Глава двадцать первая
Я солгала бы, сказав, что не обращала внимания на коридоры, проходя то смешное расстояние, которое разделяло наши с Ташере покои. Я видела стражей, стоявших по обе стороны узкого черного хода. Этот образ преследовал меня с того самого дня.
Я прошла мимо стражей у двери моей комнаты, Яфуш следовал за мной по пятам. По коридору я шагала как та, кто имеет на это полное право. А почему бы и нет? Я была царицей Сабы.
И все же прогулка была полна ощущением жгучего стыда, как будто бы мне приходилось красться в тенях. Я надежнее закрепила вуаль.
Оказавшись возле узкого коридора, я остановилась перед двумя стражниками. Они смотрели мимо, словно не видя меня. Я прошла между ними и обернулась. Они не приветствовали и не останавливали меня.
— Вы знаете, кто я? — спросила я, возвращаясь и становясь перед ними.
Стражник отвернулся.
— Ты знаешь, кто я? — повторила я снова.
Стражник заморгал, глядя куда-то в пространство над моей головой.
— Солнце слепит мне глаза, — сказал он. — А по ночам слепит луна.
— И значит, ты меня не видишь. Как умно. Твой господин велел тебе так отвечать?
— Солнце слепит мне глаза, — повторил стражник. — А по ночам слепит луна.
И затем он все же посмотрел на меня.
— Царица идет куда пожелает. Она призрак. Или я.
Я пожалела его тогда. Я не знала, какое наказание ждет стражника, который ослушался приказа, в этой стране, но наказание было бы неминуемо. Я сняла с пальца кольцо — самое маленькое, чтобы не вызвать нежелательных последствий — и отдала ему.
— Ты прав, — сказала я.
И положила ладонь на руку Яфуша.
— Ты не можешь пойти со мной, — сказала я очень тихо.
Он нахмурился.
— Эти слова ты скажешь, лишь собираясь переступить порог иной жизни, царевна.
Я коснулась щекой его щеки.
И зашагала по лестнице.
По ступенькам я шла медленно, притворяясь для стражей, что мне мешает тяжелое платье. Правда же была в том, что последние восемь дней тянулись для меня дольше тех шести месяцев, что прошли по дороге сюда. Я обернулась и увидела Яфуша, широко расставившего ноги у основания лестницы, полностью ее блокируя. Он не сводил с меня глаз.
Чуть раньше, когда Шара вынесла мои платья, я выбрала для себя цвет рубинов. Ткань, прибывшую к нам с кораблями Хидуша в прошлом году. Рубин. Твердый несокрушимый камень, как говорила когда-то моя мать.
Мне нужны были порты. Мне нужна была часть его флота. Я надела платье.
Но не собиралась продавать себя за них, пусть даже и поднималась по ступеням в одиночестве, втайне, как шлюха.
Бесстрашная или безрассудная…
Алмаках, я была в этом уверена, давно покинул меня — когда я вышла за границы Сабы, если не в ней самой. Но любой бог, если он действительно был богом, должен был меня признать. А потому я молча молилась всем богам этого города, включая и Безымянного.
Я выдохнула, поворачивая задвижку. Она легко поддалась. И я толчком открыла дверь.
Солнце садилось, заливая запад багряной кровью. Аромат цветущего миндаля и роз защекотал мои ноздри.
Я вышла на террасу, и передо мной открылся вид на пышную зелень высокого сада, расположившегося перед покоями, что были в три раза больше моих. В проемах окон с резными известняковыми решетками светились лампы. Газовые занавески, освещенные изнутри, мягко покачивались на ветру в раскрытых двойных дверях.
И не было ни звука. Ничего, кроме шипения и треска факелов в поздних сумерках подступавшего лета.
Был ли царь внутри? Это не имело значения, я не хотела рисковать и видеть сцену, которая могла там происходить, или же быть обнаруженной в его спальне, словно какая-нибудь блудница.
Я сердито двинулась к выходу.
— Подожди.
Голос застал меня врасплох — потому что я не видела человеческой фигуры. И потому что это был не голос царя.
Это был его голос. И в нем не было ничего царского.
Я медленно обернулась, успев заметить, как из теней в дальнем углу сада выходит иная тень.
— Что за игру ты ведешь со мной? — спросила я, повышая голос и вскидывая подбородок. — Как это воспримут придворные, которые могут явиться в твои покои? Что подумает твоя новая жена, если кто-то увидит моего евнуха на ступенях?
Вся моя злость, тщательно сдерживаемая до этого, рванулась на волю.
Он двинулся ко мне, и я смогла заметить, что на нем нет роскошных одежд, бывших в первый — и единственный — раз, когда я его видела. Лишь простая льняная туника и мантия и золотое кольцо на пальце.
Теперь я знала, кто вдохновил Тамрина на его предпочтения. И знала, что этот царь способен влиять на людей, его окружающих, в мельчайших из мелочей.
— Позови своего евнуха, — тихо сказал он.
— Ты сказал, чтобы я приходила одна.
Он остановился на расстоянии вытянутой руки от меня.
— Женщина тайн, — прошептал он. — Ты заполнила собой весь мой зал, как только в него вошла. Ты башней возвысилась над прудом. И все же я вижу, насколько ты маленькая. Позволишь ли прикоснуться к твоей руке, прежде чем позовешь его? — С легкой улыбкой он добавил: — Он кажется мне грозным малым.
— Не в обычае твоего народа прикасаться к женщине, которая тебе нежена, — ответила я. — К чему ты просишь о подобной непристойности?
— Это непристойно лишь в глазах других. И не в обычае порицать того, кто это видит. Но нас не видят. Я лишь прикоснусь к руке, которая писала мне те слова. К руке Загадки. И это будет для меня ценнее всех даров, что ты везла сюда сквозь пески.
— Разве мало того, что я приехала сюда с края света? Что я стою здесь, одна, на твоей террасе, вопреки здравому смыслу, после того как ты заставил меня прождать столько дней?
Он опустил глаза.
— Я думал… — Он встряхнул головой. — Я был глуп.
— Что ты думал?
— Я думал, что ты ответишь мне сообщением. Каким угодно, пусть даже просто благодарностью за мои дары. Я ждал.
— Зачем, если я здесь? Ради чего же я приезжала, как не ради возможности поговорить лицом к лицу?
Когда он поднял голову, его взгляд посуровел.
— Ты действительно не знаешь, что твои слова вернули меня к жизни? Что они возродили меня, будучи эхом моих собственных? Или ты настолько еще не привыкла к трону и тяготам царского бремени, что ничего не знаешь об одиночестве?
Я отвернулась.
— Ах. — Он подошел еще на шаг. — Отчего же, ты думаешь, я велел тебе прислать свое посольство? Тебе, которая отказывает царям своим молчанием?
— Потому что вопреки всякой логике провокация окупается больше, чем лесть.
Он тихо засмеялся.
— Вот видишь, я правда мальчик, который дергает тебя за косы. Но ты в ответ полоснула меня ножом. Заносчивость, лесть или флирт — все это я мог с легкостью отбросить. Ты же уничтожила меня историей про сад.
Я не осмелилась сказать, что те слова едва не сломили меня.
И долгий миг спустя я подняла между нами ладонь.
Тихий вздох сорвался с его губ, когда он взял меня за кончики пальцев — осторожно и бережно, словно касался птицы, готовой в любой момент улететь.
Большим пальцем он коснулся окрашенного хной ногтя и словно попытался вчитаться в орнамент на тыльной стороне моего запястья. Провел пальцем и по завиткам, словно никогда ничего подобного не видел.
Я отняла ладонь, и он застыл, глядя на свою опустевшую руку, где секунду назад были мои пальцы. И наконец уронил руки, сказав:
— Зови своего евнуха, если с ним тебе будет спокойнее.
Я вернулась по лестнице и открыла дверь, за которой Яфуш
стоял, словно ни разу не шелохнувшись.
— Мир, — сказала я. — Все хорошо.
И вернулась в сад, не желая признаваться даже самой себе, что мне сразу же стало спокойнее, как только Яфуш прикрыл за собой дверь.
Царь прогуливался неподалеку, и я зашагала с ним рядом.
Он ничего не сказал, и я решила заговорить первой:
— И что же ты делал здесь, сидя вот так в молчании?
Он положил руки на ограждение террасы и посмотрел вдаль.
— Я приходил сюда каждый вечер со дня твоего приезда. Я же сказал тебе, что ждал.
— И что об этом думает твоя последняя невеста?
— Она, я уверен, рада освобождению от моего общества.
Я едва не спросила, неужели он так плох в постельном искусстве, но прикусила язык.
— Почему ты отослал моих придворных, не сказав мне об этом ни слова?
— Потому, — ответил он со вздохом, не глядя на меня, — Потому что я знаю, зачем ты сюда приехала.
Он шагнул ко мне, и на миг мне показалось, что он вновь возьмет меня за руку, но он остановил себя.
— Я хочу показать тебе мое царство, — сказал он искренне, как мальчишка.
— Как показываешь моим придворным свой излюбленный город Гевер?
Он отмахнулся.
— Твой человек, Кхалкхариб, верен, но слишком близорук. Твой родственник Ниман полон амбиций. Я слишком хорошо это вижу. И ни один из них мне не нужен. Но ты, госпожа Загадка… ты остаешься для меня истинной тайной.
— Для великого и мудрого царя? Я не тайна. Я Саба, а твой флот угрожает моему будущему и моим караванам. Но если бы мы могли договориться о совместной постройке…
Он поднял руку ладонью вверх.
— Для этого достаточно времени. Есть вещи, которые я хотел бы о тебе узнать.
— В моей стране этот жест означает мольбу.
— Тогда я молю тебя, — сказал он с мягкой настойчивостью. — Есть вещи, которые я хочу, чтобы ты поняла. Завтра я хочу показать тебе мой город. А вечером после этого устрою пир для тебя и твоей свиты.
— Мне никто не сообщал о пире, — сказала я, чувствуя, как снова подступает раздражение, и понимая, что всякий раз это не столько злость, сколько ощущение собственной беспомощности. Я привыкла сама устанавливать время для всех своих занятий. Но с этим царем я чувствовала себя прижатой к стене.
— Я только сейчас решил его устроить.
— Я пойду с тобой посмотреть твой город, — сказала я. — Но ты должен обещать мне одну вещь.
— Да?
— Не думай, что будешь водить меня за нос, и не оскорбляй меня больше просьбами прийти к тебе, как сегодня.
— Ты думаешь, я оскорблял тебя? — его брови взлетели вверх, и я не сумела определить, искренне ли его удивление или искусственно. — Это единственное место, где я могу найти уединение!
— Ты мужчина в царстве мужчин. Будь я Баалэзером, царем Финикии, мы не вели бы подобного разговора. Наверняка мне не нужно объяснять тебе почему.
— Будь ты Баалэзером, я не пригласил бы тебя в мой сад.
— Вот именно.
— Я не насильник женщин.
— Я вовсе не это предполагала.
— И все же ты изрядно осмелела, как только твой евнух оказался поблизости.
— Стал бы ты держать советников Баалэзера вдали от него? А его самого вдали от зала твоего совета?
— Разве ты не понимаешь? Я устал от соглашений! От переговоров. И ты тоже, мне это очевидно.
И, чтобы устать, понадобилось всего лишь четыреста жен, саркастично подумала я.
— Зачем же я приехала, если не за этим? Ты требовал моего посольства и угрожал будущему моего царства. Что ж, я дала тебе нечто большее, чем посольство. Но не думай, что я приехала пробовать твои угощения.
Выражение его лица изменилось, на миг он показался даже уязвленным.
— Мы с тобой похожи, ты и я. Но если ты приехала лишь за соглашением, мой ответ — нет.
Я моргнула.
— Ты не можешь всерьез этого говорить.
— И все же говорю. Ответ «нет». Можешь попытаться меня умилостивить, но, клянусь тебе, для этого потребуется огромный дар убеждения. Убеждения, на которое ты едва ли способна, даже если пожелаешь.
У меня рот открылся под вуалью.
— Итак, теперь это решено, и выгоды не предвидится, а я спрашиваю тебя снова: готова ли ты завтра посмотреть со мною мой город?
— Твой храм не получит фимиама для курильниц! Разве твой бог не приказал тебе жечь благовония? Как он отомстит тебе за твое ослушание?
— Ты считаешь, что я не найду благовоний в иных странах мира?
— У тебя не будет золота Сабы…
Он раскинул руки, словно охватывая дворец и храм.
— Разве мне нужно золото?
— Ты же не можешь рассчитывать на очередную жену!
Он рассмеялся.
— Что за нужда мне брать новую женщину в жены?
— Тогда ради чего я проделала весь этот путь? — спросила я.
— Я думал, ты мудра, — ответил он, отворачиваясь.
— Я не могу вернуться с пустыми руками. Ты знаешь это не хуже, чем я сама. Мой совет будет призывать к войне.
Он махнул рукой.
— Я отправлю дары, которые остудят твой совет. И есть ведь иные пути для твоих караванов. На восток, к великому заливу, меж двух рек…
Я подавила панику, пытаясь найти хоть малейший рычаг давления на этот капризный разум. Я готовилась ко множеству возможных вариантов.
Но я не была готова вот к этому.
Мне представилась стоящая между нами доска для игры в Сенет и пешка, которую жертвуют на квадрате. Я тоже оперлась руками на стену.
— Как ты устал от соглашений и переговоров, так и меня утомили дары. Поэтому положение кажется мне безвыходным, — ответила я спокойно, пытаясь сдержать подступавшую тошноту.
— Да, кажется, — прошептал он.
Где-то в сумерках соловей начал свою ночную песнь, а какая-то мать звала детей возвращаться в дом.
— Я не смогу уехать до поздней осени. А потому мы можем прогуливаться по городу и пировать, как будто в последний раз.
Я скорее почувствовала, чем увидела, что он обернулся через плечо.
— До завтра, царь Соломон, — сказала я, уходя.
Пусть думает, что выиграл эту партию.
В ту ночь, вернувшись в свои покои, я заперлась во внутренней комнате и привалилась спиной к стене, почти вцепившись ногтями в лоб.
Миг спустя я сорвала вуаль, и меня стошнило в ночной горшок.
