Принцесса Екатерина не встала приветствовать нас, и я сразу же поняла почему – она выглядела слабой и болезненной. Однако она не лежала в постели, а сидела в кресле, одетая в черное парчовое платье. Если не считать капеллана Алессандро Джеральдини, худого, с землистым лицом, – Ник успел шепнуть мне, что это ее духовник, – она была одна.

Мы, опустив головы, застыли в поклоне и в реверансе, пока она не произнесла по-английски: «Встаньте». Священник указал нам на заранее принесенные сюда табуреты, а сам остался стоять за ее резным, с высокой спинкой креслом.

По-моему, она понимала все, что мы говорили, но отец Джеральдини добросовестно переводил то, что последовало за ее единственным сказанным по-английски словом. Королева советовала нам тщательно выбирать переводчика, но это произошло помимо нашей воли, и, разумеется, мы могли доверять священнику.

– Ее Светлость, – сказал нам Джеральдини, – благодарит вас за то, что вы привезли ей письмо с соболезнованиями от короля и, особенно, от королевы. Она всегда думает о королеве как о своей английской матери и про себя называет ее так, как зовет ее народ – Елизаветой Доброй. И за те обязанности, которые вы выполняете по отношению к принцу, большая вам благодарность, господин Саттон и миссис Весткотт.

Со слезами на глазах я кивнула. Получив разрешение говорить, Ник сказал о нашей срочной поездке и добавил, как я забочусь о подготовке тела принца к погребению, что, возможно, могло ее утешить. Все время, пока духовник переводил, Ее Светлость смотрела то на меня, то на Ника. В конце она, подняв руку, сказала Джеральдини несколько слов, которые он, хмурясь, перевел.

– Принцесса приветствует даму, которая связана со смертью, и знает, что ей можно доверять.

Связана со смертью! Неужели именно так королева написала своей невестке или это недоразумение? Неужели она открыто сказала, что мы с Ником должны разузнать обстоятельства смерти принца?

Испанский язык Джеральдини, испанский принцессы, затем английский принцессы замедляли беседу. От нетерпения задать свои вопросы я ерзала на табурете.

– Принцесса Каталина тоже была больна, – сказал Джеральдини. – Она скорбит о том, что хрупкое здоровье ее царственного супруга ни выдержало этого приступа.

И вдруг я подумала – удивительно, почему король был так непреклонен, что отправил наследника с его хрупким здоровьем так далеко в такое трудное зимнее путешествие. Я решилась задать вопрос.

– Вы считаете, Ваша Светлость, приступ вызвали испарения или дурной воздух? Доктора принца упоминали о том, что вы покидали замок и были в пещере и на болотах.

– Oh, sí, – моментально ответила она, обращаясь по-испански прямо ко мне, и на губах ее появилось подобие улыбки, – era un día bonito, buscando por flores!

– О да. Был чудесный день, – перевел Джеральдини, – мы искали цветы. Видите ли, зима у нас была долгая, влажная. Мысль о нарциссах воодушевила ее, хотя они нашли всего несколько штук, прежде чем оказались в лесу.

Получалось, будто я задавала вопросы ему.

– В лесу тоже? Чтобы найти цветы, которые еще не расцвели вокруг крепостного рва?

– Принц Артур хотел показать ей место, связанное с валлийским героем Оуэном Глендуром, – сказал нам Джеральдини от своего имени, как будто он отвечал вместо нее после того, как она обнаружила свои чувства. – Они въехали в лес неподалеку от древней валлийской каменной могилы, поблизости от хижины старой знахарки, которую они посетили. Принцесса Каталина иногда повторяет, что день, который они провели вместе, она не забудет никогда, – а потом они оба заболели.

Екатерина – естественно, ее испанское окружение продолжало называть ее испанским именем, Каталина, – снова обрушила на Джеральдини поток слов. На этом, казалось, силы оставили ее, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Я видела, что она плачет, не стесняясь, схватившись за ручки кресла и не прикрывая лица.

– Им вдруг пришлось расстаться, она оказалась у своих врачей, он у своих, – сказал Джеральдини. – Они посылали друг другу записки, он даже попросил передать ей цветок. Но никогда больше она не увидит его на свежем воздухе, среди цветущих в полную силу цветов…

Его голос дрогнул. Ник засопел. Я постаралась сдержать слезы, когда духовник Екатерины указал на металлическую вазочку с единственным цветком, желтым нарциссом, увядшим, совсем мертвым.

– Может быть, мы еще поговорим в другой день, – сказал Ник, вставая. Мы оба преклонили колена, но принцесса даже не посмотрела на нас, когда мы, пятясь, покидали ее комнату.

Мы сидели совсем близко за маленьким столиком, Ник и я, и ужинали, словно, подумалось мне, были семейной парой. Мы планировали то необходимое, что предстояло сделать здесь. Нам сообщили, что сердце принца будет похоронено на кладбище в замке в присутствии нескольких валлийских вождей, английских лордов из пограничных областей и высших чиновников королевского дворца и совета. Оба лечащих врача принца и мы с Ником тоже должны были присутствовать.

– Нам нужно найти кого-то, кто был с ними в тот день, когда они выезжали на прогулку, – сказала я, когда мы завершили трапезу сырными пирожками и кремом. – С ними должен был быть кто-то, и я не думаю, что проводником им служила какая-нибудь из ее придворных дам.

– Я слышал, они не брали с собой свиту, только двух охранников. Надеюсь, я сумею найти одного из них, и он точно вспомнит, где они бродили в лесу и где на болоте. Это обширная дикая область, но я слышал о гробнице, которую они посетили. Она называется кромлех. Хотя это место погребения неизвестного короля, умершего столетия назад, здешний народ утверждает, что дух древнего героя Оуэна Глендура посещает эти места. Что же касается старой знахарки в лесу – ладно, я зайду в комнату охраны, когда мы кончим разговор, и поспрашиваю там. Так что же, мы кончили? – он вдруг заговорил не быстро и резко, а медленно и мягко.

– После такой недели и такого дня, что мы пережили, я думаю, да, – отозвалась я. – Постель выглядит заманчиво, – не успела я договорить, как страшно покраснела.

Его взгляд держал меня, как магнит.

– Мне так тоже кажется, но дело на первом месте, правда?

Я могла только молча кивнуть. Он встал и подошел ближе, настолько близко, что мне пришлось смотреть на него снизу вверх. Я поняла, что гляжу на него с восхищением, преисполненная благодарности за его доброту ко мне. Я охотно повиновалась, когда он потянул меня к себе. Поднялась, закинула руки ему на плечи и сомкнула их на его крепкой шее. Сердце мое колотилось так, что стук отдавался в ушах. Когда я прижимаюсь к нему, чувствует ли он то же, что и я?

Он поцеловал меня, но не собственническим поцелуем. Он не переставал ласкать меня, поглаживал мою спину и талию и, обхватив поверх юбок мою попу, словно собирался меня поднять. Я гладила завитки волос на его затылке, а комната и весь замок качались и кружились вокруг. Моя грудь была прижата к его груди, жар моих пылающих щек превратился в огонь. Он слегка отклонил меня назад, и я прильнула к нему, губы готовы к его сладкому нападению, которого я нетерпеливо ждала и на которое мгновенно ответила.

Я не думала, не дышала, я бы ни за что не сказала «не надо», если бы он положил меня на кровать, стоявшую на другом конце комнаты, и овладел бы мною. Каким-то образом мы сделали оборот, как в танце, и я оказалась прижатой к стене рядом с дверью, а его губы скользили по моей шее к началу грудей.

Он стянул с одного моего плеча рукав, чтобы вырез стал ниже, и его язык коснулся ложбинки между грудей. Я, словно неопытная девчонка, ахнула. Ноги подкашивались, но он поддерживал меня.

Его прерывистое дыхание обдавало мою разгоряченную кожу. Вдруг он прошептал:

– Не сейчас. Не знаю, когда, но не сейчас.

Что он хотел сказать? Этой ночью? Когда мы вернемся домой? Когда…

– Мне нужно попасть в комнату охраны, пока там еще не все разошлись спать. Я не нарушу приказа королевы охранять тебя, не давать никому прикоснуться к тебе. Я уверен, она имела в виду и меня. Я знаю, ты не хочешь лгать, что мы обручены, а если нас обнаружат вместе ночью или утром, я должен буду ответить перед ней, несмотря на мою тягу к тебе. Я увижу тебя утром на похоронах сердца Артура, а сейчас мне неким образом предстоит похоронить свое.

После этой страстной тирады Ник, все еще тяжело дыша, чмокнул меня в щеку, открыл дверь, вышел и тщательно закрыл ее за собой. Я долго стояла, прислонясь к стене, не доверяя своим ногам, и перебирала в памяти его прикосновения, испытывая благодарность к королеве за заботу о моей безопасности и чувствуя гнев при мысли о том, что Ник распространил свое обещание на себя самого.

Как много народа, думала я, на похоронах сердца, сколько же будет на предстоящем погребении? Широкоплечие валлийские вожди, некоторые из них в тяжелых мехах, с широкими бородами, с крепкими мечами на боку стояли рядом с изысканно одетыми английскими лордами из пограничных областей или из Лондона.

Главный королевский распорядитель похорон, граф Суррей, прибыл со своим многочисленным эскортом и, по всей видимости, внушал присутствующим уважение и привлекал всеобщее внимание. Я наблюдала его с близкого расстояния, так как он руководил этой печальной процедурой. Хотя Ник говорил, что Томасу Говарду, графу Суррею, уже шестьдесят, выглядел он моложе. У него было живое лицо, золотистая борода и прямая, можно сказать, королевская, осанка.

Ник рассказывал мне, что Суррей когда-то был сторонником Ричарда III, соперника короля Генриха, и даже сражался против Тюдоров в битве при Босворт-Филде. После недолгого пребывания в Тауэре он был освобожден, прощен и даже вознагражден за свое искусство как солдат, воевавший против шотландцев. Как и Джеймсу Тирреллу, Суррею была возвращена благосклонность короля, потому что тот нуждался в подобных людях. Несомненно, Ник надеялся, что и он сумеет вернуть своему роду нечто подобное, пусть в меньших масштабах.

Я отвела взгляд от Суррея, когда алебастровый сосуд, который мы с Ником обернули пропитанной воском тканью Весткоттов, стали опускать в металлический ларец, заблаговременно вкопанный в землю.

В порядке старшинства, начиная с графа Суррея, главные английские и валлийские участники этих похорон бросали землю на крышку ларца, затем поодиночке удалялись в замок. Сначала металл отзывался эхом, затем звук стал глуше. Трепещущими руками я держала букетик желтых нарциссов, которые принес мне духовник принцессы Екатерины, передав ее просьбу положить их на землю над сердцем ее мужа. Бедная Екатерина должна, по обычаю, скорбеть в одиночестве, к тому же она слишком слаба, чтобы участвовать в церемонии. За что, подумала я, мне это благословение – или проклятие – доверие царственных женщин? Кто бы мог подумать, что свеча с вырезанным на ней ангелом, которую кто-то вручил королеве, – такая же, как я послала сегодня утром принцессе через ее духовника Джеральдини, – положит начало всей этой истории и даст мне возможность встретить на своем жизненном пути Ника?

Когда отзвучали все латинские слова, когда было произнесено благословение, все разошлись, остались только мы с Ником и всего два стража, и я вдруг осознала, что была на этих похоронах единственной женщиной. Мне нужно было положить эти цветы не только от имени юной вдовы принца, но и от имени его матери, и об этом, конечно, я должна буду рассказать королеве.

Ощущая спиной взгляды стражей и Ника, я разложила цветы на холмике свежей земли. Отступив на шаг, я склонила голову в безмолвной молитве, затем сделала еще шаг назад, так, как научилась уходить из королевских покоев. Я думала не только о потере, постигшей королеву, но и собственной потере, смерти моего Эдмунда. А как я скучала по своему милому мальчику Артуру! И молилась, чтобы ему было хорошо с Джилом и Мод и чтобы никакое зло никогда не коснулось его.

Взглянув вверх, на покрытое облаками небо, я заметила фигуры на зубчатой стене, явно наблюдавшие за происходящим. Три женщины рядом, сама принцесса между двумя придворными дамами. Мне захотелось помахать им, но они могли не хотеть, чтобы их видели, и я раздумала.

Сколько силы и смелости понадобилось Екатерине Арагонской, чтобы подняться наверх и посмотреть на погребение, во всяком случае, части тела своего мужа!

Ник поднял голову и тоже узнал ее.

– Она еще слаба, а королева хочет, чтобы она вернулась в Лондон. Еще кто-то наблюдает, – добавил он, и мы оба увидели на другой стороне стены человека, совершенно не похожего на стражника.

– Я вижу, – сказала я. – Это мужчина? Трудно сказать, когда полы плаща развеваются, словно крылья, как будто он сейчас бросится вниз.

– Мужчина, – подтвердил Ник. – Рука его лежит на рукояти шпаги, которая только что блеснула на солнце. Думаю, это может быть граф Суррей, который поднялся, чтобы убедиться, что все, за чем он должен был присматривать, выполнено.

Я направилась к замку, но Ник не сдвинулся с места и потянул меня назад.

– В чем дело? – спросила я. – Это не граф?

– Я не уверен, но… Мне просто померещилось…

– Кто-то вроде Оуэна Глендура? – поддразнила я, пытаясь хоть немного развеять наше подавленное настроение. – Горничная-валлийка, которую мне прислали сегодня утром, говорила, что он до сих пор жив, после «всего-то» ста лет. Она хвалилась, что у нее брат – поэт-пророк, таких в Уэльсе любят и верят тому, что они говорят. У этого брата есть стихи и песни про то, как Глендур исчез в тумане в горах, когда его восстание против англичан было подавлено, но он все еще жив и когда-нибудь вернется, чтобы отомстить английским захватчикам Уэльса.

– Или, возможно, чтобы сразить наследника английского трона? – Ник взял меня за руку, и мы направились от кладбища к замку. – Меня бросает в дрожь, – сказал он и заметно вздрогнул, – не оттого, что здешние жители верят в существование призрака, а оттого, что они говорят о лорде Ловелле: он исчез в тумане и вернется, как только сможет, чтобы сражаться с Тюдорами. Но не будем бояться стихов и слухов. Я нашел парня, который завтра отведет нас по тому пути, что проделали принц и принцесса, когда вышли из замка в свое рискованное путешествие, так что нам с тобой предстоит оно же.

– Но, умоляю, не надо ядовитых испарений. Ник, то, что у принца была рвота… Я собиралась спросить принцессу, рвало ли и ее, но когда она расплакалась, я не осмелилась.

– Понимаю. Нам нужно узнать, что принц ел в тот день.

– Ты, сказал, что нашел парня. А что, охраны с ними не было?

– Они взяли с собой двух охранников и местного валлийского проводника, сына деревенского аптекаря, Райса Гарнока. Обоих охранников, к сожалению, отправили вперед, готовить места для отдыха похоронной процессии, но, думаю, парень вполне справится с тем, чтобы провести нас по окрестностям, найти места, где они останавливались.

– Сын аптекаря? – переспросила я. – Это может иметь значение? Доктора принца говорили, что посылали аптекаря осмотреть человека, который, возможно, заболел потливой горячкой, но выяснилось, что у него просто был жар и озноб.

– Они говорили, что взяли часть трав для бальзамирования у деревенского аптекаря. А что, если этот парень приносил травы в замок? Все это было уже после смерти принца. Ручаюсь, наши прославленные доктора не стали бы пользоваться скромной аптекой – да еще деревенской – для своих предписаний, когда Его Светлость заболел. Я зайду за тобой завтра через час после мессы, – продолжал он. – Оденься снова, как парень. Я достану тебе коня, и будем надеяться, что человек деревенского вида и два паренька не привлекут ненужного внимания того, кто здесь наблюдает за происходящим.

– Как тот человек в плаще на стене? Мы могли бы отправиться туда и попытаться посмотреть, кто это.

– Не стоило. Если это был Суррей, он бы рассердился. Если это был человек, который не хотел, чтобы его обнаружили, – кто-то, кто знает, как пройти по замку, несмотря на всю охрану, – он бы успел скрыться до нашего прихода. Если он опасен, нам не нужно было давать ему понять, что мы следим за ним или выясняем обстоятельства смерти принца.

– А если там, наверху, был призрак Глендура, – вставила я, чуть покачивая его руку, радуясь тому, что я рядом с Ником, – он встретится нам завтра в лесу.

– Не шути так, – он нахмурился и слегка сжал мою руку. – Я жил с призраками годы – с теми, кто был предан и убит, – и не буду знать покоя, пока справедливость не будет восстановлена.

Король нечасто посещал мои покои, но вот он пришел сюда, без доклада и один. Я отвернулась от окна, в котором виднелось серое небо над Лондоном, потому что мы уже вернулись в нашу столицу. Как бы мне хотелось быть одной из этих чаек, которые хрипло кричат и кружатся над стремительной Темзой и летят к Ладлоу. Но я отправила своих лазутчиков, Ника и Верайну, чтобы они были моими глазами и ушами – и сердцем – там.

– Мой дорогой король, – торопливо произнесла я, едва он закрыл за собой дверь и вошел в мою приемную. – надеюсь, вы не с дурными вестями?

– В каком-то смысле, – ответил он, оглядываясь, несомненно, чтобы убедиться, что я одна. В последнее время я часто бывала одна, потому что одиночество и печаль устраивали меня, хотя мои придворные дамы огорчались, когда я отпускала их. Слава Богу, по крайней мере, Генрих пришел не тогда, когда я навещала спящие изображения своих умерших детей всего через две комнаты отсюда, а то он бы решил, что я действительно потеряла рассудок.

– С нашим сыном Генри все в порядке? – спросила я.

– Да, он здоров и бодр, как всегда, и вполне сознает свое высокое положение. Но я пришел сообщить вам новости о вашем «важном деле», прежде чем вы услышите их от кого-либо другого, – сказал он и повел меня за руку к столу, усадил, затем придвинул ближе другой стул. Сел, поставив локти на колени, наклонился вперед и снова взял мои руки в свои ладони.

– Услышу от кого-либо другого? Вы говорили кому-нибудь о том, что я хочу знать ответы на вопросы относительно убийства моих братьев?

– Нет, конечно. Я имею в виду, что вы можете услышать о том, что я осадил Тиррелла в нашем собственном замке в Кале. Вы были, несомненно, правы, – сказал он, покачивая головой, – подозревая его, во всяком случае, в двуличии при выражении преданности нам. И это после всего того, что я сделал для этого человека! Я приказал ему вернуться домой для допроса, но он отказался, утверждая, что не может в данный момент оставить командование крепостью Гин в Кале, и сказал, что был в Лондоне совсем недавно по случаю свадьбы принца.

– Должно быть, он догадался, что его подозревают в причастности к гибели моих братьев. А если у него совесть нечиста…

– Боюсь, что у этого невежи с низкой душонкой нет никакой совести. Он обманул меня и бросил мне вызов. Я получил сообщение от моих шпионов из Франции, что, хотя Тиррелл утверждает и делает вид, что верен нашему трону, он в течение многих лет и даже сейчас дает пристанище и содействует разным йоркистским мятежникам и сторонникам в том самом месте, которым я доверил ему командовать!

– Я знала, что он недостоин присутствовать на свадьбе Артура или на турнире, который состоялся после. Он даже был на моей коронации много лет назад. Почему, когда трон стал вашим, вы не конфисковали его земли или не лишили гражданских и имущественных прав, как других йоркистов? Почему вы простили его?

– Говорите не так громко, Элизабет. Он был во Франции во время битвы при Босворте, следовательно, не мог содействовать королю Ричарду. Кроме того, я нуждался в ком-то вроде него – так же я использовал графа Суррея, – в человеке, который стремится доказать свою преданность нам. Оба они были йоркистами, которые видели справедливость моих притязаний на трон, во всяком случае, я так считал. Я полагал, что нуждаюсь в Тиррелле как во вдохновляющем примере. Но вот я пришел сказать вам, что две недели назад, когда я узнал о его вызывающем поведении, я приказал английским войскам взять замок и доставить Тиррелла ко мне. Началась осада, и он продолжал сопротивляться. Ему был обещан безопасный выход, но когда он вышел, то был арестован и сейчас возвращается сюда под стражей, чтобы быть как следует допрошенным.

С широко раскрытыми глазами, с бьющимся сердцем я кивала, слушая короля. Наконец-то выявилось истинное лицо Тиррелла. Слухи, что он что-то знает об убийстве моих братьев, сейчас могут быть проверены. Законченный предатель, он подвергнется допросу, несомненно, будет посажен в Тауэр, в то самое место, где нашли свою гибель мои братья. Может быть, я наконец получу ответы, и моя душа, измученная сознанием вины, получит утешение.

Но, размышляла я, когда мой муж ушел и я снова осталась одна, почему король, сделав Тиррелла действительно вдохновляющим примером, дарил его расположением, даже баловал в течение многих лет? И пока я не попросила его разыскать убийцу Ричарда и Эдмунда, неужели он никогда не усомнился в этом своем стороннике?

Во всяком случае, думала я, сидя за столом и положив голову на руки, если Тиррелл стоял за одним из самых подлых убийств и должен был скрываться во Франции, он не мог тайком прокрасться в Уэльс, чтобы повредить Артуру. Если в Уэльсе шла грязная игра, в этом нужно винить кого-то другого – возможно, человека, которого Тиррелл послал, которого он поддерживал и которому, вероятно, предоставлял убежище. Но самая большая странность заключалась вот в чем: поскольку выяснилось, что сэр Джеймс Тиррелл всегда в душе был йоркистом, зачем же ему было убивать двух юных наследников йоркской ветви, если кто-то другой не подкупил или не вынудил его? Да, мой дядя Ричард мог уговорить Тиррелла стать убийцей, чтобы расчистить ему путь к трону. Но ужасно было то, что их смерти расчищали путь и для Генриха Тюдора, моего возлюбленного мужа.