Глава пятая
ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ
Битва в церкви закончилась. Викинги выгнали франков на улицу и захлопнули двери, оказавшись таким образом в ловушке. Исповедник слышал изнутри, как франки собираются под церковью, слышал их взволнованные голоса:
— Они там! Они внутри! Мы их поймали.
Ему на ум сами пришли слова псалма, но он не стал произносить их вслух: «Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых».
Он был готов воззвать к Богу из Ветхого Завета, могущественному, оберегающему, мстительному Богу. Но вместо того он поблагодарил Господа за испытание и помолился о том, чтобы язычники успели обратиться к Христу перед смертью. «Божья воля, — подумал он, — направляет все в жизни, поэтому жаловаться или выказывать слабость перед лицом испытаний означает роптать на Бога Если что-то происходит, то только потому, что Он пожелал, чтобы было так».
Викинги рядом с ним переговаривались. Он успел достаточно выучить их язык во время предыдущих осад, чтобы улавливать суть беседы. У исповедника были удивительные способности к языкам. Язык норманнов пришел к нему так легко, будто он с детства говорил на нем.
— Мы крепко здесь застряли.
Исповедник слышал, как мечутся по церкви норманны.
— Сколько погибло?
— Из наших вроде никто не погиб. Во всяком случае, я не вижу. У кого-нибудь есть свеча или хворост?
— А люди Зигфрида? Сколько их уцелело?
— Четверо. То есть, мне так кажется, сейчас трудно сказать наверняка.
— Не может быть, чтобы четверо. Только за нами бежали четверо.
— Знаю. Однако воинов короля не назовешь отличными бойцами.
— Зато у одного из них был отличный меч.
— Но ты все равно не смог бы его забрать, Офети. Если бы его сородичи увидели у тебя этот меч, случилась бы большая беда.
— Это точно. У них.
Офети. Исповедник решил, что это прозвище. Означает, наверное, «толстяк».
— Тебе пришлось бы его вернуть. Ну и темень здесь, хоть глаз выколи. Ты что, без штанов и башмаков?
— Точно.
— Слава Тору, что здесь так темно. А почему ты полуголый?
— Я как раз собирался показать одной бабенке в лагере свои способности, когда этому паршивому Ворону приспичило лезть на стену. Я так понял, что ты не обрадуешься, если я задержусь, натягивая штаны.
— Не-е, она просто стянула у тебя штаны, когда ты на минутку отвернулся!
— В наши дни шлюхам доверять нельзя, — согласился Офети.
Зазвучал новый голос:
— Неудивительно, что франки удрали, уж больно громко ты звенел.
Все засмеялись.
— Не могу поверить, что мы позволили втянуть себя в это дело, — проговорил чей-то приглушенный голос.
— Да, идти за этим оборотнем было не к добру.
— Если б мы не пошли, он точно схватил бы ее. Но посмотри на дело с другой стороны. Нас окружило столько врагов, что даже тебе, Хольмгейр, удастся кого-нибудь убить.
— Это ты виноват, Офети, это твой бог Тюр благословил нас множеством врагов.
Голоса звучали непринужденно, мужчины смеялись. Исповедник понял, что это такое, — воинская бравада, но даже если они прикидывались, то очень убедительно, вынужден был признать Жеан.
— Давайте смотреть правде в лицо, — сказал тот, кого назвали Хольмгейром. — Виноват во всем только этот ослепленный Одином человек-ворон, за которым мы пришли сюда. Где он теперь?
— Побежал догонять волка и девчонку.
— Угу, великолепно. В таком случае прощай, награда. Зигфрид скорее подвесит нас за мошонку, чем наградит.
— Но нам еще может повезти. Фастар и остальные побежали за ним.
— Понадеемся, что они спустят с паршивца шкуру, когда догонят.
— Понадеемся, что он не спустит шкуру с них.
Этого голоса исповедник до сих пор не слышал. Он звучал спокойнее остальных и гораздо серьезнее.
— Слишком поздно. Ворон ее схватит. Он сказал, что так будет.
— Не говори так, Астарт. Эта девчонка стоит живой семьдесят фунтов серебра. А он что хочет? Принести ее в жертву?
— Ничего подобного, он просто хочет ее убить.
— Но зачем?
— Что значит «зачем»? Разве слугам Одина нужна причина, чтобы желать кому-нибудь смерти? Может, он проголодался.
— О, нет. Нет и нет!
— Но разве это не причина?
— Я же не могу принести Зигфриду кучу обглоданных костей!
— Почему же нет?
— Скажем так, кости могут быть чьими угодно.
— Значит, так и сделаем, — сказал Офети.
Подобное предложение отчего-то ужасно рассмешило викингов.
Жеан услышал, как скрипнула, открываясь, дверь церкви, раздался крик, и дверь снова захлопнулась.
— Попробуй, ты, франкская свинья, только попробуй! — прокричал северянин. — Только сунься!
Хольмгейр сказал:
— Слушайте, здесь темно, как в заднице у Гарма. Надо добыть огня.
Исповедник продолжал молиться за спасение душ северян и гибель их тел.
— Да плюнь ты. Скажи лучше, что делать с толпой снаружи? Точно знаю, они нас выкурят. И тогда огня будет хоть отбавляй.
— Они ни за что не сожгут святое место, это же наша работа. Успокойся. Все равно этот дом крепкий, как скала, сомневаюсь, что его можно вот так запросто взять и сжечь. Худшее, что с тобой случится, — смерть от меча.
— Ну, если так, то беспокоиться не о чем.
— На самом деле худшее, что может случиться, — это если нас схватят живьем.
— Я не дамся. — Это произнес четвертый голос, низкий и сиплый.
Жеан услышал, как чиркнул кремень, кто-то принялся раздувать огонь, а затем сказал:
— Погодите-ка, а это еще кто такой?
Меч вышел из ножен.
— Нищий.
— Нет, посмотрите на его волосы, это монах. И я вам скажу, ребята, кто это такой: наш заложник, который выведет нас отсюда. Это же их искалеченный бог. Бог Жеан, о котором они постоянно пекутся.
— Не бог, — отозвался Жеан, намеренно коверкая язык. Он понимал, что викингам лучше бы не знать, что он подслушал весь их разговор. Однако предположение, что он может быть божеством, вынудило его заговорить.
— Они считают его целителем.
— Только что-то себя он не исцелил.
— Ты, бог, почини мне руку. Ваши франки здорово ее помяли.
Исповедник догадался, что рука сломана. Северяне обычно легкомысленно преуменьшали свои увечья, если было возможно. И этот воин не заговорил бы о своей руке, если бы она не причиняла ему настоящую боль.
— Надо перевязать, — сказал исповедник.
— А ты можешь? Знаешь, как это делается?
— Руки меня не слушаются, но я могу объяснить как, — сказал Жеан, — если ты обратишься к Христу.
Он чувствовал, как бешено колотится сердце, и ругал себя за это. Вот северяне вовсе не боятся умирать, в какую бы ложь они ни веровали. Так с чего бы бояться ему?
— Я обращусь к какому угодно богу, который вылечит эту проклятую руку, — сказал викинг. — Что надо делать?
— Креститься, водой.
— Осторожнее, Хольмгейр, — проговорил один из воинов. — Все знают, что они питаются человечиной.
— Так и вороны делают то же самое, а они следуют за нашими богами.
— Один не мой бог. Бог живых побеждает бога мертвых.
— Я оставил немало мертвых тел на пути, следуя за богом Тором, но я никогда их не ел, и бог никогда не просил меня об этом.
— Один этого не требует, это подношение для его воронов.
Исповедник Жеан ощутил укол в бок.
— Ты, христианский бог, я лучше буду ходить со сломанной рукой целый год, чем кого-нибудь съем.
— Да ну его, — проговорил кто-то. — Открой дверь и скажи им, что мы хотим поговорить. Скажи, что у нас их бог и, если они хотят увидеть его живым, пусть дадут нам уйти.
— Сам выйди и скажи. Они пристрелят любого, кто откроет дверь.
— Я пойду, — вызвался тот, кого называли Офети. — Попросите Тюра о помощи. Держитесь вплотную ко мне.
— Нет, только не ты, толстяк. Если у них есть лучник, он ни за что не промахнется по такой мишени.
— Так ты сам хочешь выйти?
— Нет, если подумать, ты подходишь лучше меня. Держи щит пониже, дружище. Я за тобой.
Жеан ощутил, как его схватила могучая рука, а затем подняла в воздух. Кто-то держал его с такой легкостью, словно он был ребенком. Он почувствовал, как этот человек вынул нож, и понял, что будет дальше.
Дверь открылась, и он услышал крик графа Эда:
— Стоять!
Северянин в ответ прокричал во всю мощь своих легких, так громко, что исповедник поморщился:
— У нас ваш бог! Опустите оружие, если хотите, чтобы он остался в живых. — Затем он обратился к Жеану: — Эй, ты, скажи им, чтобы позволили нам вернуться в лагерь, если хотят, чтобы ты жил.
Голос исповедника звучал ровно, когда он заговорил. Он обратился на изысканном франкском наречии, дабы люди поняли, что его слова адресованы правителям франков. Время молитвы за души врагов миновало. Они отказались сменить веру и отдать себя на милость Господа.
— Эти люди — враги Господа, и я уповаю на Небеса. Разите их, и если я умру, то умру с именем Иисуса на устах!
Жеан услышал, как франки двинулись вперед. Нож проткнул монаху кожу на шее, но в следующий миг Эд прокричал:
— Нет, нет, все назад! Не подходите, опустите оружие.
Викинг зашептал Жеану на ухо:
— Спасибо тебе, бог. Я понял, что ты сказал им, и будь уверен, ты за это заплатишь, когда мы будем возвращать тебя.
— Дайте им дорогу! — прокричал граф Эд. — Назначьте выкуп, северяне, мы хотим, чтобы его вернули целым и невредимым. Расступитесь, дайте им пройти.
— Разите их! — закричал исповедник.
Он никак не мог понять, почему Эд не атакует. Он-то считал, что граф будет рад избавиться от надоедливого монаха, в особенности от такого, который глух к угрозам и не падок на подношения.
— Мое имя Офети. Сумму выкупа будете обсуждать со мной и ни с кем больше! — прокричал северянин, унося Жеана в ночь.
Пока Жеана несли к мосту, он понял, что граф куда более тонкий политик, чем он считал до сих пор. Король и герцоги империи Каролингов могут отказать в помощи маленькому провинциальному Парижу, но разве они откажутся прийти на помощь святому?
