Глава Шестнадцатая,
В Коей Королева Глориана Празднует Наступление Весны и Сталкивается с Первым Предостережением Относительно Будущей Трагедии
В платье бело-зеленом, расшитом крошечными лютиками, маргаритками и желтыми нарциссами, на открытом паланкине с каркасом, увитым гирляндами из плюща, желтофиолей, колокольчиков и бархатцев, Королева Глориана была несома ее нарядными джентльменами в просторный, огражденный стеною парк за дворцом. Здесь лань выглянула из пестрой тени дубов и тополей, что плотно скрывали из виду саму стену, а наверху, в Тропе-меж-Дерев, горнисты поднесли к губам медные горны и выдули дружно ГЛОРИАНА – приветствие и торжество.
Ибо сегодня она явилась как Майская Королева на земли, где высится Майское Древо и уже расположились царедворцы в личинах пастухов, пастушек, молочниц и их лебедей; рассеяние Купидонов и Пан, сколько-то фавнов, пять дриад, а также один гигантский Агнец. С Тро-пы-меж-Дерев и с дворцовых галерей взирали на церемонию многие другие благородные гости.
Паланкин опущен, джентльмены (среди них графиня Скайская в костюме охотника, с луком и колчаном) заняли места по обе его стороны, труппа между тем склонилась в поклонах и реверансах, вновь зазвучали горны.
ГЛОРИАНА
Высоко на балконе, дающем обзор парка, встал лорд Монфалькон, оглядев сперва красочный пейзаж внизу, а после серую тучу, разбухавшую по мере движения с запада и грозившую затмить солнце. Он вечно сожалел о том, что не управлял погодой и что доктор Ди, коего можно было бы замечательно употребить в данной связи, не открыл магического метода, дабы осуществить власть Человека над стихиями. Если пойдет дождь, доктор Ди пострадает вместе с прочими, ибо он среди них, в шерстяном обличье сатира, вместе с леди Блудд (нимфа воды в голубом шелке), сиром Амадисом Хлеборобом (элегантный ковбой), леди Памелой Хлебороб (пастушка с ерлыгой и таксидермической овцой), сиром Вивианом и леди Цинтией Сум (охотник и охотница) и мастером Эрнестом Уэлдрейком в изысканном неопределенно-пернатом камуфляже (надо думать, соловей) с поникшим плюмажем и позолоченным клювом; поэт изготовился зачесть приветствие Майской Королеве. Когда первые тяжкие капли коснулись земли, лорд Монфалькон вытянул шею, дабы расслышать далекие свирели…
Земля вся в зелени, свод неба голубеет.
Глупца и мудреца любовь равно согреет.
Природа миром, всемогуща, правит снова,
Избавя нас от ледяных зимы покровов,
И неизбывен жар пастушечьих лобзаний,
И сердце девы пламенит мильон терзаний,
И лик ничей под солнцем сим не омрачится.
Все похвалы поют. И вновь Земля родится!
Мастер Уэлдрейк извлек повлажневшие перышки из глаз и принялся читать быстрее – чернила расползались по пергаменту, превращая в кляксы строки, так и не заученные им наизусть…
Бурляща кровь, сердцебиенье —
Намек на МИТРЫ возвращенье.
Гирлянды лик святилищ тайных благородят:
Великий ПАН унять потемки дней приходит.
Несется звон колоколов по всей Земле и не смолкает:
Императрица АЛЬБИОНА Весну златую призывает!
– Отменно сказано, как и всегда, мастер Уэлдрейк! – Майская Королева взмахнула серебряным скипетром, что увит был миртом, меж тем лакеи ринулись водружать над паланкином зеленую парусину, защищая Глориану от орошения, коего другие в ожидании своей очереди обрести навес избегнуть не могли.
Дождь колотил парусину над ее головой подобно топоту бегущих ног, она же взяла меч, что поднес на подушке прихрамывавший лорд Ингльборо, и принялась возглашать храбрым моряков «сирами» прежде, сообщила она, чем они утонут в ожидании награды. Миром был обретен новый лорд или два, а владения в Девствии, Катае, Гибернии розданы трезвомыслящим мужчинам, коих лорд Монфалькон счел достойными доверия насладиться ответственностью за богатство и, получая большую долю государственных щедрот, поддерживать интересы Державы с тем большей решительностью. Посланники отправлены были за рубеж, увозя верительные грамоты и письма; иноземные посланники были, в свой черед, приняты, их письма зачитаны, сами они приветствованы. Девять маленьких девочек (каждая моложе предыдущей на равные промежутки времени, незаконнорожденные дщери Глорианы) вели овечек по затопленным лужайкам и, почихивая, лепетали пасторальные стишки, пока Королева не упросила нянечек поскорее загнать детей во дворец и высушить прежде, чем тех погубит озноб.
Квинтан, сиречь состязание конных пикинеров, отложили на завтра (или пока не воссияет солнце). Солнечная Колесница, в коей Митру, Бога Света, изображал смущенный, удрученный лорд Рэнслей, полунаг и влажен, в помятых желтых брыжах и бриджах, влекомый юношами и девами, тоже в желтом, символизирующими лучи светила, прикатила и укатила, оставив темный отпечаток на истоптанной траве. Музыканты, как бы сатиры и нимфы, получили приказ отступить в Великий Зал, где ныне устроены будут танцы; отменили и Процессию по Тропе-меж-Дерев. Решено было продлить церемонию с места, когда Глориана, привязана к Майскому Древу придворными, освобождается Рыцарством Альбиона в лице сира Танкреда, если только дождь не зарядит еще сильнее, Древо же оборонили большим квадратом парусины, что натянулся над ним подобно парусу. Мастера Уэлдрейка позвали выйти и продекламировать еще одно стихотворение.
В перьях, переливающихся водой, кою он с каждым жестом повсюду разбрызгивал, поэт объявил о намерении прочесть недавние станцы из длинной эпической жесты, писомой последние шесть лет, названием «Атаргатис, или Небесная Дева».
– Как вы помните, Ваше Величество, сир Фелицит, Рыцарь-Пастух, совсем недавно расстался с сиром Геметом, Рыцарем-Отшельником, что вновь наставил его на истинный путь в поисках Двора Королевы Атаргатис. Однако, прежде чем достичь Двора, он должен пережить множество иных приключений, из коих всякое научивает его следующему уроку и тем готовит к положению Защитника Королевы, объемлющего Мудрость, Умеренность и Справедливость внутри себя, а равно Храбрость, Добродетель и Милость. – Водяная бусина прокатилась по его клюву и плеснулась на костюмированную ногу.
– Мы помним вашу историю, мастер Уэлдрейк, и обратились в слух в ощутительном и приятственном предвосхищении ее продолжения, – элегантно ответствовала Майская Королева, пока стихотворец извлекал закапанный томик из оперения и прочищал горло.
По лесу сумрачну прекрасный рыцарь наш,
Колеблем страхом, без поспешности плутал,
Вдруг расступился перед ним лесной пейзаж:
Там дровосек, высок, удало разрубал
Священный дуб, а с ним и мелколистный вяз,
Рябину скромную и ясень благородный,
Стволы и ветви топором кромсая враз;
Тут крикнул ФЕЛИЦИТ ему остановиться,
Копью в знак мира позволяя опуститься.
«Как звать тебя, о дровосек? – он вопросил. —
Ты дюж весьма, широк бедром, могуч плечом;
Молю, скажи, зачем ты не жалеешь сил,
Сосну и тис круша бесщадным топором,
Корням невинным истреблением грозя?
Ведь лес здоров, и он веками буйно рос,
Ты ж губишь зелень, в плоть ее топор вонзя.
Зачем устроил ты сей гибельный покос?
Как звать тебя, о дровосек? Таков вопрос».
Кудрей серебряных сиянье целиком
Лик дровосека укрывает, как волна,
И борода его златым мерцает льдом,
И грудь железная черна и зелена,
Глаза блестят, как две свирепые звезды,
А члены розами горят из темноты.
Вдруг от гиганта рыцарь скорбно отступил.
«Я ХРОНОС, Времени Сатрап! – тот отвечает. —
И УРАВНИТЕЛЬ, мой топор, всё подчиняет!»
«Ведь правда в том, – свою он речь спокойно длит, —
Что в Равновесье Жизнь и Смерть пребыть должны;
Раз Человек не в силах выбрать, с толку сбит,
Богами мне и Жизнь, и Смерть подчинены:
Час сменит час, и день за днем всегда бежит,
И смену лет топор мой верный сторожит».
«То суд неправедный, – промолвил ФЕЛИЦИТ, —
Из-за него горюет всяк, ища ответ:
Коль все умрут, зачем являться им на свет?»
«Круг замкнут времени, а равно горних сфер,
Меж тем начетверо путь смертных разделен,
Как год, опричь своих времен, не знает мер.
Сим боги Знак дают тому, кто был рожден:
Когда, последних лет достигнув, он увянет,
Ему родиться вновь однажды суждено.
Пусть СМЕРТИ длань в небытие его утянет,
Губами нежными дарует ЖИЗНЬ дыханье,
Весна придет, отметив тем зимы скончанье».
«Как верно, – молвил ФЕЛИЦИТ, беря бразды,—
Все гибнут, дабы в скором времени ожить,
И если, ХРОНОС, боль несут твои труды,
Они и радость помогают нам продлить.
Коль вновь поеду через час я сей тропой,
Не видеть мне тобою учиненной бойни:
В цвету деревья, доброзрачен куст любой,
И величаво ввысь НАДЕЖДА воспаряет,
И ГЛОРИЯ златой Весной всемудро управляет!»
Невзирая на ливень, то был миг Уэлдрейка. Не нашлось среди собравшихся ни единой души, что не возжглась от идеалов и мудрости его эпических строк, кроме, быть может, Уны, графини Скайской, влившейся в общую овацию, однако умудрявшейся хлопать в ладоши чуточку не в такт с прочими. Даже сам Уэлдрейк принимал поздравления изящнее обычного, приведя Уну к убеждению в том, что он наконец согласился учесть запросы слушателей и намерен потакать их вкусам, нежели собственному.
Дождь перестал. Засветило сквозь тучу маленькое солнце. Навесы были разобраны, свернуты и оттащены в сторонку. Любопытная лань продолжала, жуя, глядеть на людей из сверкучей благоуханной дубравы.
– Видите, мастер Уэлдрейк, ваши слова изгнали серость небес и выманили солнышко из укрытия! – льстила Майская Королева, продвигаясь к оплетенному лавром Древу, дабы припасть к нему и рассмеяться; музыканты между тем появились вновь, с тамбурином, рожком и флейтой, и тут же смешались с придворными, и каждый, взявши ленту ткани, принялся танцевать, кружась так и эдак, припутывая поюневшую, веселящуюся Глориану к мощной опоре Весны, привязывая невинную, огненновласую гигантессу столь прочно, как лорд Монфалькон скрепил ее с ее Долгом.
Монфалькон вновь был на балконе. Ранее он выходил, чтобы послушать стихи Эрнеста Уэлдрейка, теперь же тревожился, наблюдая радостный Двор, окруживший и сковывавший свой Идеал (при всем при том цепи были из маргариток и шелка), и содрогнулся всем телом, обуздывая порыв ринуться немедля в парк и заорать, дабы ее освободили. Он усмирил себя, глубоко вздохнул и улыбнулся собственному неразумию. Вот-вот из дворца покажется сир Танкред, сразу после того, как Королева произнесет свои слова, и ее вызволит. На сей раз стихи были авторства мастера Уоллиса, Секретаря Высокой Речи. (Монфалькон находил их сухими и стерильными в сравнении с творением мастера Уэлдрейка.)
Найдется ль Рыцарства достойный образец
Вернуть свободу Королеве наконец? —
возопила Глориана и стала ожидательно глядеть в парк, в сторону двери, посредством коей должен явиться Воитель.
Сира Танкреда было не видать.
Графиня Скайская обнаружила, что вдруг сделалась бдительной, и спросила себя, с какой же стати. Вероятно, с той, что сир Танкред, вечно рвущийся представиться Королеве в привычных ролях, был расположен выступать на сцену скорее слишком рано, чем слишком поздно.
Глориана потрясла головой и пропела свой куплет второй раз.
Водворилась тишина. Вода звучно капала с окружающих деревьев, с поручней высокой Тропы-меж-Дерев. Похрустывание, сопроводившее движения лани, подчеркивало всеобщую недвижность. Солнце исчезло.
И в сию затихшую, растерянную толчею ввалился, пошатываясь, сир Танкред. Он не надел золотой шлем, его золотые, причудливые доспехи были застегнуты лишь наполовину. Незакрепленные пластины болтались и гремели сообразно его шагам.
Резкий, задыхающийся крик леди Блудд эхом отразили ее соратники по труппе.
– Сир Танкред! – Королева пыталась высвободиться из пут, но те держали ее крепче некуда.
На золотых доспехах Танкреда виднелись кровавые потеки. Кровь обагрила его лицо, его усы, его руки. Слезы били ключом из выпученных глаз, красный рот зиял, словно боль навязала рыцарю немоту.
Графиня Скайская первой достигла его, взяла за руку:
– Сир Танкред. Что случилось?
Воитель Королевы восстенал и исторг из себя слова:
– Она мертва. Леди Мэри. Я был… я пришел… Ах, она убита!
– Освободите меня! – кричала Глориана, биясь в путах позади них и раскачивая огромное Древо. – Освободите меня, кто-нибудь!