окно. Пусто, если не считать корзины и разбросанных по полу старых газет. Ада побрела по Ганновер-стрит, оттуда на Риджент-стрит. «Дикинс и Джонс» – еще один изувеченный магазин. Шрамы войны повсюду. «Кафе Рояль». Ада постояла под навесом, глядя на вращающиеся двери. Какой же она была дурой! Ее обвел вокруг пальца обыкновенный проходимец, Станислас фон Либен. Если бы не он, у Ады было бы все прекрасно. И на ее долю не выпало бы столько горя и муки. Сволочь. Попадись он ей сейчас… что бы она с ним сделала? Наверное, в чем-то Ада – дочь своей матери. Но только ругань, нет, этого мало. Убила бы его ко всем чертям.
Ада кивнула портье у «Кафе Рояль» и побрела дальше. На Пикадилли-серкус молодые женщины с яркой помадой на губах, в блузках с глубоким вырезом – покуривая, они топтались вокруг статуи Эроса. В Мюнхене Ада видела таких. Иногда их сопровождали матери. Янки, хотеть? С ними расплачивались сигаретами. А здесь чем?
Каково это, подумала Ада, каждый час другой мужчина. На нее теперешнюю никто не взглянет, не с ее плоской грудью и бесформенной фигурой. Никто не пожелает ее, не погладит нежно по щеке, не притянет к себе, и поцелуя, вестника любви, она не дождется. Никто ее теперь не любит, даже ее родные. Невыносимая печаль и чувство одиночества нахлынули на нее, Ада с трудом сдерживала слезы. Продавцу газет просто нравилось обращать на себя внимание, он кого угодно назовет красавицей. Ада сталкивалась с такими людьми. Их слово – пустой звук. Минуло то время, когда она была красивой.
Оставив накрашенных девушек за спиной, Ада свернула на рынок Хеймаркет. Лепнина на зданиях обвалилась, вокруг портиков леса. Многие витрины заколочены, доски обклеены рекламой. Театр «Рояль» цел. «Веер леди Уиндермир». Что за пьеса? Затем налево, на Трафальгарскую площадь. Победа над Германией, прочла Ада. 1945. Несмотря на раннее утро, на площади было полно солдат под руку с девушками. Среди гуляющих и рабочие в поношенных костюмах, и совсем юные девчонки в модных туфлях и узких юбках. Некоторые сидели на бортике фонтана и ели бутерброды, отгоняя голубей, нацелившихся на крошки. Одна женщина наливала себе в чашку чай из термоса. Чашка чая. Напротив Чаринг-Кросс Ада заметила кафе «Лайонз». Там когда-то подавали хороший чай. Она порылась в кармане. Денег хватит.
В окне объявление: «Требуются официантки. Обращайтесь». Ада встрепенулась. Она вполне может стать официанткой, расторопности ей не занимать. Конечно, до тех пор, пока не найдет настоящую работу. Ада толкнула тяжелую дверь. Стены, обитые панелями из дорогой темно-коричневой древесины, лампы, упрятанные под абажуры из толстого стекла. Ада и забыла, как здесь все уютно и пристойно. За деревянными столиками парочки, погруженные в беседу. Супруги, догадалась Ада, он только что вернулся с войны, и они празднуют. Женщин без спутников тоже хватало; закинув ногу на ногу, они неотрывно смотрели в окно. Кто-то курил, положив пачку «Плейерс» рядом с тарелкой, кто-то читал книгу. Счастливые люди, подумала Ада.
Ада направилась к незанятому столику посреди зала, минуя полную женщину средних лет с пожилым спутником.
– Жердь, – долетело до ее ушей. – Чахоточная.
К Аде подошла официантка. Изящная черная форма с накладным воротничком, идеально белый фартук и загнутый кверху белый козырек с черной отделкой.
– Чем могу помочь?
– Я ищу работу, – не колеблясь ответила Ада.
Официантка склонила голову набок:
– Вам нужно обратиться к заведующей. Что-нибудь еще?
– Чашку чая, пожалуйста.

 

Заведующая, сидевшая за письменным столом, знаком предложила Аде стул, такой же, какие стояли в зале: высокая жесткая спинка и блестящее сиденье.
– Не возражаете, если я спрошу, – заведующая наклонилась Аде, – вы не больны? Уж очень вы худая.
– Я здорова, – ответила Ада.
– Видите ли, если это заразное заболевание, мы не сможем вас нанять.
– Нет, ничего подобного.
– Что-нибудь на нервной почве?
Ада покачала головой. В войну мне пришлось тяжко, вот и все, могла бы сказать Ада. Но стоило ли? Заведующая и вообразить не в состоянии, что это была за тяжесть. И Ада уже успела смекнуть, что никто здесь не хочет об этом слышать.
– Нет. Просто я на время потеряла аппетит.
– Надо же, – отозвалась заведующая, – сочувствую. Надеюсь, аппетит к вам вернулся?
– Ем за четверых, – успокоила ее Ада.
– Вы прежде работали официанткой?
– Нет. Но я быстро учусь, – заверила Ада и добавила: – Я сообразительная.
– Когда вы сможете приступить?
– Прямо сейчас.
– Два фунта в неделю, форма бесплатно. Стираете сами все, кроме фартука и козырька. Голова должна быть всегда вымытой, волосы зачесаны назад, ногти коротко острижены. Какой у вас размер?
Ада удивленно посмотрела на нее.
– Вам нужно подобрать форму. Не уверена, что у нас найдется такой маленький размер. Вы умеет шить?
– Да, это я умею.
– Тогда подгоните форму по фигуре. Идемте со мной.

 

Форменные платья Ада несла на согнутой руке. Повезло. Неплохой заработок, а к концу недели, может, и чаевые накопятся. Нужно поскорее разобраться с карточками, кое-какие вещи требовались ей позарез. Белье, мыло, зубная паста. Самое необходимое. И наверное, она обзаведется друзьями, в кафе работает много девушек. Первую неделю, по крайней мере, на работу и обратно придется ходить пешком. Ада взглянула на часы на Чаринг-Кросс. Десять минут четвертого.
Спустя тридцать пять минут она была в общежитии. Разложила форму на кровати. Подол подшили с запасом и на швах не экономили. Белый воротник отстегивается, значит, его можно стирать отдельно и почаще. Ада расстегнула блузку, сбросила юбку. Комбинация сзади была влажной на ощупь. Ада перекрутила ее наперед.
Кровь. Кровь. Она не помнила, когда у нее в последний раз были месячные. Ада взвизгнула и рассмеялась. Ей хотелось распахнуть окно и заорать на всю улицу: Все хорошо! Все будет хорошо! Она, Ада Воан, снова женщина. Она возвращается к жизни. Она снова способна рожать. Набрать еще немного фунтов – и прежняя фигура при ней. На это уйдет месяц, может, два, но Ада уже на подъеме. С ней все будет в порядке. Она будет жить. На подъеме. Ада открыла кошелек: надо сбегать в аптеку. За самым необходимым.

 

Первое Рождество на родине, и это было хуже всего. Но Ада торчала в общежитии не одна, девушкам, приехавшим с севера в поисках работы, тоже не с кем было праздновать. Для них приготовили хороший обед, сестра-хозяйка расстаралась: курица под соусом с луком и шалфеем и даже рождественский пудинг. Трещали хлопушки, девушки, напялив на голову бумажные колпаки, читали дурацкие стишки. Они даже дарили друг другу подарки, завернутые в гофрированную бумагу, что осталась от самодельных гирлянд. Кусок банного мыла. Расческа. Десяток сигарет.
Сообщила ли мать домашним и соседям о том, что ее старшая дочь вернулась? – задавалась вопросом Ада. И как они отмечают Рождество? Отец и Фред, упокой Господь их души. Ада. Что с ней случилось? Мать, конечно, не удержится, чтобы не выпустить пар. Даже слышать о ней не хочу. Ада пыталась помириться: однажды в воскресенье в конце ноября она подкараулила мать после церковной службы. Но та повела себя так, будто Ада – пустое место. Выждав, пока мать не скроется за углом, Ада прислонилась к стенке и разрыдалась. Бог свидетель, она пыталась.

 

Задержек с месячными больше не наблюдалось, Ада поправилась: по-прежнему стройная, как манекен, и такая же фигуристая. Ей требовались очки; близорукость, сказал врач, выписывая рецепт. Она не могла разобрать номера автобуса, пока он чуть не наезжал на нее; щурилась, читая заказ, ею же написанный. У вас появятся морщины, если будете так щуриться, обронила заведующая. Ада не могла рассказать ей, отчего испортилось ее зрение. Она копила на очки, на красивую модную оправу, подсмотренную в старом номере женского журнала. «Можно быть очаровательной и носить очки, – гласила реклама. – Добавьте блеска глазам».
Завивка была ей не по карману, но, купив пузырек перекиси, Ада высветлила себе волосы и каждый вечер накручивала их на папильотки, а по утрам, вооружившись заколками, укладывала крупными завитками спереди, по бокам и сзади. Может, она и приглянется какому-нибудь молодому человеку, хотя ей стукнуло двадцать пять и она уже немного старовата. Но недаром говорят, что с возрастом приходит мудрость. Она уже не польстится на парня вроде Станисласа. С ее жалованьем и чаевыми она может позволить себе выбирать. Каждую неделю Ада распределяла заработок: столько-то за жилье, столько-то на самое необходимое, отдельно на туфли и чулки, отдельно на одежду, прочее на всякие мелочи. Ада старалась откладывать на черный день и для Томми, но это ей плохо удавалось. Месяцами она копила карточки, чтобы купить теплый жакет на зиму или пару приличной обуви, а очки проели изрядную дыру в той части бюджета, что отводилась на самое необходимое. Но она никогда не брала в долг и не просила заведующую об авансе. Когда Рождество благополучно осталось позади и она обзавелась тем, без чего никак не обойтись, Ада решилась на траты покрупнее. У нее была только одна юбка, выданная Красным Крестом, вторая очень бы ей пригодилась. И платье. Но на это уйдет одиннадцать карточек. А еще блузки. Счастье, что на работе она носит форму.
Уличный рынок в Бервике, вот куда ей надо отправиться. Обернется за обеденный перерыв.
С довоенных времен рынок не слишком изменился – лучшая цветная капуста, два кочешка за пенни, – те же прилавки, те же торговцы. Правда, знакомый человек ее не узнал. Вернее узнал, но не с первого взгляда.
– Разрази меня, да это ж Ада. – Он затряс головой, словно не верил своим глазам. – Совсем другая стала. Перекрасилась и все такое. А знаешь, тебе идет блондинистый цвет. Слушай-ка, – он наклонился к ней через прилавок, – чем ты себя изводишь? Кожа да кости. Тебе бы не худо подкормиться.
Кончилось тем, что Ада ушла от него с обрезками ткани, крупными и помельче, в придачу к парашютному шелку для комбинации и бельишка, куда же еще девать парашютный шелк, когда война закончилась.

 

В общежитии имелась пошивочная комната, где Аде позволили поставить машинку. Она соорудила себе две юбки, «карандаш» и со встречной складкой. И блузку. Кроила на столе, строго по своим меркам, строчила и подшивала, и это не могло не привлечь внимания.
– Сделаешь мне такую же, Ада?
– И мне. Я принесу материал.
Ада брала с них плату. Пустяковую, но для нее очень важную. Надо же с чего-то начинать. Не о таких клиентках она мечтала, но выходить на черный рынок ей тоже не хотелось. Карточки, они же не навсегда. Ада будет экономить. Заведет счет в банке. Она отмерила себе пять лет. В этот период любой заказ в строку. А потом она откроет собственное дело. «Дом Воан». Ее дом, где она будет жить и работать. И если она опять столкнется со Станисласом, она ему покажет. Глянь, я снова на плаву. От меня так просто не избавиться. Ей нравилось воображать эту встречу. Думал, со мной покончено? Как же. Раскрой глаза. Вот так-то.

 

Ранним летом 1946-го, спустя почти год по возвращении Ады в Лондон, торговец на рынке в Бервике отозвал Аду в сторонку и вынул из-под прилавка рулон муара цвета кобальта:
– Плачет по тебе, ей-богу. Самое оно для блондинки.
Ничего подобного Ада не видела с довоенного времени. Муаровый узор вспыхивал на солнце, прихотливо меняя очертания и обещая радость, тайну и элегантность.
– Понятно, это стоит денег, – предупредил торговец.
Ада погладила ткань. Шелк упрям, он станет противиться. С шелком надо построже.
Она отдала торгашу все карточки, что у нее были при себе, и добавила наличных сверху. Ада знала, «ее человек» не будет жадничать и щедро отмерит длину. Ткань стоила трат, любых. Ну и что, если она куплена на черном рынке? Сейчас все так делают. В поисках вдохновения Ада пересмотрела модные новинки в доступных женских журналах, перелистала «Вог» в библиотеке. Кобальтовый муар не на каждый день. Ада оторвалась от журналов, закрыла глаза. Точно по фигуре, без глупых украшательств, единственная диагональная лямка через плечо. Это подчеркнет грудь, стройность шеи, теперешнюю гладкость ее кожи, твердую линию плеч и тонкость ключиц. Скрытая молния. Кроить очень осторожно, одно неверное движение – и все пойдет прахом. Когда еще ей перепадет муар, лет через десять, не раньше, если верить тому, что говорит правительство.
Муар струился по ее телу как вода, тихонько бурлил вокруг груди, плавно падал с бедер, словно волна со скалы. Ада повесила платье в стенном шкафу, примеряла его каждый вечер и не могла налюбоваться. Если прижать шелк к ногтю, он подчинится, будто преданный слуга. Она не знала, куда и когда наденет платье, но ей нравилось мечтать об этом «выходе в свет». Жизнь ее не баловала. Одна работа, да и только. На развлечения не хватало денег, разве что залезть в сбережения. Другие официантки в свободное время гуляли по Лестер-сквер и пили чай, но какое же это веселье? К тому же Ада была старше. В войну эти девочки были детьми.
Томми не нужна мать, что одевается как старуха, и озлобленной несчастной мамаши ему тоже не надо. Ада не желала превращаться в свою мать, вечно хмурую, придирчивую. Ничего страшного, если она один разок выгуляет обновку. Сбережений и карточек хватит на босоножки в тон платью. Томми поймет. Он уже большой мальчик. Ему пять лет, и у него выпадают молочные зубы. Он хотел бы видеть свою мать счастливой. А на следующей неделе Ада возместит эти траты, положив весь заработок в копилку.
Платье и босоножки она взяла с собой на работу, спрятала в шкафчике, а в конце дня переоделась в эту роскошь.
– Идешь в гости? – спросила ее коллега. – Нет, в гости такими шикарными не ходят. Ты завела парня, да?
Ада красила губы перед зеркалом новой, купленной в «Вулворте» помадой «красный мак».
– Не скажу.
– Но куда же все-таки собралась?
– Не скажу. – До чего же приятно напустить таинственности.

 

Она шагала по Стрэнду, помахивая сумочкой, и походка ее была легка. Мужчины глазели на нее. Давно она не чувствовала на себе этих взглядов. Ада улыбалась. Все как раньше. Ада Воан. Манекенщица. Модистка. Магия осталась при ней, стоит ей взмахнуть волшебной палочкой – и тягомотина обернется фейерверком, тело обретет манящие очертания и сон станет явью. Ада свернула направо, ко входу в отель «Смитс». Вежливо поклонившись, швейцары пропустили ее. Ада впорхнула в фойе, изящная синяя бабочка, лакомящаяся нектаром.
Здесь ничего не изменилось. Те же хрустальные люстры и зеркала в рамах, пол в шахматную клетку и крутая лестница, деревянные панели и кожаные кресла. К бару «Манхэттен», припомнила Ада, налево. Она поднялась по лестнице.
На площадке метрдотель за конторкой. При ее приближении он кивнул, потом склонил голову набок. Червяк, сказал бы отец, прихвостень буржуазии. Но Ада на это смотрела иначе. Она и метрдотель по одну сторону баррикад. Двое силачей против богачей. Классовая война.
– Вы с кем-то встречаетесь, мадам?
Мадам. Ада улыбнулась. Больше не мисс. Зрелая женщина.
– О нет. – Ада заглянула через его плечо туда, где хромом и стеклом поблескивал бар.
– Извините, – метрдотель слегка посуровел, – но дамам без спутников сюда нельзя.
Ада приподняла брови:
– Что? – И тут же поправилась: – Прошу прощения?
– Таковы наши правила. Женщины без сопровождающих в бар не допускаются.
Этого Ада не предусмотрела. Но не возвращаться же назад на потеху публике.
– Если бы вас там кто-то ждал, – продолжил метрдотель, – это было бы другое дело.
Он барабанил пальцами по конторке, тум, тум-тум, тум, тум-тум, глядя в стену позади Ады.
– Совсем забыла, – поняла намек Ада, – меня там ждут.
Не прекращая барабанить, метрдотель повернулся к ней лицом, сунул другую руку в карман. Оба не двигались с места. Метрдотель покашлял, вежливое кхе-кхе, и со значением перевел взгляд на пальцы, по-прежнему отбивавшие гулкую дробь.
Он ждет чаевых. Чертов наглец. Ради этого вечера Ада распотрошила свою копилку, взяв наличных, чтобы заплатить за коктейль, за проезд в автобусе и еще немножко на всякий случай. Она надеялась, что ей не придется истратить это «немножко», а тем более на лакея. Но что было делать? Ада открыла сумочку, достала кошелек. Метрдотель был не похож на тех, кто берет медные деньги. Ада вынула серебряный шестипенсовик и положила на конторку. Метрдотель прижал монету подушечкой пальца, подвинул ее к нижнему краю конторки – со стороны могло показаться, что он просто стирает пылинку, – и ловким движением опустил деньги в карман. Тебе это не впервой, подумала Ада.
Он подвел ее к угловому столику. По пути Ада увидела свое отражение в зеркале на стене: длинные светлые волосы падали волнистыми прядями на голые плечи. Она делала шаг, и тело изгибалось, живот внутрь, бедро вовне, она специально освоила подиумную походку. Опустившись на скамью, Ада пристроила сумочку рядом и поблагодарила метрдотеля.
Один коктейль. И на этом все. Если потягивать мелкими глотками, хватит надолго. Она заранее решила, что ей заказать. Не слишком сладкую смесь. Джин. Лимон. Куантро. Зал выглядел слегка обшарпанным, ковер местами протерся. Зеркала те же, блестящие, прямоугольные, но стены цвета заварного крема, приправленного никотином, потемнели на стыках с потолком. Ада с удовольствием откинулась на синюю бархатную спинку. Странное правило не пускать женщин без спутников. До войны было так же? Ада не помнила, ведь она приходила сюда всегда со Станисласом.
Официант принес напиток, но сперва постелил льняную салфеточку под бокал. «Белая леди». Когда официант отошел, Ада поднесла бокал к губам, вдыхая пряную кислинку цитрусовых и терпкий можжевеловый запах джина. Ей надо соблюдать осторожность. Она не притрагивалась к алкоголю много лет. Последний раз это было пиво в Намюре, нам мир. Ада достала пачку сигарет, десять штук «Сеньор сервис», еще один подарок самой себе. Положила пачку на столик голубым парусником вверх, вынула сигарету и зажала ее между пальцами. Спичек у нее не было. Она попросит огонька у официанта, когда тот будет проходить мимо.
– Вы позволите?
Ада не заметила, как этот человек к ней подошел. Нос с ложбинкой – точно такой же, как и на подбородке. Рыжие волосы, светлые ресницы, серые глаза. Улыбаясь, он щелкнул серебряной зажигалкой. Ада прикурила, затянулась.
– Вы ждете кого-то? – спросил он.
Лет тридцать пять, прикинула Ада, не меньше. Одет в блейзер и клетчатую полушерстяную рубашку, на темно-синем галстуке вышитая эмблема. Это эмблема его полка, догадалась Ада. Значит, он воевал. Офицер, судя по всему. В руке он держал бокал.
– Вряд ли они уже придут, – ответила Ада, выпуская дым. – Слишком сильно опаздывают.
– Я могу составить вам компанию?
– Наверное, да. Очень любезно с вашей стороны, – согласилась Ада и добавила: – Но я здесь ненадолго.
Усевшись, он поставил бокал на столик и вынул из кармана сигареты.
– Меня зовут Уильям. – Он протянул ей руку через стол. Ада коснулась вытянутыми пальцами его ладони, он нежно пожал их, рука у него была теплой. – Кого бы вы ни ждали, они поступили глупо, не явившись. Сами не понимают, что они упускают.
Ада улыбнулась. Гладкая речь, как у джентльмена, и говорит он то, что обычно говорят в кино. Она не верила ни единому слову, но слушать его было приятно.
– А вас как зовут?
Ада. Расхожее имя, куда ни плюнь, везде будет Ада.
– Ава, – ответила она.
– Как кинозвезду?
– Не совсем. Хотя инициалы совпадают. – Ада слегка надула губы и посмотрела на него из-под ресниц: – Нет, я обыкновенная Ава. – Она быстро перебрала в уме знакомые фамилии: – Ава Гордон.
– Поверьте, в вас нет ничего обыкновенного. – Он поднял бокал: – За вас.

 

Он служил офицером. В ВВС, к концу войны в Берлине. Что там творилось, не передать. Ужасно, должно быть. Его отмечали в рапортах, представили к медали. Но никаких особых подвигов он не совершил. Держу пари, вы были храбрецом. Поначалу на гражданке было трудновато, отвык.
И здесь никто не хочет говорить о войне. Грустно, не правда ли?
– А вы служили? – переключился он на Аду. – Я так и вижу вас телеграфисткой, а кругом снуют с депешами штабные ребята.
Ада покачала головой.
– Земледельческая армия? – Уильям рассмеялся. – Вы не похожи на сельскую девушку.
– И опять не угадали.
– Ну чем-то же вы занимались?
– Я не могу об этом говорить. – И это было чистой правдой.
Затушив сигарету, Уильям наклонился к Аде:
– Страшно любопытно. Вы были шпионкой? Из вас получилась бы потрясающая Мата Хари.
– Где вы сейчас работаете? – спросила Ада.
– О, хотите сменить тему?
– Да. Так где же?
Фермер. В основном выращивает свеклу, ячмень. Ада пила быстрее, чем ей хотелось бы. Пока он воевал, с фермой управлялись его родители, но теперь им это больше не под силу. А он только рад взять дело в свои руки, в душе он деревенский парень. В Лондон приехал для переговоров с банком. Фермерство не слишком прибыльно. Постоянно приходится перезакладывать, вносить средства.
– Допивайте, – сказал Уильям. – Второй за мой счет, позвольте вас угостить.
Он был провинциален – блейзер, ботинки в дырочку, – но от его шуток Ада смеялась. Когда она в последний раз смеялась, болтая с мужчиной? И он был привлекателен по-своему, даже несмотря на огненную шевелюру. На лице морщины, но фигура спортивная, плечи широкие.
– Вы не проголодались? – спросил Уильям. – Давайте поужинаем.
Ресторан «Гриль» в отеле. Белые скатерти. Накрахмаленные. Ада потрогала сверкающие складки на уголках стола, по краю вышивка. Мережка. Кто-то трудился, вышивал. В одиночестве, ночью, сгорбившись над работой. У Ады вдруг вспотели пальцы от некстати нахлынувших воспоминаний. Она взяла салфетку, промокнула рот, оставив след от губной помады.
– Мне нравится здешний «Гриль», – улыбнулась она Уильяму.
Морской язык в кляре. Ада никогда такого не ела. К тому же приготовлено на настоящем масле.
– Как вы смотрите на то, чтобы подняться ко мне и выпить на посошок?
За ужином они пили вино. Аде стоило бы воздержаться, но она прекрасно проводила время. Вечер удался, и даже более чем. Правда, она бы предпочла вернуться в бар за «посошком», но Уильям казался приличным парнем, вряд ли он будет приставать. На пятый этаж они поднялись на лифте. Прошли по коридору, Уильям отпер дверь:
– После вас.
Едва она переступила порог, как он сгреб ее за плечи и поцеловал, жадно, с языком и всякое разное. Ада вырвалась:
– Не слишком ли вы торопитесь, Уильям.
– Не дразни меня.
– Я и не дразню. Вы приглашали меня выпить.
– Попозже. – Он обхватил ладонями ее лицо. – Честное слово, ты невероятно красивое создание, Ава.
Джентльменский разговор, фермерские руки. Огрубевшая кожа, но упругая плоть. Он прижал ее к себе, тяжело дыша, и Ада ощутила силу, мощь, исходившую от него. Как давно ее никто не обнимал, никто не желал, не добивался. Под его напором ее застывшее тело оживало, и она снова чувствовала себя молодой и соблазнительной.
Он повел ее к кровати. Ей вспомнился гостиничный номер в Париже. Здесь тоже должна быть ванная. Уильям повалил ее на атласное покрывало и упал рядом. Она лежала в его объятиях, грубая ткань блейзера царапала ей щеку. Ей было тепло, уютно, и как сладко сознавать, что тебя хотят. Он назвал ее красивой. Она почувствовала, как он расстегивает молнию на ее платье. Его пальцы уже внутри, тянутся к ее груди. Парень даром времени не теряет. Наверное, принял ее за распутницу. Она попыталась убрать его руку, но он не позволил. Теплые нежные пальцы на ее коже. Это будоражило ее, заводило. Зачем отталкивать его? Она не девственница. Зачем притворяться недотрогой, когда его прикосновения ей приятны? Она хотела этого, хотела любви, ласки, близости. Хотела забыть о войне, боли, утратах и одиночестве, слиться с другим человеческим существом, вновь испытать эту негу, вдыхая мускус мужского тела и наслаждаясь его теплом. Снова жить. Она ответила на поцелуй.

 

Он щелкнул выключателем, глянул на часы:
– Тебе пора уходить.
Ада знала, что не сможет остаться. Провести с ним всю ночь, когда они только-только познакомились, нет, так не годится. Она скатилась с кровати, собрала свои вещи и пошлепала в ванную. На полочке соли для ванн, маленькие кубики в серебристой обертке. Она бы с удовольствием прихватила парочку, но не дай бог ее обвинят в воровстве. Плохо уже то, что она, гостья, допоздна задержалась в номере Уильяма. Он ей понравился. Он ласкал ее, был чуток и отзывчив. Ты на свете одна такая. Она бы не прочь снова с ним увидеться. Вроде бы он хороший человек. Ада оделась, расчесала пальцами волосы. Подкрасила губы и вышла из ванной. Натянув халат, Уильям стоял у двери с ее сумочкой, в другой он перебирал монеты.
– Два шиллинга на такси, – он вложил деньги в ее ладонь, – и два швейцару за беспокойство. А теперь иди.
– Я могу и пешком добраться. Живу недалеко. И этого слишком много.
– В такси безопаснее.
– Спасибо, Уильям, – поблагодарила Ада. – И за вечер тоже спасибо. – Она ждала, что он заговорит о следующем свидании, но Уильям помалкивал. – Мне правда очень понравилось, – добавила Ада.
– Пожалуйста, иди. У меня завтра тяжелый день.
Было бы слишком беспардонно попросить его о новой встрече, и вдобавок Ада постеснялась бы сказать ему, где она живет – в общежитии для работающих девушек. Он открыл дверь, жестом поторапливая ее. Он словно охладел к ней. Что она сделала не так? Ладно, если он захочет вновь ее увидеть, то найдет способ дать ей знать. Или она найдет. Спросит у администратора его фамилию и адрес.
В холле к ней подошел швейцар:
– Желаете, чтобы я вызывал такси, мисс? (Ада кивнула.) Я что-нибудь получу за беспокойство?
Впрочем, нет, не нужно, хотела ответить Ада. Она сама может поймать такси. Этой публике лишь бы что-нибудь с тебя содрать. С чаевыми метрдотелю, а теперь еще и швейцару вечер получался очень недешевым. Швейцар стоял неподвижно, сложив за спиной руки в перчатках. Но ведь Уильям дал ей денег, так что ей это ничего не будет стоить.
Она вручила швейцару флорин, и тот вывел ее сквозь вращающиеся двери, а затем дунул в свисток, подзывая такси.
– Сразу скажите шоферу, куда вы едете.
– Не часто мне выпадает такой маршрут, – развеселился водитель. – От «Смитса» к дому Ады Льюис. Хорошо провела время, киска?
Он высадил ее у общежития. Ада часто поздно возвращалась, и ей выдали ключ от входной двери. Войдя в дом, она сняла босоножки и на цыпочках поднялась по лестнице в спальную комнату. Свет зажигать не стала, опасаясь потревожить соседок. Сбросила одежду и свернулась калачиком под одеялом.

 

Солнце ударило в глаза, и Ада поняла, что проспала до полудня. Вчера она слишком много выпила, и у нее болела голова. Она потянулась к сумочке за сигаретой, открыла – внутри лежала сложенная пополам пятифунтовая купюра.
Ада посмотрела купюру на свет. Она впервые держала в руках такую банкноту. Толстая выпуклая линия на месте. Значит, купюра настоящая.
Уильям. Кто еще мог положить деньги в ее сумочку? Но с какой стати? Разумеется, она ему их вернет. И это отличный предлог узнать его адрес. Дорогой Уильям, спасибо за прекрасный вечер, но полагаю, это вложение принадлежит тебе, и я его возвращаю. Вероятно, произошла какая-то ошибка. Очень надеюсь, что вскоре мы снова увидимся. Свой адрес она не может ему дать, только не дом Ады Льюис. Она заведет ячейку на почте. Та к он не узнает, где она обретается. Интересно, сколько стоит ячейка?
Хотя, возможно, это подарок. Пятерка предназначалась именно ей, и Уильям может обидеться, если она вернет купюру. Странный подарок – деньги, особенно если вспомнить, сколько он на нее потратил за целый вечер. Щедро с его стороны.
О-о бо-оже. Он заплатил ей. И как она сразу не догадалась! Если бы голова так не трещала, сообразила бы куда быстрее. Уильям решил, что она вышла на охоту. Ада рассмеялась, поперхнулась дымом и затушила сигарету. Вот почему он так изменился под конец. Не терпелось ее выпроводить. Иначе бы ему выставили счет за двоих, а потом этот счет попался бы на глаза его жене. Жена. У этого прохвоста, наверное, и дети есть. Мальчик и девочка. Ада представила их на ферме: бойкого маленького мальчика в узорчатом свитерке и крепенькую девочку с косичками. Уильям отлично знал, как все там устроено. Деньги в сумочку. Мелочь швейцару. Да и зовут его, если подумать, вовсе не Уильямом.
Ада пощупала купюру. Это вдвое больше, чем она зарабатывает в чайной за неделю. Придется открыть счет на почте для пущей сохранности денег. Сперва она заткнет брешь в своих сбережениях, вернет то, что взяла вчера вечером, а потом станет пополнять счет каждую неделю. По чуть-чуть.
Ада опять закурила и задумалась.
Она замечательно провела время. Пятерка, скорее, не плата, но благодарность за то, что она составила Уильяму компанию. Она не продавала себя. Не так, как те девицы, что крутятся вокруг Эроса, или те тощие несчастные немки в Мюнхене, готовые на все за одну сигарету. Нет, у них с Уильямом был приятный вечер. Он надел резинку. Вряд ли она его снова когда-нибудь увидит, но он нашел ее очаровательной, желанной. Что в этом плохого?
И почему бы не повторить? Возможно, она познакомится с симпатичным парнем и у них завяжутся отношения. Она снова наденет синее платье. Оно приносит ей удачу. А если нет, если мужчине не нужны длительные отношения? Куча денег практически ни за что. И теперь она тоже знает, что в «Смитсе» почем. Шесть пенсов метрдотелю. Два шиллинга швейцару, если она побывала «в гостях». Наведываться туда раз в месяц, и ее сбережения начнут расти как на дрожжах. Ей понадобится новая одежда, значит, сбережения придется пощипать, но не потратишь – не разбогатеешь, и оно стоит того. С теми, кто ей не нравится, она связываться не станет. В «Смитсе» бывают люди воспитанные, неотесанным туда ходу нет. Она будет привередничать, ставить условия. Пять фунтов в сумочку, четыре шиллинга монетами на прочие расходы. В постели только то, что ее устраивает. Резинка обязательна. Если ходить дважды в месяц, это выльется в десять фунтов. Ада принялась считать. Она сможет переехать из общежития, снять квартирку. Томми нужен дом. И она постарается, чтобы этот дом ему понравился. Нарисует машинки на стенах, подарит ему футбольный мяч. Арендует помещение для мастерской. Где-нибудь в приличном месте. И повесит табличку: «Воан, модистка». Швейная машинка у нее имеется, и пусть мастерская маленькая, зато качество – высший класс. Она купит стол. Всякий инвентарь для шитья. Хорошие ножницы. Даст объявление. «Дамы, на ваши одежные карточки можно приобрести много больше». Какой журнал миссис Б. держала в своем салоне? «Истинная леди». Ада поместит объявление в этом журнале. Берут там наверняка изрядно, но она не поскупится. А пока она будет развлекаться, делая деньги. План беспроигрышный.
Но не каждый день. Девушки у Эроса одеты безобразно, и манеры у них вульгарные. Не хотела бы Ада пополнить их ряды, ни за что. Но два раза в месяц, неделя до месячных, неделя после. Из «Лайонз» она не уволится, пока не откроет свою мастерскую. Девочки-официантки ей нравятся, с ними весело, а другой компании у нее и нет. С соседками по общежитию она тоже ладит, но когда переберется в отдельную квартиру, не почувствует ли она себя одиноко? Поэтому днем на работу, а субботними вечерами в «Смитс».
А три раза в месяц – это пятнадцать фунтов.

 

Минуло всего три месяца, а у нее уже счет в банке, и за квартиру внесен залог, и уплачено за неделю (плата всегда вперед). Хозяйка из тех, кому палец в рот не клади, цены задирала неимоверно, но это была хорошая квартирка в одну комнату на Флорал-стрит. Пятый этаж, так что никакого беспокойства от торгашей с рынка, ходивших отливать в подвал.
– Джентльменов в гости не приглашать, – предупредила хозяйка.
– И жениха даже?
– А он есть?
– В моих мечтах.
Хозяйка заулыбалась.
– Вообще-то, – добавила Ада, – я вдова. У меня маленький сын. Мне просто нужно приличное жилье, пока не встану на ноги.
– И где ваш малыш? – забеспокоилась домовладелица. – С детьми я не пускаю.
– За ним присматривают.
– Это респектабельный дом, – продолжала домовладелица таким тоном, словно про вдовство и ребенка не было сказано ни слова. – Осторожность никогда не помешает. Хорошие девушки не живут сами по себе. Они живут со своими родными. – И выдержав паузу: – Если, конечно, не приехали издалека.
Комната была просторной, во весь верхний этаж, а при ней то, что хозяйка называла «кухонькой»: электроплитка с одной конфоркой и раковина. Водопровод в доме имелся. На стене полки для посуды, крючок для кастрюли и шкафчик для консервов и скоропортящихся продуктов. Кровать была достаточно широкой, чтобы поместиться на ней вдвоем с Томми, пока он еще маленький. А когда подрастет, Ада купит вторую кровать. И разделит комнату пополам старой шторой для затемнения. Мать с сыном в одной спальне, так не годится.
На третьем этаже туалет и ванная с колонкой (за подогрев воды взимали отдельную плату) и объявлением крупными буквами: «Постояльцы, помните! Воды в ванну набирать не более чем на два дюйма».
Карточки и последние сбережения Ада извела на то, чтобы создать в комнате домашний уют. На новые занавески денег не хватило, но ей удалось купить бумазейные простыни, подержанное ворсистое покрывало в тон и календарь за 1946 год с изображением собаки. Заведующая чайной подарила ей на новоселье цветущий бальзамин, до лета других цветов не предвиделось, зато в сезон Ада начнет покупать свежие. Удобно, когда рынок под боком.
– Где вы взяли деньги на все это? – поинтересовалась заведующая.
– Моя бабушка умерла, – ответила Ада, – и оставила мне золотое яичко.
Исключительно за наличные она умудрилась разжиться тарелками, чашками и столовыми приборами, заварочным чайником и сковородкой и смастерила коврик на стол, чтобы швейная машинка не царапала дерево. Вдобавок Ада обзавелась радиоприемником, подержанным, конечно. Эта устаревшая модель занимала всю поверхность шкафчика для продуктов, приходилось ждать минут пять, пока нагреются лампы, но по вечерам, когда Ада сидела одна, радио заменяло ей компанию. Порой она скучала по шумной спальне в общежитии, по Берилл, что неразборчиво бормотала во сне, а по утрам девушки ее этим дразнили; по Морин с аденоидами, спавшей через две кровати от Ады и храпевшей как паровоз. Впрочем, если ей становилось уж слишком одиноко, она всегда могла поболтать со Скарлетт из подвала.
Иногда она просыпалась среди ночи. Голоса снаружи. Женский голос. Громкий, сердитый. Фрау Вайс? Сердце уходило в пятки. Фрау Вайтер? Ада зарывалась лицом в подушку, искала рукой крестик, собираясь с силами. Монахиня. Встать. Рука запуталась в простыне. Крестик пропал. Ада ощупывала матрас. Она в кровати, не на полу. Она в своей комнате, в Лондоне. Ада прислушивалась. На каком языке они говорят? О чем? Слух обострялся. Вот Скарлетт что-то сказала. Потом мужской голос. Станислас. Это Станислас. Что он говорит? Спрашивает о ней? Ладно, ладно. Нет, это не он. Кто тогда? Он пришел или уходит?
Уходит. Скарлетт заканчивает работу в полночь. Опускает ставни. Закрыто.
– Как в магазине, – сказала она однажды Аде. – Но я поздняя птаха, так что забегай, если увидишь свет за ставнями. Попьем какао.
Каждую субботу глубоко за полночь они вдвоем, сбросив туфли на высоких каблуках, мазали лица кольдкремом, стирали макияж. Без косметики, в туфлях на плоской подошве Скарлетт выглядела неказисто. Обычная женщина, как все. И однако не серая мышь, но хамелеон: днем тусклая, как брусчатка, вечером яркая, как неон. Женщина способна вмиг измениться: надела новое платье, припудрилась, накрасила губы, нарумянила щеки – и ее не узнать. Мужчинам этого не дано. По-настоящему ее звали Джойс, но она именовала себя Скарлетт.
– Скарлетт? – спросила ее Ада. – Никогда не слыхала такого имени.
– Ты серьезно? – Голос Скарлетт зазвенел от безграничного удивления. – Скарлетт О’Хара. «Унесенные ветром».
– Что это?
– Что это? Лучший на фиг фильм, какой я когда-либо видела. Кларк Гейбл. Я от него без ума.
– Не знаю такого.
– Черт меня дери, где ты провела всю войну?
– Далеко, – поколебавшись, ответила Ада. – В деревне.
– В несусветной глуши, видать. «Унесенных ветром» где только не крутили.
Ада прихлебывала горячее какое из щербатой кружки, избегая встречаться взглядом со Скарлетт. Та сидела по-турецки на кровати, платье натянулось на коленях, рядом пачка «Вудбайнз». Пальцы у нее пожелтели от никотина, голос был грубый, но Аде она нравилась.
Скарлетт снабжала ее резинками, три штуки за два шиллинга, и наказывала бдить, чтобы клиент клал деньги в сумочку до того, как получит свое.
– Ты новичок, а в нашем деле много хитростей. Мы, женщины, должны держаться вместе.
Ада сшила ей юбку из обрезков, купленных на рынке, в знак благодарности. Мягкий хлопок с шерстяной добавкой в розовую клетку, «без усадки», если верить рекламе.
Еще два года, а потом она покончит с этим. К тому времени она скопит достаточно.

 

Ада жила по твердому расписанию. Ранним утром с формой официантки в руках – черное платье по фигуре, негнущийся воротник и фартук – она цокала вниз по Стрэнду до чайной «Лайонз». На обед она могла уходить домой, но предпочитала посидеть с девчонками, так оно веселее. Потом опять на работу, расхаживать между столиками в наколке-короне и кокетливом передничке. Два чайника чая и булочка. Уже несу. Мужчины поглядывали на нее, Ада выделялась на общем фоне. Не среди подавальщиц ей место. Ада это понимала, и посетители тоже.
Ей больше нравилось работать в зале, а не в буфете. Суеты меньше, и в зале клиенты иного пошиба: постарше, с доходами посолиднее, они оставляли хорошие чаевые. Были и постоянные посетители, служащие, и не мелкие, но занимающие какую-нибудь должность. Эти приходили в обеденный перерыв, усаживались в угол с газетой и заказывали из мясного меню: жареную свинину под яблочным соусом, ветчину с пикулями. По средам магазины закрывались рано и в чайную стекались продавщицы побаловать себя бифштексом и почками в тесте, колбасой и чипсами. Днем по понедельникам и пятницам являлись женщины, располагающие временем и средствами, обычно с приятельницами; посидев в «Лайонз», они отправлялись домой в пригороды заваривать чай муженькам. К этим женщинам в нарядных платьях, шляпках и перчатках Ада была особенно расположена. Она знала их всех. У них имелась прислуга, а дети учились в частных школах. Портнихи у них тоже были: в пригороде всегда найдется благовоспитанная швея, и совсем рядом с домом.
Улыбнувшись Аде, клиентка встала и одернула платье. У нее была хорошая фигура, стройная, гибкая, и симпатичное лицо цвета персика. Платье из искусственного шелка с защипами на лифе и на бедрах.
– Все время топорщится, – клиентка разгладила юбку, – и прилипает.
Ада не поняла, к кому дама обращается. Ее приятельница пудрилась, отвернувшись к окну. Платье и впрямь сидело плохо, слишком тесное на бедрах и слишком широкое в груди. Взяв сумочку и перчатки, клиентка направилась в дамскую комнату. Официанткам запрещалось туда входить. Убедившись, что никто на нее не смотрит, Ада последовала за клиенткой.
– Простите, что вмешиваюсь, мадам, но все дело в складках. Они заужены.
Женщина с удивлением уставилась на Аду.
– А вы, конечно, мигом смекнули? – саркастическим тоном ответила она. Эта подавальщица не слишком ли много на себя берет?
– Да, смекнула. Поперечный защип, он натягивает ткань. Его нужно слегка припустить, сделать посвободнее.
– Вы разве портниха? – В голосе насмешка, но дама явно заинтересовалась.
Ада сдвинула каблуки, расправила плечи.
– Именно так. И хорошая портниха. (Клиентка посмотрела на часы.) Здесь я работаю из-за денег, – добавила Ада. Клиентка явно спешила, боясь опоздать на поезд, что отходил в 3.10 от Чаринг-Кросс, или на поезд в подземке, и тогда придется долго ждать следующего. – Хочу открыть свое дело.
Дама уже натягивала перчатки:
– Вы можете это исправить?
– Сперва я должна посмотреть, получится ли расставить швы. Надо совсем немного, по четверти дюйма с каждой стороны. Платье станет посвободнее.
– Я его почти не ношу, – сказала клиентка. – Но не выбрасывать же? Принесу вам его на следующей неделе. – Она положила полпенни в блюдце на раковине: – Что я теряю?

 

Ее звали Попли, миссис Попли. В следующий понедельник она принесла платье. Ада вывернула его наизнанку, разглядела внимательно. «Мастерица», что его сшила, ничего не смыслила в тканях, и даже прямая строчка ей не давалась. Защипы получились неровные, швы налезали друг на друга.
– Оставляйте, – сказала Ада. – Верну через неделю.

 

Спустя неделю миссис Попли померила платье в дамской комнате.
– Превосходно, – объявила она, возвратившись к своему столику с платьем, упакованным в бумагу. – У вас есть визитка?
– Нет. – Визитка? Даже у миссис Б. не было визиток. – Но вы всегда можете застать меня здесь.
– А примерки?
Ада постаралась не выказать своей радости.
– Я дам вам мой адрес. Тут совсем близко. Обговорим условия. – Ей очень нравилось это слово, «условия». – По четвергам я работаю полдня.
Миссис Попли вынула записную книжку, изящную, обтянутую кожей:
– Ваше имя?
Ада продиктовала ей: Воан. И добавила: Модистка.

 

Костюм из твида для миссис Попли, платье из хлопка для ее дочери. Наряд для матери подружки дочери, чтобы надеть на крестины. Практичная одежда из добротных тканей. Ничего выдающегося, но надо же с чего-то начинать.

 

Ада слушала новости по Би-би-си. Она должна знать, что происходит в стране и в мире, чтобы поддержать беседу со своими друзьями-джентльменами. Не то чтобы они ожидали от нее осведомленности в международных делах, но Аде было интересно. Раздоры между Индией и Палестиной. Судебные процессы в Нюрнберге и Дахау. Подумать только, а ведь она была там, на вражеской территории. Теперь казалось странным вспоминать об этом. О том, как она шила на всяких фрау, как прислуживала в доме коменданта. Она никому не может об этом рассказать, и пусть это останется ее тайной – навсегда. Оберштурмбанфюрер Вайтер покончил с собой, Мартина Вайса повесили – она видела снимок в «Дейли геральд», – но о его жене и детях не было сказано ни слова. Фрау Вайс, или как там ее звали на самом деле, могла сменить фамилию, а значит, и Йоахим теперь не Вайс. Как Ада отыщет их? И Станисласа. Теперь она не сомневалась, что на мюнхенской улице видела именно его. По крайней мере, он жив. Мюнхен казался далеким прошлым. Да и предвоенный Лондон тоже. Аде не всегда удавалось припомнить, что стояло на том или ином месте, прежде чем бомбежки сровняли здания с землей. И также ей не всегда удавалось вспомнить, каким был Станислас. Память играла с ней в поддавки, и порой Ада ловила себя на мысли, а существовал ли вообще Станислас, не выдумала ли она его. Она даже не была уверена, что узнает его сейчас, если встретит.

 

С такой суровой зимой Ада еще не сталкивалась, даже в Германии. Январь 1947-го. На Стрэнде сугробы по пояс. В иллюстрированном «Пикчер пост» фотографии снежных заносов: густой белый снег сплошной стеной обрушивался на поля и леса, железные дороги и шоссе. В комнате Ады был газовый камин, но кирпич потрескался от старости, а горелки через одну нуждались в чистке. Управляться с камином было сложновато, и Ада обжигала руки, пытаясь то прибавить, то убавить пламя. Из оконных щелей и из-под двери немилосердно дуло, пока Ада не раздобыла мешковины на рынке и, завернув ее в газету, не подложила эту «колбасу» под дверь. Сражаясь с ледяной сыростью, она купила керамическую грелку, закутывала ее в полотенце и клала в постель.
Адин приятель-торгаш догадывался, как у нее обстоят дела. В его лавке на рынке было полно прочных, носких тканей хорошего качества, что подтверждало клеймо на кромке. Но эти рулоны он доставал из-под прилавка, только когда никого поблизости не было. Ада регулярно наведывалась к нему. Синий муар хорош летом, но не надевать же один и тот же наряд каждую субботу, а в нынешний жуткий холод ей требовалось что-нибудь потеплее. Она недолго раздумывала ни над толстым драпом на зимнее пальто, ни над черным джерси на новое платье, хотя это означало, что в понедельник ей нечего будет положить на счет. Не страшно, она возместит убыток.
Джерси капризничал, норовил командовать, растягивался там, где не надо. Когда отключали электричество, – чтоб этого Мэнни Шинвелла черти взяли, тоже нашелся министр – Ада трудилась при свечах. Она еле видела, и приходилось подносить ткань к глазам по старой привычке, что появилась у нее в Дахау. Шила она по выходным, слушая радио: по утрам в субботу повтор выпусков про бравого шпиона Дика Бартона, днем в воскресенье – комедийную передачу «Препоны и рогатки». Рукава три четверти, декольте сердечком, подсмотренное Адой в женском журнале, длинная баска; у Ады оставался подкладочный материал, и она использовала его на юбку, чтобы та не провисала.
Субботний вечер, 1 февраля. Ступая по тротуару на высоких каблуках, Ада пристально смотрела под ноги: сперва вниз по Флорал-стрит, затем обогнуть актерскую церковь, потом по рыночной слякоти и валявшимся повсюду капустным листьям, вниз по Саут-стрит и оттуда – терпение вознаграждается – на Стрэнд. Снег забивался в туфли. Ноги промокли, а лодыжки сзади были забрызганы ледяной грязью. Отчистив чулки в дамской комнате, Ада глянула на себя в большое зеркало. С подплечниками она казалась выше ростом, на плотно облегавшем фигуру джерси ни морщинки. Вырез сердечком подчеркивал ее грудь, баска – бедра, а между ними – ее тонкая талия. Она поправила прическу. Ава Гордон. И даже очки ее не портили, нисколько. Сняв пальто, она сдала его в раздевалку и направилась в бар «Манхэттен». Как всегда, сунула шестипенсовик метрдотелю и позволила проводить себя к столику.
В баре было затишье.
– Погода, – объяснил бармен, – снег. Ни проехать ни пройти. А еще забастовка в «Савое». Это отпугивает людей, а вдруг забастовка распространится и на другие отели. Вам как обычно?
А дальше по накатанной. Она сделает глоток «Белой леди», выложит пачку сигарет на стол, вытащит одну и покатает ее между пальцами. Ада никогда не сидела за стойкой. Это вульгарно. И тем более не озиралась, не ловила взглядов незнакомых мужчин. Все было просто. Дождись джентльмена и посмотри, подмигнет ли бармен. Если подмигнет, значит, к ней подошел постоялец отеля. Тогда сними очки, клади их в сумочку и подожди еще некоторое время.
Стоило им спустить штаны, и мужчины превращались в маленьких мальчиков.
– Ни стыда ни совести, – говорила Скарлетт, – у этих мужиков. Иногда я встречаю их с женами, детишками и думаю, как такое может быть?
Раз или два мужчины просили Аду сделать то, чего бы они никогда не предложили своим женам, отвратительные вещи, странные, дикие. Ада полагала, что научилась разбираться в людях и парней видела насквозь. И однако всякое случалось.
– Требуй надбавки, – посоветовала Скарлетт. – В разговоре-то они обходительные, но стоит им остаться с тобой наедине, и – бац! – будто крысы подвальные.
Ада совет отвергла. Она – девушка, с которой хорошо проводить время, не профессионалка, как Скарлетт. Она просто встает и уходит, забирая деньги. Зная, что предъявлять претензии никто не будет.
Они любили поговорить, все без исключения. О том, о чем не могли рассказать своим близким. Бедняги. Иногда Ада сравнивала себя с новомодными душеспасателями – и чем она хуже? Высадка в Нормандии. Аламейн. Натерпелись страху. Их не понимали, не хотели слушать. Они отсутствовали так долго, что дети смотрели на них как на чужих дяденек, жены отворачивались от них. На гражданке им пришлось туго. Ну как было на войне? Здорово? Ответ «нет» сочли бы дурным тоном. Кому и когда было здорово на войне? Аде ли не знать. Понимаю, что вы чувствуете. Прошлое запрятано глубоко внутрь, запечатано пробкой так крепко, что ей казалось, не ровен час – и ее разорвет. Ты первый человек, с кем я смог об этом поговорить, слышала она от всех и каждого. Вот бы ей найти понимающего человека и выплеснуть все, что скопилось, наружу.
– Доверься мне, – шептала Ада.
Она могла бы нажить целое состояние, торгуя военными тайнами. Либо требуя отдельной платы за то, что она их слушает. Слово – серебро. У Ады отлично вышло бы вести колонку в журнале, успокаивать отчаявшихся: разделенная беда – уже полбеды. Ее мужчин преследовали воспоминания о погибших, раскрошенных на куски, пусть это даже были совсем незнакомые люди. Война никуда не делась. Она засела внутри, и, словно о постыдной гноящейся ране, о ней избегали упоминать. Они страдали молча. Ада хорошо понимала своих джентльменов.
Но ведь они не были ее друзьями. Она предлагала им услуги, а им хватало средств эти услуги оплачивать – с их-то ветеранским пособием.

 

– Позвольте мне. – Он уже приготовился чиркнуть спичкой из упаковки с надписью «Смитс». У него были темные волнистые волосы, разделенные на косой пробор, щедро набриолиненные. Полноватый, смуглый, а лицо пухлое, совершенно детское, как на рекламе молока для младенцев. Если он и служил в армии, то очень недолго. Большинство мужчин, с которыми знакомилась Ада, были худыми, поджарыми и будто вечно голодными – еще бы, на армейских пайках не раздобреешь. Загораживая ладонью пламя, он наклонился к Аде. Из-под манжет показалась черная шелковистая поросль. Отлично сшитый костюм, такие не выдают при демобилизации, и ткань не дешевая. Бизнесмен. Деловой человек.
– Спасибо, – сказала Ада.
– Ждете кого-то? – Он говорил с акцентом. Итальянским, определила Ада. Либо испанским.
Этот кусок диалога у Ады от зубов отскакивал. Жду. Но они запаздывают. Да, я буду рада, если вы составите мне компанию. Если мужчина ей не нравился, она всегда могла его отшить. Но этот был привлекателен на свой лад.
– Впервые в Лондоне?
– Нет, – ответил он. – Я здесь давно, прижился и чувствую себя лондонцем. А вы?
– Надо же, и я тоже.
– Выходит, у нас много общего. Джино Мессина. – Он взял ее руку и поднес к губам.
– Откуда вы родом?
– С Мальты, с островка в Средиземном море.
– Сдается, там всегда жарко. И поэтому вы такой смуглый?
Он рассмеялся. Заразительно, и Ада не удержалась: ха-ха-ха. Ей было легко с ним.
– А вас как зовут?
– Ава, – она чуть не добавила «модистка», – Ава Гордон.

 

У него на войне все было здорово, ни жалоб, ни обид.
– Но я не люблю вспоминать те времена.
– Я тоже, – с облегчением подхватила Ада. Хоть какое-то разнообразие. – Надо смотреть в будущее, так я считаю.
Положив ногу на ногу, она подоткнула под себя юбку там, где та помялась. На туфле след от растаявшего снега. Но его несложно будет отчистить.
Она не требовала денег вперед, как девушки у барной стойки, но тактично оставляла сумочку приоткрытой. Бегло проверяла, все ли ей отдали: такси, швейцару, вознаграждение. Ей нравилось это слово. Миссис Б. получала вознаграждение за свои услуги, а также врачи и адвокаты.
– Вы здесь каждую субботу? – спросил Джино, когда она одевалась, собираясь уходить.
– Почти каждую.
– Как насчет следующей недели? Я должен занять место в очереди?
– Нет никакой очереди.
– Рад это слышать. В таком случае займитесь мною.
Он был очень мил, обходителен даже, континентальный шарм и детская улыбка.
Она кивнула.

 

На неделе Ада связала розовый кардиган из ниток от распущенной старой кофты, найденной на благотворительном базаре. Часами просиживала у камина, терпеливо нанизывая петлю за петлей и слушая радиопьесу. Джино предложил снова увидеться. Она наденет синее муаровое платье, но в такую погоду необходимо утеплиться. Кардиган Ада снимет, когда он придет, но пока ждет, мерзнуть не хотелось. Сочетание синего с синим рискованно, серый мрачноват. Розовый оказался просто находкой.
Она попросила, чтобы ее посадили в дальнем углу, подальше от окон и сквозняков. «Белую леди» она потягивала медленно, не желая приступать ко второму коктейлю до появления Джино.
– Спасибо, нет, – отказала она высокому джентльмену, что подошел к ней с золотой зажигалкой. – Я жду кое-кого.
На этот раз она говорила правду. Да только Джино запаздывал. Ада допила коктейль, заказала еще один. Может, он забыл? Она решила дать ему еще полчаса. Краем глаза Ада следила за высоким мужчиной, тот разговаривал с девушкой в баре, поглядывая в ее сторону. Нужно всего лишь улыбнуться ему, и он мигом вернется к ее столику. Она не может себе позволить лишиться пяти фунтов вот так, ни с того ни с сего. Сколько ей еще дожидаться Джино? Она проучит его, возьмет и уйдет с другим. Нельзя заставлять девушку ждать, словно ей больше нечем заняться. Это невежливо. И даже больше чем невежливо. Джино дает понять, кто здесь главный. Ты ждешь меня, Ава. Не я тебя. Ладно, Джино Мессина, сейчас ты узнаешь, что с Авой Гордон так не поступают.
Она опять надела очки, лица вокруг обрели четкие очертания, на ковре проступили пятна, струйки дыма устремились вверх. Ада скинула кардиган, опять вынула сигарету из пачки, покрутила ее между пальцами, косясь на мужчину у стойки.
– Таки дождалась меня. – Джино вырос словно из-под земли и тут же чиркнул спичкой. – Не сразу узнал тебя в очках.
В ярком освещении бара и благодаря линзам она увидела его очень ясно. Черные глаза, безмятежные, как вода в запруде, а в них ее отражение. Вокруг рта и на лбу морщины. Любитель поесть, судя по фигуре. Иностранец. Голос внутри шепнул: не доверяй иностранцам. Мало тебе было?
– Я уже собиралась ставить на тебе крест. Решила, что ты не придешь.
Он вытащил сигарету из ее пачки, и не думая спрашивать разрешения. Каков нахал.
– Приношу свои извинения. Меня задержали.
Ада продолжала разглядывать его:
– И что же тебя задержало?
– Дела. – Небрежный взмах руки. – Тебе не понять.
– И какие же у тебя дела?
Он постучал себя пальцем по ноздре:
– В моей стране есть поговорка – chi presto denta, presto sdenta. Много будешь знать, скоро состаришься.

 

Ада обнаружила, что ей нечего надеть. Одно дело встречаться с разными мужчинами, они никогда не увидят тебя в том же самом наряде, но теперь они с Джино встречались постоянно, и ей требовалось больше платьев на выход. Мысль о постоянстве грела Аду, словно между ней и Джино образовалась спайка. Он был человеком широких взглядов, она это чувствовала, повидал мир и держался просто, но с достоинством. Он был из тех, кто знает себе цену, а его старомодная галантность обвораживала.
– Это то, что тебе нужно, – заявила Скарлетт. – Постоянная клиентура.
– Клиентура? – возмутилась Ада. – Я не из этой породы. – Она не рыбачит, как Скарлетт, не торчит на улице, пока не подцепит кого-нибудь.
– У полиции может быть иное мнение, – хохотнула Скарлетт.
Джино не был клиентом, скорее ее парнем. Он хорошо с ней обращался, баловал даже: дорогие удовольствия, вино и портвейн после ужина, никогда не выталкивал ее, в отличие от некоторых, что не знали, как побыстрее от нее избавиться, словно она нагадила в их постели.
Приятель-торгаш показал ей шерстяной креп:
– Остаток, Ада, уж извини, ярдов всего ничего, но зато ширина пятьдесят четыре дюйма. Тебе отдам подешевле.
Бордовый шерстяной креп. Аде вспомнилась фрау Вайс, какой она увидела ее впервые: в платье из шерстяного крепа с белым закругленным воротником, стройная, подтянутая, с мундштуком. Тогда фрау Вайс тоже была блондинкой, и ее волосы на фоне ткани винного цвета сияли, будто восходящее солнце. Аде не забыть той красоты и элегантности посреди уродства и убожества.
Платье она сшила за одну ночь. Для кроя по косой ткани не хватило бы, но простое платье, прямое, с зауженными рукавами, на шее перемычка, а под ней вырез лепестками, намекающий на ложбинку между грудями, – это необычно, со вкусом и самое оно для «Смитса».
В тот вечер метрдотель одобрительно кивнул, прикарманивая свой шестипенсовик. Бармен принес ей коктейль:
– Ава, выглядишь потрясающе. Я и сам загляделся на тебя. Встречаешься с тем же джентльменом? Пятую неделю подряд? На тебя не похоже. У вас что, роман?
Ада улыбнулась: уж не попал ли бармен в точку? Ей нравился Джино, а она нравилась ему, это очевидно. Окинув цепким глазом ее фигуру, Джино обнял Аду за талию:
– Красавица. Bella. У тебя отменный вкус.
– Спасибо.
– Где ты берешь эти платья?
– Беру? – переспросила Ада. – Я их не беру, я их создаю, Джино. Сама придумываю фасон и все остальное.
– Да у тебя редкий талант, Ава Гордон. Можно подумать, это высокая мода прямиком из Парижа.
– Я бы хотела большего, – призналась Ада. – Завести собственное дело, например. Под моим собственным именем. Привлечь клиентов.
– Ты бы процветала.
– Я знаю, как все устроить. У меня уже есть клиенты.
Миссис Попли познакомила ее еще с одной дамой, заказавшей платье на свадьбу сына. В классическом стиле. Так, чтобы не вышло из моды. Потом нашлась другая знакомая, оставшаяся без портнихи, и миссис Попли с легкостью пообещала Аде написать ей рекомендацию, если потребуется. Мисс Воан – женщина благоразумная, с приятными манерами и исключительными портновскими навыками.
– Тебе понадобится капитал, – задумчиво произнес Джино. – На то, чтобы раскрутиться.
– Знаю. Но я своего добьюсь. Вот увидишь.
– Люблю девушек с амбициями, – засмеялся Джино и притянул ее к себе. – Посмотрим, что мы можем сделать, да?
Мы. Она и Джино. У него водились деньги, это ясно. Он мог бы помочь ей кое-какой суммой, от него не убавится, а она оказалась бы при деле. В конце концов, разве не на это он намекал?
На этот раз кроме денег в сумочке лежала упаковка с капроновыми чулками. Знаменитая марка «Беар бренд», плоская вязка, тончайшее плетение. Джино курил, наблюдая за Адой.
– Это тебе, Ава. – Он стряхнул пепел на ковер.
– О, спасибо, Джино. – Капроновые чулки – такая редкость нынче, и тем более приятно, что это подарок от Джино.
– Знаю, как тяжело вам, дамам, добыть эти прелестные вещички. – Он глубоко затянулся, и дым вышел не только через рот, но и через нос – Джино походил на разгоряченного жеребца. – Если не ошибаюсь, девятый размер. – Он загадочно улыбнулся, словно подначивая Аду: – Их еще много там, где я их взял.
– Правда? Но где?
– Вопросы, вопросы. – Джино постучал пальцем по ноздре. – На самом деле у меня с собой еще несколько пар. «Беар бренд». «Парк Лейн». Ты могла бы неплохо подзаработать. Мой поставщик продает их мне, я продаю тебе, а ты своим подружкам. Что скажешь, Ава?
Девочки с ее работы. Если цена подходящая, она смогла бы продать пар пять. Конечно, тайком от заведующей. Аде не хотелось предстать перед судом, хотя всегда можно отговориться, заявив, что у нее жених американец. Да и что в этом такого, если разобраться? Кто сейчас не покупает вещи на черном рынке?
– Купи за шесть пенсов, – продолжил Джино, – продай за шиллинг. Прибыль сто процентов. Это хорошая сделка, Ава. И хорошая цена на капроновые чулки.
Если она не продаст, оставит их себе. С капроном никогда не знаешь, одна затяжка – и чулки можно выбрасывать.
– Давай, – сказала Ада. – Я попробую.
Джино вынул две картонные упаковки из портфеля:
– Я доверяю тебе, Ава. Увидимся на следующей неделе. В то же время, на том же месте. Думаю, через неделю ты сможешь со мной расплатиться.
– Но я не обещаю, что продам их.
– Вернешь. Я не обижусь. А мой человек, что ж, объясню ему, он поймет. Вот, – он протянул Аде «Вечерние новости», – вложи их между страницами. Нам не нужны лишние расспросы.
Ада распределила картонки и сунула вчетверо свернутую газету под мышку.
– А если все же кто-то проявит любопытство, – добавил Джино, – скажи, что их дал тебе морячок-янки.

 

Ада продала бы и двадцать пар как нечего делать.
– Поручиться не могу, – говорила Ада девушкам, записывая их размеры во время обеденного перерыва, – но постараюсь.
В субботу вечером она передала Джино деньги и заказ на двадцать пар чулок.
– Они без упаковок, но настоящие, – заверил Джино, выдавая ей новую партию.
Ада распределила чулки между газетными страницами, убедилась, что ее вознаграждение на месте.
– В следующую субботу там же, Ава. И жду нового заказа.
– Заказывать каждую неделю? Это вряд ли, – возразила Ада.
Девочки в чайной не слишком много зарабатывают. Капроновые чулки предназначаются на выход, мало кто носит их каждый день, разве что Скарлетт или Ада могут позволить себе такие траты.
– Я думал, у тебя хорошо получается, Ава. Ведь на этом легко разбогатеть.
Он сидел в кресле, обмотавшись полотенцем вокруг талии. Помолчав, встал, подошел к шкафу, достал чемодан, дорогой, кожаный, изрядно попутешествовавший, с хромированными защелками. Открыл и вынул пузырек с лаком для ногтей.
– Если сделаешь заказ, может, и тебе кое-что перепадет. – Он протянул ей пузырек.
– А если не сделаю?
– Ты умница, справишься.
Ада взяла пузырек – «Американская красота, устойчивый блеск».

 

Отдав положенное швейцару, Ада через рынок направилась домой. Странная штука деньги, как они ходят туда-сюда. Доля метрдотеля и швейцара, доля ее домовладелицы, доля Ады за то, что она сбагрила чулки, доля Джино, снабдившего ее товаром, и доля его поставщика. Но кто здесь в самом деле поработал? И что эти работяги получили за свой труд? Проклятые кровососы, сказал бы ее отец, чертов капитализм. Но уж какой есть, капитализм живет как умеет.
На этой неделе ей заказали одиннадцать пар чулок и попросили одежные карточки, если у «приятеля» ее парня завалялись лишние, либо хлебные карточки, если он сможет их достать.
– Что ж, поглядим, Ава, по обстоятельствам, – сказал Джино. – По обстоятельствам.

 

Они продолжали встречаться каждую неделю. Джино не походил на других мужчин, и Ада влюблялась в него все больше. Казалось, что и он в нее влюблен, хотя и строго придерживался делового подхода в их отношениях: вознаграждение в сумочку, вопросов не задавать, купля и продажа. «Комиссионные», так он это называл. Звучало веско. И у Ады возникало ощущение, что она уже участвует в его бизнесе.
«Дорчестер» и «Савой», «Смитс» и «Риц». Он был завсегдатаем почти тех же самых шикарных отелей, что и Станислас. И всегда при деньгах. Его дела, чем бы он там ни занимался, приносили хороший доход. Ада сгорала от любопытства, чем же он все-таки заправляет, но Джино всегда уходил от ответа.
– Не стоит забивать твою хорошенькую головку моими делами, – говорил он. – Это исключительно мужское дело.
Мартини, «Розовая леди», мятные коктейли. Он был привлекательным мужчиной, знал, как угодить женщине, хотя, догадывалась Ада, он не любил женщин, в отличие от Уильяма, например. Она привыкала к его телу, уже ею хорошо изученному, к близости с ним. Но он оставался для нее загадкой. Ей никак не удавалось понять, что он за человек, но, возможно, потому, что он был с континента. Иностранец. Только теперь, говорила себе Ада, она поведет себя умнее, она уже не та женщина, какой была до войны. Она раскусит Джино Мессину рано или поздно.
– Рядом с тобой я раздуваюсь от гордости, – сказал он. – Люди глазеют на нас, оборачиваются. Что есть у этого старпера, спрашивают они, чего нет у меня? И почему уродливым мужчинам достаются самые красивые женщины?
Вероятно, у него были и другие женщины, в неделе не одна ночь. Иногда на Аду накатывала ревность, заставала ее врасплох, как удар под дых. Мы можем заключить договор, Джино? Я встречаюсь только с тобой, если ты встречаешься только со мной. Она знала, что он женат. Как и все они. Джино говорил, что жена его не понимает.
– Я бы развелся, но она уперлась, сохраняет брак ради ребенка.
– Сколько у тебя детей, Джино?
– Один, – пожал он плечами. – Мальчик.
– Сколько ему лет?
– Шесть.
Ровесник Томми.
– Как его зовут?
– Джерардо, – ответил Джино, – но мы зовем его Джерри. Он родился, когда бомбы градом падали на Лондон. Мой приятель, я тебе о нем рассказывал, мой поставщик, посоветовал нам называть его Джерри, как гитлеровских засранцев.
С его акцентом, раскатистыми р-р-р и протяжными гласными это прозвучало смешно. (В целом он говорил на хорошем английском. Бог знает, где он его выучил.) Джино от души расхохотался.
Ада не рассказывала ему о Томми, сомневалась, стоит ли. Ему это могло не понравиться. Он думал, что она ничем не связана и живет так, как ей заблагорассудится. Независимость, говорил он. Вот что мне в тебе нравится, Ава. Честолюбие, конечно, тоже. Ты хочешь чего-то добиться в этом мире.

 

У заведующей был маленький племянник, и она утверждала, что мальчики куда ласковее многих девочек: как они виснут у тебя на шее, забираются на колени, чтобы сказать люблю тебя. Ада еще не забыла немецкий. Ich liebe dich. Ей нельзя забы вать немецкий. Mütti. Она думала о Томасе каждый день. Все, что она делает, она делает для него.
– Я могу доставать тебе ткани, – предложил Джино. – Прямые поставки. От моего человека. Без посредников.
– Да ну? – Вот она его и раскусила. Скорее всего, дешевая тряпка с зачерненным фабричным штампом. – Лучше достань мне карточек.
На карточки она выменивала ткани у своего верного торгаша, настоящие ткани от лучших производителей. Возможно, она откроет мастерскую раньше, чем предполагала. Ада Воан, модистка. Займется тем, что она лучше всего умеет делать, тем, о чем мечтала много лет. Ее рыночный знакомец умел добывать хороший материал. Все устали от войны, от карточек и затягивания поясов, от суррогатных товаров и скопидомства. Ада будет шить одежду, которая поднимет людям настроение. Кружево и батист, жоржет и атлас, тюль и шерсть с пышным ворсом. Одежду, что свингует и пляшет, поет и смеется. Одежду, что превращает тело в живую скульптуру. Расстели эту легчайшую паутину и крои – слева по косой, справа по прямой. Не бойся, говаривал Исидор, ткань тебе не враг. Усадка и растяжка, отпарить и закрепить. Эта невидимая работа, вот что главное, только благодаря ей унылое тряпье становится божественным нарядом.
Продавать придется на черном рынке, но Джино и его приятель сумеют помочь. Продажи по принципу «из уст в уста». В этом нет ничего плохого. Таким образом Ада уже заполучила несколько клиенток, а миссис Б. очень даже преуспевала, распуская слухи о своем салоне. Лучшая реклама, говорила она. И уж куда лучше, чем платить за объявления в газетах и журналах, – такого сорта шумиха годится только для готовой одежды, для покупок в рассрочку или для крупных торговцев. Ее одежда будет индивидуальной, будет модой, что создает настроение. Отличная мысль. «Дом Воан, мода под настроение». Вот и миссис Попли говорит: «От твоих платьев у меня появляется пружинистая походка». Скоро жизнь вернется в нормальное русло.
– Карточки? – переспросил Джино.
– Да. Они мне нужны, буду шить и продавать. Найду кому. Это даже проще, чем сбывать чулки из-под полы, во всех смыслах проще.
– С чего ты взяла, что он может доставать карточки?
– Ну, вроде бы он что угодно способен достать. – Ада замялась. Надо сказать ему. – Я хочу начать свое дело, Джино. Ты мне поможешь? Средствами. Пусть это будет заем. Я все выплачу.
Джино закурил и растянулся на кровати. Сложив губы дудочкой, он пускал кольца и тихонько причмокивал: пцу-пцу.
– Неплохая мысль, – произнес он наконец. – Но надо бы обсудить это с профессиональных позиций.
– Конечно. – Ада быстро прикинула в уме: наверное, Джино хочет процент повыше. Прибыль от чулок они делят пополам – по крайней мере, он так говорит. А за карточки он хочет получить больше, учитывая степень риска. Или долю в бизнесе. – Ты можешь стать партнером. Я не против. Я знаю, как наладить дело. Не беспокойся.
Джино смотрел, как серые кольца тают в воздухе.
– М-да, – заговорил он медленно, с хрипотцой, – собственно, я не это имел в виду.
– Что тогда?
– Эти субботние вечера. Слепой случай, верно?
– Не понимаю.
– Ты никогда не знаешь, кто тебе подвернется. А такие красивые женщины, как ты… И что ты делаешь, когда меня нет рядом? С кем и о чем толкуешь? Я подвергаю себя риску.
– Никого нет, Джино. Только ты.
– Но как я могу быть в этом уверен?
– Даю слово.
– Твое слово ничего не значит. Где гарантия, что я у тебя один?
На что он намекает? На нее нельзя положиться? Ада почувствовала, как в ней закипает гнев.
– Тебе придется поверить мне, Джино.
– Почему бы не платить тебе задаток? – Он затушил сигарету, сгреб пепел в пепельнице горкой.
– Задаток?
– Энную сумму каждую неделю. И ты резервируешь себя только для меня.
Скарлетт была права. Ада думала, что у нее появился возлюбленный. Но он был ее клиентом, постоянным клиентом. Клиентурой. Что ж, эта игра для двоих, не так ли? Если ее берут в содержанки, то пусть и цену назначают ей под стать.
– Сколько?
– Десять фунтов.
Ада покачала головой.
– Это щедрое предложение, Ава. У тебя опасный бизнес. Стоит подумать о защите.
Верно, клиенты бывают и с вывертами, извращенцы и психи. От Скарлетт она слыхала, что не всем девушкам удавалось от них отвертеться, и у нее самой случались неприятные моменты. Ада всегда была осторожна, но от везения тоже многое зависело. Она должна сберечь себя для Томми. Что ему проку от нее мертвой? С другой стороны, деньги тоже нужны, чтобы обустроить дом для ее мальчика. Задешево такое не сделаешь, а у нее надежда только на себя.
– И еще одно, – продолжил Джино. – Я хочу встречаться у тебя на квартире.
– Чем плох «Смитс»?
– Пора сменить обстановку.
Всего один раз в неделю, объясняла Ада хозяйке, по субботам. Джентльменов не принимать. Джино – ее жених. Что за имя такое? Не желаю связываться с итальяшками. На ночь он не останется. После десяти никаких джентльменов, женихи они или нет. Домовладелица тоже была когда-то молодой. Хотя десять, это, пожалуй, рановато. Ада не доставляла ей ни малейших неприятностей. Исправно платила за квартиру, никогда не шумела, не нарушала установленных правил. Не то что Скарлетт, к той в подвал гости шастали бесперебойно. Или так называемая ясновидящая со второго этажа, к этой клиенты являлись в любое время суток. Выпихивать жениха в десять вечера слишком жестокосердно. Самое позднее в одиннадцать. Прекрасно. Но мне придется повысить квартплату, чтобы покрыть издержки. Издержки? На тот случай, если меня оштрафуют за то, что я содержу бордель.
– Нет, ну что вы. В моей жизни есть только один мужчина, и зовут его Джино Мессина.
– Рада это слышать. Но плату я все равно увеличу, – упиралась хозяйка. – На четыре фунта в неделю.
– Четыре фунта? Но это больше чем вдвое!
– Придется вам трудиться еще усерднее, – не без ехидства ответила хозяйка, – с вашим Джино.
– Вы не за ту меня принимаете. – Ада начинала выходить из себя. – Я работаю в «Лайонз». У меня нет таких денег. – На языке вертелось это грабеж, но Ада сдержалась. Пригрозить полицией она побоялась, а вдруг они и ее привлекут.
Последнее слово осталось за домовладелицей:
– Мы еще посмотрим, чем закончится это жениховство.

 

Снег растаял, вода с улиц схлынула, небо из серого стало синим. Пылинки плясали в апрельском воздухе, вспархивая с шкафов и плинтусов. Весенняя уборка назрела. Ада не запускала свой дом, держала его в чистоте для себя и Томми. Мальчик подрастал. Будет нелегко отыскать его сейчас. Шесть лет – долгий срок. И потом, Ковент-Гарден, подходящее ли это место для воспитания ребенка? Здесь много грубой публики, рынок и пабы, открытые всю ночь, и девушки, что дежурят на Шафтсбери-авеню и на перекрестке «Семи циферблатов» за актерской церковью. С другой стороны, удобное расположение, до работы два шага, и торговцы на рынке знали Аду и в конце дня никогда не отказывали взвесить морковки или цветной капусты, даже в нарушение профсоюзных правил.
Ей не нравилось присутствие Джино в ее квартире. Он располагался как у себя дома, и Аде казалось, что это уже не ее жилье. Снимал ботинки и шлепал по полу в серых носках, ставил чайник без спроса.
– Это стоит денег, – напоминала Ада.
– Я пью чай когда захочу, – парировал он. – Кстати, не забывай, кто оплачивает твои счета.
Он настораживался, когда узнавал, что она ходила куда-нибудь без него, пусть даже прогуляться с другими официантками после работы.
– У меня повсюду шпионы, – говорил он и проводил ребром ладони по шее.
Не зря ли она польстилась на его фунты, задумывалась Ада. Не лучше ли было прежде, когда она жила сама по себе и своим умом? Но теперь она не знала, как выбраться из этой ситуации. Ладно, Джино утихомирится, когда перестанет в ней сомневаться.
– А кроме того, – заметил Джино, – здесь сыро. У меня есть недвижимость. Аренда в Мэйфейре. Я выделю тебе квартирку, приличную, на Стаффорд-стрит или Шепард-стрит. Возможно, там у тебя будет соседка, но компания – это же хорошо, не придется скучать одной.
Ада предпочитала жить без соседки. Может, ее квартирка и смахивает на каморку, но это ее дом. Переезжать она отказывалась.
– Спасибо, но мне и здесь неплохо.
– По-моему, ты не понимаешь, Ава, – настаивал Джино. – Девушка в полном одиночестве. Подумай, сколько опасностей тебе грозит.
Стаффорд-стрит. Там дорого. Вдвое дороже, чем она платит здесь, хотя хозяйка и дерет с нее немилосердно. Нет, Мэйфейр ей не по карману, какие уж там сбережения, скорее, увязнешь в долгах.

 

– Гляди в оба, – предупредила Скарлетт. – Он вот-вот начнет тобой торговать. Сперва-то они все такие ласковые, заботливые.
– Кто «они»?
– Ох, детка, до чего же ты еще желторотая. Сутенеры. Крутятся вокруг девушек, золотые горы обещают, а потом жах – и закрутят гайки, и заставят работать на себя, да еще запретят с нами, другими девушками, якшаться.
– Джино так не поступит.
– Помяни мое слово, он – сутенер. Мы выбираем себе красавчиков, не они.
– Но я не проститутка.
– Точнее и не скажешь. Ты – любительница. А потому мне ты не конкурентка.
Джино не такой. Он просто мрачноват немного. Наверное, ревность гложет.

 

Той весной Аде было тоскливо. Мать держала слово, отказываясь с ней видеться, несмотря на то что Ада наведывалась на Сид-стрит по меньшей мере раз в месяц. Она написала братьям и сестрам, пригласила в гости, но те не откликнулись. Рядом не было никого, кто бы волновался, что она опаздывает домой к обычному часу. Никого, кому бы сообщили, если ее сбросят с пирса. Никого, кто востребовал бы ее тело, выловленное из реки. Разве только заведующая заявит в полицию, что она пропала, прекрати Ада появляться в чайной. Хотя вряд ли. Девочки в «Лайонз» часто бросали работу без предупреждения, просто исчезали, и заведующая сочтет, что Ада поступила так же. Ада проснулась рано. Где-то плакал ребенок, громкий пронзительный крик; звук накладывался на тарахтенье повозок по брусчатке и перебранку торговцев, приступавших к работе затемно. Ребенок явно вымотался от плача и только ритмично, монотонно завывал: уа-уа. Ада закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти личико новорожденного Томаса, услышать его слабенький плач. Она забыла, как он выглядел, это было так давно. Плакал ли он? Он спал, такой спокойный младенец. Устал, бедненький, рождаться. Наверняка он приложил немало сил, чтобы выйти на свет.

 

Джино сказал, что его приятель нашел способ подобраться к карточкам. Одежда. Хлеб. Сахар. Жизнь была тяжелее, чем до войны, не хватало всего. Ада запросто сбывала карточки, отдавала деньги, получала свою долю, делала заказ на следующую неделю. Это был постоянный заработок, позволявший откладывать чуть побольше – для ее мастерской и Томми.
– Как бы это сказать, Джино… – Прижавшись к нему, Ада поглаживала кончиками пальцев его шею. – Выходит, с карточками я больше всех рискую, потому думаю, заслуживаю большего.
– Не жадничай, Ава.
– Я и не жадничаю. Просто мое участие в деле могло бы быть посерьезнее.
– То есть?
– Ты, я и твой приятель, мы могли бы организовать партнерство. – Ада старалась не показать, как она волнуется. – Он поставляет, я продаю.
Одежду, платья. И не на улице, но в помещении ателье. Разве ты не этого хотел? Чтобы я была при мастерской.
Он оттолкнул ее руку, взял сигарету и закурил, лежа на спине и затягиваясь с нарочитой неторопливостью.
– Сдается, ты не ухватываешь сути деловых отношений, – сказал он, дымя сигаретой. – Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы до тебя наконец дошло. – Повернувшись на бок, он стряхнул пепел на пол. Не в пепельницу, стоявшую рядом, но специально чтобы показать, кто в доме хозяин. – Ладно, представь, что я и мой приятель владеем огромным универмагом. – По тому, какой твердой стала его грудь, как напряглись мускулы, Ада поняла: он не согласится. – Многоэтажным, – продолжил Джино, – с кучей отделов, с самыми разными товарами. А ты – одна из наших работниц. Скажем, в галантерейном отделе. Ты способная, Ава. Та к что ты, наверное, даже начальница в этом отделе. Принимаешь заказы, расплачиваешься в срок. Но повысить тебя до партнерства? – Он затушил сигарету, воткнув ее в середину пепельницы. – Нет, это тебе не кооперативная лавка, это бизнес.
Он резко поднялся, спустил ноги с кровати, оделся и ушел. Она слышала его шаги на лестнице, а потом тихий стук входной двери. Давай без дураков, Ава. Здесь я решаю, а ты не лезь куда не просят.

 

Незабудки. Васильковая синь. Ада хмыкнула, взглянув на цену.
– Уж я тебя знаю, Ада, – продавец побарабанил средним пальцем по ладони, словно отсчитывал карточки, – цена самая что ни на есть справедливая.
На стенку своей лавчонки он прикнопил фотографию принцессы Маргарет. Принцесса сидела, одетая в платье с затейливым облегающим лифом и длинной, ниспадающей волнами пышной юбкой.
– Органза, – пояснил торгаш, – не что-нибудь. – Он пошуршал тканью, разгладил рулон. – «Новый силуэт», так это у них называется. Но если это годится для таких, как она, – он кивнул на фотографию, – то таким, как ты, Ада, тем более сгодится.
Она собиралась продать карточки девочкам на работе, а деньги отложить для Томми.
– Конечно, при этой чертовой карточной системе, – бурчал торгаш, – никто не хочет чересчур модничать. Но только не эта публика, им плевать. – Он задрал нос, изображая королевскую особу.
Если придержать карточки, ей хватит на ткань. Она ни разу не спросила Джино, где его приятель берет эти карточки, а торгаш на Бервик-стрит ни разу к ним не присмотреся. Три ярда на юбку. Полтора на лиф. Плюс подкладка. Нитки. Молния. И прочая мелочевка.
Пока продавец отрезал ткань, Ада внимательно разглядывала принцессу Маргарет. На груди две полоски ткани внахлест, рукава реглан. Управиться с юбкой много проще. Сперва Ада смастерит подкладку, своего рода черновик платья. Органза – слабая ткань, за ней нужен глаз да глаз. И начнет в выходные с утра, когда светло.

 

– Шьешь себе новый наряд? – Джино, прищурившись, наклонился к машинке: – «Науманн». Что-то иностранное. Немецкое.
Обычно по субботам к приходу Джино Ада убирала машинку, но та была тяжелой, громоздкой, да и прерывать работу не хотелось. Аде и в голову бы не пришло, что Джино заинтересуется ее швейной машинкой.
– Выходит, «Зингер» недостаточно хорош для тебя? – продолжил Джино.
Какое ему дело, сердито думала Ада. Ему ли критику наводить? Она пожала плечами.
– Где ты ее взяла?
– Какой ты любопытный, – легким, игривым тоном ответила Ада, органзовым тоном.
– Не желаю иметь дела с врагом, потому и спрашиваю.
– Ты и не имеешь. – В голосе Ады звякнула сталь. Она надеялась, Джино поймет намек и угомонится.
– Где ты ее взяла? – Он крепко схватил ее за руку.
Это его совершенно не касается. Почему он цепляется к ней?
– Кто тебе дал машинку?
– Джино, мне больно!
– Говори же!
– Ну, если ты настаиваешь. – Джино ослабил хватку, и Ада выдернула руку. От его пятерни останется синяк, и под рукавом рабочей формы его не спрячешь. Она шумно выдохнула. – Если тебе так интересно, мой брат привез ее с войны. Он был в Германии. – На Аду вдруг нахлынули воспоминания. – Купил ее за пять сигарет. Несчастная немчура. Брат рассказывал, что они там дошли до ручки. Продавали все, что у них было. Даже своих дочерей. Но машинка хорошая.
Джино стоял спиной к окну, лицо его было в тени, просто темный овал.
– Где в Германии? – спросил он.
– В Мюнхене. Он был в Мюнхене.
– Он что, американец, твой брат?
– Нет, конечно.
– Но в Мюнхене были американцы.
– Да? – Ада задумалась на секунду. – А может, и не в Мюнхене, а где-то еще. У меня всегда было плохо с географией.
Джино приблизился к креслу, уселся:
– Зато со многим прочим у тебя все отлично. – Он похлопал по колену, подавая сигнал Аде: садись. – Видишь ли, – его ладонь ползла вверх по Адиной юбке, – я знаю кое-кого, кто бывал в Мюнхене в конце войны. В городишке рядом с Мюнхеном.
Ада убрала его руку:
– Знаешь? – Голос изменил ей, прозвучал слишком высоко и тонко. Ада взяла паузу, чтобы собраться. – Так вот откуда тебе известно про американцев. – Она изучала его лицо, темные глаза, тяжелый взгляд, изгиб губы, бороздки на коже. – Что он там делал?
– Он же деловой человек, – ответил Джино и добавил: – Армейские поставки. – Внезапно Джино рассмеялся: – Насчет запчастей не беспокойся, – он показал глазами на швейную машинку, – достану в любой момент. Если, конечно, они тебе вообще понадобятся. – Он спихнул Аду с колен, шлепнул по заду.

 

Лиф сидел как влитой, гладкий, блестящий. Цвета незабудок. Ада сделала пару подкладок под мышки: обидно будет испортить ткань пятнами пота. Мастерила подмышечники и вспоминала бедную Анни, повариху Вайтеров. Где она сейчас? Наверное, ютится в какой-нибудь мюнхенской каморке. Ада старалась не думать о том времени. Но между ней и Анни было что-то вроде дружбы. Они ни единым словом не перемолвились, однако понимали друг друга. Без Анни она бы не выжила. Кухарка ее жалела, а может быть, даже и любила.
Ада встала на цыпочки и начала кружиться, быстрее и быстрее, и юбка разлеталась все шире и шире, как кольца Сатурна. Это платье вернуло ей женственность, дало свободу, побуждало танцевать и выделывать пируэты, побуждало быть. И Ада возносилась куда-то высоко, к облакам, небесное существо, сотканное из радости и света. Она упала в кресло, выждала, пока голова перестанет кружиться. Надела туфли, все те же босоножки, что она носила с кобальтовым муаром. Синий цвет приносит ей удачу.

 

Цок-цок. Трафальгарская площадь. Пэлл-Мэлл. Хеймаркет. Пикадилли. Органза взвивалась и трепетала, будто ангельские крылья, когда Ада поворачивалась, мягко выгибая талию. Она замечала взгляды мужчин, сладострастные, завистливые. Война закончилась. Она выжила. Еще некоторое время она будет подыгрывать Джино, но скоро от него избавится. Не для того она пережила заключение в Дахау, чтобы снова стать пленницей в своем собственном доме. Она хотела свободы, хотела парить, танцевать в темно-синем небе вместе с луной.
Джино сказал, что его поставщик не прочь встретиться с ней, поговорить о деле. Сказал и подмигнул.
«Дом Воан», подумала Ада.
«Кафе Рояль». Она не была здесь с довоенных времен. Джино избегал этого места. Нет номеров, смекаешь? Встреча была назначена в ресторане. Ада заранее приготовила шестипенсовик на случай, если она придет раньше, а в «Рояле» такая же канитель, что и в «Смитсе». Выпьет шампанского в ожидании Джино, вино будет деликатно пощипывать ей язык и мягко щекотать нос, пока она сидит в позолоченном кресле в окружении зеркал, теряясь в собственных отражениях.
Он был уже там, разговаривал с другим мужчиной, развалившимся в кресле, галстук болтается, верхняя пуговица рубашки расстегнута. На носу маленькие круглые очки. Коротко стриженные волосы зализаны назад.
– Вот она. – Джино поманил ее пальцем.
Мужчина повернул голову. За очками очень светлые, белесые глаза. Цвета утиного яйца, подумала Ада, и кажется, что они прозрачные. Она ужаснулась. Станислас. Ошибки быть не может.
– Познакомься со Стэнли, Ава.
Ада застыла, когда он неуклюже поднялся, опираясь рукой о кресло, но рука подогнулась, он толкнул стол, бокалы зазвенели. Он смотрел мимо нее пустыми, остекленевшими глазами.
– Это Ава Гордон, – сказал Джино.
– Ава Гордон. «Инвергордон». Рад познакомиться, – произнес он заплетающимся языком и рухнул обратно в кресло. Попытался сфокусировать взгляд, но помешали отяжелевшие веки, и он уронил подбородок на грудь.
Станислас. Верно, она изменилась: худая блондинка в очках, но не до неузнаваемости же. Однако он не узнал ее. Слишком пьян. Значит, теперь он зовется Стэнли. И заграничный акцент куда-то испарился. Глаза те же, но веки покраснели и распухли, лицо в морщинах. Семь лет назад, когда она видела его в последний раз, на морщины и намека не было. Растолстел и постарел, возраст его не красил. Но, и более Ада в этом не сомневалась, тогда в Мюнхене точно был он – в надвинутой на лоб шляпе, с поднятым воротником. Ей не померещилось. Ладони у нее стали липкими, ее прошиб пот. Успокойся. Притворяйся. Веди себя как обычно.
Джино подал знак официанту:
– «Манхэттен» для меня, «Розовую леди» для мадам.
Ада предпочла бы шампанское, но ее не спросили. Когда напитки принесли, Джино обратился к Аде:
– Ава, – он поднял бокал, – сегодня нам есть что отпраздновать.
– Да?
– Твой корабль прибыл в порт, так сказать.
– Правда? – Ада знала, что она сейчас услышит. Джино намерен вложить деньги в ее мастерскую. Он и Стэнли. Но она уже не хотела их денег. Ее захлестывала паника. Притворяйся, велела она себе, притворяйся, что не знаешь его. Нужно собраться с мыслями. – И ты расскажешь мне, в чем дело?
– Не спеши. – Джино держал во рту незажженную сигарету, и та подскакивала, когда он говорил. Он смотрел на Аду в упор, без улыбки: – Я возлагаю на тебя большие надежды.
Голова Стэнли едва не уткнулась в стол, он вздрогнул и резко выпрямился. Он был сильно пьян.
– Так расскажи, – попросила Ада.
– Погоди немного.
Джино взял спички, закурил и затянулся так глубоко, что сигарета сгорела почти наполовину. При этом он не сводил с Ады глаз.
– Ты сегодня невероятно очаровательна, должен заметить. На тебя заглядываются. – Он повернулся к Стэнли: – Я тщательно выбираю моих девушек. Только самые лучшие. – стряхнул пепел в пепельницу, усмехнулся криво: – Ты поведешь себя умно со Стэнли. Это в твоих же интересах, Ава.
– О чем ты? – Ада покосилась на Стэнли – Станисласа, – тот кивал как заведенный и ухмылялся. Неужели он узнал меня?
– Он и я, – отчеканил Джино, – мы инвестируем в тебя. С нами ты далеко пойдешь.
– Вишь, – Стэнли уперся локтями в стол, – ты в деле. – Он поднял полусогнутую руку, указывая пальцем на Аду: – Это прям как брак в чертовой Кане. – Он брызнул слюной, утер рот рукавом и опять уставился на нее из-под нависших вялых век, глаза мутные, сонные. – Ты превраща ешь воду в вино. Металл в золото. – И умолк, уронив голову набок.
– Карточки в вещи. Грязные деньги в чистые, – продолжил за него Джино. – Сегодня вечером ты кооперируешься со Стэнли и получаешь все, что хочешь, твоя взяла.
– Кооперируюсь?
– Не разыгрывай невинность, Ава. Тебе это не идет.
Скарлетт ее предупреждала. У Ады ломило виски.
– Пойдешь сегодня со Стэнли. – Джино не говорил, приказывал. – Сделаешь все, что он пожелает. Тебя ведь беспокоит твое будущее?
– Нет, Джино, нет. Я с тобой.
– Ты со мной по субботам, – отрезал Джино. Его пухлую физиономию перерезал оскал, глаза смотрели жестко, угрожающе. – Но остальные ночи проводишь с теми, на кого я укажу.
– Нет. – Ада резко встала, едва не опрокинув бокалы.
Джино схватил ее за руку и силой усадил обратно:
– Ты мой подарок ему. Награда от меня за преданность. – Он вонзил большой палец в запястье Ады, будто намереваясь сломать эти мягкие косточки. – Отныне ты часть моей семьи. Не преподать ли тебе урок послушания?
Ада вскрикнула от боли. Скарлетт была права, как всегда. Он торгует ею. Подарил ее Стэнли, точно бутылку дешевой шипучки. Слова, слова. Ей надо вырваться из лап Джино. Она пока не придумала, как она от него ускользнет, но найдет способ. А Станислас? Он не узнал ее. Она его бросит по дороге.
– Будь хорошей девочкой, – закончил Джино, – иначе кому-то не поздоровится.
Он встал, поправил галстук и вышел из зала. Стэнли дернулся в кресле, наклонился к Аде:
– Мы с Джино… – Язык у него по-прежнему заплетался, взгляд оставался стеклянным, бессмысленным. Он скрестил пальцы и помахал ими перед лицом Ады: – Мы во как близки. Как братья. Мы давно стакнулись. Еще до войны.
Ада сидела оцепенев. Станислас. Здесь, в Лондоне. После стольких лет.
– Лондон. Париж. Бельгия, – бубнил он. Ада стиснула бокал. – Вряд ли ты бывала в Париже, а? – Стэнли хохотнул, допил свой виски, жестом подозвал официанта. – Мы отлично проведем время, ты и я. – И, не дожидаясь ее ответа, бросил: – Допивай.
Бежать, сейчас же. Он слишком пьян, не догонит. Ада поднялась, повернулась, готовая рвануть прочь.
Джино стоял в дверях, наблюдая.

 

Из ресторана Стэнли выводили под руки. Сначала метрдотель, потом швейцар. Стэнли спотыкался и едва не падал. На улице он еще ниже спустил узел галстука, широко распахнул пиджак и закинул руку на плечи Ады. Кое-как они двинулись с места, а поскольку Стэнли еле волочил ноги, Ада поневоле тащила его на себе.
– Не поехать ли вам домой? – сказала Ада, когда они приблизились к вокзалу Чаринг-Кросс. – Вы немного расклеились.
– Мой дом там, где ты. – Он говорил медленно, с усилием, словно чревовещатель. – Я тебя не брошу здесь. Ты моя. На эту ночь.
Вокзальные часы показывали половину десятого, смеркалось, лучи усталого солнца окрашивали небо в густые сине-фиолетовые цвета. В воздухе еще не похолодало, и Аде было жарко в ее новом платье, зря она не сделала рукава покороче.
Вцепившись ей в плечо, Стэнли тяжело навалился на нее. Ада умаялась его тащить. Сделай она шаг в сторону, и он растянулся бы плашмя на асфальте. И тогда она сбежала бы. Пусть его подберут полицейские, в камере протрезвеет. Она попробовала разжать его пальцы и сбросить руку со своего плеча, но это оказалось непросто. Ада резко дернула плечом, но Стэнли вцепился в нее еще крепче и ударил ее кулаком в грудь. Ада охнула. Каким бы пьяным он ни был, тягаться с ним ей не по силам. А Джино? Он все еще следит? Что он сделает, если она не подчинится приказу? Джино – крупный, сильный, и он знает, где она живет и где работает. Он отыщет ее на раз. Придется переехать. Найти другую квартиру. Иначе кому-то не поздоровится, так он сказал. Ох не поздоровится.

 

Лестницу они одолели с трудом. Когда наконец вошли в комнату, Стэнли тут же упал на кровать. Ада вскипятила воду и, сидя в темноте и глядя, как поднимается и опадает его грудь, отхлебывала чай мелкими глотками. Удрать прямо сейчас? Найти Скарлетт? Она подскажет, как быть дальше.
Стэнли похлопал ладонью по кровати:
– Иди сюда, Ава. – Язык у него плохо ворочался. – Давай пообнимаемся.
Надо бежать. Спасаться.
– Ну же! – рявкнул он. Пусть он и пьян, но угроза в его голосе слышалась отчетливо. – Или я скажу Джино.
Джино платит тебе за это. Они загнали ее в ловушку. Ада направилась к кровати, медленно переставляя ноги.
– Хорошая девочка, – пробурчал Стэнли.
Ада сняла платье, аккуратно повесила его на стул.
– Я много чего повидал в жизни, – бубнил Стэнли, – но таких красоток никогда.
Она легла рядом с ним. Джино морочил ей голову, когда говорил, что они помогут ей начать свое дело. Не мастерскую он имел в виду. Он предназначал ее для этого промысла. И где она теперь? Бок о бок со Станисласом. Только теперь он зовется Стэнли. Свой парень Стэнли. Не граф Станислас.
– Конечно, хорошо, что война закончилась, – сказал он, растягивая слова. – Но, понимаешь, война меня подстегнула, дала мне шанс, вот ведь как.
Вялый меланхоличный голос набравшегося мужчины. Сколько раз она это слышала! Им необходимо выговориться, всем, даже Стэнли. Поведать, что с ними произошло. Станислас. Стэнли. Кто он на самом деле?
– Что ты делал во время войны? – Она помнила, каким он был в Намюре, его тень в дверном проеме. Помнила его мюнхенского: низко надвинутая шляпа, поднятый воротник. Но что было между Намюром и Мюнхеном? Другого случая выяснить ей не представится.
– У меня был желтый билет, – ответил он. – Переболел ревматизмом, когда был совсем сопляком.
– Неужели? – откликнулась Ада. Будь с ним поласковей.
– Да-а, – протянул он. – Меня списали. А я был бы не прочь повоевать.
Ада чувствовала, как сердце колотится у нее в груди, и надеялась, что Станислас не услышит этого стука.
– Чем же ты занимался? – выдавила она.
– Делами. – Он постучал себя по ноздре. Дела, Ада, дела.
– Выходит, обошлось без приключений? – Ада по опыту знала, как быстро меняется настроение у пьяных, в любой момент ему надоест рассказывать. Надо задавать вопросы. Она должна знать.
– В общем да. – Он приподнялся на локте, от него несло виски. – Хотя я оказался в Бельгии, когда туда вошли немцы. Пришлось подсуетиться.
У Ады кровь прилила к вискам, она сжала кулаки. Подсуетиться. Вокруг нее рвались бомбы, кожу саднило от гари и пыли, когда она носилась по улицам одна в поисках убежища. Ее жизнь рухнула, а он всего-навсего подсуетился.
– Правда? – глухо переспросила она.
– А то. – Стэнли закурил и улегся на спину, закинув руку за голову. – Это было в Намюре, между прочим.
Ей хотелось схватить его за плечи и встряхнуть так, чтобы у него язык застрял в гортани и мозги прилипли к черепу. Хотелось завопить: Не узнаешь меня? Намюр, между прочим, будто ничего и не было.
– Удалось сесть на последний паром, – продолжил Стэнли. – Едва успел, впритык.
– Намюр далеко от моря.
– Мне повезло. Я везучий парень, Ава, уж поверь. Последний поезд. Последний паром. Последний шанс всегда мой.
Дым от его сигареты то рассеивался, то сгущался в темноте. Аде чудилось, что над ней парят призраки.
– Многим дурачкам не удалось. Беженцам. Толпились на причале, умоляли. Они бы свою бабушку продали, лишь бы выбраться оттуда.
Я не выбралась, думала Ада. Ты не спас меня. Ты даже меня не узнал.
– Жизнь никого не балует, Ава, детка, – рассуждал Стэнли. – Если у тебя нет денег или смекалки, почему кто-то должен тебе помогать? Каждый сам за себя. Таков мой девиз.
Алкоголь сделал его разговорчивым, прилив энергии перед полным упадком сил.
– Ты был там один? – Ее била дрожь. Если Стэнли заметит, она скажет, что замерзла лежать голышом.
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто так, из любопытства.
Он затушил сигарету, выдохнул остатки дыма, распространяя горьковатый запах.
– Была одна безмозглая шлюшка, навязалась на мою шею. – Он лежал, глядя в потолок. – Я мог бы на ней подзаработать, да осечка вышла. Еле от нее отделался, оставил ее в Намюре. Толку от нее все равно никакого. Кстати, – он повернулся к Аде, – ты на нее слегка похожа. Смешно, да?
Сволочь. Бросил ее. Ему было наплевать на нее. Всегда. Безмозглая шлюшка. А теперь он не узнал ее. Потому что ему было настолько наплевать, что он тут же выкинул ее из головы и, наверное, ни разу о ней не вспомнил.
– Ну а ты, Ава? – Стэнли заметно расслабился. – Что ты делала во время войны?
Ада вскочила с кровати, подошла к окну. Ночное небо было ясным, и она разглядела Млечный Путь, пестревший за миллион миль отсюда.
– Ты не помнишь меня?
– Нет. С чего бы мне тебя помнить?
– Ада Воан.
– Где-то я слыхал это имя, – лениво отозвался он.
Ада вернулась к кровати, встала над ним:
– Я была той девушкой в Намюре. Ты привез меня в Париж, обещал, что мы всегда будем вместе, а потом бросил. В Намюре.
Он приподнялся в постели, смерил ее взглядом, холодным, презрительным.
– Правда, что ли? – Короткий издевательский смешок. – То-то я думаю, лицо знакомое. – В голове у Ады будто кружился детский волчок, перед тем как упасть. – Вот теперь я тебя вспомнил, – продолжил Стэнли. – Я малость не подрассчитал. Это французские шлюхи в Лондоне приносят прибыль, а британские в Париже ни фига. – Он явно хотел унизить ее. – Что ж, с тех пор ты кое-чего достигла. Одна из девушек Джино Мессины. Поздравляю.
Задыхаясь от гнева, Ада занесла руку, чтобы ударить его, но Стэнли ее опередил. Рывком затащил на постель, схватил за волосы, дернул, Ада взвизгнула.
– Сволочь! – выкрикнула она. Боль, злость и растерянность сменяли друг друга, слова вырывались откуда-то из самых затаенных глубин. – Я думала, ты любишь меня. Я тебе верила. Потом ты бросил меня. Почему? Ты говорил, что тебя зовут Станислас. Станислас фон Либен. Почему?
– Надо же, запомнила. Мы ведь отлично провели время в Париже, разве нет? – Он кивнул, усмехаясь: – Да, тогда я был Станисласом. У меня было много имен, все больше иностранные кликухи. И заметь, все было схвачено. Документы в полном ажуре.
Он прижал ее к кровати. Ада застыла, ненависть ледяной волной захлестнула ее. Никогда еще она не испытывала такой всепоглощающей ненависти.
– Ты бросил меня погибать. Меня и нашего сына. Его звали Томас. Томас.
– Сына? Я тут ни при чем. Никогда не забывай о резинке, – он притянул ее к себе, – ты же профессионалка. А кроме того, – он принялся целовать ее, неловко тычась мокрыми губами, обдавая запахом перегара и табака, – я думал, что такие девочки, как ты, нигде не пропадут.
Ада оттолкнула его, но он подмял ее под себя. Она пыталась вырваться, давила ладонью ему на грудь, царапала щеки. Он ударил ее по лицу и вошел в нее.
Намюр. Силком, как в Намюре. Без резинки.

 

Он уснул на животе, положив на нее по-хозяйски руку. Ада осторожно вылезла из постели. Стэнли не шелохнулся. Ада накинула халат, открыла дверь, поворачивая ручку так, чтобы та не щелкнула и не разбудила его, и спустилась в туалет на третий этаж.
Стэнли Ловкин. Станислас фон Либен. Теперь-то она знает ему цену, сомнений больше нет. Бросил ее под бомбами. Каждый сам за себя. Наплевал на нее. Ему всегда было на нее плевать. А она думала, что он ее любит. Ада с такой силой дернула за цепочку в туалете, что та вырвалась у нее из рук. Запахнула халат, потуже завязала пояс. А Джино. Из того же теста. Они усердно загоняли ее в капкан, теперь ей это ясно. Скарлетт права. Уж не для того ли он привез ее в Париж, а потом в Намюр? Торговля белыми рабынями? Он что, собирался завести бордель? Знал, что немцы захватят эти страны? Ein wunderschönes junges Mädchen, Herr Beamter. Он обхаживал Аду, чтобы стать ее сутенером. А для чего еще? Всей этой любезностью, приятными манерами он добивался, чтобы она к нему привязалась. Как и Джино. Он и Джино. Стэнли сказал, что они давно орудуют вместе. И в Париже, и в Бельгии. Наверное, в Намюр он поехал ради встречи с Джино.
Ада вернулась в комнату. Она велит ему убираться. Прикрикнет на него, разорется: И впредь не появляйся! Не заявить ли на него в полицию? Ему светит статья. Ада подошла к раковине, налила воды в стакан. Плеснуть на него водой. Выложить ему все.
Или уйти потихоньку. Он еще долго не проснется. Ада скинула халат, сняла платье со спинки кровати, оделась. Станислас поерзал во сне. Ада замерла. Он опять затих и захрапел, из горла вырывался маслянистый клекот. Ада сунула ноги в туфли, поставила сумку на кровать и, опершись на спинку, балансируя то на одной ноге, то на другой, принялась застегивать ремешки. Станислас закашлялся, повел плечами. Ада выжидала, не спуская с него глаз.
Дрыхнет себе, будто ничего и не было. На ее долю выпало столько боли и горя, как мало кому достается, и все из-за него. Всякий раз мужчина, подумала Ада. Всегда чертов мужчина. Станислас. Герр Вайс. Джино. А если бы она разделалась с этой швалью, что тогда? Она бы принадлежала только себе самой, стала бы хозяйкой своей судьбы. Ада усмехнулась. Как же давно она не вспоминала того стихотворения. «Я капитан моей души». Да. Она – капитан своей судьбы. Сладость отмщения. Она это выстрадала. Настал их черед помучиться. Ада вспотела, подмышки едва не слипались. Она смотрела на Станисласа, на его лицо – стальное под лунным светом. Воспоминания грызли ее, в голове крики, шепоты, страх. Томас, притихший в коричневом саквояже священника. Ада одна в Дахау, голод, кожа шелушится, а ее плоть пожирает сама себя. Бомбы, падающие вокруг, взрывающиеся небеса и вой земли. Она чувствовала, как горькая желчь разливается ядом по венам и нервам. Станислас разрушил ее жизнь и жизнь Томаса. Око за око. Во рту словно тарталетка, наполненная кровью. Она избавится от него навсегда. Она, Ада Воан. Потом найдет Томми, привезет его домой и начнет жить заново.

 

Подхватив сумку, она на цыпочках пересекла комнату. Задернула шторы, приподнимая ткань, чтобы металлические кольца не звякнули, подоткнула края под оконную раму и расправила шторы по бокам – ни крупинки света не должно проникнуть внутрь.
Помедлила, привыкая к темноте. Стэнли храпел, рама кровати подрагивала в такт его дыханию. Ада подошла поближе – вот сейчас он вскинет руку и вцепится в нее, но он не двигался. Она ждала, считая: один, два, три. Шагнула к камину, четыре, пять, шесть, глубоко вдохнула, семь, восемь, девять. Включила газ, услышала, как он зашипел, почувствовала кислый запах серы. Взяла сумку, на цыпочках вышла, закрыла дверь и покрепче воткнула утеплительную «колбасу» в щель под дверью, чтобы газ не просочился в коридор. Десять.
Вниз по лестнице, четыре пролета, не дыша. На улицу. Ада выдохнула так резко, что поперхнулась, и у нее заломило в груди. Согнувшись, она тяжело опустилась на тротуар.
– Все хорошо, милая? – Женский голос.
– Да, спасибо. Просто запыхалась.
Встань. И уходи. Будто ничего не случилось. Иди же.
Она шла на негнущихся ногах, спотыкаясь о собственные ступни. Доковыляв до поворота с Флорал-стрит на Гаррик-стрит, Ада остановилась, оперлась о стену и перевела дыхание. Ее лихорадило. Но она была свободна, наконец-то. Может выбирать, кого захочет. Она больше не зависит ни от какого мужчины. И никогда не будет зависеть. Ни за что. Мне мир.
Часы на Стрэнде показывали одиннадцать. Еще не поздно. Приподняв бровь, швейцар «Смитса» посторонился, пропуская ее. Цок-цок в дамскую комнату. Волосы всклокочены. Ада достала расческу и тщательно причесалась: валик на лбу, на затылке, по бокам. Порылась в сумке в поисках помады, накрасила губы, почмокала. Как новенькая. Будто ничего и не случилось. Вверх по лестнице. С деньгами наготове.
Метрдотель, тот же, что и раньше, еще не покинул свой пост:
– Давненько я вас не видел.
– Некогда было. – Ада стукнула шестипенсовиком о конторку.
Метрдотель взял монету в щепотку, глянул на нее с одной стороны, с другой.
– Цены растут, – обронил он. У меня шпионы повсюду, услышала Ада голос Джино. – Молчание – золото, если вы меня понимаете.
– Не понимаю. Уже нет.

 

Ада решительно прошла мимо метрдотеля в бар, села на свое прежнее место, заказала «Розовую леди». Достала пачку сигарет, положила на столик, вытащила одну сигарету и покрутила ее между пальцами. Она не забыла порядок действий.
Чиркнула спичкой, глубоко затянулась, едкий дым пощипывал легкие. Коктейль она выпила в два глотка, от алкоголя горело горло.
Негромкий вежливый голос:
– Вы не прочь повторить?
Ада попыталась сфокусировать взгляд на стоявшем у ее столика мужчине в твидовом пиджаке и вельветовых брюках. Он, должно быть, упарился в таком наряде. Мужчина смотрел на нее, улыбаясь и не вынимая трубки изо рта. Он выглядел как-то очень по-домашнему. Добрый отец семейства. К такому приятно возвращаться, сидеть у камина в теплых тапках.
– Судя по всему, вам это необходимо, – добавил он. Ада видела его как в тумане и промолчала, когда он подал знак официанту: еще один. – Вы будто с привидением повстречались, – продолжил он. – Может, расскажете?
Ада покачала головой.
– Иногда это помогает, расскажешь – и становится легче. Такая красивая женщина. Грустно видеть, как вы расстроены.
– Вы меня не знаете, – сказала Ада. – Поэтому какое вам до меня дело?
– Если война меня чему-то и научила, так это тому, что нам нужно заботиться друг о друге. Я не пытаюсь вас подцепить, – словно спохватился он, – не подумайте чего дурного.
Ада рассмеялась, сердитое, злое ха-ха.
– Желаю вам приятно провести время. – Он сделал шаг в сторону. – Я лишь хотел помочь.
– Нет, останьтесь.
Он придвинул стул, сел:
– Я Норман.
– Ада. Ада Воан. – Как хорошо звучит это имя. Ада Воан. Модистка.
Официант принес ей второй коктейль и мартини Норману.
– За вас, Ада, – он поднял бокал, – пьем до дна.
Волна усталости накатила на Аду. Ей не хотелось разговаривать, не хотелось компании. Лучше бы ей остаться наедине с собой.
– Вообще-то, – пробормотала она, – я буду вам признательна, если вы оставите меня в покое.
Гримаса удивления, непонимания и обиды на его лице. Пожав плечами, он встал и удалился, не сказав ни слова. Запах его трубочного табака плыл в воздухе. «Сент-Бруно». Отец курил такой же. Крепкая штука. Наверное, хороший человек, подумала Ада, и в любое другое время она бы от него не отказалась. Почему достойные мужчины всегда появляются невовремя?

 

Из бара она вышла последней в четыре утра. Метрдотель держал ее под локоть, когда она спускалась вниз.
– Сегодня без шалостей, а? – говорил он. – Это не к добру. Вы далеко живете?
– Нет, нет.
Пошатываясь, она миновала швейцара. Глядя на него, метрдотель покачал головой: на сей раз без прибыли. Через тяжелые вращающиеся двери в мягкий освежающий рассвет. Лимонное солнце отбрасывало тени, а бледное, цвета топаза небо обещало дождь.
– Гроза не помешала бы, – заметил швейцар. – Очистила бы небо.
У Ады кружилась голова. Она прислонилась к стеклянной витрине магазина на углу. Волшебная легкость. Ада хихикнула, рыгнула, и ее вырвало на тротуар. Она отошла в сторонку. Рвота забрызгала туфли и подол платья. Придется стирать. Окунать платье раз за разом в крошечную раковину. Органза хотя и слабая, но характер у нее бойцовский, ее надо поприжать как следует и угостить тычками, иначе она не утонет в раковине. Каблуки подворачивались. Ада расстегнула ремешки и сбросила туфли. Подобрала их. «Босиком по тюльпанам…» – напевала про себя Ада.

 

На крыльце ее дома стоял полицейский, настоящий старый служака. «Старый коп на улице дежурит в воскресенье». Отец любил петь детям эту песенку, когда они были маленькими. «Жирный, краснорожий, ну просто загляденье».
Ада подошла к нему почти вплотную:
– Констебль.
– Входа нет, – преградил дорогу полицейский. – Тут летальный исход.
– И что это значит по-нашему, по-английски?
– Убийство, вот что.
– У-у-ай! – Ада моргнула. – Но я живу здесь. – Она сделала шаг назад и задрала голову: – Вон там. На самой верхотуре.
– А как вас зовут?
– Ада. – Она старательно выговорила каждый звук, ну чисто казенный оратор, казненный оратор. Ой, надралась в задницу. Ада, что за выражения! – Или Ава. – Зубы наехали на нижнюю губу. – За ваши деньги, – Ада икнула, – что душе угодно. – Ее качнуло, и она ухватилась за полицейского.
Он тут же вцепился в ее запястье:
– Фамилия?
Ада скривилась. Не очень-то он дружелюбен, этот коп.
– Воан, – ответила она. – Ада Воан.
– Что ж, Ада Воан, вам лучше проехать со мной в участок.
– Уч… часток?
Полицейский порылся в кармане. В следующий момент он уже бренчал наручниками, защелкивая их на Аде.
– Ада! – К ней бежала Скарлетт. – Признайся, ей-богу. Тебя оштрафуют, и всех делов.
Ада тупо смотрела на нее. Вдруг вспышка в мозгу, яркая, отрезвляющая. Станислас. Она оставила газ включенным. Значит, он умер.
– Я сделала это, – сказала она. – Я убила его.
Полицейский повел ее через дорогу к служебному фургону. Она села на жесткую скамью, голова у нее кружилась. Метался ли он по комнате, хватая ртом воздух, пока его легкие обугливались, а горло сжималось все плотнее? Пытался ли забраться вверх по стене, ломая ногти, чтобы перекрыть газ? И долго ли печные трубы будут вонять его плотью?
– На-ме-рен-но, – уточнила Ада.
Он получил свое. Сполна.
Назад: Часть первая Лондон январь, 1939-й
Дальше: Часть третья Лондон ноябрь, 1947-й