Глава двадцать девятая
Неизвестные враги
Тола шагнула из церкви в туманную ночь. Было очень темно, но сверху тускло, словно из-подо льда, глядела луна. Ей удалось убежать, но теперь она не знала, куда идти. Несколько секунд она даже не могла определить, где находится. Вокруг все было незнакомым. Кажется, она стояла у подножия холма, хотя и была уверена, что поднималась в гору. И тогда она поняла, что выбралась наружу через другую дверь, не через ту, в которую они вошли. Дома здесь были более или менее не тронуты, хотя некоторые сгорели.
Далеко в темноте она слышала, как перекрикивались норманны. Резня в храме привлекла внимание воинов. Пригнувшись, Тола немного пробежала вперед, а потом перешагнула через обвалившуюся стену и легла на землю, стараясь привести в порядок мысли. Вокруг были только смятение, ярость, страх. Она вырвалась из рук страшного воина, присутствие которого вызывало ощущение глубокой болотной топи, черноты леса или могильной тьмы, но теперь она не понимала, что ей делать.
Она старалась не думать о том, что видела в источнике. Стилиана. О, Иисус, спаси меня. Она убила ее? Этого она не знала.
Тем временем к церкви бежала толпа воинов. Она смотрела, как их головы мелькают над разрушенной стеной. Ей было очень холодно — мокрые волосы замерзали вокруг лица. Нельзя было оставаться здесь на ночь, но к уд. а же идти? Может быть, обратно в церковь? Там, в огромном здании, было полно укромных уголков, где она могла бы спрятаться. Конечно, внутри тоже холодно, но все же теплее, чем здесь, среди руин и замерзшего пепла. Словно крадучись, в ней зашевелилась волчья руна. Ей хотелось вернуться в церковь, встретиться с этим человеком, этим существом. Иногда даже неприятные люди вызывали желание сблизиться. Как-то к ним на ферму пришел путешественник Ина со своими товарами и запахом лисицы. У него был хитрый взгляд, и, вспоминая мужчину, она представляла его крадущимся вокруг ферм на лисьих лапах, высматривающим, что бы стащить. Она не знала, украл ли он что-нибудь хоть раз, — вероятно, нет. Ина не был глупцом. Одинокий мужчина, он лишь изредка путешествовал с женой и детьми и на ферме был первым, кого обвинили бы, если бы пропало что-то ценное. По правде говоря, если бы кто-то задумал кражу, то появление бродячего торговца было бы им только на руку, ведь большинство людей с подозрительностью относится к чужакам.
Ина не нравился ей, но она его понимала. Другие неприятные ей люди несли с собой отголоски паленых волос, раздражающей погоды, липкости и тепла, даже ощущение надоевшего всем щенка, который вечно хватает за юбку.
Тот воин не вызывал почти ничего. Только тяжесть — как у скалы, как у моря.
Она не могла идти к нему. Впервые с того дня, как она осталась одна на сгоревшей ферме, на Толу нахлынули все самые ужасные воспоминания. Труднее всего было вынести счастливые образы: солнечный день с Хэлсом в самом начале июля, когда голод еще не пришел, а для страды было слишком рано; севшая ей на грудь бабочка, похожая на яркую голубую брошку; кусочек ясного неба… Все это — будто специально для нее — было воспоминаниями разума. Память о пожаре была памятью тела, словно такую тяжесть могли выдержать только кости и плоть. С дрожью вспомнила она тревожные крики с нижних ферм, панику бегущих на север людей — на пределе сил, через холодные поля в горы. Люди бежали туда не потому, что там было безопаснее, а потому, что больше некуда было бежать. Она оживила свои ощущения, вспомнив, как взбиралась на склоны, которые еще день назад сочла бы слишком крутыми и опасными. Прячась за стеной, она чувствовала, как ее тело снова хочет бежать, продолжая движение, которое до сих пор давало ей чувствовать себя в безопасности. Тола знала, что теперь эта тактика для нее не годится. Долины убьют ее, если она не найдет защиты более надежной, чем эта висящая на ней мешком воинская одежда. Ей нужны будут теплые плащи, кто-то знающий, как выжить на открытом воздухе, человеческие тела, которые согреют ее ночью.
Она подождала. Со стороны церкви еще долго раздавались крики и проклятия. Дверь открылась, и она сжала челюсти, чтобы не закричать. Семь или восемь воинов несли над собой обнаженного мужчину, выкрикивая оскорбления в его адрес. Она не понимала ни слова, но знала, что они обещают ему смерть. Позади идущие воины несли факелы, и вид огня вызвал у нее дрожь, мысль о тепле усилила ощущение холода.
Солдаты двигались по направлению к реке, и она подумала, что сейчас безопасно войти в церковь. Должно быть безопасно. Хотя это слово теперь мало что значило. Избежать одной опасности означало подвергнуться другой. Убежишь от меча — встретишься с холодом. Скроешься от холода — встретишься с мечом. У нее возникла странная мысль, что она не возражала бы против удара меча, если только он будет теплым.
Такие мрачные шутки нравились ее матери. Тола не видела, как она умерла.
Она побежала вниз по склону к церкви, стараясь держаться в тени ее башни. Оказавшись перед ветхой дверью, она осторожно открыла ее и вошла внутрь. Главное помещение храма отделялось от прихожей кожаной занавесью. Когда Тола отвела ее в сторону, ее глазам открылась страшная картина: тусклая луна освещала тела четверых воинов, убитых самым отвратительным способом. Их тела были искромсаны до костей, всюду валялись ошметки окровавленной плоти. Она не могла на это смотреть. На двоих все еще были плащи. Тола сделала шаг вперед, схватила один плащ и вернулась назад. Снизу он вымок в крови, но по большей части остался сухим. Она надела его и запахнулась поплотней.
Она мгновенно поняла, что здесь есть воины, — это тяжелое, закоснелое ощущение, наводящее на мысль о замках и скалах.
Сколько их? Она пустила свой дух в церковь. Четверо? Пятеро? Здесь был еще кто-то, не похожий на них. Это был горячий, полный страсти, страха и упрямства человек. Да, это был воин, но в то же время Тола уловила исходящие от него волны женского естества. Она не понимала, как это может быть. Символы из источника тоже были здесь — они пели и звенели. Тола перекрестилась. Они пугали ее даже больше, чем те женщины на холме.
В темноте плавали мысли и желания людей. Она попыталась проникнуть в разум воина, чтобы понять, чего он хочет. Мать говорила, что Тола умеет читать мысли, но это было не так. Она могла увидеть чей-то полный образ только в том случае, если ей удавалось ощутить оставленный человеком запах или увидеть, как незримо изменился воздух от его недавнего присутствия. Иногда она ориентировалась по следу оттенка его глаз и ощущению от его кожи. Она мысленно двигалась к норманну, представляя себе его образ: высокий человек в неудобных башмаках, украденных из-за хорошего качества, убеждающий себя, что боль пройдет, как только они разносятся. Он хотел вернуться к огню. Если мятежники и были здесь, то они уже ушли. Тола вскрикнула, почувствовав боль в горле. Он был ранен в горло, причем очень серьезно. Ее охватила смертельная паника. Она вышла из его разума. Есть ли здесь ее соотечественники? Она может отыскать их. А они помогут ей найти выход. Но у нее не было ощущения, что они находятся тут.
Внезапно из-за алтаря и снизу, из усыпальницы, где был источник, донеслись крики и вопли. Если их услышат воины снаружи, то они быстро вернутся. Тьма была пропитана паникой. Ощущение присутствия воинов растаяло. Осталась только женщина. Поднимаясь по ступеням, Тола услышала, как дышали, словно морской прибой, руны, увидела лунный свет на воде. Волчья руна внутри нее напряглась и затрепетала. Того, кто нес Стилиану, по ошибке могли принять за мужчину. Но не Тола. Воин был женщиной, несмотря на доспехи и оружие. Тола спряталась за занавесом.
Может, ей нужно предложить себя этой женщине? Нет, она чувствовала, что та — союзник Стилианы. Эта женщина пыталась ее убить. Но волчья руна все еще стремилась к своим сестрам.
— Кто ты? — донесся из-за занавеси женский голос.
Она увидела, точнее, вообразила горящий наконечник стрелы, парящий у ветхой двери, он освещал и спрашивал ее.
— Тот, кто пытается выжить.
— Тогда держись от меня подальше.
Руны ушли, словно их оттаскивали от нее, как псов от добычи; шаги женщины тяжело отдавались за занавесью — мертвые, глухие удары. Далеко отсюда раздавались стоны — кто-то агонизировал. Когда она услышала шаги возвращающегося человека, то подумала, что за ней пришла смерть, но у нее не было сил бежать.
Занавесь отодвинулась, и она увидела приземистую женщину с переломанным носом и хрипящим дыханием, на ее плече лежала Стилиана.
— Ты привела меня сюда, — сказала она.
— Я не знаю.
Кто-то в ночной темноте выкрикивал одно и то же слово, снова и снова. Она почувствовала, что этот человек призывает Бога. Но Бог не вмешивался, когда сожгли его дом и унесли сокровища, зачем ему приходить на помощь человеку, испытывающему мучения?
— Это ты. Думаю, магия боится тебя. В тебе тоже есть магия. Ты несешь волчью руну.
— Я никогда к ней не обращалась.
— Но я слышала, как она выла в горах.
— Она кого-то зовет. Я думала, что ее. — Тола кивнула на Стилиану.
— Может быть. А может, она звала нас обеих, — сказала Фрейдис. — Я благодарна тебе, потому что это спасло ей жизнь. И хотя волк рычит позади твоих глаз, я предлагаю тебе свою защиту.
Тола бросила взгляд на крепкий меч, висящий на бедре Фрейдис. Меч! Впрочем, ей нечего бояться. Фрейдис могла лишить ее жизни голыми руками. Если Стилиана очнется, ей конец.
— Я не могу принять твое предложение.
Сейчас Тола скорее слышала, чем вид ела руны Фрейдис. Они горели, фыркали, звенели и трепетали. ЕЗе собственная руна вилась вокруг них, как лиса вокруг курятника, и они начали петь тонкую, высокую, словно свирель, музыку без мелодии — это было похоже на звук ветра в раковине. Она чувствовала, что эго зов, они звучали, как пастуший горн в горах, как воин в битве и даже как бродячий торговец в долине. Это был влекущий звук, который тянул и звал: «Я здесь. Тебе тоже нужно быть здесь».
Двое мужчин одновременно что-то кричали. «Сека! Сека!» — различила Тола или какое-то похожее слово. Они умоляли о помощи так, что она нутром чувствовала их отчаяние.
— Ты не пойдешь с нами?
— Магия внутри меня говорит, чтобы я шла своим путем, — ответила Тола.
Это была ложь, но она не могла сказать этой женщине-воину, что Стилиана — ее враг. Тола едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, и спросила у Фрейдис, словно ребенок у матери:
— Что мне делать?
— Скорее всего, умирать, если не пойдешь со мной. Это не важно. Может быть, не важно. Тебе ведь удавалось выживать до сих пор, — сказала Фрейдис.
— Кто был тот воин, что вытащил меня из источника?
— Ты была в воде?
— Да.
— Это враг.
— Кому он враг?
— Всем.
— Как дьявол?
— Думаю, да.
— Откуда ты это знаешь?
— Я немного странствовала с ним.
— Тогда тебе он не враг.
— Я думала, он поможет мне найти дорогу. Но он только вернул меня туда, где я уже была.
— Но он ведь не убил тебя.
— Нет. Я считаю его… — она запнулась, подыскивая слово, — добрым.
— Разве может дьявол быть добрым?
— Если бог может быть жестоким, то почему нет? — пожала плечами Фрейдис.
Она коснулась рукой горла Стилианы, проверяя пульс, и спросила:
— Что случилось в воде?
Тола хотела сказать, что Стилиана пыталась ее убить, но не сделала этого, опасаясь реакции Фрейдис. Она молчала, чувствуя, как дрожит ее нижняя губа и слезы наворачиваются на глаза. Ей хотелось броситься в объятия этой женщины и все ей рассказать. Несмотря на руны, несмотря на ее верность Стилиане, которая была сродни детской любви и которую Тола сразу же распознала, эта женщина-воин казалась ей прямой и честной. С того дня, когда сгорела ее ферма, Тола впервые встретила человека, которому была готова довериться.
— Это колдовской источник, — сказала женщина. — В нем происходят странные вещи. Неудивительно, что ты не можешь об этом говорить. Я — Фрейдис.
— Я — Тола.
— Тебе нельзя оставаться в этой церкви, Тола, и ты не пойдешь со мной. Что ты будешь делать?
— Немного побуду здесь. Может быть, норманны уйдут отсюда.
— Здесь ты можешь побыть в безопасности, хотя и недолго.
В эту дряхлую дверцу не войдет ни один воин, и ни один не выйдет через нее, даже ради собственного спасения. Слава Богу, что люди такие глупые и тщеславные. Ты — ведунья?
— В народе моего отца меня называли вёльвой.
— Так ты прорицательница?
— Не по своей воле.
— И я тоже. Куда ты пойдешь? — спросила Фрейдис.
— Попробую пожить здесь, пока не станет тепло. А потом пойду домой. Не вечно же они будут сжигать наши дома.
— Может быть, это конец света.
— Я думаю, да. Но я постараюсь выжить, на случай, если это еще не конец.
Фрейдис улыбнулась.
— Ты говоришь как воин, а не ведьма. До свидания, Тола.
— Я боюсь за тебя.
— До свидания, Фрейдис. И я — за тебя.
Фрейдис приоткрыла дверь и выглянула наружу. Не увидев ничего подозрительного, она вышла в темноту ночи, неся Стилиану на плече. Когда дверь снова закрылась, Тола села в темноте, плотно запахнувшись в плащ. Она слышала, как в церкви носились норманны, и прижалась спиной к дверной раме в надежде, что если кто-то заглянет сюда, то не заметит ее. Она хотела, чтобы ее не беспокоили. Воины бежали на крики внутри церкви, но никто не обращал внимания на эту дверцу. Через время, когда бледный свет луны подполз к двери, она услышала, что люди покидают церковь. Она пустила свою душу внутрь. Они ушли.
Впервые за долгое время она уснула, мысленно уносясь от холодного пола к холодному источнику и обратно.
Она видела норманнов у горящих костров, видела Исамара, крадущегося, словно крыса, вдоль реки. Она чувствовала муку. Она так сильно пронзила ее, что Тола вскрикнула и мгновенно проснулась. Человек, который вытащил ее из воды, враг с пустой душой, которого Фрейдис назвала добрым, был жив в ее сознании. Она не могла найти его, да и не хотела. Но сейчас у нее было ощущение, что он пробудил ее ото сна и стоял позади, как Христос на кресте, измученный и покинутый. Руна внутри нее зашевелилась и позвала, и она услышала ответ — животный дух, зловонный вой, сумасшедший вопль пронесся сквозь ее мысли, словно хрип попавшей в капкан лисы.
Это ощущение пламенем зажгло ее заледеневшие мысли. Он был ужасом, ожившим кошмаром. Но она пойдет к нему и поможет ему. Руна волка завыла, и Тола приоткрыла дверь, чтобы посмотреть, когда настанет ночь и она сможет выйти.
