Рассказывает Олег Таругин
(император Николай II)
Сразу после завтрака ко мне явился Димыч. Не как представитель крупного капитала, а как вполне себе гражданский чиновник, их сиятельство граф Рукавишников, член Госсовета, глава Департамента промышленности, наук и торговли. И с порога спустил на меня собак.
– Здорово, твое величество! Я больше не могу работать в таких условиях! Где, блин, обещанные моему департаменту полномочия? Почему я до сих пор не имею права нагибать министерских? В патентном бюро – бардак, сотрудники – идиоты. Воротилы отечественного бизнеса – поголовно ворье. Ну, или через одного. Я бы их вывел в поле, поставил лицом к щербатой кирпичной стенке и пустил бы пулю в лоб! Блин, если те товарно-денежные отношения, что сложились у нас в стране, вообще можно назвать бизнесом! Да я сейчас «лихие девяностые» со слезами умиления вспоминаю! Там хоть по понятиям разбирались, а тут – ни законов, ни понятий! Я в таких условиях ни за что не отвечаю! Понял? Пока ты мне в стране порядок не наведешь!
На этой ноте я прервал своего друга:
– Твою мать, Димыч! Иди ты на хер! Ты все равно отвечаешь за все! Хочешь – расстреливай сотрудников, хочешь – вешай! Мне пофиг! Но чтобы дело делалось! Причем хорошо и в срок! Гениев я тебе не рожу – работай с теми, кто есть! И полномочий я тебе отсыпал выше головы, запрет только на массовые казни. А вот если ты не знаешь, как ими распоряжаться, – это сугубо твои проблемы! Включи, блин, мозги, если они не отсохли! А будете меня доставать – пошлю всех и уеду. В отпуск. На море. Доступно изложил или требуется перевод?
Димыч ошарашенно смотрит на меня, а затем начинает тихо хихикать. Постепенно он смеется все громче и все заразительнее. Я не выдерживаю и подключаюсь к нему. Минуты две мы хохочем, как два идиота. Наконец отсмеявшись, он спрашивает:
– Величество, а какое сегодня число, ты не помнишь?
– Ну… – Я лихорадочно соображаю, какой сегодня день нагадал мне календарь…
– Понятно… – Димка сокрушенно качает головой. – Совсем заработался, да? Если че, то сегодня первое. Апреля, месяца…
Блин! Разыграл меня! Вот собака… Ну-ну… Я тебе тоже устрою похохотать…
Тем временем Димка быстро докладывает мне о ходе ревизии в патентном бюро и пробирной палате. Я подбрасываю ему пару советов, он обещает подумать. А вот я, кажется, уже подумал. И придумал…
– Слушай, Димыч. А ты когда последний раз в театре был?
Рукавишников озадаченно чешет в затылке и сообщает, что со времен достопамятного бритья он в театре и не был. Все как-то не успевал…
– А что?
– Да ничего. Понимаешь, что-то у нас с культурной жизнью затык получается. Надо бы больше внимания уделять культурной обработке населения…
Димка задумывается. Затаив дыхание, я слежу за ним…
– Слушай, Олегыч! Так все просто: нужно какой-нибудь надзирающий орган над всеми этими операми-балетами поставить!
Заглотил-таки приманку!..
– Не понял. – Я стараюсь говорить ворчливо, недоверчиво. – Цензура у нас уже есть…
– Да не, не цензура! – Все! Рыбка на крючке. – Знаешь, что-то типа Министерства культуры! Что худсоветы, чтобы репертуары утверждать…
Остапа понесло! Димка в красках расписывает мне все преимущества новой управляющей структуры, рисует яркими мазками перспективы возможной идеологической борьбы… Лишь через полчаса он, наконец, успокаивается и, вспомнив, что у него через четверть часа заседание департамента, исчезает. Ну, мил друг, сейчас…
– Егор!
Шелихов влетает в кабинет. Значит, первое апреля?
– Статс-секретаря ко мне.
Через десять минут у меня в кабинете стоит статс-секретарь, а рядышком сидит симпатичная барышня-стенографистка.
– Подготовьте указ о создании Министерства культуры. В его ведении правовое регулирование, а также разработка проектов нормативных актов по вопросам: культуры, искусства, кинематографии, историко-культурного наследия, средств массовой информации и массовых коммуникаций, информационного обмена, вещания дополнительной информации, печати, издательской, полиграфической деятельности, архивного дела, международного культурного и информационного сотрудничества, а также межнациональных отношений. Цензорский надзор переподчиняется данному министерству, организационно и структурно оставаясь в составе Комитета государственной безопасности. Министром культуры Российской империи назначаю графа Рукавишникова, Александра Михайловича. На исполнение – сорок пять минут. Мне на подпись уже в трех экземплярах, заверенных малой государственной печатью. Вопросы?
Статс-секретарь уносится исполнять. А я погружаюсь в текущие дела. Транссиб, Магнитка, ДнепроГЭС… Вчера был поганый день: обсуждал с Духовским среднеазиатские дела – ясности пока нет. У Менделеева произошел взрыв в лаборатории, и еще чудо, что никто не пострадал. Ребята Васильчикова носом землю роют, но никаким терактом тут и не пахнет: Дмитрий Иванович работает со взрывчатыми веществами, а там столько нестабильщины, что и без всяких террористов того и гляди на околоземную орбиту выйдешь. Кусками. Еще вчера Бунге в отставку просился – еле-еле старика уговорил. Финансовая реформа идет, хромая на все четыре ноги… Первое апреля, говоришь?..
Указ уже с печатями ложится мне на стол. Подписываю…
– Филя! – и когда Махаев «встает передо мной, как лист перед травой»: – Скорохода во Дворец Госсовета. Вручить графу Рукавишникову под подпись.
Сейчас что-то будет…
…Когда Димыч врывается ко мне в кабинет, я бросаю взгляд на часы. Однако… Он появился здесь через пятнадцать минут. Десять минут шел скороход, значит… Да вам, батенька, можно на Олимпиаду! Почти километр плюс три лестницы за пять минут! Могем…
– Ты что, сдурел?!
– Не понял?
– Какое, на х… министерство?! У меня что – работы мало?!
– А у кого ее мало? Покажи мне, я его нагружу…
– Ты че, какая культура?! Мало мне завода, мало мне ваших верфей, мало мне этого гребаного департамента?! Я и так по четыре часа сплю…
– Бли-ин! Да ты вон как – еще и высыпаешься? Лично у меня больше трех часов не получается… А тебя, значит, еще чем-нибудь догрузить можно, до кучи…
Димка сбавляет обороты. Он знает, что все засланцы здесь работают на износ, и решает зайти с другого конца:
– Нет, ну почему я?! Я что – театрал? Я что – самый культурный? Назначь кого-нибудь, но я-то?..
– Кого-нибудь? Предлагай. Я что, по-твоему, могу такое дело какому-то Станиславскому или Михаилу Чехову поручить? Ну, ты предлагай, предлагай!..
Димыч смят, раздавлен и уничтожен. Понурив голову, он медленно бредет к выходу из кабинета. Когда он уже переступает порог, я окликаю его:
– Граф! Эй, граф! – Он медленно поворачивается с убитым видом. – Напомни-ка мне, с какого числа ты у нас министр?
– С первого апре… Гад ты, величество! Так ведь и до инфаркта доскакаться можно!
На его лице написана такая неподдельная обида, что мне приходится достать из стола коньяк и рюмки.
– Ну извини, братишка! – Я жестом приглашаю его за стол. – Мировую?
– Да ладно, ладно… – говорит Димыч, враз повеселев, – я тоже хорош. Действительно, нашел время когда шутки шутить…
После четвертой «мировой» рюмки он уходит на свое заседание. А у меня уже через минуту – новый посетитель. Николай Авксентьевич Манасеин пришел с проектом нового уголовно-процессуального кодекса…
…Через два часа, когда мы добрались до сто шестьдесят восьмой статьи, в кабинет, чуть не сбив с ног Махаева, влетел Димыч:
– Государь! Беда! На Магнитке – взрыв на домне. В Горегляда стреляли…
– Пошел ты, граф, знаешь куда?! Два раза хохма – уже не хохма…
Но Димыч уверяет меня, что День дурака тут ни при чем. Блин, только этого нам и не хватало! Теракт?..
Рассказывает председатель КГБ генерал свиты князь Васильчиков
Я еду в Кремль, на прием к императору. Увы, безвозвратно канули в Лету те славные и счастливые времена, когда я каждый день был рядом с государем в должности его адъютанта и близкого друга. Другом, впрочем, я остаюсь и по сей день, но общаться с ним лично – хорошо если раз в неделю случается. А так – по телефонной связи. Но сегодня – сегодня иное: дело столь срочное, столь безотлагательное и столь конфиденциальное, что даже телефону доверять не стоит – лично, с глазу на глаз.
Кремлевская охрана козыряет, пропуска не спрашивая. А к чему спрашивать, если меня, моего шофера, моего адъютанта каждый из внутренней стражи обязан в лицо знать? Правда, и до сих пор действует правило «внезапного вопроса». Вот и он:
– Ваше сиятельство! Какой по счету от входа была ваша каюта на «Адмирале Нахимове»?
– Пятая, Михалыч, пятая.
Спрашивающего я тоже давненько знаю. Еще в кругосветку с государем вместе ездили. Бородатый урядник чуть улыбается, делает шашкой «подвысь». Все, можно проходить.
– Сергей Илларионович, – к нам подходит лично начальник императорской охраны генерал-майор Гревс с тремя казаками. – Прошу вас.
Александра Петровича я тоже знаю давненько. Менее, чем государя, но давненько. Дружбы между нами особой нет, но доверительные приятельские отношения – как и у всех, кто был и есть в «ближнем круге». Государь еще иногда его в насмешку «кругом первым» именует, по дантовому «Аду».
– Государь велел сразу по прибытии вас, Сергей Илларионович, к нему проводить.
А вот это уже интересно. Откуда бы государю знать, что новости у меня, отлагательства не терпящие? Неужели не доверяет и кто-то из моих докладывает? Так, с этим потом разберемся, а пока папку поудобнее перехватить и скорым шагом за Гревсом…
У дверей государева кабинета – неразлучные Шелихов и Махаев. На секунду я задумываюсь: а когда же эти двое отдыхают? Ведь в досье на Егора четко указано: «…из напитков предпочитает пшеничную или кизиловую водки, из еды – жареную дичь с гарниром. Наиболее интересующий тип женщин – блондинка, лет 20–25, среднего роста, с ярко выраженными женскими формами…», а на Филимона: «…из напитков предпочитает домашние настойки: на калгане, на брусничном листе и на чабреце, из еды – жаркое с соленым огурцом. Наиболее интересующий тип женщины – жгучая брюнетка, лет 20–25, высокая, среднего телосложения…» Интересно, когда они успевают насладиться «жареной дичью с гарниром», «жарким с соленым огурцом» и всеми перечисленными напитками? Или блондинками и жгучими брюнетками 20–25 лет? И еще: как это они умудряются, если верить этим же досье: «… в состоянии алкогольного опьянения обязательно исполняет песню на высочайшие стихи «Если завтра война»? Лично я их пьяными года полтора как не видел. Если не больше… В одном я уверен точно: мои сотрудники придумывать ничего не станут – чревато, знаете ли. Может, эта парочка время научилась растягивать?..
– Сергей Илларионович, проходите незамедлительно. – Махаев понижает голос: – Государь ждет с нетерпением. Дважды уже осведомлялся! – И, окончательно перейдя на шепот, доверительно предупреждает: – Гневен…
Егор кивком подтверждает слова своего друга. Спасибо вам, добрые души! «Гневен» – это куда как плохо. Ну, да где наша не пропадала…
– А, вот и ты! – Государь бросается ко мне, но, сделав два шага, внезапно останавливается.
– Здравия желаю, ваше императорское величество!
– И тебе того же и по тому же месту! – и тут же без всякого перехода: – Ты чем там у себя занимаешься? Я тебя для чего председателем КГБ назначил?
Вот так так?! С места – в карьер! Помилуй бог, что же это произошло, что государь так на меня кидается?
Меж тем он продолжает:
– Ты что, Серега, заработался, глаз замылился? В отпуск тебя отправить?
Молчу, потому что не понимаю, что отвечать…
– Как это твои архары допустили, чтобы в Горегляда кто-то выстрелить посмел? – И с этими словами он бросает на стол кожаную папку. – У тебя – СТРУКТУРА! За тобой – ИМПЕРИЯ! А ты?..
– Государь, но покушение на Горегляда – невероятное стечение обстоятельств…
– Невероятное? – Ох! Вот это взгляд у него стал… – Невероятное, говоришь? А по-моему, то, что случилось, – вероятное! И даже естественное…
Из брошенной на стол папки государь вытащил сшитый документ и сунул его мне:
– Вот на-ка, прочитай и ответь: какого черта служба безопасности у Дим… у графа Рукавишникова работает круче, чем государственная структура, ответственная за разведку и контрразведку?
Протянутые мне листы я взял не без внутреннего содрогания. Но, пробежав глазами первые несколько абзацев, успокоился:
– Государь, прошу вас сказать мне: как давно вы получили эти сведения?
Он бросает на меня быстрый грозный взгляд:
– Сегодня утром. Но какое отношение это имеет…
– Самое прямое, государь. Вот. – Я протягиваю ему открытую папку. – Извольте взглянуть.
Государь начинает читать мое донесение и проект плановых мероприятий противодействия, а я, в свою очередь, начинаю вдумчиво изучать информацию, «любезно» предоставленную службой внутренней безопасности торгового дома «Братья Рукавишниковы». Так, значит… Серьезные профессионалы у их сиятельства графа Рукавишникова трудятся… получили информацию из главной конторы фирмы «Виккерс»… сопоставили с информацией по мистеру Бэзилу Захарову… ага, а вот про вмешательство Foreign Office они не в курсе… а зря! Прикормленный шифровальщик нам много интересного сообщил! Ну, дальше… забавно, а по нашим данным, пароход «Клеопатра» отходит не седьмого, а восьмого, возможно, опечатка в расписании… или неразбериха в конторе… это мы знаем… ага, охотник на крупного зверя… Томас Корбетт… у нас та же информация… полковник Чалмерс – тоже знаем… Пармавадид Сигнх – да… а где О’Гэри? И что это за Кэмпбелл? Не знаем такого… возможно разночтение… О’Гэри – ирландец, Кэмпбелл – явно шотландец, возможно, что это один и тот же человек, только О’Гэри – имя, а Кэмпбелл – псевдоним…
Подведем итоги. Графские безопасники самостоятельно добыли и проработали информацию о готовящихся диверсиях. Нужно отдать им должное – хорошо проработали, качественно. Кое-что раскопали, чего и мы не знаем. Но вот вторая часть плана, та, что касается не только диверсий, но и покушений, осталась вне поля их зрения. Интересно: если, а вернее, когда государь прикажет работать вместе с рукавишниковскими, мы должны делиться с ними всей информацией? Или мне все же будет дозволено самому решать: что показывать, а что – нет?
Тем временем государь уже дочитал мои документы и теперь пристально меня разглядывает. Словно впервые видит. По его лицу очень трудно понять: сердится он или, наоборот, награждать сейчас будет.
– Та-ак. И почему я узнаю обо всем этом вселенском безобразии только сейчас?
– Государь, у вас ведь и так дел хватает. Пока не было ясной картины происходящего, я не считал нужным…
– Знаешь, Серж, ты хоть иногда спрашивай. Вдруг я это нужным посчитаю, а?
Оттаял государь. Гроза миновала…
– Государь, а какой смысл снабжать вас «сырой», непроверенной информацией? Или только информировать, а планы противодействия не разрабатывать?
Он характерно прикусывает губу и некоторое время молчит. Потом машет рукой:
– Добро, убедил. Значит, так: свяжешься с начальником стальградской «безопасности» Саввой Лобовым. Информацией поделишься, какой сам захочешь. Но чересчур ребят не опускай: вам вместе работать. Сколько тебе надо дней на все про все?
– Полагаю, что недели три. – Запас не повредит. Управимся-то, скорее всего, за две недели, но мало ли что…
– И чтобы больше никаких выстрелов в наших людей! Лично отвечаешь, головой! Как же вы так, всё знали, а покушение на Горегляда прошляпили?
– Государь, мы вели эту группу уже месяц, отслеживая связи. Потому и стрелка взяли через пятнадцать минут после выстрела. Он сдал еще троих, в том числе и местного резидента – офицера британской разведки. Никаких терактов и диверсий они изначально не планировали. Их основная задача, про которую мы знали, – сбор информации. И мы уже собирались кормить их дезой. Подготовили двух агентов, чтобы в нужное время подставить их англичанам. Но тут… Их старший словно с цепи сорвался. На допросах выяснилось, что покушение – частная инициатива британца. У них бытует мнение, что именно Горегляд является изобретателем «Единорога». Вот гордый бритт и решил отомстить. Вроде как у него брат в том самом уланском полку служил, который вы, государь, из пулеметов расстреляли. Заранее теракт не готовился, действовали спонтанно, крайне непрофессионально. Потому я и сказал: это нападение – просто невероятное стечение обстоятельств. Вот мы и не отреагировали вовремя…
– Сергей, я тебя не узнаю! – удивленно воззрился на меня государь. – Что за выражение: «вроде как»? Ты контрразведчик или писатель-натуралист? Твои определения должны быть четкими, а информация – трижды проверенной!
– Простите, государь, зарапортовался! – виновато прячу глаза. – Просто дело это… Странное! Ну, не ведут себя так профессионалы, не ведут! Это же кадровый разведчик, а тут на него словно помутнение разума нашло. Его брат совершенно точно погиб под пулями вашего конвоя. Вот он и затаил обиду.
– Не понимаю! – покачал головой государь. – Он что – институтка? Или старая дева истерическая? Это же англичанин – холоднокровное существо. Это же их пословица: «Месть – блюдо, которое надо подавать холодным!» А он… Может, он пьян был? Или обкурился? Или грибков поел? С чего вдруг опытный разведчик – а неопытного резидентом не поставят – вдруг возмечтал отмстить за смерть братана? Да еще человеку, даже на поле боя не присутствовавшему? «Единорог» изобрел? Так пулемет вообще придумал до него Хайрем Стивенс Максим – чего б уж тогда Максимку не замочить за его изобретение?
– Не знаю, государь! Только действовал он в состоянии аффекта.
– Аффекта? Ну ладно, допускаю, что любимый убиенный брат каждую ночь являлся резиденту призраком бледным со взором горящим в окровавленном саване и заклинал слезно: «Отмсти за подлое мое убийство!» Спать не давал. И в конце концов настолько надоел, что резидент и решил – пойду отмщу… Однако не сходится! Он в таком состоянии подошел бы и стрелял в упор! Так нет – он человека с винтовкой послал! Но при этом «действовали спонтанно, крайне непрофессионально»? Что-то мне это напоминает… Дядя Вова вот тоже так: прикидывался приличным человеком, а потом вдруг взял да поезд взорвал. Ладно, Сергей, ступай! А мне подумать надо…
Рассказывает Григорий Романов
(великий князь Павел)
…Хозяин Ближней дачи вопросительно смотрит на меня. Я чувствую, что его охрана топчется за дверью в ожидании команды. За окном – солнечный майский день, сквозь редкие подмосковные сосны проглядывает глухой зеленый забор. Внезапно накатывает тоска по густому хвойному запаху енисейской тайги, ощущению простора, незыблемости и вечности сущего, к которым я сподобился прикоснуться только в своей второй жизни…
– Ну, так что, Григорий Васильевич, я даю команду шашлыки ставить или Олежку подождем? – возвращает в реальность голос Владимира Альбертовича Политова, моего самого старого знакомца в этом мире, поскольку познакомились еще в «том»…
Политов был человеком Огаркова, и Николай Васильевич представил его мне в далеком 1979 году. Сейчас «подполковник Виталий Платонович Целебровский» возглавляет недавно созданное Главное аналитическое управление Генерального штаба. Эта структура создана Политовым лично с нуля, о ее истинных функциях в самом Генштабе знают всего несколько человек. Формально военной разведкой в России продолжает заниматься канцелярия Военно-учетного комитета с весьма немногочисленным штатом и военными агентами в десятке столиц.
– Да пойдем уже на речку, пожалуй… Как тут, в Сетуни, рыба-то есть?
– А то! Чай, не двадцать первый век! – засмеялся Владимир Альбертович. – Пойду команду дам.
Получив распоряжения, обслуга (или охрана?) объекта, с легкой руки Политова получившего среди узкого круга посвященных наименование «Ближняя дача», удалилась. Пара домиков и барак за глухим забором были выстроены прошлой осенью на «том самом» месте близ села Волынское и числились за каким-то интендантским ведомством. Невзрачная форма нестроевых, в которую одеты немногие попавшиеся на глаза обитатели объекта, на мой взгляд, плохо гармонировала с проскакивающим у них цепким взглядом и ловкостью движений. Из оружия на виду только «Берданка» со штыком у часового в воротах.
На берегу Сетуни стоял небольшой стол под навесом, шезлонги, у мангала колдовал средних лет кавказец в форме ездового.
– Прошу вас, Ваше Высочество, – пригласил меня к столу Политов. – Спасибо, Тигран, можешь идти, дальше мы сами.
Сегодня 9 мая. Я приехал в Москву по своим «транссибовским» делам, график встреч и переговоров очень плотный, но отказываться от приглашения Политова «отметить День Победы» не стал. Скоро должен подъехать император, для всех убывший утром с высочайшей инспекцией на один из подмосковных полигонов. По случаю никому здесь не ведомого праздника мы сегодня «сообразим на троих» – как выразился Володя Политов…
Два броневика «Медведь» и роскошный пижонистый белый лимузин, носящий в этой реальности издевательское название «Жигули» (славно пошутил Володин внучок), показались на дороге минут через сорок. За это время мы успели опробовать шашлык под грузинское вино и обсудить несколько тем из прошлой и нынешней жизни.
Едущий последним броневик, затормозив, развернулся поперек дороги примерно в полукилометре от нашей стоянки ниже по течению Сетуни. Первый свернул на проселок и проскочил вдоль реки вверх по течению. Лимузин направился в нашу сторону. Владимир Альбертович с интересом наблюдал, как из броневиков выскакивают башибузуки из лейб-конвоя и растворяются в окружающем ландшафте. Из не доехавших до нас метров пятьдесят «Жигулей» появился Николай в полевой форме и двинулся в нашу сторону. За ним с солидной корзиной в руках поспешал его адъютант Шелихов.
Молча пожав друг другу руки, мы дождались, пока Егор, с подозрением зыркая по сторонам, не выложил принесенные припасы и побежал назад к лимузину. Автомобиль взревел двигателем и отъехал на триста метров.
– Ну, здорово, деды! – обнял нас Олег. – С праздником вас! Чувствую, уже все кости мне перемыли и сегодня с плинтусом ровнять будете? Хорошо, хоть Дорофеич еще не добрался…
– Это тебя не спасет, – проворчал Владимир Альбертович, споро раскладывая на мангале свежую партию шашлыков. – Давай, разливай, Твое Величество – ты сегодня самый молодой…
Сегодня мы втроем вернулись в «свой» мир. Николай, Павел и Целебровский куда-то исчезли. За столом у подмосковной речки сидели два тридцатилетних «деда» и один двадцатипятилетний «внук». Олег даже стал называть нас на «вы» – хотя раньше его положение и наш «здешний» возраст делали обращение на «ты» вполне естественным. Получившая соответствующие указания охрана в зоне слышимости не появлялась (да и в зоне видимости тоже; «не боись, на версту никто лишний не подойдет», – бросил Политов с интересом озирающему окрестности Олегу).
– За вашу Победу, товарищи ветераны! – провозгласил Олег, разлив принесенный Шелиховым коньяк.
Мы дружно чокнулись и выпили.
– Интересно, кайзеру сейчас не икнулось? – произнес Политов, накладывая в тарелку салат. – Ты что же, Олежек, всерьез на вечный мир с Германией рассчитываешь? Турцию собираешься в Тройственном союзе заменить?
– С чего бы это – Турцию? Австрию, старики, Австрию. Совместно с Венгрией. С Антантой один раз уже обломались, Владимир Альбертович. Что нам на этих граблях топтаться-то? – Олег с аппетитом расправлялся со своей порцией шашлыка. – И «не надо нас дурить» – вы наверняка не хуже меня знаете, что ни в каком Тройственном союзе Россия не будет. Да и Тройственный союз – так, сказка, миф, мираж… Можно считать – «Двойственный союз», да и то – дело это куда как не обязательное…
– Вот я как раз об этом. Воевать не будем и в союзе не будем – будем ждать, когда до нас у тевтонов очередь дойдет… Или ты считаешь, что в следующем веке наши хлеб и нефть им меньше нужны станут?
– А я, дорогие мои ветераны, английской королеве родственник, между прочим… – Олег выловил вилкой маслину. – Поэтому поступать собираюсь – как мои заклятые английские друзья. Я брата Вилли надеюсь на кого-нибудь другого натравить, так чтобы они друг дружку лупили долго, надежно и качественно. А я буду помогать обоим: кузену нашему – открыто, а тем, другим, – тайком. Через шведов, к примеру, или через Бразилию…
– О как! И где ж ты их, этих «нибудей» возьмешь? – восхитился Политов.
– У тебя уже есть кто-то на примете? – одновременно поинтересовался я.
Олег наполнил наши рюмки.
– Докладываю. Пока мы с вами будем воевать турка и поднимать крест на Святой Софии, свободолюбивые чехи и словаки сбросят австрийское иго и провозгласят реставрацию Чешского королевства. Которое Россия и признает через пять минут после провозглашения. Странно было бы не признать королевство, в котором королем будет мой младший братик Мишкин.
– Цесаревич Михаил? – уточнил Политов.
– Он самый! – кивнул Олег.
– А австрийцы?
– А австрийцы будут молиться, чтобы у наших командармов на картах были внятно обозначены их границы – а то заблудится кто-нибудь до Вены… Поскольку всех австрийских союзников в Европе займет в это время Вилли своим канканом в Галлии – они окажутся одни в этом жестоком мире…
– Хорошо выбран момент! – похвалил Альбертыч. – Что дальше?
– Дальше исполнится вековая мечта братского польского народа: воссоединение под скипетром славянского монарха. И получат они из моих державных рук… ну, не суверенную, независимую, но вполне себе автономную Польшу… со столицей в древнем Кракове. Это произойдет сразу после того, как лихие польские уланы и храбрые жолнежи под нашими знаменами закончат Турецкую кампанию – вот они-то и получат. А то, что эти жолнежи говорят не совсем по-польски, а точнее – совсем не по-польски, так это никого не волнует. С австрийцами в Кракове разберемся. А мой титул «Царь Польский» придется изменить на «Великопольский». Братья-монархи, надеюсь, поймут…
Мы с Политовым переглянулись и одновременно фыркнули. Ну, мальчишка! Даже о титуле подумал, стратег!
– Теперь отвечаю на ваши вопросы! – продолжил Олег. – Оно конечно, кузен Вилли галлов расколошматит. Но не с таким разгромным счетом, как мы англичан в недавнем прошлом или турок – в недалеком будущем. А братец Вилли безумно заинтересован в приращении территорий своей империи. Причем как можно скорее. Вопрос: где эти самые территории взять? Как гласит старый анекдот: тут есть два варианта. На востоке, сиречь у нас, и в Африке, Азии – типа колонии. По тому же самому анекдоту: если на Востоке, так это – ващще! Будет ему, как говорится, щасье! Тут и пулеметы, и броневики, и новые артсистемы, и новые средства связи, и общее превосходство в тактической подготовке – сами понимаете, что готовим мы наших офицеров по меркам конца ХХ века. И самое главное: знает об этом не только Вилли, но и вся королевская, пардон, кайзерова конница, вся кайзерова рать. Так что сразу соваться на Восток они не рискнут. А землицы хоцца. Значит, начнут либо французов грабить на предмет колоний, либо…
Мы с Политовым снова переглянулись. М-да, как говаривал мой обкомовский водитель Паша – «мастерство не пропьешь»… Российский император пока нас ничем не удивил – почти все им сказанное мы обсудили за полчаса до его приезда.
Выпив по второй, мы подождали, пока Альбертыч закончит колдовать у мангала. Олег по очереди посмотрел на нас с Политовым. Потом вновь перевел взгляд на меня:
– Ну, давай, Григорий Васильевич, не тяни… Что не так?
– Да, в общем, все так, Олег… Только все это германской проблемы не решит. Скорее усугубит. Парадокс в том, что при любых раскладах на сданных историей картах мы проиграем – раньше или позже.
Олег от неожиданности подавился куском мяса.
– Первый путь – на стороне Антанты – мы уже проходили, – продолжил я. – В нем по-любому выигрывала Англия, у которой выигрыш за долги забрали Штаты. Сейчас этот путь для нас уже закрыт, поэтому обсуждать его не будем. Второй путь – тот, который ты выбрал, – дружественный Германии нейтралитет в ее конфликте с Францией и, безусловно, Англией. Позиция могла бы быть выигрышной, если бы Франция оказала серьезное сопротивление и война затянулась. Россия смогла бы делать то, чем занимались САСШ в нашу Великую войну, – наживаться на поставках воюющим странам. И победителями в их войне стали бы мы. Но… Вероятность почти нулевая. Кайзер раскатает Францию – и не ослабнет, а только усилится. Что он будет делать, когда на европейской поляне вы с ним останетесь вдвоем?
– Во-первых, у нас с ним есть взаимные обязательства. Да-да-да, – махнул рукой Таругин. – Все понимаю. Несмотря на все обязательства, со временем претензии все равно появятся. Не у Вилли – так у его наследников. И если под ним окажется вся Западная Европа, то как мы мышцу ни качай – у него мышца всяко толще будет, однозначно… На наши танки, еропланы и пулеметы у него будут Шлиффен, Мольтке и Людендорф. А также орднунг унд дисциплин. Плюс свое собственное… Но есть еще две карты в колоде, которые вы, деды, вроде бы рановато со счетов списали…
– Это какие же?
– Да Англия ж, чтоб ей! – Олег, не дожидаясь нас, с чувством выпил рюмку коньяку. – Если, а вернее сказать – когда Вилли займется добыванием колоний и строительством Германской империи, «в пределах которой никогда не заходит солнце», британцы взвоют так, словно им кое на что наступили и потоптались там с изощренным садизмом. И обязательно начнут сколачивать блок для противодействия нашему родственничку. Полагаю, что основными участниками в этом блоке станут поколоченные франки и некоторая часть латиноамериканцев в качестве поставщика пушечного мяса. Возможно также участие китайцев. Ну и САСШ в качестве кормушки, источника военных материалов и золота. И вот тут на сцену выходит вторая карта…
– Предлагаешь массовый политический террор? – Альбертыч нехорошо усмехнулся. – А знаешь, как в серьезных кругах твой «кегебе» именуют? «Тайный приказ», и Васильчиков у тебя вместо Малюты Скуратова! Ты что ж, стервец, со Службой делаешь?! Ишь, навострились «липу» мастрячить да кураре в вену неугодным ширять! И, думаешь, этого достаточно?!
Олег медленно поднялся и посмотрел на Политова-старшего таким взглядом, что тот осекся на полуслове.
– Я, стало быть, стервец и Службу, стало быть, испоганил? – протянул нехорошим тоном Император. Именно Император – по-другому называть его в этот момент не хотелось. Вот так же обычно Хозяин… – А ты, значит, тут – в роли бокового судьи? А кому я все полномочия дал, кому Васильчикова только что не напрямую подчинил? Кто должен был, используя свой богатейший теоретический и практический опыт, из службы Службу сделать? Покойный «ас Пушкин» или один знакомый мне генерал ГРУ?
Альбертыч взгляд императора выдержал и ответил спокойно:
– Я должен был, я. И делал! Только у тебя, Олежек, уже конвейер включился. И процесс скоро станет неконтролируемым! Какая агентурная работа, какие агенты влияния, какие литерные мероприятия? Выбивать признательные показания – это работа спецслужбы? Да твои дуболомы, кроме как в Женеву киллеров заслать, ни на что не способны! А о том, что в западных газетках тебя уже «Николаем Кровавым» назвали, – не в курсе? Никого не напоминает?
– Напоминает. А вот скажи-ка мне, Владимир Альбертыч, знаешь, как тебя в КГБ и ГПУ прозвали?
– Знаю, «Никон». И что?
– Никого не напоминает?
Они мерились взглядами минуты две. Потом Политов спокойно отвел взгляд и тихо, но твердо сказал:
– Хватит, дружок, бодаться, словно молодые бычки! Одно ведь дело делаем! Совместно работать надо! – Он помолчал и вдруг неожиданно продолжил: – Надумаешь нас убирать – так лучше сам предупреди. Скажи, так, мол, и так – ступайте, отцы, на покой. Всем легче будет…
Олег смешался и вдруг как-то виновато произнес:
– Лады. Только уж и вы, если вдруг надумаете меня… того, то лучше заранее предупредите. Всем легче будет…
За столом повисла неловкая пауза. Внезапно Олег хлопнул рукой по столу:
– Прости, Владимир Альбертович! Наговорил я тебе тут лишнего – прости. Сам видишь: у тебя работа нервная, а у меня – и того нервней. И уж извини, твоей подготовки у меня нет…
– Да ладно… – Никогда не видели смущенного генерала ГРУ? Зря! Преинтереснейшее зрелище, доложу я вам… – Ты меня прости, дурака старого. Привык, понимаешь, что надо мной – начальство еще более серьезное, нежели я сам. Если что – поможет, подскажет, подправит… А ты же у нас – как ледокол, впереди прешь, и пока – тьфу-тьфу! – вроде во льдах не затирает. Прости, что не то ляпнул: самому тянуть всех надо, да видишь – не всегда успеваю…
– Мир! – Таругин разлил по рюмкам коньяк и широко улыбнулся. – Мне без вас, старики, тяжко будет!
Выпили мировую, помолчали. Потом Политов-старший минут двадцать негромко перечислял внимательно слушающему Олегу перечень необходимых, на его взгляд, первоочередных мероприятий по КГБ. Сам Альбертыч, как я понял, в данном случае перед Васильчиковым «светиться» не желал категорически, поэтому «накручивал» императора.
– Григорий Васильевич! – внезапно оторвал меня от размышлений Олег. – А вы с Огарковым могли в восемьдесят четвертом взять власть?
Вначале я подумал, что Таругину уже «захорошело» и потянуло на откровенные разговоры, но, взглянув в глаза, понял, что император отнюдь не пьян.
Гм. Хороший вопрос. Заданный самому себе тысячи раз…
– Скорее, в восемьдесят третьем.
– Даже так… Но вас «сделали»… – о чем-то размышляя, произнес Олег. – За вас была армия, за Горби – КГБ, и вас «сделали»… И сейчас вы хорошо знаете, кто, как и где…
После паузы Олег внезапно обратился к Политову:
– Владимир Альбертович, скажите честно: когда Димка вам мнемотранслятор отдал, почему вы все не ушли… в восемьдесят третий?
Политов вскинул голову. Потом посмотрел на меня. Ну что ж…
– Владимир Альбертович никогда не бросил бы тебя и внука! – ответил я за Политова. Помолчав, добавил: – А я отказался.
Таругин ждал, не задавая вопросов, но было понятно, что он хочет услышать продолжение. Я тоже молчал.
– Ну ладно. Не хотите – не говорите. Вопросы, как говорится, – не по окладу. Хотя догадываюсь… Думается, что не захотели вы тем самым заниматься, за что меня сейчас топчете… Чтоб вас «Кровавым» газеты называли – не хотели… Хотя вас ведь все считали сторонником «жесткой» линии, а ленинградские диссиденты чуть ли не со Сталиным сравнивали…
– Ты почти прав. – Я задумчиво покрутил в руке пустую рюмку. – Но только почти. Видишь ли, Олег, в жизни, как в шахматах, – нельзя «перехаживать»… И я считаю это правильным. Мы, – я кивнул на хмуро смотревшего перед собой Политова, – свою империю уже просрали…
– Вот оно как… – тряхнул головой Таругин. – Теперь, значит, считаете – моя очередь…
– Тебе мы ее просрать не дадим! – Альбертыч пристукнул ножом об стол. – Не затем приехали.
Все облегченно рассмеялись. Потом долго говорили об «историческом будущем» – то есть наших ближайших перспективах, которые в «том мире» описаны в школьных учебниках истории. Олег искренне полагал, что я в партийных архивах читал многое, что в учебниках не написано, – говорить пришлось много…
На западе наливался красками кровавый закат.
Рассказывает Олег Таругин
(император Николай II)
Оставив автомобиль на улице, я не торопясь вхожу в Златоустовский монастырь. Конвой следует за мной так же не спеша. Разумеется, то, что тут происходит, – дело исключительно благое, да и делается это по моему же личному «социальному» заказу, но все равно торопиться неохота. Я ж не зверь…
Часовые у входа делают на караул. Небрежно киваю им и шагаю дальше. Молодец все же Васильчиков! С винтовками часовые только здесь, а дальше ребятки на постах с «Клевцами» или «Мушкетонами». По струнке вытягиваются, глазами едят, но бдительности не теряют.
Полгода тому назад я как официальный глава Русской Православной Церкви договорился с архимандритом Московским о передаче государству Златоустовского монастыря. Взамен Московская епархия получала изрядный кусок земли в ближнем Подмосковье, там, где сейчас ударными темпами строилась Рублевская дорога. Плюс ассигнования на строительство нового монастыря. Волки остались сыты на радость целым овцам. И теперь в бывшем монастыре на страх врагам внешним и внутренним располагается штаб-квартира и основные здания Комитета государственной безопасности, КГБ. Той самой милой аббревиатуры, от которой уже сейчас у многих нервный тик делается. А то ли еще будет…
…У Васильчикова – темные от хронического недосыпа круги под глазами. Видно, что он чертовски устал. Я делаю себе заметку на память: в этом году обязательно отправить Сергея Илларионовича на отдых. В смысле – в отпуск. Пусть месячишко поваляется на крымском пляже, попьет вина из новосветских подвалов, покрутит с нескучными девочками. А то ведь загонит себя Серж, а где я ему замену отыщу?..
– Государь, все готово. – Васильчиков кивает куда-то себе за спину, туда, где начинается спуск в обширные монастырские подвалы.
Там, возле здоровенных, кованых, позапрошлого века дверей угнездилась обычная стойка с конторкой, около которой стоит навытяжку блестящий жандармский поручик – эдакая кровь с молоком, добрых двух метров ростом, в сверкающей амуниции и прямо-таки сияющем мундире. При взгляде на этого молодца мне вдруг становится смешно: как же он, бедненький, в охраняемые двери сам пролазит? Они ж ему, дай бог, чтобы не до пояса! В голове тут же рисуется занимательная картинка: блестящий жандармский поручик, при шашке и револьвере, покряхтывая, на четвереньках вползает в низкий дверной проем…
Подавив улыбку, я вслед за Васильчиковым низко наклоняюсь, оберегая лоб от мощной каменной притолоки, прохожу в двери и начинаю спускаться по истертой узкой каменной лестнице, скупо освещенной несколькими электрическими лампами. Снова дверь. Большой зал, из которого уходят темные, так же слабо освещенные коридоры. Опять дверь. Подвалы у монахов были – ой-ей-ей! Интересно, а что они в них хранили? Освященный кагор? Или это с тех времен осталось, когда монастыри крепостями были? Селитряные подвалы, запасы провианта…
…Следующая дверь оказывается последней. По крайней мере, на нашем маршруте. Ярко горят лампы числом поболее двух десятков. Низкое сводчатое помещение, разделенное незримой границей на две неравные части. В одной части, где царит мягкий полумрак, стоят массивное кресло, десяток обычных конторских стульев и два стола. В другой, ярко залитой светом, – пара скамей. Так-с, ну, кресло – это для меня. Усаживаюсь. Можно начинать.
Железные двери распахиваются, и внутрь вталкивают грязного, заросшего человека в непонятной одежде. Он взмахивает руками, восстанавливая равновесие, и рапортует хриплым, сорванным, но каким-то удивительно знакомым голосом:
– Гражданин следователь, заключенный номер четырнадцать дробь сто двадцать восемь прибыл.
Да, если бы не голос, никогда бы не узнал в этом зэке некогда холеного, лощеного, сановного педераста – великого князя Сергея Александровича.
– Обвинение? – роняет уголком рта один из сопровождающих Васильчикова.
– Шпионаж в пользу Британской империи. Злоумышлял на покойного государя Александра III и нынешнего, Николая Александровича…
– Признаете вашу вину?
– Полностью. Я понимаю, что мне нет прощения, но прошу вас, позвольте ходатайствовать перед государем. Пусть мне сохранят жизнь. Я искуплю, я оправдаю, я…
Наверное, он готов еще что-то пообещать, но в этот момент вталкивают следующего арестанта. Бородатого Михаила Николаевича. Я с удовлетворением смотрю на его изодранный мундир и солдатскую шинель. Вот и встретились, великий, блин, наместник императорский, проводник, блин, политики российской на, мать его, Кавказе. Который горцев до того замордовал, что они чуть-чуть только восстание не подняли. И своего собственного покушения на мою особу не устроили. Политик, млять…
– …Обвинение?
– Саботаж в армии с целью ослабления обороноспособности России, – голос звучит тускло, безжизненно. – Шпионаж в пользу Оттоманской империи.
– …Обвинение?
– Саботаж в армии с целью ослабления обороноспособности России, – голос звучит тускло, безжизненно. – Шпионаж в пользу Австро-Венгрии.
– Признаете вашу вину?
– Полностью…
Он говорит еще что-то, вроде бы кается, просит дать загладить, искупить. А меня вдруг, точно обухом по голове, ударяет воспоминание из той, прошлой жизни…
…Я, только что вернувшийся из армии старший сержант, сижу за столом в квартире моего деда. Сам хозяин квартиры сидит напротив меня. Мы уже уговорили одну бутылочку под закуски и салат, а сейчас приканчиваем вторую – под жареную курицу. В далеком детстве я воспринимал его как какого-то сказочного великана – огромного, с большим животом и громким басом, с яркими глазами и сильными, но добрыми руками, которые так часто гладили меня по голове, созвездие орденов и медалей на майские и ноябрьские праздники. А теперь передо мной сидит невысокий расплывшийся старик с морщинистым лицом, седым пушком на лысой голове, хриплым, слабым голосом и рядом орденских планок на легком, летнем пиджаке. Дедушка, родной, это я вырос или ты постарел?
Застольная беседа серьезна и вдумчива. Как да что. Как кормили, во что одевали, чем вооружали. Дед – фронтовик, поэтому об Афгане, который мне довелось повидать, он не расспрашивает. Просто смотрит как-то… с пониманием, что ли? И вот от этого понимания я и решаюсь спросить о том, что в нашей семье всегда было под запретом…
Дед сидел. Дважды. До войны и после. Так называемые сталинские репрессии. И теперь я очень хочу узнать: за что? Что мог мой дед – инженер, коммунист – сделать такого, что его посадили?
От его ответа я опрокидываю рюмку на скатерть. Оказывается, дед считает, что его сажали с единственной целью: чтобы не дать ему спиться.
– Ну а что буровику делать? Денег у нас – с избытком, а потратить их куда? Эх, Олежка, мы там так пили, что иной раз субботу вместе с воскресеньем теряли! Бывало, в пятницу начнешь, а глаза открыл – понедельник! А как арестуют – водки нет! Работаешь тем же инженером, на том же нефтепромысле, зарплата – та же, кормежка – да, считай, тоже одинаковая, а водки нет! Только так меня и спасли!
Он смеется и наливает нам еще по одной. Из дальнейшего рассказа я узнаю, что именно во время второй, послевоенной, отсидки дед даже попал на Выставку достижений народного хозяйства, где и получил бронзовую медаль. То, что он лауреат ВДНХ, я знал, а вот что это было во время его заключения…
– Вот, а когда выпустили – вещи все вернули, в чем забирали. А как же! И пальто кожаное, и часы у меня были, золотые, – он, кряхтя, встает, лезет в шкаф и показывает мне свои золотые наручные часы, – а ботинки я у охранника на чемодан сменял. Чтоб было в чем зарплату за три с половиной года увезти…
Он еще что-то рассказывает, но меня больше интересует другое: в чем его обвиняли-то?
– В безродном космополитизме вроде. Или в буржуазном национализме. Не помню.
– Дед, а как допросы, показания? Ты подписывал?
Он вдруг подбирается и выплевывает грязное ругательство:
– Х…й им в ж…пу по самые муде, чтоб не пропердеться и еблом дристать, а не подпись! Ну, двинули меня пару раз, а потом следователь и говорит: «Таругина больше не бейте, а то он сразу весь белый стал! Сейчас кинется!» Больше и не били…
Мы выпиваем еще по одной рюмке, а потом дед начинает рассказывать мне, что бы он сделал с писателем Солженицыным («Вот же, млять, фамилия! Говорящая! Ох, Олежка, не зря говорят, что бог шельму метит!»), автором знаменитых книг об «ужасах сталинских репрессий», попадись он ему в руки. От его фантазий мне становится не по себе, и следующую рюмку я выпиваю за великую фортуну борзоописателя «Архипелага ГУЛАГ», которая не свела его с моим дедом на узенькой дорожке…
…Я не знаю, что вытворяли с господами Романовыми и их прихлебателями сотрудники Васильчикова, но раз они стоят на своих ногах и не харкают кровью – ничего такого, чего нельзя было бы пережить и перетерпеть. Так что ж они так «поют»? Рокоссовский, Горбатов, Поликарпов – ни один из них не признавался ни в чем. А уж там методы воздействия были – о-го-го! Так чего ж эти все признают, ничего не отрицают?! О, еще один…
– …Обвинение?
– Саботаж с целью подрыва обороноспособности Российской империи и шпионаж в пользу Уругвая.
– Признаете вашу вину?
– Полностью. Я понимаю, что мне нет прощения, но прошу вас, умоляю: пусть мне сохранят жизнь. Я искуплю, я оправдаю, я… я буду ходатайствовать перед государем…
Да-с, ничего у меня так родственнички. Трусливая сволочь! Может, в самом деле: плюнуть, да и в расход их, к чертовой бабушке? На кой нам такие нужны?.. Рабочие руки? А что они делать-то могут? К тому же сегодня я читал очередное донесение Гейдена, в котором Федор Логгинович помимо прочего сообщает, что в вотчину «дяди Паши» отправлено еще восемьсот пятьдесят три семьи ссыльнопоселенцев. Считай, не менее полутора тысяч пар рабочих рук. И это если баб не считать. Ну, и на кой мне сдались эти Романовы?..
– …Государь, – Васильчиков тихо шепчет мне на ухо, – все. Больше нет…
– Все признались?
– Да.
Я внимательно оглядываю сидящих на лавках зэков. Пустые глаза, ничего не выражающие лица… Быстро же вы сломались, господа члены царствующего дома! А ведь кто-нибудь из вас мог занять престол, случись что с императором! М-да, хорошо, что я вами всерьез занялся…
Встаю с кресла и выхожу на освещенное место. Они увидели меня, а через секунду осознали – кого они увидели! Секундная пауза, а потом с лавок раздается дикий жалобный вой:
– Ваше величество! Пощадите! Помилуйте!
Сановная нечисть валится на колени и пытается ко мне подползти. Картинка, достойная кисти Босха. Особенно меня умиляет Сергей Александрович, истово тычущий своего жену-адъютанта Мартынова носом в пол, приговаривая: «Кланяйся, Анатоль, кланяйся! Николя добрый, он нас помилует! Я же его на коленях качал…» От осознания того, что некогда этот любитель мужчин качал на коленях маленького Николая, мне становится мерзко. Представляю себе, о чем он при этом мечтал, выродок!
Слюнявый Мартынов кланяется так, словно вознамерился пробить в монастырском подвале пол. Рядом с ним усердствуют Николай Константинович и Миш-Миш – сынок Михаила Николаевича. Кое-кто из Романовых не перенес столь вольного обращения со своей персоной со стороны следователей КГБ и сменил монастырскую камеру на другое место жительство. Надо полагать – в районе N-ского круга вотчины Сатаны… Но оставшихся, все одно – до черта!..
Меня начинает утомлять это завывание. Пора и побеседовать:
– Ну-ка, вы, уроды! Заткнулись быстро. Иначе я сейчас уйду, а вот этих милых людей, – жест в сторону костоломов Васильчикова, – попрошу научить вас вести себя в присутствии императора и самодержца!
Вопли мгновенно стихают.
– Значит, так. Головы мне ваши не нужны. Вы сами тоже, но, к сожалению, вы носите мою фамилию. Так что убивать вас не будут, но в ссылку, на вечное поселение – сегодня же. Сидеть будете поодиночке, в монастырях, без связи с внешним миром. Охрана с вами общаться не станет. Кто решит постричься в монахи – подумаем. Газеты и журналы получать будете. Письмо можете отправить, одно. Мне. Если придумаете, чем вы можете быть полезны. Понравится – посмотрю, что с вами дальше делать. Все ясно? Не слышу ответа.
Романовы вразнобой сообщают, что им ясно.
– За сим – прощайте, милые родственнички. Надеюсь, что больше вас не увижу.
Вокруг меня смыкается лейб-конвой, и мы гордо уходим. Уже на лестнице меня догоняет Васильчиков:
– Государь, их и в самом деле по монастырям?
– Серж, ты с ума сошел? Помнится, мы с тобой уже оговаривали этот вопрос…
– Вас понял, государь. – И уже кому-то из своих: – Николай Воинович, распорядитесь: действия по плану «Народ». Акция прикрытия – директива «Неман»…
Интерлюдия
– Дядька Сысой! Ну, дядька Сысой! Ну, расскажи: чего еще-то в суде было-то?..
Пожилой мастер в железнодорожной тужурке, не обращая внимания на стенанья молодых слесарей, положил на место разводной ключ, обстоятельно вытер руки обтирочным концом. Затем даже не прошел, нет – прошествовал к курилке, так же, не суетясь, уселся на скамейке, поерзал, устраиваясь поудобнее. Молодые рабочие бросились к нему, но мастер все так же неторопливо вытащил кисет и принялся набивать махорочкой маленькую обкуренную трубку. Закончив священнодействовать, он начал не спеша рыться в карманах в поисках спичек.
Этого издевательства молодые рабочие депо уже перенести не могли. К трубке мастера протянулись сразу три горящие спички, две коробки со спичками и один тлеющий трут.
– Ну, дядька Сысой, ну не томи – рассказывай…
– Дак вот, робята, я и говорю: привезли нас, значит, в суд. А там народу – страсть! Но нас ведут, точно бар каких, до самых мест проводили. Любезно так, усадили, спросили, не надо ли, мол, чего. И еще других приводят, аккуратно эдак вот рассаживают. А мастеровщины – со всей Москвы собралось! И с Трехгорной, и от Эйнема, и от Абрикосова… Ну мы, ясно дело, меж собой переговариваемся, как да что друг дружке рассказываем. Тут вдруг глянь: что за притча такая?! Входят какие-то, по повадке судить – мастеровые, а по одежке – купцы, не иначе! Мы сперва оробели, а потом стали расспрашивать: что такое? Мастеровые с-под Нижнего, из Стальграду…
Мастер вкусно затягивается, выпускает клуб дыма. Молодые сидят как на иголках, ожидая продолжения.
– Так вот, стальградские нам порассказали такое!.. Хошь – верь, хошь – нет, а только заработки у них супротив нашенских – втрое! Мало что не вчетверо!
Новый клуб дыма, новая пауза…
– Дык вот, заработки – это еще что! Ляксандра Михалыч Рукавишников им и школы устроил для рабочих, и для деток ихних. И больницы у них при заводе, и не казармы у них, а вовсе – коти… коты… котежды, о!
Мастер гордо обводит взглядом молодых.
– Дядь Сысой, а че это – котежды?
– Дура, это так называют – котежды, а поглядеть – дома! Свои собственные. На четыре семьи! И каженной семье – вход отдельный. И которы женились – тем разом такую квартиру и выделяют.
– Ну да? – Один из молодых недоверчиво чешет в затылке, сбив на сторону картуз.
– Да вот так, мил друг. И Рукавишников, хозяин ихний, кажное лето детишков ихних собирает и отправляет к морю. Лагерь он им устроил… этот… пионерский, о!
– И скока ж это наприклад встает? – теперь уже интересуются сразу несколько молодых. Хором.
– А нискока! Ляксандра Михалыч из своего карману за все кладет!
– Живут же люди, – завистливое многоголосье.
– И то! Они каженное воскресенье за него земные поклоны бьют. А коли в цехах где встретют – он мимо пройдеть, а они его в спину-то – крестить. Чтобы, упаси господь, не приключилося с ним чего…
Трубочка догорела. Мастер начал аккуратно выстукивать ее о каблук.
– А в суде-то че было? Ну с этими, преступниками. Которы супротив государя?..
– Дак вот, вывели их всех и почали спрошать: что, мол, да как? А те честно говорят: шпионили, значит, пакостили всемерно. Как сказал один, что господина Рукавишникова убить хотел, – стальградских едва-едва казаки сдержали. Все ж двое добрались, в морду его дрызнули. А потом и вовсе страшное: государь-то, батюшка, хочет, чтоб по всей Рассее было как в Стальграде. А дядьям его это ясно – супротив горла! Они и его убить замышляли. Тут такой шум поднялся – спаси Христос! Все с мест повскакали, все лезут. Один с Трехгорки сапог с себя стятнул – да в них и пустил. Попал…
Потом все закончилось. Добер, государь, добер. За такое вешать прилюдно, на площади нужно. А он их только в ссылку определил. Не могу, мол, кровь проливать.
Мастер встал, отряхнулся:
– И вот че я вам скажу, робяты: изведут нашего государя! Через доброту свою он и пропадет. Ежели народ за нашего государя не встанет – как есть изведут…
Газета «Московские ведомости»
от 20 июня 1889 года
«…Следуя по Костромской губернии, обоз с осужденными проезжал деревню Логиново Галицкого уезда. Внезапно крестьянин Демьян Ермилов узнал одного из осужденных – гражданина Романова С. А. С криком «Убивцы! На государя умышляли!» Демьян Ермилов вместе со своим соседом, крестьянином Яковом Кузнецовым, схватили топоры и бросились к осужденным. Конвой в составе двух казаков и шести солдат, возглавляемых поручиком фон Смиттеном, не пропустил возбужденных крестьян к осужденным, и тогда Кузнецов метнул топор, попав в голову осужденного Романова С. М., нанеся ему смертельную рану. На крик Ермилова сбежались остальные крестьяне деревни Логиново. Узнав в осужденных врагов народа, миряне вооружились топорами, вилами и прочими сельскохозяйственными орудиями и напали на конвой. Конвой пытался не пропустить решительно настроенных крестьян к осужденным, стрелял в воздух, но все было тщетно! Солдаты и казаки были избиты возбужденными патриотами, а поручика фон Смиттена связали, при этом оторвав с мундира погон, отобрав и сломав шашку и испортив револьвер. Через несколько минут жизнь изменников родины оборвалась под тяжестью народного гнева.
Государь повелел произвести тщательное расследование происшествия. Демьян Ермилов и Яков Кузнецов как зачинщики сданы в солдаты, остальные же участники самосуда сосланы на вечное поселение в Великое княжество Финляндское, где во избежание сговора расселены по хуторам…»
Интерлюдия
– …Так вот, молодой человек. Вам, как одному из лучших студентов, предоставляется стажировка по будущей специальности. Все попробуете, так сказать, пощупаете своими руками. Вот здесь распишитесь. И вот здесь тоже. Ну-с, разрешите поздравить нового секретаря Харьковского губернского суда. А на то, что «временно исполняющий обязанности», внимания не обращайте. Кем бы вы ни стали по окончании курса: адвокатом ли, прокурором ли – нынешняя практика вам весьма пригодится. Помянете еще мои слова. Весьма. Проездные извольте получить в кассе университета…
Утренний чай с куском ситного, быстро побрился – и бегом в суд. На извозчика тратиться жалко, хотя и маменька, и братец не забывают «бедного студиозуса». Вчера шестьдесят рублей получил. Хватит и за квартиру уплатить, и на питание достаточно, и можно еще с Оленькой Верховской в театр… А на извозчика, право слово – жалко. Ничего худого нет в том, чтобы своими ногами полторы версты. А что у нас со временем? Поспеваю…
В присутствии вечная толкотня. Кто с жалобой, кто с просьбой, кто с заявлением. Кому справочку дать, кому выписка из дела нужна. Лиза Батурина, машинистка в канцелярии, уже вовсю по клавишам стальградской «печатки» стучит. А вот и оно, мое место. Мое…
Около конторского стола уже ждет господин. Хоть и в штатском, а выправка военная. Это уже и гадать не надо, откуда. Что же вам угодно, господин из Комитета?
– Здравствуйте. Слушаю вас…
Штатский удостоверение вынул, раскрыл, показал. Для верности еще и сам представился:
– Ротмистр Черемисов. По представлению губернского Комитета государственной безопасности прошу вас, господин секретарь, перевести дела за номерами триста шестьдесят восемь и триста девяносто три в разряд преступлений против народа и государства и пометить, что рассмотрение их будет вестись в особом, предусмотренном для такого случая порядке.
– Позвольте, ваше благородие, как же это? – Пальцы быстро перебирают папки с делами. – Я отлично помню: это же дела казнокрада Елатомцева и купца второй гильдии Смирнова, уличенного в поставках некачественной муки. Где же тут измена родине? Обычная уголовщина. К чему же тут особый порядок?..
Ротмистр слегка улыбается:
– Мне вас так и описали, господин секретарь. Горячий, увлекающийся, но дельный, знающий и учиться хочет… Вы пометочку-то поставьте, а вот далее… Вы, кстати, когда обедать ходите?
– В полдень, – непонятно, зачем спрашивает, но отвечать приходится. С господами из Комитета лучше не ссориться. – Тут за углом кухмистерская есть. Недорого и вкусно.
– В полдень, значит. – Черемисов щелкает крышкой часов. – Не позволите ли присоединиться?
– Сделайте одолжение, ваше благородие…
– В таком случае до встречи, господин секретарь…
…В кухмистерской гомон и сутолока. В воздухе разлито целое море запахов. Так, если взять пять, нет – шесть… семь… восемь кусков черного хлеба, то можно обойтись и без котлет. Тарелка щей с говядиной и восемь кусков черного хлеба. И еще три стакана чаю. Вот если есть так каждую неделю, тогда можно будет не только сходить с Олечкой в театр, но и подарить ту серебряную брошку, которая ей так понравилась. И еще останется на три книги: Оуэна, Писарева и «Жизнь Вольтера». А кому нужны эти котлеты? Прекрасно и без них обойтись можно…
– …Господин секретарь! Сюда!
Ротмистр Черемисов машет из-за стола у окна:
– Присаживайтесь, располагайтесь. – Он снова щелкает часами. – А вы точны. Это приятно. Уж не обессудьте: я чуть раньше пришел, вот и взял смелость на вас тоже заказать.
Канальство! Он же даже не котлеты взял! Мясо! Да еще самый дорогой гарнир – жаренный с грибами и луком картофель. Если завтра и удастся сэкономить, то дальше все равно придется выбирать: или брошь, или книги…
…Черемисов отпил из кружки с квасом:
– Знаете, господин секретарь, мне вдруг стало как-то очень грустно. Последний раз я так ел, когда вышел в полк. Еще подпоручиком. Боже, как же давно это было! Спасибо вам большое, что вытащили меня сюда!
Он улыбается, но не мне, а чему-то своему. Наверное, вспоминает свои юные годы. Он уже почти старик: ему, верно, около тридцати…
– …Вы не слушаете меня, господин секретарь?
А? Чего? Оказывается, пока я разглядывал его, он что-то там говорил, а я и прослушал! Неудобно-то как!
– Я говорю, что вы, скорее всего, рассчитывали на нечто большее, чем ежедневная монотонная рутина в канцелярии губернского суда?
– Нет, почему же – рутина? Среди дел иногда попадаются очень любопытные…
А ведь прав этот «гэбэшник», прав. Если не считать той забавной истории, когда пьянчужка укусил настоятеля городского собора за лодыжку, ничего любопытного в делах и нет. Обычные тяжбы, скучные разбирательства. И на судебных заседаниях ни разу не был. Только в канцелярии…
– А вы, господин секретарь, не хотели бы заняться чем-то более интересным? Ну, к примеру, послужить у нас делопроизводителем следственной части?
– А какая разница? Что в губернском суде бумажки подшивать, что у вас?
– Ну, не скажите, сударь мой, не скажите… А вести протоколы допросов? И следователь, если он, конечно, не дурак, всегда прислушается к доброму совету. А вы ведь наверняка захотите давать советы…
Интересно. «Если он, конечно, не дурак…» А дураков в их ведомстве не держат, всем известно… Соглашаться?
– Соглашайтесь, молодой человек, не раздумывайте. Где еще вы найдете такую, с позволения сказать, школу, как у нас?
А, была не была! Если воевать, так по-военному! В конце концов, что это за практика такая: сидеть в канцелярии и перебирать папочки с делами?!
– Я согласен, ротмистр…
– …Ваше благородие, господин следователь, да какой же я враг народа? Ну, бес попутал – купил муку из проросшего зерна. Так на копеечку же польстился! Семья-то, семья – это ж шесть ртов! Как всех прокормить?
– Не враг народа, говорите… Ну-ну. А то, что хлебом из вашей, так сказать, муки восемь человек отравилось, причем из них двое – маленькие детишки – до смерти? Это как?
– Так ведь, ваше благородие, ну кто ж знал, что детишкам-то? Мне б этот грех отмолить, а? Я бы и за вас свечку поставил…
– Ну, со свечками мы после разберемся, а пока скажите-ка мне вот что… Сами бы вы не додумались такую пакость делать. Так кто-то подсказал?
– Помилуйте, ваше высокоблагородие, да кто ж подсказывать-то станет? Ну, вот как есть, бес попутал…
– Господин делопроизводитель, запишите: подследственный упорствует и от дачи показаний отказывается. Значит, так: перерыв, а подследственного увести. Пусть поразмышляет…
Следователь Рославлев отодвигает папку с бумагами:
– А что, молодой человек, не испить ли нам с вами чайку, пока господин Смирнов размышляет и пока ему… хм… помогают собраться с мыслями? Подсаживайтесь-ка к моему столу…
Чай горячий и ароматный – не чета тому, что в кухмистерской.
– Сухарики берите… По вашему лицу вижу, что хотите что-то спросить, так?
– Да. Василий Федорович, но какой же он враг народа? Вор – да, но враг?..
Рославлев молчит, сосредоточенно мешая в стакане ложкой.
– Ну, в самом деле, ну, украл. Ну, люди пострадали. Но разве за это можно…
– Что «можно»? Можно ли за это в Сибирь? Да сколько угодно. Но вот скажите-ка мне, молодой человек: вот закатаем мы его в Сибирь. А кто в его лавке останется? Жена? Правильно, она и останется, благо половина имущества на нее записана. И что, думаете, она не станет худую муку продавать? Да еще как станет, даже больше чем этот сиделец. Ей же мужу посылки надо в Сибирь слать. А, скажете, не знала она, что он муку из проросшего зерна в дело пустил. Может быть, только верится слабо. Супруга его из самого что ни на есть купеческого звания и всю эту торговую премудрость не хуже мужа разбирает. Так что, вернее всего, знала. А раз так, то и ответ ей вместе с мужем держать…
– …Господин следователь! Подследственный Смирнов на допрос просится.
– Ну, раз просится – допросим. Вели, голубчик, чтоб привели. Давайте-ка, молодой человек, посмотрим да послушаем: не поумнел ли наш отравитель?..
– …Ай-яй-яй, гражданин Смирнов. Да как же это вы так? Должно быть, упали?
– Ваше превосходительство, да какой там «упал»?! Это же ваши… так отделали…
– Да что это вы такое говорите?! Да неужели же вы хотите сказать, что служащие Комитета государственной безопасности вас ударили? Не может быть!
– Да как же не может быть, ваше превосходительство. Как есть отделали – мое почтение. Особенно этот вот старался!
– Нет, в этом надо разобраться. Подследственного увести, а вас, ефрейтор Кузьмин, я попрошу остаться… Ну, что, Петр Прович, упирается?
– Упирается, вашскабродь. Ну, да ништо: и не таких упертых ломали.
– Так давай, голубчик, давай. Только уж постарайтесь, чтоб больше не жаловался. И на сегодня нам его больше не присылать. Как там у вас Елатомцев поживает?
– Да как сказать, вашскабродь? Вроде доходит…
– Как думаешь, Петр Прович: к завтрашнему дню дойдет?
– К завтрему, Василий Федорович, непременно дойдет!
– Вот и хорошо, вот и славно. Чайку с нами не выпьешь, Петр Прович?
– Отчего же не почаевничать. Я вот туточки примощусь…
– Вот, молодой человек, не желаете ли Петру Провичу ваш вопросец адресовать?
– Да я вот только хотел сказать, господин ефрейтор, что Смирнов, разумеется, вор, но разве так можно? Нужно?
Ой! Что-то я, должно, не то спросил. Ой, какое у него лицо стало… аж пятнами пошло…
– Вы, Петр Прович, успокойтесь. Чайку вот, сухарик… Молодой человек просто не знает…
– Э-эх, барчук, да моя б воля была б, я б таких без суда, без следствия на березу! Со всем выводком!
– Видите, молодой человек, как повернулось. Я каюсь, не ожидал, что Петр Прович столь близко к сердцу ваш вопрос воспримет… Дело в том, что четыре года назад у него вот от такой муки вся семья сестры потравилась…
– Да кабы сестра, барчук, а ведь она мне заместо матери была… Враг он, народу враг, России враг! Правильно государь велел, таких в Сибирь гнать, всего лишать. Пусть там грехи свои замаливает!
– Вот видите, молодой человек. Глас народа – глас божий! Петр Прович у нас как раз тот самый народ и есть…
– …Итак, господин Елатомцев, если я вас правильно понял, приказ украсть деньги, отпущенные на ремонт моста, вы получили от резидента британской разведки?
– Так.
– И приказ вы выполнили, так?
– Так.
– Ну что ж, тогда вот тут подпишите, и все – мы вас больше не задерживаем. Ступайте-ка, голубчик, в камеру, сил для суда набирайтесь. А кстати, резидент британской разведки – статский советник Смагин? Из Министерства путей сообщения?
– Да…
– Ну, вот и славно. Молодой человек, дайте ему еще последний листик подписать. Вот и хорошо, голубчик, вот и умница. Ну, ступайте, Елатомцев, ступайте… А славно мы с вами сегодня, Володя… Вы позволите мне вас так называть?
– Пожалуйста, Василий Федорович. Мне будет очень приятно…
– Славно мы сегодня, Володя, потрудились, правда? Давно у нас на этого Смагина сигналы поступали, что с казенными деньгами слишком вольно обращается, да вот все никак не подступиться было. И тут – такой подарок. Славно…
– …А-а, господин Смирнов! Душевно, знаете ли, рад, что снова к нам попросились. Душевно рад. Проходите, присаживайтесь. Жалоб больше нет? А то вид у вас какой-то нездоровый…
– Ва… ваше превосходительство! Пощадите!
– Да что это вы, сударь мой?! Немедленно встаньте с колен! Иначе…
– Батюшка! Отец родной! Пощади!
– Эх, Смирнов, Смирнов… Ну вот скажи ты мне на милость: много ли заработал-то на этой муке?
– Так ведь… батюшка… три рубли на рупь… Все отдам, все до копеечки, только не погуби! Заставь за себя богу молиться, сердечный…
– Да-а… Три рубля на вложенный рубль. А знаете, Володя, вот странность: читал я когда-то одного из запрещенных ныне авторов – немецкого еврея Маркса. Так вот, господин Маркс изволил писать, что при трехстах процентах прибыли не найдется такого преступления, на которое не пошел бы капитал. Как полагаете, молодой человек, это наш случай?
– Совершенно точно, Василий Федорович, наш! Словно про него этот Маркс написал…
– Батюшка! Заступник! Отец родной! Не знаю я никакого Марксу!..
– Так-таки и не знаешь?.. Ефрейтор!
– Нет! Не надо! Солгал я, господин следователь! Знаю Марксу! Оченно хорошо знаю! Вредный жид! Он сам ко мне приходил и велел муку порченую продать! Велел в драгунский полк!.. А я испугался, только по пекарням продал!
– Ты смотри, как повернулось… Володя, запишите: обвиняемый Смирнов добровольно признался в связях с социалистическими организациями. Сообщил о приеме курьеров и делегатов из-за рубежа…
– …Василий Федорович, разрешите вопрос?
– Конечно, Володя, спрашивайте.
– А как с Марксом-то быть? Я, каюсь, сам его читал когда-то… Правда, не понял ничего. Мне брат давал. Но вы не подумайте: он потом от этого отошел…
– Да я, Володенька, и не думаю. Я знаю, что он сейчас у господина Рукавишникова правой рукой… Мы, уж извините, прежде чем вас приглашать, семь раз вас проверяли-перепроверяли. Но вы хотели что-то спросить?
– Как же с Марксом-то быть, Василий Федорович? Ведь Смирнов не то что не читал его, а и узнал-то про него только сейчас…
– Ну так что же? Маркс – враг, и Смирнов – враг. Пусть ему легче станет, бедолаге, что не один он враг народа… Да, собственно, мысль про капитал и триста процентов прибыли отнюдь не Марксу принадлежит. Он ее у Теодора Даннинга украл! Был в Англии такой профсоюзный деятель и публицист… – И Василий Федорович процитировал по памяти: – «Капитал избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это еще не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами…»
…Вот и лето миновало. Как-то незаметно, быстро. Прошло – и нет! Хотя, если подумать: сколько хорошего было за эти три месяца! И театры, и балы, и Олечка Верховская, и Катенька Белышева… И рыбалка, и охота. Петр Прович замечательные места знает… И, конечно, Рославлев… Но сегодня я увижу его в последний раз. Через два дня начнется курс, так что сегодня вечером – на поезд и в Казань…
– …Что ж, Володя, вот и настала печальная пора прощания. Я, уж извините за прямоту, привязался к вам. Привык.
– Я буду скучать по вас, Василий Федорович. Вы мне стали как родной…
– Приятно слышать, приятно слышать. Ну, и какое впечатление вынесли вы, молодой человек, из вашей практики?
– Знаете, Василий Федорович, я очень рад, что в России есть такая служба, как ваша. И не сочтите за лесть: что здесь служат такие люди, как вы!
– Спасибо на добром слове, Володенька, спасибо. А ведь у меня к вам есть дело. Будет у нас с вами, Володя, сейчас очень важный разговор. И для вас, и, не скрою, для меня тоже. Володя скажите, как вы относитесь к тому, чтобы работать у нас?
– Да я же… Я, господин коллежский асессор… Я сам хотел… думал, вот курс окончу – и буду к вам проситься. Возьмете?
– Очень рад, Володенька, очень рад. Рад, что не ошибся в вас, не ошибся…
– Вот только боюсь, справлюсь ли?
– Справитесь, Володя, справитесь. Можете быть уверены. Вот-с, возьмите. Это в вашу Казанскую alma mater: характеристика, результаты стажировки, отзыв начальства. Можете прочесть: конверт, как видите, не запечатан. Да-с, а вот тут распишитесь. А вот эту бумаженцию сразу же по прибытии в университет отнесете в губернское управление КГБ. Там уже в курсе… Ну-с, коллега, за сим желаю вам доброй дороги и успехов в учебе!
– До свидания, Василий Федорович. Можно мне вам писать?
– Конечно, Володя, конечно. Буду очень рад. Вы ведь, так сказать, теперь мой крестник. Удачи вам, Володя!
Интересно, что там, в конверте, написано? Эх, любопытство сгубило кошку – посмотрю! Отзыв… «…Проявил себя… внимательный и усердный работник… благодарность за выполненную во внеурочное время работу… быстрый ум…» Быстрый ум – надо же?! А приятно все-таки, что тебя оценили! Та-ак, что тут еще? «Оценка за практику – превосходно»! Замечательно! Есть чем похвастаться перед братцем. А через три годика и вообще ему нос задирать станет неуместно: в КГБ работа не проще, чем у него…
