Книга: Фенрир. Рожденный волком
Назад: Глава одиннадцатая ХРАВН
Дальше: Глава тринадцатая ЗАСЛУЖЕННАЯ НАГРАДА

Глава двенадцатая
СУЩНОСТЬ ВОЛИ

Когда Элис вышла, берсеркеры спали у ног мулов, устроившись на мешках Лешего.
Леший заплатил им, чтобы они охраняли его добро. Купец поклялся себе, что так или иначе обязательно вернет свои деньги прежде, чем уйти, тем более что в услугах берсеркеров он не нуждался, пусть они и защитили его от толпы в самом начале. Но когда люди в лагере поняли, что вина у купца больше нет, да и пищи тоже, их интерес быстро угас. Шелк нельзя есть или пить, а единственное, что они были готовы покупать, — это обычную еду, поэтому, когда Леший показал им отрез желтого шелка, все быстренько вернулись к своим прежним занятиям: принялись страдать от голода, жаловаться и точить топоры.
Леший устал, но не мог заснуть. В холодном утреннем тумане он чувствовал себя совсем старым. Он видел, как тот странный человек вышел из дома, и понял, кто он такой: шаман, чародей и, скорее всего, сумасшедший. Эта странная личность нагоняла на купца страх. «Ничего, — сказал он себе, — видали мы людей и пострашнее». Хотя в этот момент он не мог бы сказать, где именно.
Из дома вышел король. Купец низко поклонился, соображая, как будет объясняться, однако король ни о чем не спросил. «Он тоже не спал всю ночь», — догадался Леший.
— Воины, подъем! — прокричал Зигфрид.
Берсеркеры медленно поднимались, вытряхивая из волос росу и кряхтя с похмелья.
— Доставьте монаха в лес, к хижине Ворона.
— Я бы не хотел туда идти, господин, — сказал Фастар.
— А я хотел бы, чтобы ты пошел.
Элис приблизилась к купцу. Глаза у него покраснели, он зевал.
— Мне пришлось всю ночь караулить, — сказал он. — А это твоя работа.
Элис выразительно посмотрела на него, давая понять: хоть она и изображает раба, купцу не стоит заблуждаться и обращаться с ней как с рабом. Он улыбнулся. Она уж точно не раб, теперь она скорее ценный груз.
Офети вынес из дома монаха, взвалив себе на плечо. Леший видел, что исповеднику больно и что он старается не подавать виду.
— Слушай, купец, я не хочу тащить его на себе в гору, дай нам мула, — сказал Офети.
— Тот, который вез вино, остался почти без поклажи, он идет пустой, — сказал Леший. — Возьми его. Остальных животных я отведу в надежное местечко в лесу.
— Нет, — возразил Зигфрид. — Окажи мне услугу, купец, отправляйся с отрядом.
Леший выдавил из себя улыбку.
— Всегда к твоим услугам. Цель моей жизни — угождать тебе, господин.
— Держись поближе к монаху. Оставайся с ним весь день. Ни на шаг от него не отходи, потом передашь мне все, что он скажет.
— Я твой верный слуга, господин.
Зигфрид поглядел на Лешего как-то странно; купец решил, что короля удивляет подобная фамильярность с его стороны, но в итоге Зигфрид сказал:
— Мулов с поклажей можешь оставить, там они тебе без надобности.
— Мой господин, я хотел бы присматривать за ними.
— Это был приказ, а не просьба. Поклажа останется цела, мулов никто не съест — даю тебе слово. Ты все получишь назад, если меня порадует то, что ты мне расскажешь.
Леший снова улыбнулся. Он был уверен, что не выйдет отсюда живым. Вести торговлю здесь было невозможно, никаких увеселений, даже нормальной еды в лагере не было. В лучшем случае он сможет выручить здесь горстку пепла. В худшем же он и вовсе погибнет. Однако Леший был человек практичный, он знал, что северяне клятвами не бросаются. Груз будет в целости и сохранности под защитой короля. И викинги хотя бы не стали упоминать вслух, будто он знал их короля еще дитятей.
Они прошли мимо дымящихся лагерных костров, сквозь клочья тумана и начали подниматься в гору. Пока длился долгий подъем, Леший оглянулся. Туман стоял в неглубокой речной долине, словно похлебка в котелке. И какая похлебка — варево из бед, чумы, подозрений и смерти. Отряд дошел до кромки леса, где северяне уже начали рубить дрова, и ступил под сень деревьев. Там обнаружилась узкая тропка — скорее, просто вмятины в траве, — и они пошли по ней. В лесу было влажно и красиво: капли росы сверкали в бледном солнечном свете, пролески на фоне низко стеляще- гося тумана казались рассыпанной по земле бирюзой. Только Лешему было не до утренних красот. Он стал пленником. Купец покосился на Элис. Кто же тогда она? Пленница пленника. «Какое стремительное падение, произошедшее всего за одну ночь», — подумал он.
Они всего час шли по весеннему лесу, после чего очутились на полянке. Деревья здесь были высокие — гигантские дубы, на которых только-только набухли почки.
— Пришли, — сказал Фастар.
Леший не видел никаких признаков жилья. Они просто вышли на поляну.
— Хравн! — прокричал Фастар. — Хравн!
Наверху в гнезде зашевелился ворон.
— Не тот, — сказал Офети. Но никто не засмеялся.
Птица сидела на высокой ветке, глядя на людей.
— До чего они странные, — продолжал Офети. — Никогда не гнездятся вместе, но стоит одному учуять запах добычи, как все разевают глотки, созывая на пир сородичей.
— Будем надеяться, что больше таких, как Хравн, поблизости нет, — сказал Фастар.
— Ты должен позволить мне выпустить кишки этому падальщику, — сказал Офети.
Фастар улыбнулся.
— Если мы когда-нибудь повстречаем его одного, без людей Зигфрида, я еще раньше тебя перережу ему глотку.
— Не стоит так говорить, — вставил Сван. — Он жрец Одина. Он лечит людей, а в бою стоит десяти воинов, я сам видел.
Фастар проворчал что-то, явно не желая обсуждать эту тему.
В лесу вдруг зашумело.
— О, клянусь мошонкой Фрейра, это она, — сказал Офети.
— Давайте оставим пленников и побыстрее уберемся отсюда, — предложил Фастар. — Не хочу видеть то, что будет потом.
— Неужели ты такой мягкотелый, Фастар?
Леший обернулся. Это заговорил Серда — жестокий коротышка, которому нравилось мучить Элис.
— Я убил с десяток врагов, — сказал Фастар, — но честно: мечом, топором и копьем. А это для меня настоящее оскорбление.
— Тебе не нравится смотреть, как страдают твои враги? — удивился Серда.
— Мне нравится, когда они умирают, причем быстро, — сказал Фастар, — чтобы я мог поскорее вернуться к элю и женщинам.
— Каждому свое, — пожал плечами Серда. — Если хочешь, я останусь с ними.
— Как тебе будет угодно, — сказал Фастар. — Просто чем раньше...
Он не договорил. Леший разинул рот. Элис даже вскрикнула, но никто не обратил внимания, потому что все они были слишком заняты своими переживаниями. Леший, путешествуя, встречал прокаженных, хотя и старался побыстрее от них убежать. Однако сейчас перед ним предстало уродство совсем иного рода.
На краю поляны стояла женщина. Ее черные волосы были всклокочены, белый балахон — в грязи и алых пятнах крови, сочившейся из двух свежих ран на шее; женщина покачивалась, как будто была слишком слаба, чтобы стоять. Однако внимание Лешего прежде всего привлекли ее глаза. Которые попросту отсутствовали. Лицо ее покрывали шрамы, как и у брата, но только их было гораздо больше, и они были гораздо страшнее; голова у нее раздулась и казалась пористой, словно чудовищный чернильный орешек. Носа почти не было видно, вместо рта — узкая щель, а на месте глаз зияли пустые провалы с расплывшимися контурами. Что же с ней случилось? Леший недоумевал. Болезнь? Еще ни разу в жизни он не видел такой болезни: ее лицо почернело от синяков, покраснело от воспаления, непомерно распухло с одной стороны и сморщилось с другой. Но глаза, именно глаза казались поистине чудовищными. Леший вспомнил, как в детстве однажды нес хлеб от бабушки домой. Старушка дала ему половинку каравая; по дороге ему захотелось отщипнуть кусочек, и он отщипнул. Хлеб оказался таким вкусным, что он не удержался и отщипнул еще, потом еще и еще, пока не выбрал из корочки весь мякиш. Вот так и выглядели глазницы женщины — словно внутренность каравая, выщипанного по кусочку.
Женщина покачнулась, собираясь шагнуть на поляну, но споткнулась и упала, шлепнувшись на четвереньки, после чего поползла к ним, нащупывая и вынюхивая дорогу.
— Что нам делать? — спросил Фастар.
— Меня можешь не спрашивать, — заявил Офети.
— Это их место. Она хочет монаха, так отдай ей монаха, — сказал Серда.
— Откуда, во имя ледяных сисек Норн, тебе знать, чего она там хочет? Ты что, стал ясновидцем? — возмутился Офети.
Женщина услышала их голоса и вытянула шею. Леший смотрел, как в двадцати шагах от них она поднимается на ноги, как разворачивает к ним лицо, прижимая руки к бокам. По мнению купца, все это было уж слишком жутко. Ведь он находится всего лищь в часе бодрой ходьбы по лесу от земель, свободных от северян. Если бы он мог, то взял бы девушку и просто пошел в Ладогу. Он бросил бы шелка и мулов: все равно князь щедро наградит его, если он приведет к нему девушку. Первый раз с тех пор, как ушел на запад, Леший пожалел, что рядом с ним нет волкодлака. Будь он здесь, у них появился бы шанс на спасение.
— Так ведь нам поручили доставить монаха сюда. Оставим его да уйдем, — предложил кто-то из берсеркеров.
Фастар помотал головой.
— Нам необходимо узнать, где девушка. Если Хравн выяснит, где она, нам придется поспеть туда раньше. Мы должны услышать пророчество и оказаться на месте первыми, чтобы он не вцепился в нее своими когтями.
— Так что, мне снимать монаха или нет? — спросил Офети.
— Снимай.
Леший огляделся по сторонам. Вытянутый силуэт Хугина возник на другой стороне поляны. На плече он нес три небольших мешка, на нем были драные штаны и потрепанная накидка из грязной серой шкуры, до сих пор сальной, как будто бы ее только что содрали со зверя и не вымочили в подогретой моче, чтобы удалить ошметки плоти и жира. На боку у чародея болтался зловеще изогнутый меч. Леший, конечно же, слышал о подобных мечах — у арабов и отливающих синевой чернокожих жителей Африки об этих мечах были сложены легенды, — однако, даже путешествуя с караванами верблюдов по дорогам Серкланда, он никогда не видел их воочию и не знал, что до сих пор остались кузнецы, способные изготовить такое оружие.
— Оставьте монаха, — сказал Ворон. — Посадите его сюда, под этот дуб.
Леший смотрел, как монаха снимают с мула. От этого зрелища сердце обливалось кровью. «Святой, — подумал он, — должен стоить баснословных денег. Даже за его кости, правильно выбрав монастырь, можно выручить состояние. Может быть, выпадет шанс стащить тело, — купец был уверен в близкой смерти исповедника, — когда Хугин с ним покончит».
Исповедник не жаловался, когда его стаскивали на землю. Ворон опустился рядом с ним на колени, положил ему ладони на лоб и на грудь. Леший подумал, что со стороны кажется, будто он лечит монаха. И только когда он увидел петлю с крепким и сложным узлом, то понял наверняка, что ни о каком исцелении речи не идет.
Ворон перекинул веревку через ветку дуба, а потом надел петлю на шею монаха. Подтянул веревку, вынуждая исповедника сесть ; прямо. Веревка не душила монаха, Леший это видел, однако вынуждала его дышать с усилием. Купец собирался остаться, чтобы выполнить приказ короля и узнать, о чем будет говорить монах. Хотя, насколько понимал Леший, для исповедника сейчас главное — не задохнуться, какие уж там пророчества.
— И вот так можно узнать, куда убежала девушка? — уточнил Офети.
— Вероятно.
Монах застонал и затих. Леший восхищался им. Он понимал, что исповедник не поддастся боли, убеждениям и мольбам. Монах был сделан из того теста, из которого сделаны мученики. Леший старался извлекать выгоду из всего, поэтому решил, что его ждет немало вкусных обедов в разных монастырях в обмен на рассказ о смерти этого святого.
Хугин развязал первый мешок. В нем оказался белый порошок. Он взял щепотку и посыпал им лицо и руки исповедника. Леший отметил, что колдун ведет себя не грубо; на самом деле он был весьма осторожен, когда сыпал порошок и втирал его большим пальцем — таким жестом мать убирает грязь с лица сына перед приходом гостей. Потом он раскрыл второй мешок и достал по-настоящему диковинный предмет — вырезанное из дерева подобие короткой ложки с двумя черпаками, по бокам которых свисали кожаные ремешки. Хравн наложил эту штуковину на глаза монаха. Теперь Леший понял, что это такое: нечто вроде наглазников; такие же, только металлические, норманны иногда прикрепляли к ритуальным погребальным шлемам. Наглазники Ворона для сражения не годились — только металл мог защитить от прямого попадания в глаз, — но выглядели весьма впечатляюще. И еще эти наглазники не крепились к шлему, да и отверстий в них не было. Тот, кто их наденет, вовсе ничего не увидит. Хравн не стал завязывать их на голове монаха: кажется, он передумал и отложил предмет в сторону. Потом он раскрыл третий мешок. Там оказалась кисть человеческой руки с привязанной к пальцу веревкой. Колдун обхватил этой рукой шею монаха.
Леший поглядел на берсеркеров. Они переговаривались друг с другом. Купец понял, что ритуал — а это походило на ритуал — нагоняет на них страх.
Хугин подошел к своей уродливой сестрице, застывшей посреди поляны. Он нежно взял ее за руку, подвел к монаху и усадил рядом с ним. Она обхватила монаха руками и запела.
У ведьмы оказался изумительно красивый голос. Языка Леший не понимал, но песня казалась чарующей и звенящей. И еще от нее кружилась голова. Леший понял, что клюет носом, — так можно сомлеть от монотонной работы на солнцепеке. Песня унесла его куда-то вдаль, и он позабыл, где находится. Наконец он заметил, что вокруг потемнело. Свет начал угасать. Сначала он решил, что тучка нашла на солнце, но затем понял, что наступили сумерки. Из долины тянуло запахом костров, и солнце висело над самыми деревьями. Берсеркеры тихо лежали на траве, как будто спали. Женщина, этот безликий кошмар, все еще обнимала монаха, Ворон стоял на коленях рядом, глядя куда-то в пустоту. Непонятно откуда доносился шум. Сначала Леший подумал, что это ветер шумит в деревьях. Звук был похожим, он то нарастал, то ослабевал, однако это был не ветер. Скорее гул огромной толпы, хор голосов.
Пение продолжалось. Леший поглядел в лес. Вокруг них, вырисовываясь силуэтами в заходящем солнце, собрались вороны, рассыпались по веткам, словно черные капли. Они находились под местом ночлега этих птиц, которые слетались сюда, чтобы вместе, в безопасности, отдыхать до зари.
Вот один из них упал с дерева, словно осенний лист, и приземлился на плечо женщины, с любопытством повертел головой. Леший видел, как женщина подняла палец. Ворон клюнул, и выступила капля крови. Ведьма, кажется, даже не заметила этого и подставила палец под лапы птицы. Ворон перешел на палец, а она свободной рукой вцепилась в плечо монаха. Потом она подула на птицу, и ворон прыгнул вперед, на исповедника. Леший видел, что монах ощутил его присутствие. Он старался откинуть голову назад, однако его надежно удерживала на месте петля. Нормальный человек мог бы резко дернуться, спугнуть птицу, но исповедник не мог. Все, что ему удалось, — немного повернуть голову. Ворон клюнул, но не монаха. Он оторвал крохотный клочок мяса от мертвой руки на горле Жеана и громко каркнул. Леший подумал, что если бы у ночи был голос, то он был бы именно таким. Остальные птицы посыпались с деревьев, испуская восторженные вопли. Купец смотрел, как они терзают мертвую руку на горле монаха.
Послышался новый звук, звук дыхания, глубокий вздох, скорее отчаяния, а не боли. У монаха, как успел заметить купец, кровь уже текла по щекам, со лба, с шеи, из ушей и изо рта.
Хугин снова подошел к исповеднику и наклонился к его уху.
— Один, наш господин, мы жертвуем тебе эту боль. Один, наш господин, твои слуги ищут тебя. Один, наш господин, кто страдает, обретает знание. Один, наш господин, укажи нам твоих врагов.
Он продолжал бормотать эти слова, повторяя их снова и снова.
Тело монаха дернулось, два ворона улетели, но еще четыре остались терзать его плоть. Они кормились как будто с ленцой: клевали, глотали, вертели головами, переговаривались, снова клевали.
Берсеркеры вскочили, некоторые трясли головами, некоторые отворачивались, изображая безразличие, только один смотрел, завороженный. Серда явно наслаждался представлением. Купец заметил, что Элис тоже не в силах отвести глаз; она попыталась заговорить, но голос не слушался, и получилось лишь невнятное бормотание. «Еще мгновение, — подумал Леший, — и она выдаст себя». Он обхватил ее за плечи, словно пытаясь утешить, но еще и пытаясь удержать на месте. Он понимал, насколько странно утешать подобным образом раба, однако никто сейчас на них не смотрел — все глаза были прикованы к истязаемому монаху. Лес был залит красным закатным солнцем, и длинные тени деревьев тянулись, словно желая по-дружески обнять подступающую ночь. Леший сообразил, что они сидят здесь уже много часов.
Монах не мог пошевелиться, но его голос, когда он заговорил, прозвучал уверенно, даже страстно:
— Я вернулся за ней. Она рядом со мной.
Купец притянул к себе Элис.
— Уходи, — прошептал он. — Беги отсюда.
— Она здесь! — прокричал монах. — Здесь.
— Где? Где она? — Ворон склонился к его уху, разговаривая ласково, словно отец, укладывающий спать капризного ребенка.
— Здесь, прямо здесь.
— Ты видишь ее? Где она?
— Рядом со мной, и она всегда была рядом со мной. Господи Иисусе, дай мне силы. Я не выдам ее!
Один ворон прыгнул на лицо монаха и, словно пробуя, исследуя, клюнул его в глаз. Хугин взял монаха за руку и снова завел свою речь:
— Один, наш господин, прими эту боль за свои страдания, девять дней и девять ночей ты висел на истрепанном бурей древе. Один, наш господин, отдавший свой глаз за мудрость, веди нас к твоим врагам.
— Элис! Элис! — кричал монах. — Приди, приди ко мне. Я так долго искал тебя. Элис. Адисла, не уходи, не бросай меня, иначе я погибну!
Адисла? Кто это? Элис не понимала. Имя, кажется, норманнское. Однако оно показалось ей странно знакомым. Ее охватило страстное желание помочь исповеднику. Она двинулась к монаху, но Леший остановил ее. Его твердая уверенность в том, что подобная магия не сработает, сменилась таким же твердым убеждением, что еще как сработает. Еще секунда, решил он, и монах выдаст девушку.
Теперь птицы падали с деревьев, словно листья поздней осенью, облепляли тело монаха, хлопали крыльями и кричали.
Леший принял решение. К черту шелка, к черту мулов. Его жизнь и та награда, которую он получит за девушку, — вот и все, что у него есть.
— Пошли, — сказал он. — Уходим отсюда.
Он не смог сдвинуть ее с места. Она как будто вросла в землю, стояла, дрожа и не сводя глаз с исповедника.
Кошмарная женщина снова запела, заглушая речитатив Хугина.
Затем монах испустил крик, не похожий ни на какие другие, вопль нестерпимой боли, высокую ноту из музыки ада. Все смешалось, все пришло в движение. Ворон вскочил, отгоняя птиц от тела монаха. Он перерезал веревку, и исповедник рухнул на землю, словно мешок с мокрым песком. Элис, не в силах удержаться, побежала к нему мимо берсеркеров, не обращая внимания на Хугина, который отвернулся от исповедника, сжимая ладонями голову.
Леший кинулся за Элис, наклонился над ней, пытаясь унять рыдания девушки.
— Помни, — нашептывал он, — ты немой мальчишка, немой. Не говори ни слова, а не то разделишь участь монаха.
Купец старался не глядеть на исповедника, однако, оттаскивая Элис подальше, все-таки посмотрел. Язык монаха вывалился изо рта. Он напомнил Лешему кусок печенки, скользкой, лоснящейся от крови и надорванной с одного края. Купец мог только подивиться той силе духа, которая позволила исповеднику сделать то, что он сделал. Жеан не сказал им ни слова, как ни зачаровывали, как ни терзали они его, и он совершил то единственное, что могло вывести мучителей из себя, то, что не позволило ему сказать, где сейчас Элис. Он раскрыл рот и позволил птицам исклевать себе язык.
Назад: Глава одиннадцатая ХРАВН
Дальше: Глава тринадцатая ЗАСЛУЖЕННАЯ НАГРАДА