Сухой старичок не проронил ни слова. Вместо этого он схватил женщину за руку и буквально уволок её в глубину базарной толпы. Странно? Саян удивлённо заморгал. В Рюкуне грубо натыкаться на женщину смертельно опасно. Ни одна девушка старше пятнадцати лет не имеет права показаться на улице без сопровождения. Отец незнакомки, тот самый сухой старичок, мог запросто пырнуть в отместку кинжалом и был бы прав. Очуметь!

Но тут внимание привлёк невзрачный мужичок лет сорока в рваной рубахе босиком. Давно немытые волосы всклочены, борода висит сальными лохмотьями, тонкие руки мелко дрожат.

Нищий – обычное дело. Только… Саян примостился на углу лавки с горшками. Глаза нищего пугливо бегают из стороны в сторону. Весь на нервах, ступает так, будто пыльная земля у него под ногами усыпана битыми бутылками. А это уже интересно.

Оборванец подкрался к прилавку торговца хлебом. На белых от муки досках разложены лепешки, булки, пирожки самых разных форм и размеров. В глубине лавки дымит круглая печь. Работник в белой рубахе достаёт из горячего нутра свежие лепёшки. Обалденный запах свежего хлеба разлетается далеко по улице.

Рывок! Нищий попытался схватить крайнюю лепёшку. Только торговец, упитанный дядька с пухлыми щеками, казалось, только этого и ждал. Короткое копьё с невероятной скоростью вынырнуло из-под прилавка. Стальной наконечник едва не ударил незадачливого воришку в грудь. В последний момент нищий успел увернуться. Однако широкое лезвие распороло ему правое плечо. Брызнула кровь. Незадачливый воришка взвизгнул от боли и метнулся прочь.

Саян грустно улыбнулся. Обычная для любого базара сцена: голодный оборванец попытался украсть немного хлеба, чтобы дожить до вечера. Однако торговец не намерен делиться с нищим. Но… Саян так и остался стоять на месте, что-то в разыгранном представлении было не так. Какая-то едва заметная нотка фальши. Но какая?

Разбрызганная кровь выделяется тёмными пятнами на пыльной земле. Словно ловец на дикого зверя Саян двинулся по кровавому следу. Душу терзают смутные подозрения. Где и в чём «главный артист» схалтурил?

Повезло. На рынке полно народу, однако тёмные пятна крови не успели затоптать. Саян обогнул лавку торговца хлебом, прошёл мимо прилавка с рыбой. Через два поворота большой базар Тургала остался позади. Сразу за торговой площадью потянулись убогие домишки. Побелка во многих местах рассыпалась, глинобитные стены пошли трещинами. Узкая улочка завалена вонючим мусором, конским навозом, гнилой соломой вперемежку с битыми горшками и рыбными костями. Часть окон и дверей заколочена серыми досками, часть выдрана с «мясом».

Возле очередного убогого домика под порванным навесом с разломанным прилавком прямо на земле сидит тот самый незадачливый воришка. И без того грязная рубашка пропиталась кровью. Нищий бессильно прислонился к прилавку и тихо скулит от боли. Рядом сидит тощая женщина в кандуре, традиционной одежде Рюкуна, длинная до пят рубашка в далёком прошлом белого цвета. Осторожно, стараясь не растеребить рану, женщина перевязывает плечо мужичка длинным куском серой ткани. Как не сложно догадаться, нищий и тощая женщина муж и жена.

- Я хотеть задать вопрос, - страшно коверкая рюкунские слова, произнёс Саян.

Медный фельс, самая маленькая рюкунская монетка, тут же вызвали неподдельную радость в глазах нищего. Мужичок слегка приподнялся и грубо оттолкнул женщину.

- Что вы хотеть знать, уважаемый, - натужно просипел нищий.

Саян едва не скривился от отвращения. И так слишком давно не приходилось говорить на рюкунском. А бедняк мало того, что говорит как тёмный простолюдин, так ещё и сипит на каждом слове.

- Главный вопрос один: - рюкунские слова с трудом приходят на ум, - почему ты, мужчина, жена есть, воруешь?

Бедняк тут же скис и отвёл глаза. Тощая женщина рядом отвернула лицо и тихо всхлипнула.

- Господин знать должен, - медленно просипел бедняк. – Десять лет назад был я ткач, хороший ткач, - бедняк хлопнул грязной ладонью по разломанному прилавку.. – Рынок, пряжа хлопок покупать. Ткань делать. Продавать рынок. Потом дурные времена настать. Фатрийцы хлопок сырой больше плати, замен хлопок дешёвый ткань давай. Я деньги нет, хлопок нет, ткань продать нет. Фатрийцы мало ткань просить, народ им больше покупать. Воровать нужда заставлять.

От волнения нищий запыхался. Тощая женщина громко зарыдала.

- Беда. Большая беда. Всех беда. Ткачи здесь жить, рынок рядом. Теперь мало есть кто, - бывший ткач без сил махнул рукой в строну убогих домишек. – Кто голод умер. Кто заработок искать ушел. Я детей продать – кормить нечем. Жена хотеть продать, старая, товар плохой. Много нас. Фатрийцы голод нас убить.

Сипящая речь бывшего ткача разбирается через слово. Однако и то, что можно перевести, вполне достаточно, чтобы понять главное. Некогда здесь был процветающий квартал ткачей. Они покупали на рынке пряжу, хлопок-сырец, ткали ткани и продавали их на том же рынке. Десять лет назад в Тургале появились фатрийские купцы и самым грубым образом вытеснили с рынка сотни а может и тысячи потомственных ткачей.

Даже с учётом транспортировки через Южный океан, гораздо дешевле покупать в Рюкуне хлопок-сырец и перерабатывать его на фабриках с паровыми станками. Вот почему фатрийцы платят за хлопок-сырец больше, а ткани продают дешевле, чем местные ткачи. Не иначе столь низким ценам способствуют чисто символические таможенные сборы.

- Жить плохо, плохо, - между тем продолжает сипеть бывший ткач. – Кушать нет. Последняя услада трубка курить нет.

- Какая трубка? – Саян насторожился. – Что курить?

- Ха-а, ханка, - нищий изобразил пальцами длинное и узкое. – Курить, ханка, - бывший ткач поднёс ко рту воображаемую трубку и затянулся, на его лице тут же появилась мина умиления. – Ханка хорошо. Услада. Горе прочь, боль прочь, время хорошо.

По спине пробежали холодные мурашки, Саян резко выпрямился. Ханка, ханка.. Ну конечно! Моряки из команды флейта «Имбирь» рассказывали. Те, кто помоложе, частенько мечтали вслух о том, как по прибытию в Тургал отправятся трясти местные бордели. На что старый матрос по кличке Кегля каждый раз со смехом заявлял, что его экзотические шлюшки уже не интересуют. Вместо жарких объятий черноволосых красавиц с тонкой талей он мечтал завалиться в некую «Усладу», чтобы выкурить трубочку другую опиума. Кегля точно так же изображал пальцами длинную и узкую трубку, на его лице мелькала точно такая же мина умиления. Неужели опиум, застывший сок маковых коробочек, и есть та самая ханка?

- Где? – Саян окаменел от напряжения.

Горькое предчувствие стиснуло сердце.

- Что?! Где?! – испуганно задёргался бывший ткач.

- Ханка где курить? – от напряжения Саян сам чуть не засипел.

От былого приподнятого настроения не осталось и следа. Противно даже. Не иначе, этот оборванец, бывший ткач, спустит все деньги на опиум. Чтоб ему трубка поперёк горла встала.

Грязная улочка вновь привела на центральный рынок Тургала. Но на этот раз Саян совершенно другими глазами, будто в первый раз, принялся разглядывать торговые ряды и людей.

Обычно среди самых бедных преобладают калеки, безнадёжно больные и законченные пропойцы. Но здесь, в столице Рюкуна, ситуация совсем, совсем иная. Среди нищих и попрошаек очень много тощих и грязных мужчин и женщин, однако не калек, а вполне даже трудоспособного возраста и вида. В иной ситуации большая часть из них предпочла бы честный труд. Нот раз здесь, значит. Никакой помощи бедным в Рюкун никогда не было и нет.

Возле очередной лавки крики и ругань. Саян с интересом остановился в двух метрах.

- Зачем чужое продавать. Дёшево, море, - невысокий мужчина с широкими плечами и сильными руками в гневе трясёт кулаками перед лицом торговца. – Я дети голод помирать.

На спине у мужчины большой короб. Сквозь тонкие прутья просвечивают железные лезвия, загнутые крючки и тонкие стальные палочки, наверно гвозди. Наверняка кузнец принёс на рынок свой товар.

- Ты зачем брать! – кузнец повернулся к покупателю, мужчине с точно таким же коробом за спиной, только наполовину пустым. – Мой брать! – кузнец выразительно хлопнул ладонью по коробу за спиной.

- Ты хотеть много. Не могу, - покупатель в ответ замахал руками. – Беден я. Деньги хлеб дети купить хорошо. Море дешевле. Прочь иди.

Незадачливый кузнец и покупатель опять заголосили и замахали руками. Саян недовольно засопел. Местные слова понимаются с трудом. С тех пор, как ему в последний раз приходилось разговаривать на рюкунском, прошло много сотен лет. Великий Создатель одарил его способностью к языка, но только не абсолютной памятью. Впрочем, Саян двинулся дальше, незадачливый кузнец и покупатель сказали более чем достаточно.