25

Когда они в третий раз миновали въезд в Хартвуд и проехали по живописному мосту, было уже почти пять вечера. Уинтер вытащил из кармана листок бумаги с инструкциями Грэнвилла Кларка, как добраться до дома Прайсов. Через несколько минут они уже тряслись по узкой и грязной колее, окруженной с обеих сторон густыми лесами. Ехать было практически невозможно, и Мендозе пришлось снизить скорость до пятнадцати километров в час.

– А почему тебе было так интересно, во что были одеты Риды? – спросила она.

– Просто расставляю точки над i. Я был уверен на девяносто девять процентов, что они ничего не праздновали, но ответы Лоу превратили мои достаточно уверенные предположения в окончательное «нет». Если уж ты накрыл стол для особого случая, то в трениках за него ты не сядешь.

– Что в очередной раз подтверждает, что Нельсон Прайс накрыл стол после того, как совершил убийство.

– Да, только не сходится.

– Что не сходится?

– Ты видела протокол вскрытия и слышала, что сказал Джеремайя Лоу. Нельсон был в состоянии аффекта на момент убийства Мелани. Он не смог бы сделать то, что сделал с Мелани, а потом преспокойно накрыть праздничный стол.

– Понимаю, к чему ты клонишь, Уинтер, но ведь твои соображения не доказывают причастность таинственной незнакомки. Даже на косвенные доказательства не тянут.

Уинтер очертил рукой круг по воздуху.

– Оглянись, Мендоза. Мы не в зале суда. Мне никому ничего не нужно доказывать. Я пытаюсь восстановить картину произошедшего.

– В Нью-Йорк за рулем поеду я.

– Я уже сейчас представляю, как я жму на газ и мы глотаем километры на дикой скорости, – засмеялся Уинтер. – Спор есть спор. Тебе придется платить.

– Только если будут достоверные доказательства. А за такие я приму только те, которые сыграют в суде.

Через полминуты лес закончился, и они выехали на открытую местность. Мендоза остановилась, поставила машину на ручник и заглушила двигатель. Чуть поодаль стоял полуразрушенный двухэтажный фермерский дом. Когда-то давно он был белым, но с годами белизна превратилась в целый спектр грязно-блеклых желтых, серых, черных и коричневых оттенков. Где-то краска облупилась полностью и проступало голое дерево. Окна были еще грязнее, чем в кафе в центре города. Света нигде не было, и дом производил впечатление заброшенного.

Слева стоял не менее заброшенный сарай. Он словно вырастал из земли – мрачный и темный. Другого сарая видно не было, поэтому Уинтер решил, что именно здесь повесились Нельсон Прайс и его мать.

Он вышел из «БМВ» и посмотрел в темнеющее небо. Звезд еще не было, но скоро они появятся. Небо было чистым. На таком расстоянии от больших городов оно – идеальный холст для живописного рисунка.

Он подошел к машине со стороны водителя. Мендоза, не отрывая глаз, смотрела на дом. С момента их приезда никаких признаков жизни заметно не было. Учитывая, как далеко находился дом от дорог, Амелия – если она дома – скорее всего, вышла бы посмотреть, кто подъехал. По крайней мере, где-то зажегся бы свет.

Но не было ни света, ни звука, ни Амелии.

Не было видно и автомобиля. А без него в этом заброшенном месте жить невозможно. Грэнвилл Кларк говорил, что Амелия работает медсестрой в Рочестере. Видимо, сейчас она как раз работала в ночную смену.

– Вопрос: кто в здравом уме по доброй воле будет жить в таком месте? – спросила Мендоза. – Ты ведь слышал, что сказал Кларк: весь город знал, что над детьми издеваются. И это длилось годами. Почему Амелия Прайс решила остаться в этом ужасном доме?

Уинтер ответил не сразу. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что прошлое становится частью тебя и не дает выбраться из болота. Одно воспоминание о матери никак не выходило у него из головы. Они еще жили в Калифорнии, это было через две недели после ареста отца. В доме были он и мать. Посреди ночи его разбудил плач матери в гостиной. Несмотря на то, что она уже точно знала, что ее муж – маньяк, она горевала по нему. Ее траур закончился тогда, когда она выставила их дом на продажу. Сейчас Уинтер понимал, что ее сердце навсегда осталось в том доме.

– Думаю, прежде всего дело в деньгах. При взгляде на дом становилось очевидно, что Прайсы не шиковали. А куда она пойдет без денег? Во-вторых, это все-таки ее родной дом. И неважно, через какой ад ты прошел здесь, дом навсегда остается ловушкой для сердца.

– С одной стороны – да. Но тогда как она умудрилась не повеситься в этом сарае? Этот дом – самое депрессивное место, которое только можно представить. Если бы я была вынуждена тут жить, я бы покончила с собой.

– Здесь ты права, – согласился Уинтер, посмотрев на дом и на сарай.

– Я так понимаю, дома никого нет.

– Предполагаю, что и здесь ты права. Может, у нее ночная смена.

– Подожди-ка.

Мендоза достала мобильный и стала кому-то звонить. Через две секунды Уинтер понял, что она говорит с Хитчином, а еще через две секунды стало ясно, что они так и не смогли выяснить, в какой больнице работает Амелия. Потом Мендоза начала рассказывать Хитчину про происходящее в Хартвуде, а Хитчин – про происходящее в Нью-Йорке.

– Ты все понял? – спросила она, убирая телефон.

– Все, что мне было нужно. У тебя есть ручка?

– Посмотри в бардачке.

Уинтер открыл его и шарил там, пока не нашел ручку. Оторвав половину листка Грэнвилла, он накарябал от руки записку с просьбой Амелии позвонить ему на мобильный.

– Какой красивый почерк, – не удержалась от сарказма Мендоза, и они оба посмотрели на каракули. – Ты ведь понимаешь, что, даже если она разберет то, что ты написал, она тут же выкинет записку в мусор?

– Посмотрим.

– Что ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что посмотрим.

– Я и в первый раз услышала. То есть ты опять играешь в эту свою таинственность. Ты ведь думаешь, что Амелия и есть та самая незнакомка?

– А ты нет.

– Ну, еще минуту назад не думала. Ведь ты сам у Кларка убедил меня, что это не она. Ну так она это или не она?

– Давай пока назовем ее женщиной, вызывающей интерес, – предложил Уинтер, пожав плечами.

– В этом случае нам нужно поговорить с ней, чем раньше, тем лучше.

– Согласен. Проблема в том, что дома ее нет и мы не знаем, в какой больнице она работает. И эта записка – все, что у нас есть на настоящий момент. Если Амелия – та самая женщина, она не сможет удержаться от соблазна позвонить. А если это не она, то выкинет записку в мусор.

Уинтер сложил записку пополам, надписал на ней «Амелия» и пошел к крыльцу. Старое дерево скрипело под тяжестью его шагов, в воздухе веяло упадком. Около двери стояло два ржавых металлических стула. Боковым зрением он увидел ветки дерева в зареве заходящего солнца. До того, как здесь все начало гнить, и до всех случившихся кошмаров сюда вполне можно было бы приходить с бокалом виски и сигаретой и смотреть на закат.

На случай если Амелия все же была дома и не слышала, как они подъехали, он постучал. В ответ – полная тишина. Уинтер сел на корточки и подсунул записку под дверь. После этого ему ничего не оставалось, кроме как вернуться в машину.

Когда он закрыл за собой дверь, Мендоза спросила:

– Куда теперь?

– Поскольку в Нью-Йорке нам делать нечего, предлагаю поискать ночлег.