Глава седьмая
— Поведай мне, — сказала я, сидя в тишине моих личных покоев, — что это за зазнайство?
Именно здесь я умоляла отца не отдавать меня Садику. И здесь же я просила его отослать меня прочь. Как много с тех пор изменилось!
Тамрин, склонившийся передо мной в поклоне, изумленно выпрямился.
— Моя царица?
Он вновь был одет в простые одежды, браслет на запястье и аккуратно подстриженная борода были его единственными украшениями, а волосы он завязал на затылке простым кожаным шнурком. У двери напротив стоял Яфуш, золото сияло в его носу и на шее — высокомерный, неподвижный и прекрасный, он напоминал мне обсидиановую статую. Насколько же могут различаться мужчины!
Шара налила вино, и я откинулась на спинку резного стула, глядя, как он отпивает, не сводя с меня непонимающего взгляда.
— Ты читал тот свиток, который вчера подарил мне? — спросила я.
Брови Тамрина приподнялись.
— Я — не читал. Разве что часть его. Пиарские свитки порой цитируют при дворе Израиля.
— Понятно.
Вчера ночью мне хотелось сжечь пергамент, это собрание изречений, предельно ясно, вдохновленных другими, в основном египетскими, поговорками. Другого применения подобное собрание мудростей не заслуживало, хотя я вынуждена была с неудовольствием признать, что сборник довольно разумен, хоть и не похож на божественное откровение.
Но не поговорки и изречения в нем оскорбили меня.
— Как давно этот царь на троне?
Десять лет, моя царица, почти одиннадцать. Но, умоляю, скажите, что вас настолько огорчило?
— Здесь есть две песни, включенные в свиток тем же царем.
Я потянулась к свитку, лежащему рядом со мной на столике из слоновой кости, подняла его и прочитала:
— «Во дни его процветет праведник, и будет обилие мира, доколе не престанет луна».
Я взглянула на Тамрина.
— Ах, царица, — ответил он с тем чувством, что показалось мне облегчением. — Я уверяю вас, он не желал никак принизить вашего бога. На окраинах его города почитают многих богов, и во многих верят его жены в своих покоях.
— Ты уверен? — я продолжила прежде, чем он успел мне ответить. — «Он будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли; падут пред ним жители пустынь, и враги его будут лизать прах! Цари Фарсиса и островов поднесут ему дань…» — Я подняла взгляд от пергамента на Тамрина. — «Цари Аравии и Савы принесут дары».
Мне показалось или он мертвенно побледнел?
Мне отлично известно, что непривычные к нашему языку зовут мое царство «Савой». Разве не так?
— Вы правы, царица.
— А что же здесь значит «Аравия»?
Он помедлил.
— Пунт, моя царица.
Мой взгляд стал тяжелым, как камень. Тамрин тут же склонился в низком поклоне, а я возвратилась к свитку.
— «Милосерд к нищему и убогому… от коварства и насилия избавит души их… и будет жить, и будут давать ему от золота Аравии!»
Я швырнула свиток ему под ноги.
— Царица, я приношу глубочайшие извинения. Я не знал…
— Это записано как молитва Давида, сына Иессеева, — сухо сказала я. — Кто это такой?
— Царственный отец Соломона.
— Его так и называли в народе? «Сын Иессеев»?
Он выпрямился.
— Да. Отец царя был рожден не в семье монархов.
— И как же в подобном случае, — насмешливо протянула я, — он смог вознестись на трон?
Тамрин на миг поджал губы.
— Он был избран одним из их пророков в числе сыновей Иессея. Он был пастухом… и младшим сыном.
Мой смех зазвенел под сводами комнаты.
— Так этот великий богатый царь на самом деле сын пастуха? — Я посмотрела на Шару, которая, позабыв о вуали, пыталась спрятать одну из редких своих улыбок.
— Да. — Торговец развел руками. — Его отец едва ли мог назваться царем. Но он оставил наследство: он был победителем в войнах… бандитом большую часть своих дней, убийцей людей. Именно он объединил племена Израиля.
Наши собственные правители объединяли племена. Даже сегодня мой народ называл меня мукарриб — объединительница — согласно традиции, заложенной моим дедом, который соединил четыре великих царства в одно, Сабу, ставшею превыше их всех.
— И этот пастуший царь молился о том, чтобы Саба несла свое золото его сыну.
— Царица, богатство Сабы давно уже легендарно. И это комплимент нашему царству, тот факт, что бывший их царь желал сыну подобного отношения.
— Тамрин, давай наконец поговорим откровенно.
Он отступил, когда я сошла с возвышения и направилась к низкому дивану. Жестом я пригласила Тамрина занять соседний, тем самым подняв его до статуса советника.
— Десять лет на троне. Возможно, как ты говоришь, одиннадцать, — начала я, когда Шара поставила перед нами блюдо с финиками.
— Да, моя царица.
— Его жена — дочь фараона. Но всем известно, что фараон слаб.
— Его первая жена.
— Сколько же их у него? — Я подняла кубок. У моего отца тоже было несколько фавориток.
— Я не уверен в точном числе. По последним подсчетам их было около двух сотен.
Мне с трудом удалось не выплюнуть от изумления вино.
Он мягко улыбнулся.
— Это правда. Дочь фараона принесла ему Гезер. Невеста из аммонитов — контроль над Королевским Трактом, от Красного моря до самого Дамаска. И так далее, включая наложниц из двенадцати племен его народа, жен из вассальных Моаба, Эдома, Арама, Хамата, Зобы, Ханаана, Хатти, Амалекитов.
— Все ли рассказы о нем настолько преувеличены — от списка земель и богатств до количества его жен? — На этот раз я не просто взглянула на него, я поймала себя на том, что почти неприлично глазею. И как я раньше не замечала, что у его глаз такой изумительный синий цвет?
Торговец мягко покачал головой.
— Боюсь, что не преувеличены. Я видел его столицу и возведение его храма, видел крепости в городах, где его гарнизоны контролируют дороги от Евфрата в Синай и от Красного моря в Пальмиру. Получив контроль над торговыми путями через Гезер, он стал также посредником в торговле лошадьми и колесницами между Анатолией и Египтом.
Я прищурилась.
— Они называют его Принцем Купцов, — продолжил он. — Царь знаменит своим пристрастием к роскоши, экзотическим товарам и животным.
— И женщинам, по всей видимости.
— По всей видимости, — кивнул он, слегка улыбнувшись.
— И почему же я так мало слышала о нем и о его отце, если они так влиятельны и богаты?
Несколько лет назад я слышала что-то о царе-разбойнике Давиде, но не более того.
— Слишком мало караванов ходит так далеко на север, обычно они доставляют товары не дальше оазиса Дедан, где продают их другим торговцам. Мой отец несколько раз доходил до самого Эдома и Иерусалима, на что каравану требовались месяцы. Я был там дважды и собственными глазами видел то, о чем говорил. Твой отец вел дела с этим царем — он посылал мирру на похороны любимой матери царя, когда та заболела. Во время последнего моего путешествия я узнал, что она отошла в мир теней.
Я вновь задумалась о сидящем передо мной мужчине, внимательно рассматривая ляпис-лазурь его глаз, тонкие морщинки вокруг них, широкий лук его верхней губы, тонкие пальцы мозолистых рук. Я была права, решив, что именно такой человек должен заявить о торговом могуществе Сабы большому миру. Отметила про себя, что он так и не расслабился полностью, оставил ноги на полу — он был из тех, кто никогда не теряет опоры, не забывает об осторожности.
Из тех, кто способен смириться с придворной жизнью, вести себя с обманчивой легкостью, но лишь до тех пор, пока к тому принуждают обстоятельства.
— Ты рано покинул мой пир, — сказала я.
Он склонил голову.
— Я скромный торговец, и я не привык к роскоши. Прошу прощения, царица.
Я подергала воображаемую ниточку на рукаве.
— Что получил мой отец взамен благовоний, отправленных им на погребение царицы? Я полагаю, что мать царя происходила из царского рода и не была пастушкой.
— Царскую благодарность и выгодные условия.
— Царскую… благодарность?
— Да, и выгодные условия торговли. Моя царица, — Тамрин склонился ко мне, — я повезу на север рассказы о твоем царстве, о твоем богатстве и о верности твоих народов. Скажи, чего еще ты желаешь… и я это сделаю.
Мне показалось или в его глазах действительно засиял огонек двойного обещания? Мой собственный взгляд скользнул по тыльной стороне его ладони, проследил линию запястья до сильного предплечья, где под кожей проглядывали жилы.
Я откинулась на подушки.
— Ты правильно понял мои намеренья. Тогда пойми и это: я хочу, чтобы наш язык, наши боги, достижения наших водных инженеров донеслись на север за пределы Финикии. Я хочу, чтобы мир услышал о наших дамбах и каналах, о чистокровных верблюдах. О двойном рае Мариба, нашего оазиса, и о крепости нашей столицы, о ее многоэтажных домах.
— Но красоте ее царицы?
Я весело улыбнулась.
— Ты до сих пор не видел моего лица.
— И все же, когда я буду рассказывать о тебе, царица, меня будут обвинять в преувеличении и сказках точно так же, как ты обвинила меня за рассказ о Соломоне. Но почему ты так хочешь поведать миру о чудесах Сабы? Ведь причиной не может быть лишь обычное хвастовство.
— Ты прав. Но мы обязаны хвастаться чудесами. Я хочу привлечь в свою столицу лучших мудрецов и мастеров мира. Я хочу приблизить тот день, когда бронзовых дел мастера и строители из Финикии, астрономы из Вавилонии, ткачи из восточных племен, которым известны секреты шелка, прибудут в Сабу и приведут ее к процветанию, зная, что здесь их щедро вознаградят за мастерство и знание.
Он медленно и тихо вздохнул.
— Да, теперь я понимаю. И тоже стану стремиться приблизить тот день, когда имя Сабы будут произносить с благоговением, как имя бога… и именем богини станет имя ее царицы.
Я рассмеялась, и на этот раз мой смех действительно был веселым.
— Полагаю, что теперь, после окончания дождей, ты получишь множество даров из Египта, — сказал Тамрин, наблюдая за мной. Его взгляд скользил по моей вуали.
— Дни процветания Египта остались в прошлом, — ответила я.
— Однако ливийские наемники день ото дня становятся все сильнее. Египет потерял Нубию, но вскоре станет новым, куда более воинственным государством.
— У нас всегда были добрые отношения с Египтом. Но теперь им управляют жрецы. Мы отправим дары в храмы Фив.
— Как скажешь, моя царица. Их пророчества дорого обойдутся.
— Да, и будь готов получать прибыль. Я сделаю тебя богатым — богаче, чем сейчас, — сказала я. Потому что лишь человек, которому не нужно никому ничего доказывать, будет одеваться настолько просто и вести себя при этом настолько изысканно. — А теперь скажи мне: какого бога почитает царь Соломон?
— Бога своих праотцов.
— А именно?
— Его называют «Господь Всевышний» и «Аз есмь».
Я выгнула бровь.
— Разве это имя для бога?
— Имя этого бога не произносят вслух. Они считают его выше всех остальных богов.
— Этот царь совершенно точно стремится в пропасть! — засмеялась я. — Разве он не знает, как подобное было проделано в Египте, когда Эхнатон провозгласил всевышним одного лишь Атона — бога, у которого было хотя бы имя, — и как печально все это закончилось? Эхнатон стал «врагом» во всех архивах их собственной истории!
Я читала об этом несколько лет назад: после смерти Эхнатона храмы были заброшены на долгие годы, чума скосила большую часть населения. Неудивительно, что историки возненавидели фараона за то, что тот осмелился так прогневать богов.
— И каков символ этого непроизносимого бога? Ты привез с собой его идол?
Он помедлил.
— У бога нет символа. И нет идола.
Я рассмеялась еще искреннее, чем раньше.
— Бог, с которым нельзя говорить и которого невозможно увидеть.
— Их закон запрещает высекать изображения любого бога — в том числе и их собственного.
— Что за форма неверия заставляет их уничтожать имя и лицо собственного божества?
— Уверяю тебя, его жрецы очень набожны, — мрачно ответил он, — хоть женам царя и позволено отправлять свои культы в местах служений, которые царь специально построил для них за пределами города.
Я пожала плечами.
— Недолго же ему жить в этом мире.
— Как скажет царица. — Тамрин поклонился мне. — Но, покуда он жив, скажи мне, какие дары я должен приготовить ему и взять со своим караваном, когда мы решим выступать?
Я поглядела ему в глаза.
— Никаких.
Тамрин вскинул брови.
— Возьми обычное количество товаров, проследи лишь за лучшим качеством.
— Ты уверена, моя царица?
— Саба обладает монополией на торговлю специями. Если он хочет получать товары из Пунта или Хидуша либо из стран, что лежат к востоку от них, царю придется иметь дело со мной. Он может прислать подарки… нам.
Он помедлил.
— Как скажешь. А какое послание я должен передать Принцу Купцов?
— Только свои рассказы… и цены.
— И когда я приду в Иерусалим, рассказывая истории о Сабе и ее потрясающей царице, царь Израиля пожелает мирного и прибыльного союза… что мне ответить, если он предложит брачный союз с Сабой?
— Что у меня нет дочери, которую я могла бы отдать ему в жены.
— Я имел в виду свадьбу с тобой, царица.
Я смерила его взглядом.
— Я правительница своей страны. А не царевна, которую можно отправить в его гарем.
— Да продлится твое правление сотню лет, — сказал он, склоняя голову.
Когда Тамрин ушел, я сняла вуаль и долго пила из кубка.
От меня не укрылся лукавый взгляд Шары.
— Я знаю, что ты подумала, — сказала я позже, когда она помогала мне раздеться в моих покоях, после того как прислуживающие мне дочери благородных семейств были отправлены спать.
— Не говори, что ты не заметила его красоты… и того, каким взглядом он на тебя смотрел.
— Возможно, заметила.
Она рассмеялась, и я была благодарна за то, что снова услышала ее смех.
В ту ночь, пока Шара спала и ритм ее дыхания напоминал мне мерный шепот морского прибоя, я снова думала о тонких пальцах, о сильных руках и о том, как изгибались его губы в улыбке.
Но опытный и разумный союзник был мне куда нужнее любовника. Мне нужен был глашатай Сабы в далеком мире.
…У этого глашатая был очень красивый рот.
Тамрин вернулся через три недели, чтобы попрощаться со мной в храме в первый день растущей луны — во время новых начинаний и путешествий. На этот раз он надел бронзовый амулет с защитными письменами, амулет торговцев. Жрица — женское воплощение лунного цикла Алмакаха — напевно читала гимн, пока аколит Азма ловил кровь жертвенного козленка в чашу перед священным колодцем. Юная дева, назначенная храмом пророчествовать вместо меня, покачивалась, стоя на коленях, явно под влиянием дурманной настойки Азма.
— Лев будет реветь, — повторяла она снова и снова. Азм не стал трактовать видение. Знамение было дано лишь торговцу, и только он сам мог постичь значение сказанного, если в знамении и вправду был смысл.
Когда я подняла руки, чтобы благословить торговца, девушка взглянула на меня и закричала, заслоняя глаза. Я не стала обращать внимания, зная, что она полубезумна от дурмана. Я сосредоточилась только на Тамрине, человеке, которому я должна была доверить все свои планы, человеке, путешествию которого я отчего-то странно завидовала.
Он тоже смотрел на меня снизу вверх, таким взглядом, словно над ним стояла не женщина и царица, а нечто иное.
Я вдруг почувствовала, как расстояние между нами растягивается, увеличивается, как в ту ночь, когда я донимала
Азма своими вопросами, а мои неотступные рассуждения и отчаянный поиск ответа не находили отражения в его глазах.
Я погрузила пальцы в чашу.
— Вернись ко мне быстро и благополучно, я жду тебя в новом году, — сказала я, рисуя перевернутый полумесяц на его лбу.
Он склонился вперед, поцеловал ремешок моей сандалии.
И ушел через мгновенье, вскочил в седло и отправился к каравану из трех сотен верблюдов и стольких же их погонщиков.
Пришла зима, и я забыла про царя израильтян.
