Глава Двадцать Восьмая,
В Коей Фавориты Королевы Забавляются, а Лорд Монфалькон Предупреждает о Катастрофе, Что Следует за Нечестивостью

Ведомая потаенным фонтаном вода брызнула из клумбы белокудренников столь внезапно, что леди Блудд, уже шатавшаяся, с изумленным воплем опрокинулась, роняя полный кубок, раскидывая руки-ноги в складках индийского своего одеяния, в то время как Королева, ее слуги и ее царедворцы надрывали животики от смеха, и все сие – под жарким позднеавгустовским солнцем, опалявшим ныне сады личных апартаментов Глорианы. Растения всех видов, аранжированные по цветовому контрасту, цвели геометрическими квадратами, кругами, лунными серпами и полумесяцами, разделены узкими гравийными тропками и влажными лужайками, а также тисовыми зарослями, декоративными кустарниками сих симметричных и утешительных примеров укрощенной природы. Эрнест Уэлдрейк, пряча в карман книжицу, помог даме сердца встать на ноги. И он был одет по моде нынешнего лета, с избытком черного и золотого в маврском стиле, склонен напоминать петушка, одолжившего каким-нибудь образом орлиное оперение. Пока стихотворец трудился над леди Блудд и в конце концов после изрядного пробуксовывания восстановил ее стоячее положение, его тюрбан соскользнул на подергивающееся лицо. Она покачнулась.

– Смерть! Я вся мокра внутри и снаружи!

Капитан Квайр, по обыкновению, не следовал моде, оставаясь в бедняцком черном и теня лицо своим сомбреро (ворона в пару к затейливой дичи Уэлдрейка), однако улыбался вместе с Королевой. Из прочих сир Томашин Ффинн, неспособен заставить себя притворяться, носил траурный пурпур (по Лисуарте) с серьгой в уступку галантности. Сир Амадис Хлебороб был пятнист и полугол в золоте и перьях некоторого инкского короля, лорд же Кровий соперничал с ним в виде другого потентата Восточных Индий, весь увешан бусами и коралловыми браслетами. Оба привычно дарили вниманием маленькую Алис Вьюрк, ныне плясавшую для них в саронге и прыгавшую сквозь радужные фонтаны, что смачивали ее одеяние, очерчивая мальчишескую фигуру, разгорячая страсть обоих.

– Ах!

Фил Скворцинг, танцор, красовался в кое-каком золоте и набедренном лоскуте, не считая обычного макияжа, и возлежал на лужайке в ногах полуобморочного Уоллиса, неправдоподобного мандарина. Мастер Оберон Орм, татарское чудило, выбежал из входа в ближайший лабиринт, преследуемый парой королевских фрейлин в облачении бирманских куртизанок, и чуть не препнулся о юного Фила, что надул губки, глядя сквозь Орма на Марчилия Галлимари, схожего с худосочным тюркийцем, обвившего рукою двух арапчиков, чью скромность защищали всего только фартуки из бледно-золотых цепочек сзади и спереди. Все одурманивались эйфорией, эротическим воздухом, что наполнял с недавних пор личный двор Королевы.

Та обняла и облобызала леди Блудд.

– Отдохнемте вон там. – Они совместно профланировали до мраморной скамейки, посмеиваясь над Квайром и Уэлдрейком. – Когда уже кончится сие лето! – Фраза была риторической; мало кто здесь ожидал или приветил бы намек на осень. – Мы обсуждали какое-нибудь официальное занятие для капитана Квайра. Ныне, когда лорд Рууни с семьей в провинции, нам требуется временный мастер Королевских Гвардейцев. Что бы вы сказали о сем назначении, капитан?

Квайр покачал головой.

– Я не настолько сознателен, как добрый прямой лорд Рууни. – Он притворился, будто хмурится и взвешивает альтернативы. Его весьма успокоило удаление лорда Рууни от Двора (по собственному предложению Квайра). Капитана по-прежнему нервировали все, с кем он сталкивался прежде исполнения теперешней своей роли. Рууни, будучи признателен за наглядное спасение своих родных, так и не заподозрил в Квайре того самого злодея в капюшоне, коего привел однажды к лорду Монфалькону; однако под постоянным давлением Лорда-Канцлера два и два могли быть сложены в любой момент, превращая Рууни из полезного друга в вероятного врага. Первой жертвой предприятия пал сир Кристофер (отравленный за то, что мог вспомнить лицо Квайра, а равно его имя), но сейчас из приближенных к трону не осталось никого – кроме Монфалькона, коего Квайр денно опорочивал, – кто ведал бы о его личном прошлом. Он на миг задумался, не намекнуть ли на место лорда Ингльборо, однако сие уже занял сир Томашин. Он бросил взгляд в сторону Ффинна, что рука об руку с фрейлиной подступал к беседующим. – Королева полагает, что мне должно обрести честное занятие, сир Том.

Морской волчара сморгнул проницательный огонек в глазах.

– Любопытно, капитан, каково же ваше ремесло?

Веселость. Королева и леди Блудд вновь упали друг другу в объятия. Квайр изобразил замешательство, и они с Ффинном кратко обменялись взглядами, полными тайной иронии.

– Нешибкое, увы. Малый талант к лицедейству, полагаю. – Он разумел, думали они, свою игру на Сшибке.

Сир Томашин сказал:

– Мой друг Монфалькон считает вас шпионом. Покамест не заменен бессрочно сир Кристофер Мартин.

– О, сир Том! – воскликнула Королева. – Капитан Квайр не столь низмен, как какой-нибудь ловец воров!

– Секретарь, быть может? – Леди Блудд мигнула, в шоке от своей же тарабарщины. Она вновь опала.

Глориана опечалилась, затем подавила эмоцию. Квайр, моментально уловив суть, враз переменился в тоне:

– Мое ремесло – служить Королеве любым желанным ей способом. Пусть она решит мою судьбу.

Та взяла его за руку и усадила меж собой и леди Блудд.

– Здесь потребно немалое размышление. Я расспрошу вас, капитан, относительно ваших умений и навыков.

На террасе наверху объявился сир Орландо Хоз. Он носил обыкновенные оттенки темных цветов, багряного и синего, ибо присоединился к трауру, наряду с большей частью двора, по лорду Ингльборо, чьи похороны имели место ранее. Чернокожий, Хоз смотрелся почти тенью, но Квайр заметил взгляд, что задержался на маленькой Алис, плясавшей и строившей глазки своим возлюбленным. Квайр был на редкость удовлетворен ее работой. Она сделалась его подсадной сучкой, и он взрастил в ней вожделение к вероломству, как иной взращивал бы вожделение к злату либо удовольствию.

Сир Орландо замешкался, явно огорчен видом частного карнавала, а возможно, что и смущен дальним эхом костюмов собственных прародителей. Затем он неспешно сошел по лестнице в сад, снимая черную шляпу с пером, поклонился.

– Ваше Величество. Лорд Ингльборо внесен в гробницу.

Королева не поддалась вине, как за минуту до того не поддалась грусти.

– Похороны прошли хорошо, сир Орландо?

– Их посетили тьмы и тьмы, Ваше Величество, ибо лорд Ингльборо был любим народом.

– Как и мы любили его, – сказала она твердо. – Народ известили о нашей невозможности присутствовать?

– Ввиду недужливости, вестимо. – Он приосанился и принялся всматриваться в пейзаж.

– Чересчур горя видела я в прошедшие месяцы, – сказала она ему. – Я буду помнить Ингльборо живым.

Сир Орландо посмотрел на сира Томашина:

– Нам не хватало вас на поминках, сир.

– Я смотрел, как Лисуарте погребают. Сего было достаточно. Я не любитель формальных церемоний, как вы знаете.

Сир Орландо был порицающ. Его мнение о сире Томашине не бывало ниже. Капитана Квайра он не признавал вовсе.

– Лорд Монфалькон говорил от имени Королевы, Ваше Величество, – продолжил он. – Как ее представитель.

– О том нас уже оповестил сир Томашин.

– Он со мной. И лорд Канзас. Он послал меня вперед, дабы поинтересоваться…

– Вероятно, он предпочел бы побеседовать ныне вечером? – предположила она.

– Он изнурен событиями сего дня. Было бы лучше всего, Ваше Величество, повидай вы его сейчас же. – Сир Орландо указал на террасу. – Он по другую сторону ворот.

Королева вопросительно взглянула на Квайра, тот пожал плечами, молча соглашаясь. Злить Монфалькона пренебрежением не стоило. Пока что.

– Мы примем джентльменов, – сказала Глориана.

Еще поклон, и сир Орландо возвернулся к воротам, дабы привести лорда Монфалькона и лорда Канзаса, тоже облаченных в траурное.

Квайр видел, что Королева виновато осознала невоздержанность своего наряда. Он сжал ее руку и зашептал:

– Они посадят тебя на мель, коли смогут. Помни мои слова: не доверяй никому, кто внушает тебе чувство вины.

Она встала, будто он управлял ею, и пошла, расплывшись в улыбке, здороваться с тройкой нобилей.

– Милорды, благодарю вас за столь скорое посещение. Похороны провелись, как меня известили, с должным достоинством.

– Вестимо, мадам. – Монфалькон отвесил медленный поклон. Канзас последовал его примеру. Девствиец был взволнован и сочувствен, Монфалькон – лишь обличителен. Созерцая Канзаса, Квайр ощутил укол тревоги. – Вы простите нас за вторжение в ваши… – Монфалькон многозначительно окинул свирепым взглядом сад и его насельников: —…Игрища.

– Конечно, прощаем, милорд. В столь меланхолические времена нам должно себя отвлекать. Ничего хорошего не выйдет из тягостных дум о смерти. Мы должны быть оптимистами, верно?

Такие речи из ее уст были непривычны, и Монфалькон взглянул на Квайра как на подозреваемого в авторстве.

– Вы не присоединитесь к нам, милорд? – вопросил Квайр с деланым смиренномудрием. Затем, словно бы сдерживая ехидство: – Однако я забылся. Лорд Ингльборо был вашим дражайшим другом.

– Вестимо. – Монфалькон смотрел сквозь Тома Ффинна. – Все мои друзья сгинули. Ныне я должен полагаться лишь на себя.

– Вы – крепкий центральный столп Державы, – подольстилась Глориана, соединяя свою руку с Монфальконовой. Тот дернулся, будто желая высвободиться, однако учтивость взяла верх, а равно и привычка.

Он дал ей подвести себя к лабиринту.

– Мой визит небеспричинен, мадам.

Лорд Канзас, капитан Квайр и сир Орландо Хоз крались вслед за сей парой – три перелетные птицы, черные и несовместные.

– В чем же его причина, милорд?

– Государственное дело, мадам. Должно без промедления собрать Тайный Совет. У нас новости. Без вашего водительства не обойтись.

– Тогда я созову Совет наутро. – Она горела желанием показать, что не забросила Долг вообще.

– Лучше бы еще сегодня, мадам.

– Мы развлекаем ныне наших друзей.

Они вошли в лабиринт. Монфалькон исчез с головой, что до Глорианы, ее голова виднелась, наряду с одетыми в шелк плечами, над верхушкой кустарника. Квайр шагнул внутрь, за ним Канзас и, наконец, Хоз.

Леди Блудд захихикала с места, где обреталась. Она видела рыжеватые, усеянные рубинами волосы Королевы. Она видела тулью шляпы Орландо, верхушку головы лорда Канзаса с шапкой и перьями. Уэлдрейк пришел и сел рядом, желая знать, отчего она смеется. Она показала. Два видимых лица в различных точках лабиринта были замогильно серьезны. Покачивающиеся перья казались пернатыми падальщиками, что поспешали поверху живой изгороди. Даже Уэлдрейк, занятый виршеплетством, позволил себе улыбку-другую.

– Зачем они отправились в лабиринт? – спросил он.

Леди Блудд не могла дать ответ.

Когда доктор Ди, сменивший черное на бледновато-лиловые одежды, явился с Гермистонским таном в черном траурном одеянии своего клана, он и вовсе не раскусил соли шутки.

– Где капитан Квайр? – осведомился тан, возлагая ручищу на рыжую бороду. – И что се за идолопоклонство? Неужто Двор вконец лишился благочестия? Отчего все так наги? Сие при Ингльборо, едва лишь упокоенном?

Мастер Уэлдрейк сказал:

– Сие к удовольствию Королевы. Ей прискучила компания Смерти.

– Капитан Квайр, – сообщила леди Блудд с многозначительной веселостью, – внутри!

Тан и Ди вгляделись в лабиринт.

– Все надрались, я полагаю, – мягко сказал тан, предлагая объяснение и возможное оправдание. – Впрочем, от нашего гостящего мудреца я сего не жду. – Он говорил о Квайре, коего считал величайшей своей добычей.

Возорал Фил Скворцинг. Все подарили его вниманием.

Мастер Уоллис повалил юношу на землю и боролся с ним необычным способом. Невозможно было разобрать, настоящее се насилие или игра. Тан шагнул к ним, потом замер, глядя, как парочка перекатывается по траве вновь и вновь.

– Как быстроизменчивы нравы, – пробормотал тан, только возвратившийся из странствий. – Королева все сие дозволяет?

– Она поощряет нас, – сказала леди Блудд, очень внезапно посерьезнев. Она взяла себя в руки. – Все началось, когда исчезла графиня Скайская. Мы все по ней скорбим.

– Куда она уехала? – пожелал знать тан.

– Может, в одну из ваших сфер, – предположил Уэлдрейк, – ибо ее нигде не могут найти. Ее долго искал Убаша-хан. Он считает, что она по-прежнему где-то во дворце.

– В смысле?

– В стенах, – сказала леди Блудд. – Но где?

– Монфалькон считает, что Жакотт на ее совести, – поведал тану доктор Ди.

– Не Жакотт, – сказала леди Блудд.

– Не он, а она, – подчеркнуто заметил ее любовник.

– Не он, а она. – Леди Блудд потерла усталые глаза. – Подозревают, что Жакотта пришибли мы, Уэлдрейк и я. – Она вздохнула.

– Кажется, Монфалькон считает, что Квайр явился из стен. – Доктор Ди был сух. – Он не поверит в истину, вот в чем дело. Однако Монфалькон и Канзас обсуждали вопрос на сегодняшних поминках. Решили отправиться в стены не дабы найти графиню, но дабы отыскать, откуда пришел Квайр.

Тан крякнул.

– Далече же им придется забраться.

– Капитан Квайр обладает силами не от мира сего, – прожурчал доктор Ди. – Он – блистательный алхимик.

– Нам он ничего не сказал. – Леди Блудд горела любопытством, ибо ее пристрастия делились между бутылкой вина и естественной философией.

– Он весьма скромен, – сказал тан одобряюще. – Он будет добрым советчиком для Королевы.

– Но кое-кто винит его за всю сию досужесть, – сказал ему Уэлдрейк.

– Быть сего не может. – Гермистон был упрям.

– А если и может, – добавил доктор Ди, замечая Королеву с Монфальконом, по-прежнему рука об руку, вновь показывающихся из лабиринта, – то по здравой причине и ради благоденствия Королевы.

Лорд-Канцлер казался несколько смягчившимся. Уэлдрейк видел, как Том Ффинн выходит из-за подстриженного угла, замечает старого приятеля и поворачивает обратно, прихватив деву или двух.

Канзас, Хоз и Квайр еще плутали в лабиринте.

– Значит, мы узрим вас сим вечером, мадам? – сказал Монфалькон.

– Сим же вечером, – обещала она. Вопрос к Уэлдрейку: – Где капитан Квайр?

– Блуждает, мадам. – Стихотворец показал, где. – Последовал за вами внутрь.

Она будто взволновалась столь долгой с ним разлукой.

– Не вызволит ли его кто-нибудь?

К высокой живой изгороди направил стопы тан. Достигнув входа, остановился с подавленным воплем, когда из глубин вылетел Фил Скворцинг, расхихикавшийся не в меру, преследуемый мастером Уоллисом, чью бледную кожу покрыла пленка пота. Тушь Фила частично потекла, наделяя его ухарским обликом разгульной гончей. Тан сделал еще одну попытку войти и все-таки вошел. Мелькнуло на миг перо его тэм-о-шэнтера.

Отдуваясь, приблизились Фил и Уоллис. Монфалькон взбеленился:

– Мастер Уоллис!

Флорестан Уоллис встал как вкопанный, касаясь ладонью мягкой руки мальчика. Он поперхнулся.

– Вестимо, милорд!

Фил вовсю ухмылялся.

– Созвано заседание Совета.

– Я прибуду, милорд. – Уоллис дал руке соскользнуть. Фил буравил смелыми, сочными, сладкими очами лорда Монфалькона, улыбаясь ему подобно блуднице, завидевшей потенциального клиента. Глориана не выдержала. Вновь сделавшись царственной, она мановением руки удалила обоих.

– Нечестивость множится, – коброй прошипел Монфалькон. – Желание Королевы содержать своих любодеев понятно. Она ощущает свою пред ними ответственность. Можно надеяться, что однажды ответственность устранится, – он нарочно прервался между сей и последующей фразами, – но, когда обитателей сераля выведут наружу, когда они предстанут пред всеми, достанет ли, в конце концов, Королеве мудрости, сохранит ли она прежние свои привычки? Что было разумным и частным увеселением, то делается публичным, абсурдным и всепоглощающим экстазом! Обретет ли Альбион вскорости пышный и упадочный двор по образцу дурбара какого-либо паши? Станет ли он Альбионом Герна, где всякая дева и всякий юнец рискуют быть обесчещены?

– Мы встретимся снова, милорд, когда встретится Совет, – сказала Глориана рассеянно. – Где капитан Квайр? Он потерялся?

Никто не ответил. Лорд Монфалькон не мог уйти или же не хотел уходить без своих друзей, а они пребывали в лабиринте с Квайром. Королева обратила взор к сиру Амадису, что с чуть виноватым видом прогуливался по широкой дорожке, и прибегла к нему:

– Сир Амадис!

Тот поднял глаза, изо всех сил смягчая мрачное лицо. Алис Вьюрк пренебрегла им в третий или четвертый раз за день и держалась за руки с лордом Кровием, даже кокетничая с двумя фрейлинами Королевы. Он ушел от них, зная, что вернется, будучи ею призван. Он был беспомощен. Он был абсолютным рабом сей вероломной нимфы.

– Сир Амадис!

Он слился с компанией Королевы.

– Ваше Величество?

– Мы спросили себя, нет ли весточки от родни вашей супруги. Письма, например?

Со стороны Королевы необыкновеннейше жестоко, подумал он, напоминать ему о его непостоянстве, когда он столь удовлетворительно помышляет о переменчивой Алис.

– Никакого письма, мадам.

Он потеребил восточный браслет под устрашающим глазом Монфалькона.

– Ее братья не дадут ей общаться с кем-либо при Дворе, – продолжил он, всей душой желая освободиться от двойного испытания.

– И вам не потребно к ним присоединиться, сир? – Монфалькон не ведал об увлечении сира Амадиса, потому его вопрос в сем отношении был невинен.

– Я служу Королеве, милорд.

Лорд Монфалькон хрюкнул:

– Как и мы все, сир Амадис. Назначено заседание Тайного Совета. Всякие прочие дела отложены до окончания дебатов.

– Что за причина, милорд? – Сир Амадис почти протрезвел.

Лорд Монфалькон не стал бы обсуждать сии материи при не состоящих в Совете. Он огляделся, посмотрел вперед и назад, направо и налево, дабы показать коллеге по Совету, как сир Амадис на мгновение позабылся. Тот выдал несколько горловых звуков.

Сир Амадис заметил Квайра, что вышагнул из лабиринта во спасение.

– Вот капитан Квайр…

Королева прояснилась.

Монфалькон, видя, сколь быстро она меняет цвет, нашел сию пунцовость схожей с неестественным оттенком опийных маков, выращиваемых алхимиками на крови и редких землях, дабы растение испускало дурман и сильный аромат пару часов, пока не завянет.

– Осторожнее, мадам, – вырвалось у него прежде, чем он опомнился и сдержал себя.

Она его проигнорировала.

Монфалькон поискал Канзаса и Хоза, однако те еще не вырвались из лабиринта. Вечером, думал он, мы с Канзасом отправимся в стены, как договорились, и там отыщем улики, без коих нельзя осудить и осрамить Квайра. В промежутке он послал за Лудли. Экс-слугу Квайра можно было использовать против интригана.

Капитан Квайр подошел и встал возле Королевы.

Монфалькон обернулся к доктору Ди.

– Все члены осведомлены о времени собрания?

– Полагаю, да, милорд, – сказал Ди, несколько захвачен врасплох Монфальконовой учтивостью. Лорд-Канцлер в сии дни обнаруживал новую добродетель в старых врагах.

Королева вскрикнула:

– Леди. В мои покои. Мне должно переодеться.

При Квайре, по-прежнему ошивающемся рядом, она устремилась к своей террасе, окруженная готовящимися услужить фрейлинами. Разгибая спины, многообразные придворные переглядывались, вероятно дивясь тому, сколь сильно их поубавилось за последние недели. Имперсонаторы Востока противостояли трезвым людям траура, будто две чуждые армии смыкали ряды в преддверии битвы.

Сир Амадис, услыхавший знакомый вопль из лабиринта, рассыпался в извинениях и, звеня индийским золотом на плоти, потрусил кобелем на искомый запах.

Оказавшись в опочивальне, Королева велела леди разойтись в поисках наряда официальнее того, что носила, и те оставили ее наедине с Квайром. Она вытянула могучие свои телеса на простынях и уронила голову на его колени. Он погладил ее с привычною нежностью. Она охнула.

– Ох, Квайр. Монфалькон нацелился изничтожить нашу идиллию. Он отказывается верить, что я возвернусь к полновесному Долгу во благовременье.

– Что за срочность, – мимоходом поинтересовался Квайр, – понудила его созывать внезапное совещание?

– Он боится войны.

– С Арабией?

– Со всяким. Он страшится того, что Империя поневоле расслоится, иди нынешние события своим чередом. Татары готовы воспользоваться малейшей возможностью. Какое-то время не умолкают споры, касающиеся границ Катая. Сообщается, что афганийцы ищут союза с татарами, в коих находят немало с собою общего. Жакотты, взыскуя отмстить Арабии за убийство отца, рискуют разжечь дюжину различных войн. У нас на руках Полоний и замышляемая им война. Татары, дай им шанс, перейдут арабийские границы, ибо знают: Арабия бы их атаковала. Оттого Монфалькон видит Жакоттов в средоточии всех схем и заставил бы меня выйти за одного из них.

– Быть может, так и надо, – сказал Квайр.

Она встревожилась:

– Мы бы разлучились!

– Но рассуждать о нашем счастье тут негоже.

– Жертвовать мною было бы глупо. Ты и сам мне сие сказал. Квайр – ты говорил, что я не должна отдавать Державе свою душу либо свое тело, только лишь участие и разум! – Она вытянула шею, дабы испуганным ребенком взглянуть в его сумрачное лицо.

Он успокоил ее:

– Вестимо. Думаю, Монфалькон так или иначе ошибается. Кто сказал, что Жакотты, обозлившись, согласятся на любой брак? Они желают мести. Кроме того, сомнительно, чтобы женитьба ныне остановила войну. Разве что ты выйдешь замуж за самого Гассана.

– Я не могла бы пойти за Гассана.

– Сия свадьба, по меньшей мере, оставит нам любовную свободу, – молвил Квайр с мирной улыбкой. – Он охотно поощрит нас, если мы будем благоразумны.

Она возложила руку на его уста. Он поцеловал пальцы. Она обвела его массивную челюсть.

– Не надо цинизма. И потом, Гассан затребует слишком многого. Немало аристократов, я знаю, одобрили бы сие замужество, ибо он, на их взгляд, могуч и мужествен. Мой господин.

Квайр кивнул:

– Если однажды ты пожертвуешь собой – а я твержу, что сего делать не следует, как тебе ведомо, – раз мысли о браке с Гассаном. Сие решение было бы единственно здравым.

Она притянула его вниз, к себе.

– Хватит. Меня еще накормят такими разговорами позднее. Я люблю тебя, Квайр.

В его голосе объявилась доселе не слыханная им самим нота, когда он, опершись о ее страстность, сказал:

– Я тоже тебя люблю.

Ныне она была Глориана Царствующая, во всем сакраментальном великолепии, державное яблоко в шуйце, державный скипетр в деснице, два газовых воротника за спиной – крылья феи, массивные накрахмаленные брыжи, наживотник и вертюгаль, многоцветная парча и расшитые шелка, огромные жемчуга, что покрыли тело ее подобно слезам, брильянты, что инкрустируют рукава и грудь. Он снял сомбреро и облобызал ей руку. Она возвернулась с Совета. Он принял у нее скипетр и державу и передал лакею, дабы тот отнес их обратно в их шкапчик. Он подал ей бокал вина, кое она пригубила, улыбаясь сверху вниз сему обходительному карле.

– Ты бледна, – сказал он. Обошел ее, дабы ослабить наживотник, едва достигая его через фижмы вертюгали. Он возился со шнуровкой, а она смеялась, зовя фрейлин.

– Собрание оказалось интереснее, нежели я ожидала, – возвестила она.

Пока ее оголяли, он присел в кресло. Фрейлины постоянно ему улыбались. Он воплощал успех, ибо сделал Королеву столь женственной, каковой они и желали ее видеть.

– Война на пороге? – предположил он.

– Пока что нет. Монфалькон долго говорил о тебе.

– Он продолжает меня обвинять?

– Он считает, что найдет доказательства. Ты знал, что сии комнаты выстроены на более древних структурах? Само собой, я ведь рассказала тебе о нашем с Уной приключении. О том, что подарило меня тьмой-тьмущей кошмаров. Изгнанных тобой, дорогой мой, с тьмой-тьмущей иных моих страхов.

– Вестимо. Она загородила вход.

– Что ж, Монфалькон считает, что есть немало других дверей – в старом крыле – возле отцовской Тронной Залы. Я рассказывала тебе о том, что случилось со мной…

Он воздел руку, прерывая сей дрейф.

– И что с другими входами?

– Он говорит, ты жил там месяцы и месяцы, прежде чем впервые появился на Сшибке. Говорит, ты умертвил всех, кто умер или исчез. Он спелся с лордом Канзасом – человеком хорошим и храбрым, – и они совместно снаряжают экспедицию, дабы отловить свидетелей, что будут против тебя свидетельствовать.

Квайр улыбнулся:

– Неужто все те убийства свершались перед крысиной публикой?

– Сие сокрушило меня, Квайр, любовь моя. Я не желаю тревожить стены. Я… – Она замешкалась. Пребывая теперь в ночной рубашке, она дергала ногами, скидывая обувь. – Они суть прошлое.

– Думаешь, они найдут там твоего отца, еще живого? – Он поманил ее подойти, дабы она, в мягкой белизне, села в его ногах, а он стал гладить ее шею и плечи, жестом отсылая служанок прочь. Дверь закрылась. Он вышучивал ее, однако по-доброму.

– Его дух, – сказала она. – Там бесы.

– Бесы, правда?

– Я тебе говорила. Жуткие твари. Я их жалела, но вид их был мне невыносим. Се жертвы моего отца. Живущие в подземельях. Живущие хуже крыс.

– Тогда воспрети Монфалькону входить в стены.

– Я пыталась, но не могла сообразить причину. Я ведь знаю и то, что моя же слабость твердит забыть стены и тех, что в них. Оттого я не могу себе потворствовать… Ах, Квайр!

– Я же тебе говорил: признавать слабости – никакое не потворство. И, раз их признав, слабостям порой должно потворствовать. Сие рационально, дражайшее сердечко мое. Тебе следует оберегать себя, иначе ты не сможешь оберечь Державу.

– Ты говорил сие множество раз, вестимо. И все же я дала ему разрешение. Он подстрекал меня отказать. Дабы продемонстрировать, что я в тебя верю, я должна была разрешить ему снарядить экспедицию.

– Сколько их?

– Монфалькон, Канзас и малое число дружинников – из Городской Стражи. И, сдается, у них есть проводник. Я не уверена. Монфалькон был довольно загадочен.

– Обитатель стен?

– Мы встретили одного такого, Уна и я. Не исключено, тот самый.

Она не могла видеть лицо Квайра, оттого он позволил себе отрешенную улыбочку.

– Что же, – сказал он, – думаешь, они возвернутся с сотней людей, видевших, как я пытался отравить семью Рууни?

– Ты спас Рууни. Сие общеизвестно. – Она погладила его ногу. – Не бойся, любовь моя. Обвинять тебя впредь им никто не позволит. Даже сейчас Монфалькон делает заявления такие, что отец назвал бы их бесспорным вероломством. Однако он успокоится, едва позабудет свое горе. Как и остальные, говорившие против тебя.

– У меня есть и иные враги? – Он нарочито веселился. – Я польщен.

– И множество друзей. Доктор Ди уважает тебя и защищает тебя на Совете. Сир Томашин Ффинн, что служит сейчас там же, считает тебя негодяем, но добросердечным, – она улыбнулась, – совсем как я. И сир Амадис не станет слушать ничего о тебе дурного. Или лорд Кровий – а ведь все знают, как сии двое не любят друг друга ныне. И мастер Уоллис. И многие иные по меньшей мере рациональны в оценке тебя. Из Совета один лишь Хоз твердо с Монфальконом, и сир Вивиан тяготеет к тому же. Оба делят определенные свойства темперамента.

– Я поражен таким вниманием, – задумчиво проговорил Квайр.

– Отчего же? Они завистливы. Видят простолюдина, что узурпировал власть, коей, по их ощущениям, должно безраздельно владеть лишь дворянству.

– Власть? Разве есть у меня власть?

– Они думают, ты правишь мною, – и, следовательно, мог явиться, дабы править Державой. Такое случалось с любовниками и любовницами королей, утверждают они.

– Кто утверждает?

– Ну, сир Орландо, в основном. Однако он убедится в разумности твоей натуры во благовременье.

– Возможно, они правы, – молвил Квайр, как бы бьясь с совестью. – В помощь ли я тебе и твоим решениям? Чуток ли, разумею я? Когда я выступаю за твое здравие, твое трезвомыслие, твою частную жизнь, не выступаю ли я против безопасности Державы?

Она отказывалась его слушать.

– Квайр! Я не позволю тебе переживать. Если сие продлится, Монфалькон будет отставлен. Я сделаю тебя бароном, шаг за шагом, и помещу на его место.

– Храни Ариох! – Он был умышленно старомоден, когда использовал фразы, едва уловимо напоминающие о ее отце в благом расположении духа, ибо знал, что те укрепят ее в желании ему угодить. – Такая ответственность не для Квайра!

– Не в твоей натуре стремиться к высоким постам, сие мне ведомо. Я увещевала Монфалькона вновь и вновь.

– Он к тебе недоверчив.

– Он делается угрюм. Он не может возразить.

Квайр продолжал поглаживать ее, но разрешил себе успокоиться. Она подняла на него глаза. Она тревожилась.

– Тебя изранили сии обвинения. Мне не следовало их упоминать.

Он вздохнул. Уронил руку на подлокотник кресла. Она восстала на ноги.

– О, сколь я жестока! Здесь Монфалькон прав – он часто остерегал меня, когда я была мала. Во мне много отца. Я должна лучше властвовать собой!

– Нет, нет, – молвил Квайр и помотал головой. – Но, признаюсь, я покороблен. Невинно я искал угодить тебе на Сшибке. Думаю, то была глупая затея. Когда я гостил у мастера Толчерда, он показал мне сию конструкцию, колесницу, изготовленную для тебя, и я замыслил эскападу в манере Романтики. После зачалось иное: Любовь. Ныне я нахожу вдобавок изрядную долю ненависти. Я, – сказал он, отворачивая голову, – не привык быть столь ненавидимым.

– Моя любовь одолеет всю ненависть, – обещала она. – Моя любовь сильна. Никогда и никто не любил так, как я люблю тебя, мой дражайший Квайр! – Она притянула его. – Все сие минует вскоре, – обещала она.

Он отстранился, целуя ей руки.

– Чуток прогуляюсь, – сказал он. – Поблизости.

Робка, она вопросила:

– Пойти ли мне с тобою? Я была бы рада прохладе.

Он потряс головой:

– Позволь мне собраться с мыслями. Я скоро вернусь к тебе и, ты увидишь, буду забавен. Счастлив вновь. И сие счастье я разделю с тобой.

Она отпустила его неохотно, но сознавая, что должна противиться всей ревности, иначе та угрозит ее чудному настроению. Она посерьезнела:

– Отлично. Но возвернись ко мне поскорее.

Улыбка уступки, поцелуй поощрения, и Квайр, отворив двери, поплыл меж неунывающих фрейлин вниз по ступеням, минуя тихие, затемненные комнаты, и выпрыгнул из окна в сад. Застыв на террасе, он огляделся, потом быстро зашагал по лунному свету, пересекая лужайки и входя в лабиринт, где ранее условился об уже традиционной встрече с наиважнейшими своими пешками, парой персонально обученных и ныне искусных предателей.