Милая душка Минни, собственная моя маленькая жена!

Я знаю, как ты переживаешь за нашего мальчика, нашего Ники. Полагаю, les neveu Серж и Николаша любезно известили тебя о произошедших событиях этой тяжелой ночи. Но хочу сам рассказать тебе обо всем произошедшем, дабы ты, драгоценная моя подруга, могла сама оценить, кто прав, а кто – нет…

Я уже помолился и собирался ложиться спать, как ко мне вошел, нет, не вошел, а просто-таки ворвался Ники. Боже мой, видела бы ты его в тот момент! Перекошенное лицо, расстегнутый мундир, глаза горят безумным огнем.

Я не успел поинтересоваться, что с ним произошло и почему он в таком виде, как Николай немедленно стал упрашивать меня «оградить» его от циркулирующих по дворцу гадких слухов о его взаимоотношениях с невестой. Удивленный и возбужденный этой странной просьбой, я начал расспрашивать его о том, что произошло. Николай со слезами в голосе сообщил мне, что он два часа назад велел своим казакам утопить какого-то лакея, распространяющего сплетни, а заодно приказал выпороть на конюшне камердинера Николая Николаевича, который деньгами поощрял этого лакея к выдумкам!

Я пытался успокоить сына, а также выяснить, что все-таки произошло. Наш маленький Ники! Ведь ты помнишь, моя дорогая, как еще каких-то десять лет тому назад наш мальчик так трогательно рыдал над убитым голубем! И вдруг «утопить, запороть»!..

Я приказал подать Ники коньяку, когда услышал в приемной какой-то шум. А через мгновение дежурный доложил, что ко мне на прием просится великий князь Николай Николаевич. Услышав это, Ники s'est étranglé avec le cognac и тихо пробормотал: «Он уже здесь, merde, abschaum!» – добавив крепкое выражение на родном языке. Затем Ники сказал дежурному не пускать Николая Николаевича, и сказал это столь решительно, что мне оставалось только кивнуть, подтверждая его приказ.

Расспросив сына подробно, я уяснил суть произошедшего. Конечно же, прислуга требовала наказания, но ведь не такого! Я очень рассердился подобному самоуправству и начал отчитывать Ники за столь вопиющее поведение, но он попросил меня дать ему возможность оправдаться. Из дальнейшего выяснилось, что, слава богу, в последний момент Ники одумался и отменил свой преступный приказ – до смертоубийства так и не дошло! Возбужденный и рассерженный, я продолжал говорить с нашим мальчиком hautement et sévèrement. Но он вдруг посмотрел на меня, поверишь ли, бесценная моя Минни, чуть ли не с жалостью, и тихо, спокойно спросил: «А вы, папб, что сделали бы вы, если бы вдруг узнали, что некая la racaille titrée распространяет чудовищные, les potins sales о вас и о матушке? Это ведь не лакей все придумал! За ним явно кто-то стоял. Как бы вы поступили в этом случае?»

Поверь, душа моя, мне словно наяву привиделось то, о чем говорил наш мальчик. Наверное, для такого sujet дело не обошлось бы starke Schlag «по морде»! Наверное, я нашел бы способы раз и навсегда отучить такую каналью от гнусного сплетничества. (Прости, бесценная моя Минни, но у меня в душе просто поднимается буря негодования, когда я думаю о подобном!)

В этот момент я вдруг неожиданно вспомнил о том страшном дне, когда некие силы буквально завладели мной. Ведь тогда нашему мальчику грозила смертельная опасность от сил нечеловеческих. Да и последующие покушения на жизнь нашего наследника вряд ли можно расценивать как l’affaire des mains de l’anarchie и сумасшедших бомбистов. Нет! Тут видна та же рука, что толкала меня на чудовищное преступление в тот, едва не ставший роковым, день. Я вспомнил несчастного папб, судьба которого так потрясла нас всех. Неужели внуку уготовлена участь деда? А ведь Ники уже сейчас проявляет качества характера, присущие Петру Великому, нашему славному предку. Быть может, именно ему вручены Царем Небесным судьбы Российской империи, да и всего мира. И неудивительно, что на него обрушиваются испытания, с каждым разом все тяжелее и тяжелее предыдущих.

Охваченный этими мыслями, я совершенно позабыл о Ники, который все так же молча стоял посреди кабинета, терпеливо ожидая моего решения. Бледный и осунувшийся, с темными кругами у глаз… В этот момент он был таким домашним, таким «нашим», что я внезапно ощутил отчаянный страх за него. Он с горсткой своих преданных офицеров уже смело шагает по стезе, уготованной ему судьбой. Но что сможет сделать наш мальчик – добрый, честный, наивный, прямодушный – против всех ополчившихся на него сил?

Поверь мне, дражайшая моя Минни, в этот момент я чуть не разрыдался как ребенок. Нашего сына, моего сына, который в тот страшный день простил мне все и понял мои душевные муки, нашего дорогого мальчика ненавидят эти [далее фрагмент вымаран] и готовят ему ужасную участь! В единый миг я осознал, что не в моих силах отвратить от Ники уготованные ему беды, если он останется в столице.

В первое мгновение я подумал о Гатчине. Там Ники легко защитить, его можно окружить непроницаемой стеной верных нам полков, скрыть от злобы как человеческой, так и… [далее фрагмент вымаран так сильно, что в некоторых местах перо прорвало бумагу] …но в следующий миг я понял, что Ники не станет сидеть под замком в Гатчинском дворце, точно в тюремном замке. Ему нужно действовать, работать, встречаться с людьми. Да и его невеста зачахнет под замком. Они просто убегут, подобно новым Клариссе и Флорану. Но где же мне спрятать его, скрыть от враждебных козней?

Решение пришло ко мне неожиданно. Ведь Ники все равно должен обвенчаться с Мореттой. Так, значит, – в Москву! Прежде чем решение оформилось окончательно, я уже написал рескрипт об откомандировании Ники в Московский военный округ, где он должен служить при штабе. Надеюсь, что в старой столице наш мальчик будет в безопасности от… [далее фрагмент вымаран].

До свидания, моя милая душка Минни. От всего любящего сердца обнимаю тебя. Целую Ксению, Мишу и Ольгу. Христос с вами, мои душки.