Глава четвертая
На рассвете я присоединилась к собранию вождей на широкой, поросшей кустарником поляне у самого края пустыни. Шесть каменных пирамид, грубо изображавших колонны марибского храма, говорили, что путешественники и кочевники использовали эту поляну как святилище под открытым небом.
Ниман, мой кузен, поставил перед нами связанного горного козленка.
Ниман и сам мог бы стать царем, если бы его отец пережил кампании Агабоса. Но ни один из сыновей Агабоса не выжил, уцелел только мой отец, поэтому трон перешел к нему. Козленок время от времени блеял, юные звезды его рогов слегка загибались друг к другу, формируя идеальный полумесяц над его головой.
Ниман принес еще одну вещь, которую я никогда не надеялась увидеть воочию: маркаб.
Я видела маркаб лишь как изображение побед моего деда на бронзе храмовой двери. Однако он стоял передо мной, словно вынутый из текста легенды.
Открытый ковчег из акации, украшенный золотом и страусовыми перьями — маркаб был одновременно боевым штандартом и военным трофеем.
Золотые рога поднимались по обе стороны от основания — их преувеличенно подчеркнутые изгибы напоминали о священном животном лунного бога — быке. Армия моего деда несла «корабль», как переводилось его название, с собой в битву, в ковчеге сидела девственница с обнаженной грудью, и никакое войско никакого племени никогда не могло захватить его в бою.
Лагерь накрыла тишина, как только десять мужчин подняли его над головами, а еще двадцать побежали рядом, напоминая о тех днях, когда воины приковывали себя к маркабу цепями, чтобы защищать его и сидящую в нем деву до последнего вздоха. Когда его вынесли на поляну, я увидела крепеж, благодаря которому его можно было установить на спину верблюда.
Два аколита вели меня на поляну под руки; час назад Азм дал мне выпить горькую настойку дурмана, корня лунного цветка. Меня немедленно стошнило, и я отказалась допивать ее, затем меня стошнило еще дважды.
Возле маркаба я опустилась на колени, чувствуя кислую горечь во рту. Мои распущенные волосы упали на землю, накрыли бедра. Надо мной возвышалась фигура в плаще, заслоняя небо. Азм. Золоченый череп быка Алмакаха словно парил над его головой, глазницы казались дырами в черную бесконечность, а пустые ноздри привиделись мне зубастой гримасой, я едва не закричала, впервые увидев ее.
Он заговорил, и хоть я отлично знала, что хриплый голос принадлежит жрецу, казалось, это бычий череп произносит слова призрачными губами, а небо над горами рокочет с запада ему в ответ.
— Мы приносим дар крови — воду, соль и охру жизни, — чтобы ты услышал прошение своей дочери. Алмаках, бог луны и грома, услышь своего слугу и ответь! — Его руки резко дернулись. Пять рун взлетели в воздух, зависли в нем на невозможно долгий миг, рассыпались по земле. Две из них легли перевернутыми: руна печени и руна сердца.
— Алмаках, услышь и ответь, — забормотали окружившие поляну племена, почитатели Амман Сайин, Атар и Вадд — богов солнца, луны, утренней звезды, полей, дождей и грома — богов их собственных территорий, предков и кланов… Каждый приносил клятвы богам земель, в которые приходил, как я обращалась к Сайин на прибрежной равнине и Амму в Катабане. Но теперь мы были на территории государства Сабы.
Саба и Алмаках превыше всего.
Жрец обернулся к востоку, где над пустыней уже начал подниматься бледно-серебристый при свете дня полумесяц. Изогнутый нож блеснул в руке, близнец зависшего в небе серебряного серпа.
— Алмаках, даруй победу своей дочери, даруй быстроту мечам собравшихся здесь союзников ее и родни. Поведай, должны ли мы выступать на Мариб в этот день? Даруй нам ясное знамение, позволь своему народу запомнить твою милость. Даруй победу, дабы увековечить свою славу. Саба и Алмаках превыше всего!
Племена заключают собственные сделки с богами, подумала я отстраненно. Как им и должно. Но моя сделка, заключенная так давно, касалась не племени, а лишь меня и бога.
Азм опустился на колени перед козленком, придерживая его голову. Я не помнила, как он успел это сделать. Нож сверкнул и упал невероятно быстро и медленным полумесяцем поднялся снова вверх. Мгновение словно растянулось, кровь расцвела жуткой улыбкой на кремовом горле и лишь затем алой аркой взлетела в воздух.
Аколит упал на колени, чтобы поймать кровь в золотую миску, и я смотрела, как та наполняется, а перед глазами плясали красные точки, похожие на капли крови, попавшей на край сосуда. Ветра не было, и металлический запах крови казался мне настолько густым, что я начала ощущать ее привкус на языке.
Я смотрела, как завороженная, как жизнь животного истекает передо мной, как вскидываются и опадают в пыль, обмякнув, связанные ноги козленка.
Когда Азм склонился, чтобы вспороть ему живот, я велела себе отвернуться и, кажется, даже отвернулась, но помню, что видела, как аколит оттягивает край зияющей раны.
Вонь внутренностей… треск плоти, похожий на треск разрывающихся нитей плотной ткани… Азм в крови по самые локти, он вырезает печень…
С ужасом и изумлением я смотрела, как он изучает ее, а затем осторожно разрезает, раскрывает, как фрукт.
— Благое знамение, — провозгласил он. — Мы выступим на Мариб сегодня!
Вопли со стороны собравшихся зрителей заставили мое сердце заколотиться очень быстро, слишком громко отдаваясь в ушах.
— Каким будет итог? — крикнул кто-то.
Жрец передал красную массу одному из аколитов и принял из рук другого миску с кровью. С запозданием я поняла, что он подходит и опускается передо мной на колени.
— Дочь Алмакаха, взгляни в сей сосуд и скажи мне, что ты видишь.
Я наконец отвела взгляд от черных глазниц черепа.
Вот сосуд. Столько крови… Я наклонилась вперед, вглядываясь в алый колодец, в смешение жизни и смерти. И на миг мне показалось, что я не на поляне, не на краю пустыни, а во дворце. Что я — девочка, цепляющаяся за мертвую мать, и мамины пряди волос запутались у меня в пальцах. Что мне снова двенадцать и я отчаянно жажду спасения, и рубины в браслете моей матери так же красны, как капли крови на золотой кромке…
— Моя царица, что видишь ты? — спросил Азм откуда-то очень издалека.
— Фимиам. Ладан, — услышала я свой голос.
Я потянулась к нему, но жрец поднялся на ноги. И я упала вперед, опрокинув сосуде кровью.
— Дорога пряностей, — услышала я его голос словно издалека.
— Дорога пряностей! — закричал он. — Алмаках возвещает благое царствование!
Все соплеменники разразились приветственными криками — все, кроме Макара, который поддержал меня за плечи.
Руки я держала опущенными между нами, с пальцев капала кровь.
Он поднял меня на руки, велел принести воды и легкой пиши для царицы. И когда после этого он вновь посмотрел на меня, его лицо было хмурым, как грозовое небо на западе. Я коснулась его щеки.
Этой ночью мы любили друг друга молча, отчаянно, снова и снова, до самого рассвета. И я молча поклялась себе в утренней тишине, что мы поженимся до конца лета. Планы его отца больше не имели для меня значения.
Пусть утешается, думая, что его замысел полностью сработал. Это было не важно, ведь я обретала в итоге счастье.
От лагеря к нам бежал человек. Я поднялась на дрожащих ногах и лишь тогда заметила кровь, которую размазала по щеке и груди Макара.
— Другие племена идут с севера! — кричал бегущий. — Сотни людей!
Руки всех присутствующих инстинктивно метнулись к мечам, но прибывший из племени Амана громко провозгласил:
— Вот видишь, моя царица! — Он дернул подбородком в сторону идущих от горизонта. — Мои люди присоединились к нам.
Мужчины ушли готовиться, а я остановилась у маркаба и провела пальцем по золоченым рогам. Подергала страусовое перо. Золотые листья были очень тонкими, очень гладкими, безупречными. Как и акациевое дерево, насколько я знала. И перья были чистыми — слишком чистыми и новыми, чтобы в давние времена побывать в многочисленных битвах…
Очень умно.
Мы двинулись на запад, чтобы встретиться с племенем Амана в долине Мариб. Кричавший был прав, их оказались сотни.
И они присоединились к нашим силам, закрыв наш правый фланг. Был уже почти полдень, начался дождь, от которого волосы липли к голове, а вуаль к лицу. Из близлежащих селений все утро шли новые люди, и численность нашего войска достигла почти что четырех тысяч, включая объединенный царский эскорт, показатель военной мощи.
Перед нами, через Вади Дхану, параллельно которой мы шли справа, зеленел край южного оазиса Мариба, отделенный готовыми поглотить его песками пустыни. Мое сердце забилось чаще.
Я и не думала, что когда-нибудь снова увижу эти поля, и уж точно не думала, что, увидев, сочту это благословением. Но теперь моя душа воспарила к небу от вида бурной реки, оттого, что пересохшие русла мечтаний снова вернулись к жизни. Там, в южном оазисе, стоял храм, соединенный со столицей узкой дамбой, пешим мостом через реку.
Когда мы дошли до восточного края небольшого северного оазиса, Ниман внезапно повернулся в своем седле. Вскинув копье, он закричал:
— Саба и Алмаках превыше всего!
Ближайшие к нему воины подхватили клич, и через несколько минут четыре тысячи голосов заглушили и ропот дождя, и рокочущий звук реки.
Но когда мы уже должны были увидеть стены Мариба, поднимающиеся у западного горизонта, сам горизонт закачался, подобно волнам мерцающего воздуха в жару над пыльной дорогой. На миг мне показалось, что на меня все еще действует настойка Азма — те несколько капель, которые я удержала в себе. А затем я увидела.
Ряды северян. Ряды за рядами ждущих нас воинов.
Набат дал сигнал к остановке. Короткий зов рога пронес его приказ по нашим рядам.
Макар склонился ко мне и тихо сказал:
— Пусть твой жрец заберет тебя через дамбу в храм. Сейчас же.
А затем добавил Яфушу:
— Охраняй ее.
Я остановила Яфуша жестом.
— Нет.
Макар вновь нетерпеливо подался ко мне:
— Ты не можешь дожидаться итога здесь. Не в таком многолюдном бою!
— Я не стану сбегать за стены, пока другие за меня бьются!
— Уезжай сейчас, пока еще есть время, — зашипел он.
— И что — ждать какого-то доклада? Гонца, который скажет мне, царица я или нет?
— Все это окажется бесполезно, если тебя убьют! Я сам приду за тобой, когда битва закончится. И ты с победой войдешь в город. Но до тех пор ты хотя бы будешь под защитой святилища.
Ему не нужно было завершать предложение, чтобы я услышала недосказанное: если мы проиграем.
— И что я буду делать в святилище? Буду жить там до конца своих дней, стану жрицей и никогда больше не ступлю за его стены? — Я покачала головой. — Я не оставлю мой мар- каб. И не оставлю тебя.
— Забудь обо мне! Я сейчас не должен иметь для тебя значения! Ради самой Сабы…
Но что-то — давно сокрытое и слишком давно забытое, начало подниматься во мне. Праведное, яростное негодование. Отказ вновь отречься, по причине вины или страха, от имени и прав, данных мне при рождении… отказ снова прятаться и скрываться. Каждая мысль о позоре, каждый смертный ужас моего прошлого в тот миг отвалились от меня, как старая раковина.
— А ты не думал, что я знала об опасности, когда согласилась вернуться? Что меня могли убить в тот самый миг, когда моя нога ступила на этот берег, и в любой миг после этого?
— Я дочь своей матери, и я не буду прятаться! — Мой голос становился все громче, по мере того как я продолжала. Я сдернула вуаль. — Я дочь царя и помазанница Алмакаха!
Затем я обернулась, ведомая тем же порывом, и закричала людям, что окружали меня:
— Я внучка великого Агабоса, объединителя Сабы! Чей, по-вашему, этот маркаб? Он принадлежал моему деду. Теперь он мой. Теперь он наш!
Крики раздались сзади, мечи поднялись в воздух. Впереди Кхалкхариб и другие оборачивались, чтобы взглянуть на происходящее. Не важно было, что это не потерянный маркаб моего деда. Теперь он стал им. Я встала в седле.
— Разве могут люди победить избранников богов? Мы дети Алмакаха, которым обещано процветание в невиданной ранее мере! Саба! И Алмаках! Превыше всего!
Крики переросли в рев.
Макар рядом со мной помрачнел. Его губы шевелились, но я не расслышала шепота, определив слова, сорвавшиеся с его губ, лишь внутренним чутьем.
Кто ты?
Запел рог. Ряды северян начали наступать, преодолев уже половину расстояния между нами. Впереди Набат внимательно всматривался в них, что-то себе бормоча. Кхалкхариб, ехавший рядом с ним, подался вперед в седле, а затем что-то быстро сказал Набату.
Набат закричал нам сквозь шум:
— Их слишком мало! У нас преимущество!
— У нас все преимущества, — с мрачной улыбкой добавил Ниман. — Саба и Алмаках!
В мгновение ока, прежде чем наши люди рванулись вперед, поле для меня внезапно исчезло. Остался только Макар, глядящий на меня с тем же непроницаемым выражением лица человека, который знает и одновременно с этим не узнает другого.
А затем воины бросились вперед, унося с собой всех и вся, как муссонный дождь, бурной рекой катящийся с горных ущелий.
Мы устремились через северный оазис. Тысяча воинов на верблюдах словно текла мимо меня. Три тысячи пеших хлынули следом — представители племен, цивилизованных городом и поселениями, в мгновение ока вернулись к своим яростным корням, в них проснулись кочевники, как в домашнем животном просыпается дикий зверь при первом же запахе крови.
Возможно, во мне говорило остаточное влияние дурмана, но, хоть я и знала, что никогда в жизни не ездила верхом с такой скоростью — а мне было далеко до всадников, мчащихся мимо с красотой и яростью диких племен, цвета их одежд и масти верблюдов словно тянулись за ними мозаичным шлейфом, — на миг мне показалось, что я парю и что верблюдица подо мной движется мягкой волной, а не рваным шагом, к которому я привыкала неделями…
Яфуш приблизился вплотную ко мне, выхватил у меня поводья, Макар с другой стороны обнажил меч. Я, в доспехе из ткани и шелка, была вооружена лишь своим кинжалом.
Впереди первые ряды северян, казалось, поддались с одной стороны, рассыпались. Резкий двойной сигнал рога, и мои лучники, приподнявшись в седлах, осыпали их ливнем стрел.
Далеко перед нами люди выпадали из построения, как зубы из старческой челюсти.
Но вот они развернулись, первая линия не столько сломалась, сколько скользнула, как осыпь с холма, к нашему левому флангу. Набат кричал на Кхалкхариба, который словно не слышал его, и среди наших людей порывом ветра пронеслось замешательство.
Я замедлялась, и потеря скорости казалась мне болезненной, а передо мной те же люди, что нянчились со своими верблюдами у костров, словно те были их любимыми ручными зверушками, теперь кричали их имена, как боевые кличи.
Что-то было не так. Я оглянулась на огромную прореху; в наших рядах — не разделение пехоты и всадников, а разрыв между правым флангом и центром. Был долгий момент непонимания… а затем внезапный звон мечей и блеск железа там, где его не должно было быть.
Макар закричал что-то сквозь грохот.
Я крепко зажмурила глаза и снова открыла, отчаянно желая прояснить зрение. Я смотрела и видела, как правый фланг проваливается сам в себя, поддаваясь людям Катабана. Что же произошло?
А затем я поняла.
Люди Амана предали нас.
Всадники перед нами разворачивались влево, к атакующим северянам. Еще несколько минут, и мы будем окружены.
— Царевна! — Голос Яфуша, который молчал порой по нескольку дней подряд, заставил меня вздрогнуть. Я никогда еще не слышала, как он повышает тон, как звучит его тревога. Яфуш схватил меня, и я поняла, что он собирается унести меня с поля боя, прежде чем северяне достигнут дамбы, сделав мой побег невозможным. Я дернула поводья, но слишком поздно. Огромный нубиец уже схватил меня за тунику, не отпустив, даже когда верблюдица ринулась вперед. Меня рвануло, вскинуло в воздух и крепко ударило о бок его верблюда. Мы двинулись назад, когда Макар резко обернулся к нам. Взглянув на меня в последний раз, он забрал вправо с воинами своего отца.
Яфуш перекинул меня через шею своего верблюда и пригнулся, закрывая собой от ответного ливня вражеских стрел. Вокруг нас падали воины, стрелы попадали им в грудь, в бедра, в горло.
Я выгнула шею, чтобы увидеть растущую прореху в наших рядах, и в это время Набат с воинами из Сабы врубился в наступающих северян, а люди Катабана поддались под напором предательского племени Амана.
Я впитывала происходящее, краем сознания понимая, что не могу дышать, что меня мотает из стороны в сторону от каждого рывка бегущего галопом верблюда.
Яфуш уносил нас с поля в сторону узкой дамбы, а отряд северян устремился наперехват.
Макар. Где Макар? В разрыве рядов я видела упавших воинов, видела верблюдов, которые нюхали своих неподвижных хозяев или бились на земле среди раненых.
Вон там — фигура Азма в жреческом одеянии, он хватается за ногу.
А затем я увидела еще кое-что. Бесцельно бредущего с опущенной головой белого верблюда, несущего маркаб.
Яростным усилием, от которого платье слетело с плеч, я вырвалась из рук Яфуша. На этот раз без ощущения полета — земля накренилась и выбила весь воздух из моего тела. Я закопошилась в грязи, отчаянно пытаясь втянуть хоть глоток воздуха в отказавшиеся расширяться легкие. Боль раскаленным железом впилась мне в ребра. На миг мне даже почудилось, что в меня попала стрела.
Откуда-то донесся крик: «Саба и Алмаках!»
В моих глазах стоял дождь, звезды, которых на небе не было, и сумерки, которых вокруг не существовало.
Я заметила, что Яфуша окружили северяне, услышала слабый звон мечей, потому что мир для меня внезапно начал терять все звуки. Мне подумалось: я умру. Но лучше уж здесь, вот так, чем перед двором Хагарлат. Грязь холодила мне щеку.
Но на поле оставался Макар. И Азм. И Яфуш. И тысячи людей, готовых расстаться с жизнью согласно сделке, заключенной мною с самим Алмакахом.
Вставай.
Вздох, когда он мне наконец удался, обжег отказавшие легкие изнутри, словно огненной плетью.
Грохот и хаос битвы вернулись в мои уши.
Я перекатилась на бок, боль прошила мои руки, заставила сердце заколотиться в ушах. Оттолкнувшись от земли, невероятно тяжелая и совершенно невесомая одновременно; я поднялась, и поле словно закружилось под моими ногами.
Я видела оазис, тела, разбросанные, словно кровавые руны.
Над нами возвышалось лишь одно: золоченый ковчег на вершине белого проблеска, поводья, волочащиеся по грязи. Я споткнулась… и побежала, медленно, как в кошмаре, к брошенному маркабу.
Попыталась схватить уздечку, промахнулась, оскалившийся верблюд шарахнулся прочь, и я нырнула за поводьями. Налегая всем весом на поводья, я заставила верблюда повернуть голову и пригнуть шею. Целая вечность ушла на то, чтобы перебросить ногу через его шею— сесть верхом, расседлать его я не могла, — а затем я вознеслась наверх. Схватилась за раму из акации, забралась в ковчег, намотав поводья на запястье.
— Дочь Алмакаха! — Это был один из соплеменников. Ножен при нем я не видела, заметила лишь, что он явно ранен, однако протягивает мне палку, которой погонял своего верблюда.
Я схватила ее и, хлестнув по акациевой коробке, послала верблюда в галоп.
Хаос. Я добралась до разбитого фланга, сердце бешено колотилось в груди. Я кричала, звала Макара и, не найдя его, начала призывать всех известных богов. Ответом был сплоченный крик — передо мной, ожившим боевым хором.
Алмаках!
Я не видела, как покачнулись ряды северян. Едва слышала призывы рогов своих соплеменников. Собрав все силы, я поднялась на ноги в маркабе.
Лишь одно — лишь единственное лицо — имело для меня значение.
Но только в последний миг мне удалось заметить Макара, увидеть его спутанные волосы, липнущие к залитому кровью лицу. Он рухнул на землю в тот самый момент, когда племя Амана попятилось.
Потом говорили, что я призывала мощь Алмакаха, сидя в колыбели из золотых полумесяцев маркаба, словно царица на троне.
Что я сорвала свое платье, как боевые девственницы прошлого, что криком вернула силы своим бойцам, и северные народы пали от их мечей.
На самом же деле я просто упала с верблюда, и меня подобрал Яфупп. И после того, как меня привезли в город и объявили царицей, сломанные ребра продержали меня в постели несколько недель. Я не желала просыпаться.
Мой возлюбленный был мертв. Корона стала моей.
Хагарлат, моего сводного брата Даммара и их влиятельных придворных задушили по приказу Вахабила, моего нового главного министра. Я позволила Ниману и нашим сородичам рейд мести на Нашшан, Амана прочих союзников прежней власти. Они окружили колодцы племен, потребовав тысячи верблюдов и столько же рабов, чтобы продать не ближе Дамаска с первыми торговыми караванами.
Мои сородичи вернулись с триумфом, но я не ощущала радости победы. Я обрела царствование, отравленное сожалением.
Мои дни проходили в медленном плаванье между бодрствованием и милосердным сном после лекарственных настоек. В те часы я часто говорила с Макаром, пока он не превращался в жертвенного козленка и кровь его не оказывалась в золотой чаше.
Наконец я проснулась и швырнула флакон с настойкой на мраморный пол.
Когда Азм объявил церемонию принесения в жертву пяти сотен быков и трех сотен козлят во время храмового празднества, я отправила вместо себя юную девственницу, повелев ей смотреть в кровавый котел. Азм был растерян и не понимал, отчего я отказалась снова провидеть будущее, а я так и не открыла ему правды: в тот день на поляне я попросила благовоний, поскольку боялась потерять сознание.
А глядя в кровь, я не увидела в ней ничего.
