ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ
Freundschaft, Liebe, Stein der Weisen.
Diese dreie hort ich preisen.
Und ich pries und sucbte sie.
Aber - ach! ich fand sie nie.
Heine
К сумеркам граф Феникс перенес из подвала в кабинет канцлера огромную колбу, похожую на стеклянный жбан.
Граф сказал, что сплав нуждается в охлаждении, а воздух в подвале излишне душен и сух. Он сказал также, что из отводного крана, когда сплав охладится, должен упасть на тарелку первый кристалл, - первая крупица чистейшего золота.
Канцлер, не снимая очков, присматривался всю ночь к окутанному сукнами жбану, который высился на круглом столе, подобно надгробной урне.
Точно отсыревшие шутихи всю ночь шуршали под сукнами. Старый канцлер с опаской осматривал Калиострову урну со всех сторон. Поблескивал сплав.
- Ишь, ровно попадья опару, стерегу, - посмеивался над собой старик...
И еще до света застучали в ворота. Африкан, бледный от испуга, доложил канцлеру, что прискакали верховые солдаты от генерал-губернатора со спешной эстафетой. Елагин сломал печать, быстро прочел письмо, подпрыгнул на тюфяке. Эстафета гласила:
Именным Ее Императорского Величества повелением кавалер и граф де Калиостр, где бы он ни обретался в столице, имеет без промедления, по роспису на сем, оставить присутствием своим не токмо Санкт-Петербург, но и пределы всея Империи, с выдачей ему, кавалеру и графу, подорожной через Митаву на Польские земли.
- Ступай графа будить! - вскричал Елагин. - Проси пожаловать тотчас же.
И близоруко сощурился на стеклянную урну. Скользя желтым блеском, докипал там таинственный сплав.
- Вот тебе и волшебное золото, - тихо рассмеялся Елагин.
Граф Феникс сошел с антресолей в китайчатом халате, заспанный, с опухшим, сердитым лицом.
- Вы внезапно заболели, любезный мастер и брат? - прохрипел граф. - Желудочная тоска, быть может, понос?
И подал канцлеру золотую табакерку:
- Угощайтесь...
Елагин отмахнулся, затряс серым листком перед графским носом.
- Подчиняюсь и отбываю, - равнодушно кивнул головой Калиостро, выслушав перевод. Втянул носом воздух, наморщился и тоненько, по-кошачьи, чихнул, обрызгав себе балахон мокрыми, табачными крошками.
- Как отбываете? - Нет, быть не может, а золото?.. Я упрошу, остановлю высылку. Я тотчас к генерал-губернатору, во дворец, не тревожьтесь, не допущу!
- Я не тревожусь, - Калиостро зевнул и равнодушно посмотрел на колбу.
- Ах, - блеснули вдруг его глаза, лицо желтовато озарилось. Граф с недоверчивым любопытством взглянул на колбу, точно не ждал увидеть этот светлый сплав.
- Смотрите - сияет!
- Еду! еду! Упрошу государыню, перенесу насмешки, но вы довершите ваш великий опыт!
Канцлер второпях не попадал ладонью в вывернутый рукав кафтана и подпрыгивал так, что напоминал всадника, не попадающего в стремя ногой...
Калиостро остался в кабинете один.
Закинув ногу на ногу, покачивая стоптанной туфлей, он сидел в креслах перед стеклянной урной. Он косился на нее недоверчиво, подперев кулаками небритые щеки:
- Изумительно, невероятно сияет... Эта дрянная металлическая смесь - сияет волшебно...
В креслах застала его и заря. Широкое лицо со вздернутым носом, с пухлыми, влажными губами, осветилось двойным светом: раннего солнца и остывающего золотого сплава...
- Однако из-за дурацкой смеси я забыл обриться. - Граф подобрал полы халата и живо зашлепал туфлями из кабинета. Обернулся, побормотал:
- Ничего не понимаю... Чертова шутка... - Сияет, сияет.
- Сияет, сияет... - Были в то утро и первые слова бакалавра, когда уже прокатила над чахлыми соснами Крестовского острова прохладная колесница Авроры и сверкнул над румяным шествием зябких богинь круглый щит златокудрого Феба.
Сводчатый покой бакалавра наводнился радостным светом, гомоном утра. Засмеялись коричневые скрипки, медные стружки, желтые листы книг. Подняли звон, тиканье, смех круглые часы Марктинета, Роза-Лондона, Вайлянда, расцвели алые лепестки на фарфоровых циферблатах, крошечный зеленый охотник в бархатной треуголке выстрелил из окошка, закачались пастушки на легких качелях.
Свежий ветер гнал в окно ясный ливень звуков, птичьи свисты, бодрый стук, смутный вопль, трепет.
Кривцов высунул в окно рыжую голову - окунулся в дрожащий океан света. Прилив утра, небо, сосны, мраморный сатир на боскете - все напряглось в одном гармоническом вопле.
Ветер колыхнул акации под окном, и они все вздохнули шумно, свежо.
- Амо.
- Угадал! - визгнул Кривцов и так перегнулся в окно, что рыжая его голова вспыхнула золотым снопом.
- Угадал остальные буквы - Amore! Любовь!
И как был неумытый, в измятом кафтане, кинулся к двери. Ладонь облило солнцем, точно припечатало к дубовой притолке. Кровь затекла к концам пальцев бурыми нитками.
- Боже мой, - я убийца, трус, брата бросил. - Боже! Бакалавр отступил, зашатался и грохнул наземь.
Весь день Калиостро работал в кабинете один. Жако и Жульен с утра бегали по лестницам с ларцами и шкатулками. Они занесли к графу вниз его дорожный черный плащ: разве можно знать в этой варварской Империи, прикажут ли убраться немедленно, или надобно будет гнать карету к одному из московитских вельмож. У канцлерских конюшен Жако и Жульен едва не подрались из-за ключей со старым дворецким. В доме поднялась возня, какая бывает перед отъездом...
- Когда же, наконец, смесь остынет? - ворчал Калиостро, растерянно роясь в грудах исписанных листков, в путанице алхимических уравнений, чертежей, цифр - в том лабиринте, который привел его к стеклянному жбану, сияющему на столе.
Граф весь день записывал и рвал бумаги, толок в ступках, роговой лопаточкой отсыпал хрустящий порошок на аптекарские весы. Лысый лоб графа был в мелком поту...
А когда очнулся бакалавр, в открытом окне пылил румяно и тускло закат.
- Неужели весь день я в беспамятстве пролежал? Он стоял у окна, вдыхая вечернюю свежесть.
Он видел, как со двора выплыл синий Калиостров ковчег с носатым Жульеном на запятках, с горбатым Жако на козлах. Старый дворецкий, без шляпы, тихо брел по тропе к заднему крылечку. Вечер, тишина.
Утром ревели серебряные трубы, блистали золотые щиты, мечи, -утренняя заря была ликующей битвой. А теперь от росистой травы, от темных сосен, иссохших на дневном жаре, от гравия и мраморного сатира, над которым затанцевал уже вечерний фонтанчик мошкары, плывет к озаренному небу тихая музыка, скрипичный концерт.
Пели скрипки и в груди бакалавра. И была от них печальная сладость. Как будто прошли века, и все прощено, все забыто - звон мечей и щитов, кровь, битвы, обиды, обманы, - или не проходили, не было вовсе веков, а все стоит упокоено и недвижно в озарении вечного вечера.
- Любовь, - улыбнулся Кривцов. - Любовь - камень мудрости...
"Любовь" - пело в его груди, когда он шел к канцлеру через круглое зало. Счастливо светилось худое лицо, синие глаза стали лучистыми, ясными.
Он толкнул дверь в кабинет, дрогнул слегка: перед ним - широкая черная спина графа Феникса. Черный бархат наморщен от подмышки к подмышке, над воротом белая лысина.
"Вот он, обманщик, - без злобы, даже с жалостью подумал бакалавр. - Вертится, бормочет, ярится, а кого обманет, когда так ясно, что вечный вечер над всеми, незаходимая заря, Феличиани, любовь".
С кроткой усмешкой он коснулся плеча Калиостро:
- Почтенный кавалер, вы увлечены сплавом... Не ошибка ли это?.. И надобны ли еще услуги мои в вашем путешествии к золотому руну?
Рассеянный взгляд графа скользнул по его лицу.
- Мой друг, вы только взгляните, - небывало ласково сказал Калиостро. - Сияет, сияет...
Вечернее солнце, повеяв последним светом, облило высокую стеклянную урну.
- Вы правы, почтенный кавалер, сплав сияет, как лучшая медь, - улыбнулся бакалавр, подумав: "Обманщик обманутый".
Калиостро рассеянно сунул ему под нос тяжелую табакерку.
- Угощайтесь, мой друг.
- Благодарствую, я не нюхаю.
"Ослабел маг, мягок, лик бледен, - оглядел Кривцов графа... - А камень-то философский, господин маг, уже найден..."
- Мой друг, но сплав не остывает, - приложил Калиостро пухлую ладонь к колбе. Его заерошенные брови жалобно сжались, и он так посмотрел на Кривцова, точно у него искал помощи:
- Мне даже кажется, он стал горячее. Едва теплым было стекло. Кривцов сказал:
- О нет, почтенный кавалер, ваш сплав охлаждается.
- Не правда ли? Благодарю вас. Вы можете идти... Я один буду ждать первого кристалла, мне кажется, мне ка...
Кривцов поспешно вышел из кабинета.
- Мне кажется, что тут действительно золото, - договорил граф уже себе самому.
А бакалавр вбежал на антресоли. Он вспомнил, что Жако и Жульен увезли в карете восковую куклу, механическую Beнеру. Там, в верхних покоях, в дальних горенках, - Феличиани одна.
По лестнице навстречу бакалавру спускался дворецкий Африкан с зажженным канделябром.
- Amore, Amore, - тихо смеясь, затормошил Кривцов старика.
- Да пустите вы, сударь, пожару наделаете. С ума посходили... То козлом прыгаешь, то воешь... Перья скрыбут, в стеклянных горшках варева кипят, боярин спозаранок по городу гоняет - как есть гофшпиталь для умом скорбящих.
- Amore! - крикнул бакалавр и мраморному Сократу, - Дедушко плешивый, - любовь!
В графские покои дверь приоткрыта. Сердце бакалавра заколотилось: "Чего я боюсь? Там ты, любовь, мечта". И вступил в прихожую, и тут же наткнулся на медную попугайную клетку.
А в клетке, сгорбившись в желто-зеленой ливрее, сидит на корточках носатый Жульен. Дико взъерошены перья, вертит клювастой головой, насмешливо крикнул:
- Прочь, дурак, прочь! Кривцов толкнул клетку ногой.
- Почудится тоже подобная нечисть...
Попугай закракал, - забился о прутья, ломая костлявые крылья.
Третья дверь, дверь Санта-Кроче, любви, мечты, философского камня, - растворена настежь.
В покое Феличиани горит свеча, брошена книга на кресла, точно тут только что были. Но Феличиани не видно... А, вот она, на высокой постели, укрыта с головой лебяжьим белым покрывалом, оно чуть подымается от дыхания.
- Госпожа моя, радость, сударушка! - прислушался Кривцов к ровному дыханию спящей.
- Проснись, я пришел.
Дрожа от щемящей сладости, он стал отнимать покрывало с ее лица.
- Ты сказала три буквы - А, М, О. - а я отвечаю...
- Ре-ре-ре, - вдруг прохрипело с постели. Покрывало заежилось, откинулось, и голый Жако, - косматая обезьяна, бурая шерсть, плешины на заду, хвост облезлый, - выпрыгнула на постель, полезла, кривляясь, к потолку по шпалерам.
- Амо, амо,- бессмысленно повторил Кривцов.
- Ре-ре-ре, - оскалилось чудовище, сорвало с гвоздя шляпу, - швырнуло.
- Обман!- вскричал бакалавр, выхватив шпагу из ножен. Обезьяна вскочила на окно, перелетела в чулан Калиостро.
Трости, треуголки, башмаки, связки тяжелых бумаг, болванки для париков бомбардировали Кривцова. Попугай закружился вокруг его головы, норовя клюнуть в темя. Обезьяна запустила дубовым стулом. Бакалавр защищался шпагой.
Тут откинулась крышка сундука, - с визгом выскочила оттуда Санта-Кроче. Кривцов ударил куклу эфесом по голове, треснули черепки, жалобно звеня полопались пружины и Санта-Кроче упала навзничь в сундук, зазорно кинув кверху восковые ноги.
