Глава двадцать восьмая
Весь следующий день царь провел со своим советом. Когда я послала за ним, мне ответили лишь, что он придет ко мне, как только сумеет освободиться.
Сидеть рядом с ним в этот раз меня явно не приглашали.
Я раздраженно расхаживала по покоям и наконец послала за Азмом небольшой вооруженный эскорт, чтобы безопасно доставить его во дворец.
Выждав совсем немного, чтобы он успел попробовать пишу, выставленную перед ним на столе, я сказала:
— Фараон мертв. Получал ли ты об этом знамение?
Но я уже знала, каким будет ответ.
— Ни единого. Не было ни знамения, ни знака. — Мне показалось или его лицо исхудало и осунулось за несколько недель, словно он не ел и не спал?
— Я хочу узнать, что ты видел в день, когда мы выходили из Сабы, — сказала я. Я забыла о том видении на долгие месяцы, но сегодня перед рассветом память вернулась, мрачная, как безлунное небо.
Он покачал головой.
— Лишь то, что наше возвращение сокрыто от взоров.
— И что это значит?
— Я не знаю. Это может означать, что возвращение будет сложным…
— Путь сюда тоже был сложен!
— В лучшем случае может означать, что мы изберем другую дорогу назад.
— А в худшем?
Он помедлил.
— Что ты или кто-то другой не вернется.
От этих слов я застыла.
— Ну что ж, — сказала я, помолчав. — Знамения ошибались и раньше.
Каждый раз, когда я утверждала, что Алмаках говорил со мной, он молчал. Каждый раз, когда я думала, что он проявляет милость, все оканчивалось катастрофой. Вот почему я не смела задумываться о том, что разоблачение Иеровоама Абгаиром — сломавшее царя, но поправившее нашу размолвку — было знаком нашего будущего и того, что теперь последует расплата за счастье.
Чуть позже днем из города донеслись крики, и часть вооруженной охраны двинулась от дворца в ту сторону. Я наблюдала с террасы за тем, как пустеют перед ними улицы, как сияет солнце на их нагрудниках. Возле рынка возникло какое-то беспокойство, но мне была видна лишь часть происходящего — люди бежали со стороны палаток, крики звенели в воздухе.
Меня нервировало, что город настолько заполнен паломниками. Они заполонили долину до самого рыночного холма, и я вынуждена была запросить дополнительную охрану для периметра моего лагеря, а наши стражи удвоили караул. Даже в Сабе конфликты и застарелая вражда порой вспыхивали от малейшей искры, как трут жарким летом, подхлестнутые необдуманными словами и вином. Я не отпускала от себя девушек и Шару, запретив им выходить в город, развлекая их угощениями с царской кухни и внезапным визитом Тамрина, которого они тут же научили играть в Сенет.
Соломон вернулся поздно ночью.
— Фараон умер, — сказал он мне.
— Я слышала, — я налила ему вина.
— Ливиец Шишак захватил власть. И за одну ночь Египет из слабого государства стал сильным.
Я никогда еще не видела царя таким изможденным.
— Это наверняка преувеличение, — сказала я. Он покачал головой.
— Он много лет командовал армией фараона. Египет вновь станет значимой военной силой. И он захочет вернуть Египту Гевер.
— Твоя первая жена египтянка!
— Разве это важно потомку наемников? Это не египтяне, а ливийцы, что захватили Египет и теперь обратят свои взоры за его границы. Они уже приняли Иеровоама, которого мой пророк, — при этих словах он поджал губы, — назвал правителем северных племен Израиля. И потому считают, что заполучили себе будущего царя. Нет. Он пожелает вернуть Гевер. Если не сегодня, то вскоре. А также долю нового флота.
— Ну так он этого не получит!
— Может и получить.
— Как такое возможно?
— Египет поставляет людей для гарнизонов Кадес-Варни, Беер-Шевы и Гевера. Люди, что защищают мои города, верны Египту. И это еще не все.
— Что же еще? — спросила я, удивляясь.
— Он знает, что ты здесь. Иеровоам пересказал ему преувеличенные истории о нашей… дружбе.
И отчего это простое утверждение заставило мои пальцы похолодеть?
Несколько дней назад я уверяла моих советников, что мне безразличны слова других. И все же отчего-то, услышав, что россказни о моей «дружбе» с Соломоном достигли Египта, я почувствовала себя так, словно весь мир решил подглядывать в мою спальню. И тем отвратительней было, что не все сплетни были преувеличением.
— Я должен быть предельно осторожен с ним, — говорил Соломон. — Египет дружит с моим старым врагом, Хададом.
Понимаешь ли ты теперь, как затруднительно мое положение? Я должен вести с ним переговоры ради наших общих с тобой интересов. Поскольку он может обратить свой взор как в сторону Гевера, так и на юг, в сторону Пунта.
Я моргнула.
— Но я сделаю все, что в моих силах, — продолжил он. — Ты мне веришь?
— Да.
Я не могла представить себе никого, кому еще доверила бы судьбу подобных переговоров. Но видеть его таким мрачным и слышать: «Я сделаю все, что в моих силах» после того, как я слышала лишь: «Смотри, как я его завоюю», было непросто.
Хадад в Араме. Резон в Дамаске. Иеровоам в Египте. Его собственные племена на севере угрожают выступить против него. Пророк его бога. Его ревнивые жены.
И этот человек — любимец Бога? Тот, о ком говорили, что ему дарована невероятная мудрость, вызывающая ревность врагов? Этот человек должен был сохранить племена, объединенные его воинственным отцом, но сделать это не силой, а убеждением, хитростью, браком — тем самым, что пугало его жрецов мнимой угрозой целостности их нации?
Я ощутила взгляд Соломона.
— В чем дело?
— Есть и еще одно.
— Что же еще? — не удержавшись, воскликнула я.
— Жена Шишака — родственница Ташере.
Я отвернулась.
Итак, Египет действительно обрел силу. И там, и здесь.
— И теперь ты не осмелишься на мне жениться, — сказала я.
— Я бы и сам не стал, — тихо ответил он. — Я не сделал бы тебя одной из сотен, как ты говорила, и не позволил бы любой жене возвыситься над твоим рангом. Это было бы неправильно. Ты царица. Моя царица. Ты первая в моем сердце.
Я вздохнула, когда он подошел ко мне и прижал мою голову к своему плечу.
— Ташере наверняка рада.
— Она потеряла отца.
Я подумала о собственном отце, о слезах, которые я так и не пролила по нему. Ташере провела здесь больше десяти лет. Проронила ли она хоть слезинку?
— Я отправлюсь к ней завтра, — тихо сказал он. — Я знаю, ты будешь злиться. Но я должен.
Что я могла сделать?
— Я скоро уеду, — ответила я.
— Я знаю.
— И все же уходишь.
Он прижался виском к моему виску.
— Ташере угрожала мне отправить в Египет весть, что она здесь несчастлива и с ней плохо обращаются. Если я не приду к ней. И открыто, перед придворными, не выкажу ей особое почтение.
Я рассмеялась, коротко, резко.
— Не думала, что ей хватит наглости командовать царем.
— Шишак будет искать любой возможности напасть на меня. Иеровоам уже у него в долгу, тем большим станет долг, если наемник возведет его на трон. Мальчишку, который едва успел дорасти до мужчины, контролировать будет проще, чем царя, стоявшего много лет во главе государства.
— Что же мы будем делать?
— Я отправлю свое посольство, пошлю дары. Как принято. И сумею победить в итоге. — Но вместо уверенности в его голосе прозвучала усталость. Куда исчез автор тех строк, что мне присылали?
Если царство Соломона падет, не будет и кораблей.
Или же флот будет принадлежать другому. И что мне в таком случае делать? С кем встречаться, куда отправляться и насколько нынешний мой приезд оказался напрасен?
Нет. Он таковым не окажется.
— Конечно же, победишь, — сказала я.
На следующий день Ташере отозвала Небт из моих покоев. Девочка расплакалась, обняла нас по очереди и с опущенной головой навсегда покинула мою свиту, оставив на прощание набор для игры в Сенет.
Я начинала бояться того дня, когда Ташере решится на стычку со мной, чтобы похвалиться усилением своих позиций во дворце и в спальне Соломона, чтобы унизить меня. Я была уверена, что она так поступит. Но три дня спустя не Ташере явилась в мои покои. Пришла Наама.
В сравнении с искусно подаваемой красотой Ташере, она казалась слишком обыкновенной. Простое лицо, по-крестьянски тяжелые кости, широкий стан говорили на общепринятом языке деторождения, и я не стала спрашивать, сколько у нее детей.
Съев ровно столько, чтобы соблюсти приличия, она подалась ко мне.
— Ташере ощутила угрозу с твоей стороны и стала твоим врагом. Что делает тебя моим другом. Она считает, что победила благодаря родству с этим новым фараоном, а потому публично начала почитать Бает, богиню-кошку, которую особо чтят его жрецы. Но Ташере не самая умная женщина. Шишак бандит, а не завоеватель, не объединитель, как мой муж и, насколько я слышала, как ты. Он жаден до того, что было отдано. При угрозе со стороны египетского трона Соломон не изберет сына египтянки своим наследником.
— Какого же сына он им назовет? — спросила я.
— Мой сын Ровоам по сердцу своему отцу. Он тот, кто научился следовать по отцовским стопам. Возможно, он слишком уж слеп в своей вере в отца и царя и менее терпелив к северянам. Но Соломон изберет его. Если, конечно, ты не родишь ему сына и не привезешь сюда.
— И потому ты просишь меня уехать.
— Все жены хотят, чтобы ты уехала, — просто ответила она без тени угрозы.
Если Ташере я посчитала прямолинейной, то Наама была очевидно резка!
— Тебе не стоит волноваться по поводу моего возможного сына.
— Так говорили многие новые жены, которых царь привечал и которые думали лишь о любви. А привечал он многих. И многих любил. Не ты первая. И не тебе быть последней. Но я считаю, что он влюбился в тебя, поскольку ты лучшая. А это значит, что ты в опасности.
В гареме идет больше войн, чем мужчины способны представить.
Израильтянки свысока смотрят на жен из соседних стран. А жены соседних стран считают их слишком вульгарными. Северянки обижены на южанок. Южанки считают их второсортными. И все жаждут знаков внимания от царя, которого многие в сердце своем ненавидят.
— И ты? Ты ненавидишь его?
— Да. Иногда.
И я подумала, что отчасти могу их понять.
— Их объединяет лишь одно: ревность к любой новой женщине, что завладела его вниманием, будь то политика или романтика. Но именно Ташере больше всех желает избавиться от тебя. Берегись, Шеба. У нее нет недостатка в шпионах и лакеях. Пусть проверяют твою еду.
Войну она ведет не с тобой, но на тебя будут направлены ее стрелы. Ты приехала ради выгод. Царь даст нужные тебе порты. Но тебе не бывать в безопасности, пока ты не обратишь свое лицо к югу.
Я раньше не понимала, насколько она проницательна, и пожалела, что в первые дни по приезду не пригласила ее в свои покои.
— Я поняла, — ответила я и поблагодарила ее.
— Израиль богат. Но и ты богата. Если ты хочешь мира, здесь его не найти.
Она начала подниматься, чтобы уйти, но помедлила.
— Моей девушке понравилось у тебя. Она будет плакать в тот день, когда твоя женщина, Шара, и другие девушки уедут от нас. Я буду благодарна, если ты заберешь ее с собой. Здесь она никогда не была счастлива. Если согласишься, пусть она будет моим вкладом в нашу дружбу. Однажды мы будем матерями правителей наших народов. Хорошо бы быть и друзьями.
Я, неожиданно для самой себя, обняла ее, женщину суровой, но столь ценной искренности.
В тот день мой лагерь переместился к югу от Иерусалима, расположившись на середине пути к порту Эцион-Гевера, подальше от капризного города. Я попрощалась с девушками, оставив при себе лишь Шару и Яфуша, и сказала, что вновь увижусь с ними через несколько недель, когда закончится сезон празднеств.
От меня не укрылась истинная радость, всколыхнувшаяся на улицах, когда мой трон и маркаб в сопровождении вооруженной охраны двинулись прочь из города. И не укрылся крик, взлетевший к самым стенам дворца:
— Уходи, Шеба!
Тот вечер я провела одна, на террасе, почувствовав первое дыхание зимы.
