Глава 29
В полвосьмого я уже был возле кинотеатра «Победа».
Успел только забежать в больницу. Наспех проглотил пару бутербродов после пинка Ирины и переоделся в темный спортивный костюм. Сама Ирина вышла чуть раньше и моментально растворилась среди прохожих. Она будет незримо присутствовать на месте встречи так, что я даже ее и не увижу. Ниндзя в юбке…
Уже стемнело.
Освещение улиц в советское время не такое яркое и напыщенное, как в наши дни. Здания не подсвечиваются, нет праздничной россыпи неоновых реклам. Только скромные названия некоторых магазинов из гнутых светящихся трубок. «Гастроном», «Бакалея», «Аптека», «Кожгалантерея». Просто и сурово. Никаких тебе «Роялей», «Альянсов» и всяких прочих «Каруселей»…
Внутри кварталов и дворов — старенькие фонари на деревянных столбах. Да лампочки перед подъездами, в лучшем случае — в громоздких стеклянных плафонах. В наши дни такой дизайн назвали бы «антивандальным». Освещение скорее символическое, чем реальное. Шагнешь в сторону — и ты уже во мраке.
Стараясь держаться именно таких темных зон, я добрался до Таврической лестницы и по ней поднялся на площадку над кинотеатром — туда, где чуть выше на холме тянулась вдоль склона улица Володарского. Кстати, если подняться по этой же лестнице дальше, через каких-то сотню метров справа будет наша туристическая станция. И пустырь для тренировок, который мы звучно называли «Полигоном».
«А ведь после перестройки от юных туристов на этом месте и следа не останется, — почему-то пришло мне в голову, — Слишком „сладкий“ кусок: центральный городской холм. Любопытно, до революции в этом здании была женская гимназия, при Советах — пацаны с рюкзаками и краеведческий музей, а победившая демократия посадила там жалкую кучку юристов. Кажется, апелляционный суд там будет».
Задумавшись о грустном, я свернул во дворы. Где-то здесь должна быть высокая бутовая стена, подпирающая «Полигон». А, точно. Вот она, темнеет. Над ней, террасой угадывается еще одна стенка, чуть поменьше. На ней мы тренировали спуски «дюльфером»…
Стоп! Какое-то движение у трансформаторной подстанции во дворе. Я стоял практически рядом с ноздреватыми камнями стены и полностью был скрыт высокими темными кустами. И через дворовую дорожку краем глаза случайно заметил прячущегося в зарослях человека рядом с кирпичной будкой. Метрах в пятнадцати от меня.
Я замер, стараясь дышать реже.
Темная фигура в кустах была менее аккуратной. Собственно, из-за этого я ее и заметил. Клиент сопел, перетаптывался на месте, шуршал листвой, громко почесывался. Один раз даже скрипнуло ржавое железо. Он там что, в кандалах что ли? Кусты вдруг зашевелились и в пятно света, падающего из открытого окна на втором этаже, шагнул… Гришко! Собственной персоной. Голубая молния.
А он-то что тут делает?
Капитан воровато оглянулся и направился в сторону освещенной улицы. Я осторожно стал смещаться вдоль темного простенка, дождался, пока мсье Кочет скроется за углом и выскочил из кустов — с целью проследить немножко. И… тут же прыгнул обратно. Потому что сзади гулко хлопнула дверь подъезда. В направлении все-того же освещенного квадрата на асфальте проследовал человек. Однако, до боли знакомые кучеряшки! Это же…
… Ричард!
Тфу-ты. Так это Гришко своего подопечного пасет! А я уже не знал, что и подумать. Ну, правильно. Ричард сам сказал, что снимает квартиру возле кинотеатра. А Гришко говорил, что с ним живет наш информатор от конторы. Надо запомнить адрес на всякий случай — по Володарского у трансформаторной будки. Напротив «Полигона».
А Гришко здесь просто добросовестно «усиливает наблюдение» по команде Пятого. Эталон исполнительности.
Я выбрался из кустов, осторожно прошел по клумбам вдоль торца дома и выглянул за угол. Все верно. Ричард не спеша идет по тротуару в направлении спуска к кинотеатру. Кочета… выбрал же себе позывной… не видно. В прятки играет. Не прикопаешься.
Уже не таясь, я вышел на освещенную улицу.
На встречу ковылял благообразный старичок, ритмично постукивая тростью по тротуару. Аккуратная, хоть и порядком ношенная одежда, смешная шляпа с широкими полями и седая, коротко стриженная бородка а-ля сеньор Троцкий. И в таком же стиле старинные очки-блюдца с круглой оправой. Какой милый дедушка!
— Мальчик! Ты почему так поздно гуляешь?
Поразительно! Ну и времечко! Я бы сказал — всепоглощающая атмосфера ответственности. Всех за всех. Что бы в наше время ответило современное дитя такому, «доколупавшемуся» до него, пенсионеру? Я думаю — «а Вам какое дело?». И это — на «Вы» в лучшем случае.
Даже не знаю, что и ответить…
— Я в кино иду, дедушка. Родители меня там ждут…
— В кино? Так поздно? Что делается в этом городе! Конец света! А пойдем-ка к твоим родителям!
Черт! Ну, вот что с таким делать? И обижать не хочется. Формально он прав — нечего шпане болтаться по улицам в позднее время. Тем более в кино ходить на «взрослые» сеансы.
— Вы же в другую сторону шли, — пытаюсь как-то «отмазаться» я, — Вас, наверное, где-то ждут. Беспокоятся…
— Никто меня не ждет, мальчик. А вот твоим родителям мне есть что сказать. По поводу воспитания подрастающего поколения. Пойдем-пойдем!
Вот, встрял-то! Отчего-то моя симпатия к «милому дедушке» стала стремительно улетучиваться.
— В наше время детворе было не до кино, — продолжал занудствовать старый морализатор, уже следуя за мной в сторону кинотеатра, — я с двенадцати лет работал на заводе, помогал деньгами своей семье…
— Мне семь всего, — буркнул я, лихорадочно придумывая выход из этой дурацкой ситуации, — я только в первый класс пошел… в сентябре…
— Семь лет! А он уже один по ночам ходит. Определенно, мне есть о чем поговорить с твоей матерью!
— Дедушка! А вон мои папа и мама, впереди. Видите? Эй, мама!
С этими словами делаю несколько мелких шажков назад и за спину старичку, который, приложив руку ко лбу, пытается высмотреть впереди несуществующих родителей.
— Не вижу. Где? Мальчик. Мальчик!
А «мальчика» уже и след простыл. Только верхушки кустов приветливо колыхнулись в ответ пожилому герою трудового фронта.
— Мальчик!!! — донеслось мне в спину. Ушла добыча! Испортил вечер пенсионеру. Нет совести у этой молодежи. Вот в наше время…
Но меня сейчас больше беспокоило, где мой новый американский дружок.
И… что там, в кино сегодня показывают?
* * *
— Хай! Витьйок! Добрый вечь-ер!
Э! Он чего? Обниматься что ли собрался?
Ну, да! Обозначает свои «обнимашки», похлопывая меня по спине. Ра-адуется, Маугли…
— Ричард! Йоу! Стоп. У нас так не принято… симпатию свою демонстрировать… пока еще не принято. Лапу давай. Петушка! Во-от. Вот так у нас нормальные люди приветствуют друг друга. Те, которые сурьезные.
— Оу! Я знаю. Just… Sorry… Просто я ри… ално рад. Здесь мало… кто меня… как это… при-зна-йот. Близко. Я понимать. Амер-рика — соперник. Но я — не Пентагон. Я — Ричард Донахью. Друг твоя страна…
— Да я понял, понял. Не бери в голову. Обнимайся, если нравится. Самая большая роскошь на свете — это роскошь человеческого общения.
— Great! Ты уже читать Экзюпери? Здорово! Ты есть очень… как это по-русски… развит-тый ребь-йонок. Не по годам. Инть-ерестный.
— Заруби, Ричард, на носу. Советские дети — все очень развитые. Не по годам. Заруби и передай своим в центр. Это наше тайное оружие. Наша секретная фишка!
— Оу! Шутка? Я понимать. Ха-ха. Я передать. Ха-ха. Я уже знать — КГБ думать, каждый амерь-иканец — работать в Си-А-Эй. Я не обижаться. Мне нравиться… здесь. Хороши люди. Нет злость.
Да уж, хорошие. Один только старичок с тростью и в круглых очках чего стоит. И ведь, плохим-то его тоже не назовешь! Занудным, разве что…
Упс! Вспомни черта! А вот и мой пожилой спутник. Мелко семеня ногами, быстро движется к небольшой очереди возле кассы. Пристально высматривает кого-то в толпе. Давайте угадаем — кого?
— Люди, говоришь, хорошие? — я как-бы невзначай смещаюсь так, чтобы между мной и кассами оказался американец, — Слушай, Ричард, а расскажи мне… про хороших людей. Ну, кто тебе здесь нравится?
— А кино? Вить-йок. Опоздать.
— Да, бог с ним, с кино! Видел я уже этого Фантомаса. Причем… совсем недавно. Дурацкий фильм. Вон, кафешка на углу. Давай по мороженному, угощаешь?
— Of course… конечно!
* * *
Старые добрые советские кафешки!
Первое, что всегда поражает — это густой запах ванили и сдобы. Такой запах не создашь освежителями и дезодорантами. Так пахнут настоящие, без примесей и добавок истинные лакомства. И здесь таким запахом пропитано все. И более всего, кажется, сама продавщица. Согласен, в те времена маловато было эффектных и молодых сотрудниц модельного ряда. Вернее, вообще их не было. Феи сливок и мороженного всегда были под стать продаваемому продукту — пышные, белые и объемные.
А цены! Господи, какие тут смешные цены! Сдоба по шесть копеек — огромные душистые облака запеченного теста. Молочный коктейль, семь копеек, не оторвешься, пока трубочка не станет с хрипом тянуть воздух. Вазочки со сбитыми сливками, шоколадные бруски пастилы, какие-то розочки, прянички, пышечки… бр-р! И все — копейки, копейки, копейки…
— Трудно тебе будет здесь разориться, — задумчиво говорю я Ричарду, стоя у витрины, — Вот скажи, у вас бывает мороженное… ммм… за десять центов?
— Десять? Ноу! Самое меньшее… Quarter… двадцать пь-ять… Бат… сорри… Но… не вкусный… одна вода. Наполнитель. Usually… обычно… пятьдесят. И больше.
— Жуть. Как вы там вообще живете?
— Пух-нем… с… го-ло-духа.
— Нахватался уже где-то, фольклорист. Знавал я одного американского журналиста, который ни черта не понимал в России, зато всюду вставлял русские поговорки. В основном — не к месту…
— О! Я его знаю?
— Не думаю. Нам, пожалуйста, вот это, это и вон то. И две чашечки кофе. А, ну и два коктейля, будьте добры. Ричард, забирай.
Официантов сервис не предусматривал, поэтому все угощения пришлось перетаскивать самим. Мы расположились за круглым тяжелым столиком у окна с видом на кинотеатр и верхний участок Таврической лестницы. Старичка уже видно не было.
— Так, что там, на счет хороших людей, Ричард? — спросил я в перерыве между всасыванием коктейля через трубочку, — Много их у нас?
— Очь-ень. Можно сказать… всь-е.
— Я и не сомневался. А все же, кто больше всего тебе понравился, — не унимался я, и даже уточнил по-английски — Who do you guess is most attractive?
Неожиданно Ричард покраснел. Кто бы мог подумать! Если он артист, то артист гениальный.
— Well… I can`t… Это есть… интимно…
— Нет-нет, Ричард! — слегка всполошился я, — Я не имею в виду твои симпатические интересы к противоположному полу. Нет! Кого ты просто уважаешь? Респект?
— А! I don't quite understand correctly. Sorry. Ну, ваш мэр, как это… чиф гоу-рис-пол-коум… Паул Стен-коу-вой. Гур-лень Володья, ком-со-моул. Эндрю За-ха-роув…
Ричард перечислил с пару десятков имен и фамилий, так или иначе связанных с руководством города. Странно, Михалыча среди них не было.
— … Галь-я Мар-тьи-нэн-ко… вери бьютефул экти-вист… Стэпа-ан Гришь-коу… бэйлиф…
— Стоп-стоп-стоп! Кого ты назвал? Гришко?
— Йеа! Это мой… как это… бодига-ард… охраня-йет… над-смат-ри-ва-йет… КГБ-officer. Чудь-есный чело-вьек. Делать добрый работа…
Нормально?
Гришко шифруется что есть мочи, землю роет голубыми тапками, а его давно срисовали и просто считают телохранителем. Как неизбежное зло. Да, что там! Неизбежное добро. Он оказывается «чудь-есный чело-вьек»! И «делать добрый работа». Прикол! Хотя, собственно, чему тут удивляться? Ну, не выглядит Гришко высоким профессионалом, как ни крути.
— И он тоже хороший? Гришко?
— Конечно! Смешной только… чуть-чуть. Очень старается. Но ведь это хорошо? Маслом кашу… не испачкать?
— Почти… А Михалыч? — не выдержав, прерываю я перечень высоких номенклатурных работников, — Он какой человек?
— Мик-калыч? О! Очень добрый СЁРВЕНС. Только… чуть-чуть… фамилиэари… грубость… Соленый шутка… Но это… Забавно… Русский ментэлити…
Ах, вон оно что! Ах ты тварь капиталистическая!
СЁРВЕНС? Это Михалыч — «сёрвенс»? Прислуга, стало быть. Лакей! Вот он кто для тебя? То-то ты мне втираешь про местных друзей-начальничков! Видимо, про тех, с кем твой папочка общался, пробивая разрешение на пребывание в городе. И кого считаешь ровней своей великой заднице. А крабов твоих варить — так сразу сёрвенс Михалыч?
Рейтинг этого папиного сынка в моих глазах сразу скатился до плинтусовых отметок. Вот, гадёныш! Ну, погоди!
— Слушай, Ричард! А как твои крабы получились? Вкусные?
— Фантэстик! Оч-чьень вкусно.
— А сколько съел? Ну, сколько штук? How many?
— Съел? Perhaps… Пьять или шьесть, не помню…
— Это хорошо! Это очень… полезно… для желудка. Ты пей, пей коктейль-то. Молочный. Нравится? Я сейчас тебе еще принесу… парочку!
