Глава XVIII. Старикам здесь не место

После отъезда из Ливингстона я должен был преодолеть еще много километров и границ, так что мое расписание теперь выглядело так: подъем в 5:30, чтобы успеть на автобус, отправлявшийся в 6:30 до следующей большой остановки (ни один из автобусов не отправлялся, пока оставались места, так что выезжали мы только в 9:30), затем от 8 до 12 часов на стареньком разваливающемся драндулете, рассчитанном на 50 пассажиров, реально вмещающем 65 и везущим примерно 100. Я добирался до пункта назначения примерно в 20:00, расставлял палатку в темноте, просыпался на следующее утро, чтобы увидеть все, что хотел, и вновь паковался на рассвете перед отправлением в путь. И так день за днем.

В одну из таких поездок я прослышал, что неделю назад водитель автобуса остановился, чтобы пропустить стаканчик-другой, пока его остались дожидаться 15 пациентов с расстройством психики, которых он вез в лечебницу рядом с Лилонгве. Когда он вернулся в автобус, то увидел, что все пациенты успели сбежать. В страхе увольнения за ужасную халатность он подъехал к ближайшей автобусной остановке и предложил бесплатный проезд первым пятнадцати пассажирам, взошедшим на борт. Их-то он и отвез в психиатрическую лечебницу, предупредив персонал, что эти пациенты страдали буйной фантазией и высокой возбудимостью. О его проделке узнали лишь три дня спустя. (Мне до сих пор не известно, была ли эта история лишь слухом или просто еще одним эпизодом в стиле «Т.А.».)

Пока я продвигался к востоку на автобусах, окружающая картина заметно менялась. Восточная часть Южной Африки отличалась от западной и была намного более жесткой. К примеру:

1. ВВП на душу населения в Ботсване составлял $13 000, в Замбии – $1400.

2. В Намибии и Ботсване не было попрошаек, но они появлялись ближе к востоку.

3. В Намибии не ездили на велосипедах, в отличие от более бедных Замбии и Малави.

4. Намибия и Ботсвана были по-немецки чистыми, на востоке царили пыль и грязь.

5. В Намибии и Ботсване палатку можно было поставить на общей с другими туристами территории на зеленеющей, окруженной забором лужайке позади дома трудолюбивой вдовы, где были горячий душ, кухня, посуда для готовки и встроенные унитазы со смывом. К востоку от Ливингстона приходилось довольствоваться тесными и людными местами для стоянок с общим костром и примитивными удобствами.

6. Хотя все эти страны переживали четырехлетнюю засуху, нанесшую ущерб сельскому хозяйству и животноводству, на восток пришелся более сильный удар. Намибия и Ботсвана, обладающие большими запасами полезных минералов и процветающей туриндустрией, могли закупать недостающие продукты, но восточные государства были на волоске от страшного голода, от которого спасала только иностранная инвестиционная помощь.

7. В ресторанах Намибии и Ботсваны подавали немецкие блюда, можно было заказать дичь. К востоку еда в придорожных забегаловках становилась сухой, пережаренной и лишенной витаминов: жареная маниока и хлебные шарики, рис, хилые блинчики, безвкусная каша и другие блюда, в основе которых была кукурузная мука.

8. Температура в Намибии и Ботсване была примерно 20 °C. Она взлетела до 33 °C, после того как я пересек тропик Козерога.

9. Уровень заражения ВИЧ инфекцией возрастал от 20 % в Намибии до 30 % на востоке. Продолжительность жизни снижалась с 52 лет в Намибии до 34–39 на востоке.

На востоке старикам не было места. Их вообще здесь не было.

Уже второй раз за три последние поездки я был застигнут врасплох карманниками. В неразвитых странах я носил штаны и шорты по крайней мере с шестью карманами и старался распределить все ценные вещи по каждому из них, чтобы ни один из обчищенных карманов не стал катастрофой. Я знал, что задние карманы были самым лакомым кусочком, как и то, что попал в рай карманников, придя на ярмарку в Лусаке, где проходила 89-я выставка сельского хозяйства и торговли Замбии, так что я сразу отправился в уборную, где намеревался переложить вещи из задних карманов в более безопасные места. Но плохие парни подоспели раньше.

Двое из них схватили большую коробку, которую я нес (наполненную поделками, которые я купил на воскресном рынке по дороге), притворяясь, что помогают мне нести ее. Пока я пытался отказаться и отвязаться от них, третий коллега запустил руку в мой задний карман и бросился наутек с его содержимым: пластиковым пакетом с мелкими деньгами ($20), копией моего паспорта (30 центов), билетом на завтрашний утренний автобус до Чипаты ($6) и последним рулоном мягкой, белой, самой настоящей американской туалетной бумаги (бесценно!).

Туалетная бумага является ключевым пунктом, по которому я оцениваю уровень комфорта жизни в каждой стране в мире. В отличие от непонятной эконометрической модели, используемой Всемирным банком, или муторной компьютерной программы, которую предпочитает Международный валютный фонд, моя система «Рейтинг туалетной бумаги Поделла» (РТБП) была простой, надежной и понятной. Она основывалась на качестве туалетной бумаги в общественных туалетах страны и использовала следующую градацию:

УРОВЕНЬ КОМФОРТА ЖИЗНИ СТРАНЫ НА ОСНОВАНИИ КАЧЕСТВА ТУАЛЕТНОЙ БУМАГИ В ОБЩЕСТВЕННЫХ ТУАЛЕТАХ:

1) мягкая белая;

2) жесткая белая;

3) жесткая коричневатая, зеленоватая или сиреневая;

4) куски газет;

5) ведро воды (чаще в Азии);

6) нет бумаги, нет воды. Отсутствует стульчак;

7) вообще нет туалетов.

Систему РТБП можно использовать и для оценки качества отелей: просто забудьте о тех трех или четырех звездах, что владельцы скромно или не очень намалевали на рекламных щитах, и сами проверьте предоставленные удобства.

По дороге на восток я остановился у потрепанной лагерной стоянки (РТБП = 4), где встретил группу шестнадцатилетних подростков из Англии, которые только что завершили десятидневный палаточный тур и тащили на себе всю еду, воду, различные принадлежности и тенты по сухой, безлюдной, гористой местности в южной части Малави. (А я-то думал, что удачно сходил с палаткой на три дня по откосой тропе от водопада Каатерскил до Виндхема.)

В лагере в Лилонгве (РТБП = 2) я встретил четырех крепких ирландских девушек, которые ехали на велосипедах из Каира в Кейптаун, частенько наматывая до 150 километров в день, даже в холмистых местностях. (А я-то думал, что на славу потрудился, если смог проехать 40 километров от пляжа в Вестхэмптоне до залива Шиннекок и обратно до заката.)

В лагере «Биг Блю» на берегу озера Малави (РТБП = 3) я познакомился с тремя мускулистыми южноафриканцами, находившимися в середине годового путешествия на каяках, во время которого они должны были пересечь четыре самых больших африканских озера и их речные сообщения. (А я-то гордился собой, когда успевал проплыть на каяке от Риверхед до моста Пеконик-Бэй и обратно до того, как поменяется течение.)

Нет, здесь совсем не место старикам.

Я отдыхал в «Биг Блю» четыре долгих дня в палатке около расслабленного, будто карибского города путешественников Нхата-Бэй на западном побережье озера Малави, третьего по величине на континенте, которое путешественник XIX столетия Дэвид Ливингстон назвал «озером звезд». В отличие от Великих озер, или вытянутых озер штата Нью-Йорк, или большинства американских озер, сформированных движением ледников в ледниковый период 20 000 лет назад, три самых больших озера Африки были сформированы более миллиона лет назад, когда тектонические плиты разорвали сушу континента, создав гигантское углубление длиной в три с лишним тысячи километров. В этом углублении находятся великолепная долина ущелья в Кении и теснина в 900 метров глубиной в Эфиопии, которая является началом Голубого Нила и озер Виктория, Танганьика и Малави.

Озеро Малави содержит самое большое число видов пресноводных рыб на всей планете, включая более тысячи видов цихлид, которых исследователи эволюционного процесса считают столь же значимыми, как и Дарвиновых вьюнков на Галапагосах.

В «Биг Блю» я торговался за резные изделия со знаменитыми мастерами Малави, ел вкуснейшего местного маслюка, прогулялся по одному из немногих тропических лесов, оставшихся в стране, где мне посчастливилось увидеть (с помощью опытного гида) неуловимого африканского ширококлюва, которого, несмотря на его простенькое имя, днем с огнем не могут сыскать орнитологи. Я сплавился по прибрежным водам озера, несколько раз безуспешно попытался проплыть на тонких, неустойчивых каноэ местных жителей, погружался с аквалангом в африканских водах и увидел невероятное разнообразие ярких пресноводных рыбок, по большей части цихлид, 95 % которых обитают исключительно в этих местах, а также спал десять часов каждую ночь под звуки волн, набегающих на берег в пяти метрах от моей палатки.

Я провел день, фотографируя и общаясь с приветливой британской студенткой и чувствуя, что добиваюсь у нее успеха. Когда она попросила прислать ей несколько симпатичных фото по электронной почте, я почуял удачу. Я признался, что не слишком разбираюсь в компьютерах, и сказал, что смогу завезти фотографии ей лично в Лондоне через шесть недель по дороге домой. И, возможно, я мог бы пригласить ее на ужин после доставки?

– О нет, не беспокойтесь, – ответила она с милой улыбкой. – Просто пришлите их мне по электронной почте. Возможно, ваши внуки смогут вам помочь.

Я, кажется, уже упомянул, что это место совсем не подходило для мужчин пенсионного возраста.

Рядом с «Биг Блю» находилось покосившееся интернет-кафе с шестью компьютерами с медленным трафиком. Здесь я случайно услышал, как молодой человек в соседнем помещении разговаривал по скайпу со своей мамой из Англии. Это был, кажется, его первый звонок ей за три месяца и лишь третий с тех пор, как он покинул просторы Англии семью месяцами ранее. За десять минут он рассказал ей следующее: он понял свое призвание – стать художником-пейзажистом и запечатлевать дикую природу Африки, так что он отказывался от своих прошлых планов стать фотографом. Он продал все свое оборудование для фотографии, чтобы купить дорогие африканские рамы из твердого дерева для картин, которые он намеревался выставить в Берлине в недалеком будущем (хотя он еще и не нашел подходящую галерею). Он прикинул, что примерно через три года сможет навестить родину. У него завязались отношения с девушкой из Мозамбика, но, чтобы мама не волновалась, он уточнил, что не собирается жениться на ней, хотя она, кажется, беременна, но, еще раз, мам, только не волнуйся, она готова оставить заботы о ребенке на себе, потому что «так принято в Африке», и это вообще не проблема. О, и кстати, возможно, он подцепил ВИЧ, но шансы были невелики, и нет, у него пока не нашлось времени провериться, но в течение трех месяцев он пройдет анализы и позвонит маме, чтобы сообщить о результатах. И передай папе привет! Чао!

* * *

Меня преследовали две проблемы на пути к востоку – отсутствие визы в Анголу и ноющая боль в моем нижнем левом коренном зубе.

Я поговорил с группой туристов и не нашел ни одного человека, которому удалось получить ангольскую визу, хотя ирландские велосипедистки надеялись на удачу, ведь «все любят Ирландию». Еще более удручающим стал разговор с женщиной, заведовавшей лагерем в Лилонгве, так как на протяжении всех лет, проведенных здесь, она встретила только двух путешественников, которым удалось получить визу в Анголу. Она пообещала пригласить меня на ужин, если мне удастся достать чертов штамп. К сожалению, эта женщина была абсолютно уверена, что ей не придется выполнить свое обещание.

Мой стоматолог сделал полный осмотр моих зубов за месяц до того, как я покинул Нью-Йорк, и посоветовал мне сделать профилактику корневого канала, но когда я попросил разъяснений, уточнил, что весь осмотр и рентгеновские снимки не позволяли поставить точный диагноз. У меня не было настроения, чтобы проходить, возможно, ненужную операцию по удалению корневого канала, и потому я решил ограничиться спокойным наблюдением.

Конечно, маленькая зараза начала ныть и стрелять через две недели после начала поездки, а затем превратилась в нарыв. Так как и речи не могло идти о том, что я смогу записаться к дантисту в Малави, я закидывался припасенными таблетками амоксициллина три раза в день в течение недели, что помогло заглушить боль, и несколько раз протыкал нарыв стерильной иглой, чтобы уменьшить опухоль. Все это давало мне надежду, что я смогу продержаться еще шесть недель до возвращения домой.

Один раз в неделю я уезжал из Нхата-Бэй на 25-часовой тур по озеру Малави на «Илала» – дряхлом кораблике, похожем на тот, что описывается в «Лорде Джиме». «Илала» просто ждала момента, когда произойдет катастрофа, ведь на ее борту было всего две спасательные лодки, рассчитанные на 22 человека, один спасательный плот и четыре спасательных жилета, в то время как пассажиров было в десять раз больше. Это была одна из тех ржавых посудин, которая могла на несколько часов привлечь внимание таблоидов, утянув на дно всех своих пассажиров. Но если вам нужно пересечь озеро, другого выбора нет. А мне нужно было пересечь озеро.

Хотя я обычно ездил вторым классом на поездах и кораблях в странах третьего мира, чтобы быть окруженным местными, а не богатыми туристами, шестое чувство подсказало мне в этот раз не стараться унять свое колониальное чувство вины и заказать каюту в первом классе.

Второй класс был не отсеком, а ужасно влажным, зловонным и невыносимо жарким коридором, битком набитым мешками, сумками, орущими младенцами и примерно четырьмя сотнями потных, полураздетых людей с острыми локтями, уместившихся в пространстве, рассчитанном на 40 человек, – без сидений, света, туалета, воды, кондиционера и даже подобия ветерка. И так 24 часа. (Третий класс просто выходил за рамки моего воображения, это было больше похоже на жестокую пытку, чем поездку по озеру.)

На этом судне не было места сухопутным старикам.

Когда наше плавание подходило к концу, я с нетерпением ждал схода на землю. Но это было невозможно. Большинство деревень около места, где «Илала» ссаживала своих пассажиров, были слишком бедными, чтобы выстроить приличный причал или пристань. Приходилось передавать свой багаж из нижних кают на палубу, с которой его скидывали в опасно раскачивающуюся спасательную лодку, затем следом за багажом самому спуститься по хлипкой подвесной лестнице в уже до предела нагруженную лодку, пережить тошнотворную пятнадцатиминутную поездку до берега и в конце концов пройтись по колено в воде со всеми своими пожитками.

За одну остановку до моей деревни мы простояли шесть с половиной часов, пока с борта сходили пассажиры и работники, несшие высушенную рыбу, бананы, цинковый кровельный материал, моторное масло и огромное количество мебели. Поэтому мы достигли моей остановки глубокой ночью и на семь часов позже запланированного.

После того как я спустился на сушу, я не увидел ни одного автобуса, маршрутки или другого средства передвижения в крошечном пограничном городке Метангула и был уверен, что не найду ничего до самого рассвета. После нескольких часов торговли я смог убедить сотрудника иммиграционной службы, который только закончил свою смену, довезти меня и одну пару из Швейцарии через леса до Личинги – сонной столицы провинции Ньяса в северной части Мозамбика, которую местные остроумно назвали «o fim do mundo» – край света. Это самая малозаселенная провинция в Мозамбике, да и во всей Африке, где царят голые скалы, каменистые уступы, негостеприимная земля и большое озеро. За последние пять часов нашего плавания я увидел с корабля лишь четыре домика. Сидя в автомобиле, мы смогли разглядеть шесть лачуг и две машины, которые ехали со скоростью 90 километров в час.

Здесь не было места никому.

Спустя еще неделю, выбиваясь из графика на два дня, я наконец добрался до Мапуту, столицы Мозамбика, настолько большого города, что передвижение на своих двоих стало невозможным. Я ездил по городу на стареньких машинах и маршрутках, их водили дети, которым в Нью-Джерси не разрешили бы даже сдать на права. Этим автомобилям часто недоставало бамперов, их решетки были покорежены, шины пробиты, а разбитые стекла зачастую были украшены переводными картинками, возвещавшими пассажирам, что «ЭТУ МАШИНУ ОХРАНЯЕТ КРОВЬ ХРИСТА». Меня это мало убедило, я бы с большей радостью отдался на попечение какой-нибудь страховой компании.

После двух веков рабства, за которыми последовали два века жестокой эксплуатации под игом Португалии, за которыми последовала революция 1974 года, принесшая государству независимость, за которой последовали 15 лет гражданской войны между социалистическим правительством и правыми партизанами, в 1992 году народ Мозамбика наконец пришел к миру и отказался от Союза африканского народа Зимбабве, Фронта освобождения Мозамбика и Мозамбикского национального сопротивления, своих радикальных взглядов и стал спокойным и дружелюбным в афро-иберийско-бразильском стиле, что привлекло сюда туристов в 60-е и 70-е. Единственным сохранившимся свидетельством торжествовавшего в Мозамбике революционного подъема был национальный флаг – скрещенные лопата и винтовка, а также названия главных улиц Мапуту, посвященные международным героям социализма и философам, например Хо Ши Мину, Мао Цзэдуну, Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, и героям африканских сражений за независимость – Кваме Нкрума, Ахмеду Секу Туре, Роберту Мугабе и Джулиусу Ньерере.

Улица, посвященная Ньерере, была главной в городе – широкий бульвар, по сторонам которого располагались просторные отремонтированные дома в иберийском стиле, покрашенные в пастельные желтый и розовый цвета, над бетонными стенами я мог разглядеть широкие кованые балконы, огибающие все здание, и коричневые крыши из южно-африканской черепицы, а внизу находились сотни небольших магазинчиков, скрывавшихся за садами огненных деревьев и пальм.

Мне не удалось найти никого, кто говорил на английском или мог сказать хоть что-нибудь вразумительное. В пример могу привести дословное предупреждение с обратной стороны моего билета мозамбикских авиалиний: «ОНО КАСТРИРУЕТ ДЛЯ ЭМИССИИ ЭЛЕКТРОННОГО БИЛЕТА. Я ИНФОРМИРУЮ: Если поездка пассажира понимает место последней судьбы или величины государства, которая не та отправки, Варшавская конвенция может быть применена». (Что ж, теперь вы хотя бы знаете, услугами какой фирмы воспользоваться, чтобы достичь места последней судьбы.)

Моей основной целью в Мапуту стала виза в Анголу. Так как Мозамбик и Ангола обе пострадали от португальских колонизаторов, говорили на одном языке и были самыми радикальными левыми странами Африки, между ними установились дружественные отношения, поэтому Мозамбик был одной из немногих африканских стран, где Ангола разместила свое посольство. Это посольство давало возможность получить визу, но была уже пятница, на следующий день я отправлялся в Йоханнесбург – мой пункт последней судьбы, так что у меня был всего один шанс.

Как только я вошел в посольство Анголы и сказал «виза», служащий попытался избавиться от меня, заявив, что я должен был заранее предоставить заверенное приглашение от гражданина Анголы. Когда я показал ему именно такое письмо от ангольского агента в авиакомпании «Эмирейтс», пригласившего меня в Луанду, чтобы осмотреть удобства аэропорта, служащий опешил, но быстро взял себя в руки и сказал, что его посольство не выдавало визы иностранцам, которые не были гражданами Мозамбика, и что я должен был вернуться в США, чтобы получить визу. Я вежливо ответил, что это было форменной брехней, так как каждое посольство имеет право выдавать визы заявителю, лично явившемуся с паспортом и правильно заполненными документами на визу, независимо от того, гражданином какой страны являлся проситель. Это была не совсем правда, но зато звучало достаточно логично, чтобы служитель покраснел как помидор.

После долгого и изнурительного спора он поднял руки и сказал, что дело могло бы разрешиться, если бы я принес письмо из американского посольства в Мапуту с просьбой выдать мне ангольскую визу. Он ушел от ответа, когда я попытался узнать, гарантирует ли наличие письма получение визы. В конце концов он сказал, что многое зависит от настроения главы посольства, но он был уверен, что мне не светит никакой визы без письма.

Так что мне пришлось добежать до посольства США, где высокомерный молодой заместитель консула принялся тратить мое время расспросами, зачем же мне понадобилось такое письмо. Он был одним из тех льстивых засранцев-карьеристов, которыми были забиты заграничные дипломатические учреждения. Я сказал ему как можно более мягко, что он просто обязан дать мне это письмо, потому что мои чертовы деньги шли на его долбаную зарплату и аренду здания посольства, а выполнить мою просьбу не составляло для него никакого труда.

Он холодно ответил, что его посольство рассматривало лишь дела заграничных заявителей, которым требовалась американская виза, и не помогало американским гражданам разбираться с визой в Анголу. Я сказал ему, чуть менее мягко, что помогать американским гражданам входило в его хреновы обязанности, если их просьбы отвечали норме закона и здравому смыслу, как в моем случае. По всему было видно, что его больше заботила сохранность собственной шкуры, чем попытка помочь с вопросом, немного выходившим за рамки его повседневной работы, и положение другого человека. Тогда я достал свою ручку, попросил его продиктовать свое полное имя и пригрозил, что я напишу на него жалобу своим приятелям в государственном департаменте (которых у меня на самом деле не было), после чего он высокомерно пообещал «посмотреть, что он может сделать», и покинул комнату.

Через целый час ожидания он вернулся, с тем лучшим, что он смог сделать, а именно бесполезным письмом в одно предложение, где значилось, что я был гражданином США, желающим посетить все страны в мире. Он не собирался ничего просить у ангольцев и брать на себя ответственность перед ними.

Мне пришлось взять это жалкое письмецо и галопом нестись обратно в посольство Анголы, где служащие, даже не прочитав содержания, сразу же выразили недовольство тем, что оно было написано на простой бумаге. Я возразил, что на нем была печать заместителя консула, но они настояли на том, чтобы я предъявил письмо с золотой печатью Соединенных Штатов Америки, написанное на официальной бумаге.

Так что я вернулся назад в свое посольство, чтобы получить золотую печать, что было непросто, ведь я должен был снова общаться с неприятным и несговорчивым засранцем.

Получив письмо, я рванул обратно в посольство Анголы, где мне впервые сообщили: «Мы сожалеем, но письмо должно быть написано на португальском, официальном языке Анголы». Я сказал служащим, что письмо написано на английском, официальном языке США, но они только пожали плечами.

Я побежал в посольство Америки. Вся кутерьма началась в 9:30, и уже было 14:20 пятницы, когда наши доблестные трудолюбивые работники завершили работу и закрыли посольство на выходные. У меня не было перевода. И не было визы.

Ангола, таким образом, превратилась в подвисший Чад этой поездки. Я был ужасно изможден.

Я покинул эту часть Африки уверенным, что бедные земли под Южным Крестом наконец получили надежду на лучшее будущее, что местные жители действительно радовались миру и были готовы встать на путь спокойствия и процветания. Конечно, чудовищные воспоминания и ночные кошмары не исчезли, так же как и изуродованные войной тела калек и неразорвавшиеся мины. Светлые дни были все еще в далеком будущем, а перед людьми открывалась жизнь, полная трудностей, но они убедили меня, что смогут выиграть эту борьбу и что эти земли однажды станут гостеприимными даже для стариков.