Разыскать Райнхарта оказалось достаточно просто. Любители ресторанного шика, если вы этого не знаете, то возьмите себе на заметку: обслуга в местах, где вы любите спускать свои деньги, нередко обретается в одном шаге от криминала. Не потому, что она такая по натуре: моральный облик огромного количества поваров, официантов и барменов вполне сопоставим с нормальными законопослушными гражданами, а таких, как средней руки банкир или коммерсант, они по своей порядочности еще и переплюнут. Однако есть такая штука, как употребление наркотиков в увеселительных заведениях, и ею грешат некоторые из людей, что отвечают за уборку и мытье посуды, потому как их послужной список мешает им заниматься чем-то другим. К тому же ресторанный бизнес практикует ночной образ жизни, а это всегда связано с тем, что здесь крутятся плохие парни, промышляющие своим древним ремеслом или зависающие в барах, куда после работы имеет обыкновение стекаться кухонно-ресторанный люд.

Я это вот к чему. Понаводив справки, я через определенных людей вышел на другие бары, где тоже кое-что повыспрашивал и уже достаточно скоро уяснил, куда мне идти.

Так что найти Райнхарта оказалось не так уж сложно. Иное дело, что мне тогда надо было именно над этим призадуматься, а я этого не сделал.

Сегодня этот район является частью Клинтона, хотя все, кроме риелторов, именуют его по старинке: «Адова Кухня». Здесь даже необязательно присматриваться, чтобы разглядеть остатки первобытного уклада (только наивный мог рассчитывать, что, застроив пару кварталов бистро, сумеет облагородить и принарядить общий антураж: а остальное, по-вашему, куда денется – исчезнет, что ли?). Ресторан назывался «’». Да, вы не ошиблись: апостроф. Согласно веб-сайту, это отражало мнение шеф-повара насчет того, что современной американской кухне чего-то недостает. Лично мне показалось, что чего-то недостает мозгам того шеф-повара, а вот недостатка в зажиточных клиентах здесь явно не испытывалось. Скорее, наоборот. С тротуара было видно, что ресторан полон, причем полон даже в среду в обеденный перерыв. Публика здесь смотрелась чинно, интерьер был светлым и просторным, на круглых столиках с выглаженными льняными скатертями в нежных вазочках красовались белые цветочки – любо-дорого смотреть! Вокруг порхали официанты – серые брюки, сиреневые рубашки, по виду агнцы, за всю свою жизнь не то что противоправного деяния, а даже пука не допустившие в неположенном месте. Правда, на кухне все же нашелся один, указавший искать столик посередке.

С Райнхартом сидели еще двое. Было видно, что это деловая встреча и что его собеседники с законом абсолютно в ладах. Оба в строгих черных костюмах (один из них повесил пиджак на спинку стула и сидел в голубой сорочке). Райнхарт что-то размеренно говорил. Вообще, вид у него был сдержанным, полным спокойного достоинства, – полный контраст тому истерику, которого я пару дней назад наблюдал в церкви.

Свою презентацию он закончил. Двое бизнесменов кивнули и, поджав губы, с глубиной в глазах переглянулись, как будто предложение от него прозвучало такое, что особо не поспоришь.

Райнхарт, откинувшись на стуле, отер губы салфеткой. В эту секунду его взгляд случайно упал на меня, и я, истолковав это как знак, шагнул с улицы в помещение. На входе меня попыталась перехватить какая-то дама в элегантном брючном костюме, но уклониться от нее мне не составило труда.

– Как еда? – поинтересовался я на подходе к столику.

– Замечательная, – подняв глаза, невозмутимо ответил Райнхарт. – Особенно моллюски. Я здесь обедаю почти каждый день. Но… ты, я вижу, это знал.

– Верно, – кивнул я, стараясь говорить так, чтобы не прерывать удовольствие от еды у других обедающих и не напрашиваться на то, чтобы сюда вызвали копов, во всяком случае пока. Брючный костюм возвратился к себе на подиум, но оттуда продолжал чутко приглядывать за мной. – Ты человек привычки. Это означает, что ты или тупой, или очень самонадеянный. Если только у тебя где-нибудь здесь за столиком не сидят верные люди. Что-то они медлят, учитывая ситуацию.

Я медленно огляделся, хотя, конечно же, успел проделать это заранее, до того как войти. Если я и глуп, то не настолько. Судя по всему, здесь не было ни одного, ни пары серьезного вида ребят, которые бы украдкой непринужденно поглядывали по сторонам.

– Значит, ты все же туп. Или не веришь, что кто-нибудь отважится.

– Все-таки я тебя где-то видел, – произнес Райнхарт, глядя сквозь меня с таким видом, будто я был для него фоновой музыкой. – Только не могу вспомнить, где именно.

– Если не будешь слушать, могу познакомиться с тобой очень близко, – стараясь не сжимать кулаков, сказал я. – Прошлым вечером у тебя на улице был разговор с одним моим другом. Точнее, подругой.

Райнхарт со слегка виноватым видом поглядел на своих соседей по столику:

– Так ты ее бойфренд? Что ж, логично. Если в твои дела суются двое, то они должны быть меж собою связаны. Проблемка. Мне следовало это учесть. Так что я, возможно, и вправду обалдуй.

– Нет, – возразил я. – Лично я так не считаю. А что думаете вы? – обратился я к его спутникам. – Он вам кажется обалдуем?

Один из них отвернулся. Второй смотрел на остатки своей телятины по-пармезански с таким видом, будто сомневался в правильности своего кулинарного выбора.

– Мне тоже нет, – сказал я. – А потому вот что я тебе скажу, Райнхарт. Еще раз к ней приблизишься – тебе несдобровать. А будешь ей угрожать – тебе конец. Понял меня?

Он поглядел на меня со смутным интересом, словно пытаясь разобрать, на каком это языке я вещаю.

– Не знаю, какие у вас с этим человеком дела, – сказал я бизнесмену с телятиной, – только на вашем месте я бы поостерегся. Да вы кушайте: кто-то из поваров над этим блюдом так старался!

Ушел я с тяжелым чувством. До столкновения с Райнхартом я и не знал, насколько все во мне кипит, а в итоге у меня получилось лишь раззадорить его, а заодно и себя. И еще сбить с толку. Обычно людям не нравится ни то ни другое, особенно таким, как он. Да и таким, как я, тоже, особенно когда подобным образом я поступаю с самим собой.

Без всякой мысли я взял такси, но уже через несколько кварталов сказал шоферу ехать на Челси. Там я вышел на Шестнадцатой, где вместо церкви сразу направился к соседнему дому.

– Кто там? – послышалось в динамике домофона.

– Джон Хендерсон.

Пауза.

– И… что?

– Хотелось бы с вами поговорить.

– К сожалению, я сейчас занят.

– Тогда простите за неудобство. Но я только что запалил под человеком хворост, и мне от вас нужно объяснение того, что я сейчас сделал.

– Вы о ком?

– О Райнхарте, – ответил я.

Снова пауза, затем щелчок замка.

В тесноватом парадном было темно. Вскоре сверху послышался звук спускающихся по лестнице шагов, хотя он замер прежде, чем я что-либо увидел.

– Поднимайтесь сюда, на этаж, – сказал мне священник. – Это единственная часть дома, где бывает светло.

Я засеменил наверх, миновал площадку нижнего этажа с двумя молчащими дверями и зашел на второй. Там меня ждал Джефферс. Посторонившись, он пропустил меня в переднюю комнату дома. Здесь стоял письменный стол, два стула (позаимствованные, судя по всему, в церкви), а также фортепиано. Спартанскую обстановку разнообразило старинное кресло у окна – некогда роскошное, а теперь изрядно потертое.

– От моего предшественника, – перехватив мой направленный на кресло взгляд, пояснил священник. – Он здесь жил тридцать лет.

– Бывает иногда ощущение, что он все еще здесь? – предположил я.

На эту фразу дежурного сочувствия отец Роберт отреагировал неожиданно колким взглядом:

– Так что там с Райнхартом?

– Он вчера выследил близкую мне женщину и угрожал ей. Я только что с разговора, который у нас с ним состоялся.

– Вот как? Вид у вас, надо сказать, лучше, чем можно было ожидать.

– Я озаботился, чтобы встреча проходила в людном месте.

Джефферс медленно повел головой из стороны в сторону.

– Как вас понимать? – удивился я.

– А как он узнал, что она ваша подруга? И почему вообще проявил к этому интерес? Видимо, из-за того, что вы тем вечером объявились в церкви. Из чего следует, что он уже знает ваше место жительства, а также…

– О ней он узнал не из-за меня.

– То есть?

– До этой нашей стычки за обедом он не знал, что мы между собою как-то связаны.

С упавшим сердцем я понял, что помог Райнхарту провести линию между двумя людьми, которые по какой-то причине вызывают у него настороженность, а также, что люди, живущие напоказ, отнюдь не всегда чересчур самоуверенны. Порой они просто считают, что связи дают им право на беспечность. И при этом оказываются правы… иногда.

– Не понимаю, – теперь настала очередь Роберта удивляться.

– Пару дней назад Кристина случайно заметила сообщение, – сказал я, опускаясь на один из деревянных стульев. – В виде каракулей на нашем оконном стекле. Мы его сто лет не мыли.

– Странный, надо сказать, способ коммуникации.

– Не то слово. Особенно учитывая, что мы живем наверху многоэтажки. Так вот, Кристина расшифровала то послание и отправилась на Юнион-сквер. Там она повстречала каких-то людей – в том числе женщину, за разговором с которой я видел в сквере вас. Вы наверняка знаете, кто это, у нас об этом уже заходил разговор. Звать ее Лиззи.

Священник слушал с каким-то странным выражением лица, которое поначалу совсем не поддавалось определению.

– Какая-то парочка похитила ювелирное изделие и преподнесла ей – в смысле, Кристине, – продолжал я рассказывать. – Затем они все как сквозь землю провалились, а она так и осталась у подъезда с этой дорогой побрякушкой в руках… И тут заметила, что на нее смотрят двое мужчин. Одним из них был Райнхарт. А вчера он подкараулил ее в проулке и, не церемонясь, пригрозил, чтобы она не совалась в его бизнес.

Лицо Джефферса вновь сделалось непроницаемым. Хотя теперь мелькнувшее в его глазах чувство стало мне понятным. Это был взгляд человека, застигнутого на чем-то глубоко личном – мысли или убеждении, не дающем ему покоя, которые он вместе с тем не может изъявить наружу. Застигнутого с грузом, который он носит в себе и который временами становится для него поистине нестерпимым.

– Поговорите со мной, – предложил я. – Объясните, в какую историю я попал. Может, я вам еще и помогу.

– Нет, – вздохнул отец Роберт, присаживаясь на второй стул, – помочь мне вы не сможете. Но рассказать я расскажу: во всяком случае, то, что вам не помешает знать.

Он рассказал, что клириком здесь служит четвертый год. По его прибытии приход находился в упадке, хотя его предшественник служил здесь долго и исправно, заслуженно снискав себе любовь паствы. Все это время он являлся мостом между старой эпохой, когда люди веровали безоглядно, и эпохой новой, в которой вера была уже не столь действенна. Отчасти к этой роковой перемене, по мнению Джефферса, была причастна наука. Объективную оценку поддающихся проверке фактов он не оспаривал. Что же до поклонения недоказуемому, то в столь тонких материях излишний догматизм может завести бог весть туда. А что еще важнее, у людей на веру просто не стало оставаться времени. При прежнем укладе жизнь была проста. Человек работал, ел, спал и делал потуги к размножению. Если среди всего этого находилось время, то ему хотелось чуда: чего-нибудь такого, что заставляло бы мириться с докукой повседневности, а вместе с тем еще и чувствовать свою общность и принадлежность к себе подобным. Столетиями все это давала церковь, но тут появился Интернет, который все и погубил. Имейл и Фейсбук, действуя рука об руку, напустили виртуального тумана и образовали подобие заоблачной выси, но не такой, где на своих золотых арфах наигрывают ангелы. У людей пропала необходимость, да и охота ловить новости по воскресеньям у церковных ворот: вы же и так теперь постоянно в курсе всех делишек и мыслишек своих друзей и знакомых. А если хотите поподглядывать, что там деется в вышних сферах, то вот вам Твиттер с его параллельным потоком: бесконечные апдейты о том, насколько души не чает в своем очередном муже ваша излюбленная кинозвезда, которому она параллельно вовсю изменяет со своим персональным тренером, да и не только с ним. И вы, вместо того чтобы размышлять над мироустройством и сущностью своей жизни вкупе с тем, что и как дало им начало, блаженно восклицаете: «Во крутняк! Эштон Катчер снова отметился в Твиттере, специально для меня!»

Спустя полгода Джефферс как-то приноровился, восстановив статус-кво, подобно какому-нибудь римлянину, на издыхании империи сосланному в самое дальнее захолустье варварской Европы. Житье в целом шло неплохо: среди пожилых прихожан были и такие, кому не все равно. Казалось бы, живи да служи Господу, заполняя годы, отделяющие тебя самого от очной встречи с Ним.

– И тут я повстречал Лиззи, – поднял на меня глаза священник, – а с нею Меджа и кое-кого еще. И жизнь пошла по-иному.

– А где вы с ними встретились впервые?

– Не знаю.

– Затрудняетесь вспомнить?

– Не припоминаю, где впервые осознал их присутствие.

– Что-то не пойму: это разве не одно и то же?

– Их не так-то легко подловить.

– Кто они?

– Люди, забытые всеми нами и через это лишенные места в нашем обществе. Нелегкая это судьбина. Но в отличие от многих, они что-то с этим делают.

– Вы хотите сказать, воруют.

Он пожал плечами:

– Кое-кто, но очень немногие. Для большинства из них это бессмысленно. Во всяком случае, так было, пока не объявился Райнхарт. Они организованы по своему образцу. У них есть места для жизни и ночлега, роли и способы бытия, есть даже своя иерархическая структура. По крайней мере, была. А затем некоторые из тех, кто постарше и кто во многом отстроил их уклад, одновременно вышли за рамки изображения.

– Вы имеете в виду «умерли»?

Было видно, как Роберт подыскивает слова:

– Точнее было бы сказать, перестали оказывать влияние. К сожалению, примерно в это же время появился Райнхарт, и он смекнул, что кое-какие навыки, приобретенные оставшимися, можно использовать с криминальной целью.

– Например?

– Неуловимо исчезать. С большим успехом.

– А еще подворовывать.

– К сожалению, да.

– Как такое происходит?

– Иногда они просто похищают вещи из магазинов – дорогие ювелирные изделия, которые сдают Райнхарту на продажу. Вообще, опыт в этом деле имеют очень немногие, поэтому он постоянно выдумывает что-нибудь новое. Кражи в банкоматах, считывание пин-кодов. Жертва поворачивает за угол, и ее там берут в оборот другие подручные Райнхарта, а когда завладевают карточкой, снимают со счета все подчистую.

– Угу, – кивнул я, припоминая: в нашем квартале такая преступность последние месяцы просто зашкаливает. – И что им за это перепадает?

– Место для ночлега. Внимание.

– Если им нужно внимание, то почему они по жизни прячутся?

– Это… сложно объяснить. Я сам стал обращать внимание на этих людей у себя в округе. Кое с кем подружился. Это нелегко. Поняв, как их использует Райнхарт, я начал что-то вроде программы. Предпринял меры для того, чтобы они рассматривали мою церковь как место опоры и поддержки. Стараюсь и отговаривать их от криминальных деяний. Отчасти на нравственных основаниях. Но в основном потому, что рано или поздно их ждет осуждение, в первую очередь среди своих. Кое-кто проникся.

– Что, безусловно, не одобряет Райнхарт. Отсюда и его недавний визит сюда, и наезд на Кристину.

– Да.

– А почему ему вас просто не замочить?

– Как вы сказали? – не понял Джефферс.

– Убить, – пояснил я. – Такие люди, как правило, действуют очень прямолинейно.

– Вы серьезно? Думаете, кто-то из-за этого пошел бы на убийство священника?

Я посмотрел в его спокойные рассудительные глаза. Как бы до него довести, что люди ежедневно гибнут и за несравненно меньшее? И тут по уголкам рта Роберта я понял: он все это прекрасно знает.

– Вы неглупый человек, – сказал я, вставая. – Возможно, что и хороший. Но я бы на вашем месте всерьез подумал, как от этих людей откреститься.

– Это было бы не по-божески. И… не по-моему.

– Может быть. Только Бог и сам не живет в доме, куда легко вломиться. Эти люди существуют вне общества не просто так. Они знают счет. От нашего мира они не получают ничего – это так, – но это означает, что и они нам ничем особо не обязаны.

Джефферс улыбнулся, и я понял: распинаться перед ним – все равно что перед цирковым медведем, для которого ужимки двуногой обезьяны на арене довольно потешны, особенно с учетом еще и звуков изо рта, но это кривлянье на него ни в коей мере не повлияет.

– Говорю серьезно, – еще раз с нажимом сказал я. – В случае чего доверять этим людям свою спину не следует.

– Они потеряны, – печально улыбнулся мой собеседник. – И моя миссия – вернуть их домой.