Глава тридцать первая
Повелитель смерти

Змееглаз ушел из дворца, забрав свой меч в Зале Девятнадцати Диванов. Он спустился по лестнице, обошел Нумеру и двинулся к громадине Святой Софии.

Его долг Може подождет. Он чувствовал себя чрезвычайно странно, каким-то полупьяным, и ему не терпелось испытать меч в деле. Впереди сквозь мглу шли какие-то люди. Самое время узнать, действительно ли ученый снял с него проклятие. Никакой разницы лично он не ощущал. Желание драться по-прежнему сидело в нем, словно застрявший в горле кусок, который необходимо отрыгнуть.

Надо попробовать, решил он. Среднюю улицу в конце пересекал узкий переулок. Кажется, вполне подходящее место для засады, темное, как подвал. Его жертва обязательно будет с фонарем. У него не было лампы, поэтому он вошел в переулок, ведя одной рукой по стене, а другую выставив перед собой, чтобы ни на что не натолкнуться. Никого. Затем показался огонек.

Кто-то шел по переулку, неся лампу. Двое мальчишек лет десяти, судя по одежде, чьи-то рабы.

— Паршивый вечер, — сказал один из них, кивая ему на ходу.

Змееглаз кивнул в ответ. Когда мальчики повернулись к нему спиной, он протянул руку к мечу. Нет, он не станет вытаскивать его. Свет лампы, которую несли мальчики, померк. Змееглаз находился на задворках складов, где хранились рыночные товары. Дверей здесь не было, разило мочой, навозом и отходами, принесенными ветром с Бычьего рынка. В четырех шагах от него, между двумя домами, начинался совсем уж узкий проулок. Склады были так тесно придвинуты друг к другу, что даже сравнительно небольшой человек, такой, как Змееглаз, протиснулся бы с трудом. Он протиснулся.

Прошло минут десять, и снова появился огонек. На этот раз солдат. Он поставил лампу на землю шагах в шести от того места, где затаился Змееглаз, и начал мочиться. Змееглаз сжал рукоять меча. Не так сильно, спокойнее. Он помнил, что говорили ему воины в Бирке, когда он просил их совета.

Он расслабил руку и снова взялся за рукоять меча. Вынул его из ножен.

— Кто здесь?

Грек одернул солдатский мундир и развернулся.

Это был тот самый миг, о котором мечтал Змееглаз.

— Всего лишь я.

Он шагнул вперед, и его меч засверкал в свете лампы.

— Ты решил ограбить не того человека, сынок, — проговорил грек. Он говорил невнятно, было ясно, что он навеселе. — Ты...

Змееглаз ринулся на него, высоко подняв меч, чтобы с силой опустить на голову солдата.

Тот перехватил правую руку Змееглаза и пнул его ногой в живот. Мальчик ударился спиной о стену, меч выпал из руки. Солдат сам обнажил меч и плашмя ударил Змееглаза по голове.

— Тебе повезло, что я сегодня в хорошем настроении, щенок! — сказал он. — Был бы ты мужчиной, я бы уже проткнул тебя насквозь. — Он еще раз заехал Змееглазу коленом, теперь ниже пояса. Мальчик упал в грязь, кашляя и пытаясь подавить приступ рвоты. — Считай, это тебе урок, — продолжал солдат, — а твой меч я заберу как трофей. — Он шагнул, чтобы поднять меч Змееглаза.

Мальчик лежал на земле, ощущая себя до крайности странно. От боли он как будто перенесся в одно удивительное место. Он видел себя на берегу реки, шел куда-то. Он уже ходил этим берегом раньше, решил он, хотя и не мог вспомнить, когда это было. Круглая луна висела в ветвях деревьев, и река в лунном свете была похожа на мерцающую дорогу.

Он пробормотал себе под нос одно название.

— Биврёст.

Неужели это он, радужный мост, который ведет в Асгард, вотчину богов?

У реки поднимались развалины стены, сломанной, заросшей, почти скрытой плющом. В стене была ниша, а в нише что-то мерцало. Что там? Свечка или небольшая лампа? В общем, какой-то огонек. Он никак не мог как следует рассмотреть его. Зато очень хотел его погасить. В своем видении он плюнул на пальцы и протянул руку, чтобы затушить пламя. И как будто провалился в темноту — глаза закрыты, сознание покидает его.

Рядом горела еще одна лампа. Он сел, чтобы рассмотреть ее. Это та лампа, которую принес с собой в закоулок солдат. Шагах в десяти от Змееглаза лежал мертвый солдат, все еще сжимавший его меч. Больше поблизости никого не было, ни одной живой души. Змееглаз вспомнил огонек в саду своего разума и засмеялся. А ученый-то не обманул. Змееглаз принял Христа, и змея в его сердце выползла на свободу. Он подошел к телу и потрогал его. Оно было пронизывающе холодным.

Змееглаз захихикал. Он исцелился, даже более того. Он убил противника, вовсе не касаясь его. Он поднял меч. Конечно, было бы приятнее убить его этим оружием. Он пару раз ударил по мертвому телу. Ему пришла в голову одна мысль. Он перекатил мертвеца на живот и положил голову поровнее, отступил на шаг назад, сделал выпад и рубанул по шее мечом. Он немного промахнулся, задев мертвеца по затылку. Зрелище опускающегося на тело меча завораживало.

Змееглаз уперся ногой в затылок мертвеца и выдернул клинок. Потом попробовал еще раз. Снова промазал, теперь попав в плечо. На третий раз Змееглаз был точнее. Он оставил на шее большой порез. Еще два-три удара, и голова отделится от тела. Он рубанул еще раз, и еще. Наконец голова покатилась с плеч.

Змееглаз убрал меч в ножны и поднял голову за волосы.

— Ага, — сказал он, — теперь ты растерял свою самоуверенность. Я по-прежнему мальчишка, над которым можно издеваться и смеяться? Ну-ка, скажи!

Он сунул пальцы в рот голове и дернул за язык. Голову он не бросил, а с гордостью понес перед собой — трофей, доказывающий его боевую удаль. Он сделал так, как велел ученый, выбросил амулет и получил за это удивительную награду. Он должен последовать и остальным советам схоластика.

Он пошел по переулку к Святой Софии, возвышавшейся над ним, словно какое-нибудь чудовище греков, глядящее бесчисленными глазами, в которых полыхает яростный свет. Мимо него по холодным улицам спешно шагали горожане с лампами. Никто не обращал внимания на мальчика, но даже если бы и обратил, то не рассмотрел бы его толком в такой темноте. Змееглаз чувствовал в людях живые души. Он жил теперь в двух мирах: один был в темной византийской ночи, а другой — у реки, где он прогуливался вдоль полуразрушенной стены, глядя, как мерцают и оплывают свечи в нише, зная, что ему достаточно подуть на пламя, чтобы оборвалась чья-то жизнь.

Он дошел до церкви и взбежал по ступеням к гигантской арке двери. Дверь была распахнута, приглашая всех желающих помолиться. Змееглаз вошел. Церковь ночью была полна света тысячи свечей и приглушенного бормотанья молящихся. Его мысли как будто сами превратились в огни среди других огней, и он уже не мог отличить свечи из церкви от свечей в своем сознании. Как много в церкви людей, как много свечей. А он сам, что он для них? Ветер.

Священник с огромной бородой читал нараспев молитву:

— Я убийца, — сказал Змееглаз. Он говорил на своем родном языке, языке северян.

Никто даже не обернулся.

— Я — убийца!

Он прокричал эти слова во всю мощь своих легких. Священник не прервал своего речитатива:

Размеренная речь священника кружила Змееглазу голову. Свет свечей был для него как вода прекрасного, залитого солнечным светом озера, в котором он купался. Чья-то рука легла ему на плечо. Солдат.

— Во имя Господа, что это у тебя? — спросил он, указывая на окровавленную голову, зажатую в левой руке Змееглаза.

Сердце Змееглаза тяжко забилось, ритмичные слова священника волновали его сверх меры, он даже затанцевал на месте. Свет начал обретать форму, точнее, множество форм. Сияющие, переливающиеся символы соткались в воздухе, поплыли — свет, движущийся в свете. Он запел:

— Она колдовала тайно однажды, когда князь асов в глаза посмотрел ей:

Солдат похлопал Змееглаза по плечу.

— Тебе придется ответить на кое-какие вопросы, сынок.

— Ведь я же неукротим в бою? — спросил Змееглаз.

Еще один солдат схватил его за руку, однако Змееглаз не выпускал отрезанной головы. Он видел солдат рядом с собой, но при этом ощущал и их истинную сущность: маленькие огоньки, горящие на садовой стене, подношение судьбе. Что за подношение? Да то же самое подношение, какое постоянно требует судьба. Смерть. Они должны умереть, чтобы боги могли жить. Боги не отдают жизнь за людей. Они несут смерть, чтобы выживать самим. Норны, странные женщины, которые прядут судьбы людей в корнях мирового древа, требуют смерти. Для того боги и создали людей — чтобы они умирали вместо них.

— Убирайся!

— Это варяг, он убил грека! Перережем ему горло прямо здесь!

— Только не в доме Господа, тащите его на улицу.

Кто-то рядом выхватил меч.

— Так это дом Бога? — спросил Змееглаз.

— Да, варвар!

— Значит, это мой дом.

Его повлекли к выходу, но он при этом оставался в ином месте, в саду у реки, где в нишах в стене горели огоньки, так много, что стена казалась объятой пламенем. В своем видении он протянул руку и загасил две свечи — он знал, какие из них выбрать. Стражники по бокам от него повалились мертвыми.

— Это мой дом! — провозгласил Змееглаз. — И это дом смерти!

У него в голове бушевал вихрь: он чувствовал ледяные северные ветра, жаркое дыхание каспийских пустынь, летние шторма в Бирке, капли дождя, тяжелые и теплые.

Он впустил все ветра в сад своего разума, наслал ураган на стену со свечами.

И в Святой Софии, в церкви Божественной Мудрости, главном соборе великой Римской империи, посвященном Небесному Логосу — Иисусу, являющему образ невидимого Бога, — замолкло пение священников, и вся паства упала на пол. Змееглаз ссутулил плечи, снял с шеи покойника крест, украшенный каменьями. Затем он пошел, перешагивая через мертвецов, к алтарю, переливающемуся золотом в свете свечей. Он положил на алтарь голову мертвого грека и заговорил:

— Как же мне теперь принять крещение? — спросил мальчик.

А в следующий миг свет затопил его сознание, и он тоже упал.