Глава 9
МНОГООБРАЗИЕ ТЬМЫ

Некоторые растут на свету, некоторые — в темноте. Фейлег — мальчик, которого взяли ведьмы, — воспитывался не на солнечном берегу, а высоко в горах, среди дикарей и волков.

Королева ведьм догадывалась, что мальчика, которого она забрала, требуется обучать совсем не той магии, какую практиковала она сама. Ее магию простые люди называли сейдром. То было исключительно женское искусство, магия разума. Гулльвейг удалось стереть для себя границу между прошлым и будущим: впадая в транс, она становилась тенью зайца или волка и входила в ночные кошмары конунгов, однако искусство практической магии было ей неведомо. После своих трансов и медитаций она по многу дней приходила в себя, ослабевшая, едва ли не при смерти, — плата за знание была слишком высока. Ее конечности переставали слушаться, тело было измождено. Она сама походила скорее на руну, на переплетение тонких линий, чем на человека. Проходили годы, но ее тело так и не познало тех изменений, какие происходят с любой девушкой. И уже не познает. Королева ведьм согласилась, что в обмен на знания до конца своих дней останется в детском теле, маленьком, слабом, неразвитом. Но волкодлак не может идти таким путем. Ведьма твердо знала, что Один явится в обличии воина, неся смерть на острие копья. Ее защитник не может быть слабым телесно, поэтому у Гулльвейг оставался только один выход.

Чтобы стать оборотнем, ее будущий защитник должен воспитываться среди берсеркеров, ульфхеднаров, которые живут, словно волки, сражаются, как волки, приобретая за время учения невероятную силу и свирепость и овладевая магией. Ведьма побеседовала во сне со старейшиной берсеркеров, и тот забрал младенца вместе с запасом целебных снадобий у мальчика-слуги под Стеной Троллей.

До семи лет Фейлег жил у самого подножия горы вместе с небольшим кланом берсеркеров, которые заботились о нем, кормили, учили танцам, помогающим впадать в транс, и били его. В тот день, когда мальчику исполнилось семь, старейшина берсеркеров, принесший младенца от Стены Троллей, разбудил его до зари и повел обратно в горы. Уже начиналась зима, и подниматься было трудно. Берсеркер проводил мальчика через заснеженные поля, ждал его, когда тот падал, тащил за собой, когда тот уставал, орал на него, когда мальчик пытался опереться на маленькое копье, как на посох, потому что нельзя легкомысленно относиться к тем предметам, от которых может зависеть твоя жизнь.

С самого начала подъема снег был неглубокий, и они не надевали снегоступов, но чем выше они поднимались, тем выше становились сугробы, им пришлось остановиться и привязать снегоступы к ногам. Они двигались дальше, пробираясь сквозь заросли елей и сосен, которые возвышались над белыми сугробами армией великанов, но постепенно деревья начали терять свое величие — чем ближе к вершине, тем ниже и худосочнее становились хвойные, постепенно съеживаясь до размеров кустарника.

В маленькой долине рядом с замерзшим водопадом берсеркер остановился.

— Здесь я тебя оставлю, — сказал он. Берсеркер был человек грубый, но даже он печально улыбнулся при этих словах. — Будь осторожен, маленький Фейлег. Мы будем по тебе скучать. Еды тебе хватит до завтра. Ты умеешь залезать на деревья с помощью веревки, ты знаешь, что волк не станет понапрасну рисковать своей шкурой. Если волки придут, нападай первым, чтобы они отправились дальше, на поиски жертвы послабее.

Ребенок ничего не сказал в ответ, но когда берсеркер развернулся и пошел вниз, он просто последовал за ним.

— Ты должен остаться здесь, — сказал берсеркер. — Ты больше не можешь жить с нами.

Он развернулся и продолжил путь, но ребенок снова пошел за ним. Берсеркер, пусть он грубый и часто его бьет, все-таки единственный отец, которого он знает, а жена берсеркера — его единственная мать. Ему хотелось вернуться к котлу над очагом, к своим братьям и сестрам, помогать отцу в кузнице, спать рядом с матерью холодными ночами, в тепле и безопасности.

— Ты остаешься! — приказал берсеркер.

Ему не было необходимости объяснять, что последует дальше. Он и так уже повторил дважды, чего обычно не делал. В третий раз он не станет ничего говорить, а просто снимет ремень.

Фейлег был испуган и чувствовал себя ужасно одиноким. Он крепко сжал копье и сказал:

— Однажды я вернусь и убью тебя.

Берсеркер улыбнулся.

— Да, Фейлег, действительно жаль с тобой расставаться. Я верю, что так и будет. Когда ты вырастешь, ты станешь великим воином, а я уже стану стариком, если вообще доживу. Смерть от твоей руки будет честью для меня. Не бойся. Твоя судьба уже соткана, и нить оборвется не сегодня.

Он снова развернулся и пошел вниз, а через миг скрылся из виду.

Фейлег посмотрел по сторонам сквозь прорези в ткани, которой была обмотана голова, чтобы защитить глаза от яркого сияния снегов. Потихоньку начинался снегопад. У него над головой возвышался утес, под ним была долина. Он видел следы, оставленные им и отцом, но, как опытный охотник, понимал, что вернуться по этим следам домой не сможет, — ниже их уже замело.

Он не знал, что ему делать, поэтому просто стоял на месте, недоумевая, почему оказался здесь один и чем он так оскорбил тех людей, которых считал своей родней. Постепенно у него начали замерзать ноги, и он решил, что необходимо найти какое-нибудь укрытие. Дни стояли короткие, и солнце уже клонилось к горизонту.

С Фейлегом никогда не обращались как с ребенком, потому он и не рассуждал как ребенок. Охотился он с того времени, как научился ходить, а с того момента, как начал хоть что-то понимать, он уже затачивал оружие, готовил еду, разводил костер и заботился о себе сам. Привыкший полагаться во всем только на себя, он принял решение. Он будет действовать так, как действовал отец, если их застигала снежная буря: выроет яму под деревом, сделает внутри настил из веток и переночует. Завтра он спустится с горы и попробует отыскать людей, которые захотят его принять, может быть, даже прокрадется домой, попросит у матери прощения и будет умолять взять его обратно.

Он спустился чуть ниже по склону, отыскал подходящее дерево рядом с невысоким утесом, который, как рассудил Фейлег, защитит его от ветра. Он копал примерно с полчаса, как вдруг услышал вой. «Одинокий волк, где-то за деревьями, в той стороне, где садится солнце», — решил мальчик, однако в горах трудно утверждать наверняка. Он убедился, что копье под рукой, и продолжил копать. Ответный вой донесся из долины. Он продолжал копать. Вой раздался в третий раз, теперь уже ближе. Мальчик поднял голову и увидел большого седого волка гораздо крупнее себя, тот сидел на скале над ним. Животное трудно было заметить на фоне заснеженной горы. В следующее мгновение волк шагнул, растворяясь в снегах. Фейлег копал дальше. Жизнь среди берсеркеров научила его не задумываться о возможных последствиях. Ему необходимо укрытие, уже поздно, значит, нужно копать. Если волки придут, он погибнет. Если останется на ночь без укрытия — погибнет. Залезет на дерево — погибнет. Значит, копай и надейся, что волки не придут.

Но они, конечно же, пришли, беззвучно собрались на краю утеса. Выли они, стараясь понять, где кто. А теперь не было нужды шуметь, чтобы не привлекать сюда чужие стаи. Когда бледное солнце скрылось за утесом и небо в сумерках приобрело оттенок раскаленного металла, уже восемь волков наблюдали за копавшим яму мальчиком. Как только первый тронулся с места, Фейлег схватил копье и закричал.

Самый крупный волк был темнее того, которого он увидел первым. У него была грязная шкура с рыжеватым отливом, в холке он был ростом с Фейлега и гораздо тяжелее его. Когда Фейлег закричал, волк замер, остановившись на середине спуска. Берсеркер был прав. Волки — прежде всего падальщики и уж потом охотники, а дерутся они только тогда, когда нет другого выхода. Получить рану среди заснеженных лесов — значит лишиться подвижности, что, в свою очередь, означает голод и смерть. Как и все животные, включая человека, волки любят жертву слабую, лучше всего беззащитную.

Фейлег сверлил противника взглядом, занеся копье. Свет догорал, отчего все вокруг казалось плоским. Предметы искажались, и мальчику пришлось сосредоточиться на том, что находится прямо перед ним. Но краем глаза он видел, как второй волк пытается зайти справа. Он скосил глаза влево — точно, третий тоже берет его в тиски. Фейлег не испугался.

— Я тут один и готов умереть! — прокричал он. — Кто из вас, хозяева лесов, готов умереть рядом со мной? Когда мы с ним окажемся в чертогах Одина, вот тогда я его оттаскаю!

Он чувствовал, что один из волков уже стоит у него за спиной, а справа и слева их становится все больше. Но он все равно не сводил глаз с грязного серо-рыжего волка, нацеливая на него копье. Он самый крупный из них, когда Фейлег его убьет, ему будет о чем порассказать за пиршественным столом у отца всех людей.

Большой волк двинулся к нему сквозь сумерки. Первый раз Фейлег по-настоящему испугался. В движениях зверя было что-то странное, что-то неправильное. Другие волки как будто скользили по снегу. А этот, очень сильный зверь, перемещался как-то неуклюже. Может, он ранен? Сумерки сгущались, и было трудно рассмотреть детали. Что же с ним не так? Он громадный. Если сначала волк показался ему просто крупным, то теперь мальчик явственно видел, что это чудовищно огромный зверь. Он размером с человека, даже больше человека. Его отец был самым высоким мужчиной, какого доводилось видеть Фейлегу, однако этот зверь был выше отца на голову.

На расстоянии десяти шагов волк остановился и поглядел на мальчика сквозь серый сумрак. Фейлег, которого учили относиться к собственной жизни как к безделице, который верил, что самая завидная судьба — умереть в бою, и мечтал о такой судьбе, как другие мечтают о золоте или богатом доме, задрожал. Он понял, что перед ним не просто волк, а мифический зверь.

Волк понюхал снег.

— Родич, — произнес волк.

Слово как будто прозвучало прямо в голове у Фейлега. Он заглянул волку в глаза.

И тут же понял — это человек смотрит на него из-под волчьей шкуры. Он огромный и сильный, и ужасно замерзший, судя по сосулькам на светлой бороде. Руки и ноги у него голые, а сам он прикрыт длинным плащом из оленьей шкуры, какой часто надевают, отправляясь на охоту зимой, только у этого человека не было ни лука, ни копья, ни снегоступов, ни лыж.

Внезапно все страхи, которые Фейлег отгонял от себя, нахлынули на него, и он понял, что ужасно замерз. На него всей тяжестью обрушилась ночь, и звезды блестели так, словно на него уставились глаза миллионов волков, жаждущих его крови.

— Помоги, — проговорил Фейлег, не в силах сдержать слезы.

Человек ничего не сказал — и не говорил уже больше, — а просто развернулся и двинулся вверх по склону. Мальчик пошел за ним, а стая затрусила следом. Берсеркер сделал так, как велели ведьмы: он отдал ребенка Квельду Ульфу, Вечернему Волку, горному волкодлаку. Он был не оборотень, как понял спустя некоторое время Фейлег, а человек, который, следуя своим мыслям и инстинктам, стал наполовину зверем.

Мальчик рос и на свету, и в темноте. То была не глухая, могильная тьма, в которой живут ведьмы, а тьма северной ночи, которую пронизывает свет звезд и всполохи северного сияния, в которой на рассвете чудятся образы далеких городов, а по вечерам спускается тишина. В этой ночи не было костров, только логово в пещере и тепло волков, спящих вокруг. Мальчик грел руки, погружая их в тело убитого стаей оленя, учился видеть при свете луны и любить вкус сырого мяса.

В короткие зимние дни, когда животные слабы и их легко поймать, он прекрасно питался. Лето было временем жизни духовной — дни стояли долгие и светлые, добычи почти не найти. Фейлег скитался по лесам в тщетных поисках еды, почти не спал, вовсе не разговаривал; за годы молчания его мысли освободились от оболочек слов, его разум напоминал разум зверя, а тело становилось все сильнее. В призрачном сумраке белой ночи Квельд Ульф обычно бил в барабан и пел пронзительные песни.

Они вырывали мочевые пузыри оленей, наевшихся диковинных грибов, и пили мочу, после чего мальчик переносился в вотчину духов, где бегал по темным коридорам и сочившимся влагой пещерам, пил из подземных источников и чувствовал, как тьма в недрах земли расширяет сознание. Он понимал так же отчетливо, как чувствуешь запах оленьего мускуса, что в этих коридорах есть что-то живое. Пещеры, казалось мальчику, терзает голод.

Когда он возвращался в себя, оказывалось, что его тело как будто насытилось во сне, стало невероятно сильным и быстрым. В двенадцать он убивал оленя голыми руками, к тому же копье все равно давно сломалось, а Квельд Ульф запретил ему делать новое. В четырнадцать он начал совершать набеги, но не такие, как Вали. Его добычей становились путники, торговцы, направлявшиеся со своими товарами на север, к китовому народу, или же люди конунга, двигавшиеся на санях и лыжах на юг с данью. Вместе с Квельдом Ульфом они обворовывали путников, пока те спали, нападали на них, если те просыпались, разрывали их плоть зубами и ногтями, ломали руки-ноги, сворачивали шеи, отшвыривая их мечи и отнимая копья. Мальчик до сих пор понимал крики людей на стоянках, однако истинный смысл слов — страх, грусть, тоска или любовь — до него не доходил.

Награбленное они хранили в пещерах высоко в горах. Для Фейлега все эти вещи ничего не значили: их нельзя съесть, они не греют, — однако Квельд Ульф понимал, что изящно сработанные гребни из китового уса, золотые наручи и добрые мечи однажды пригодятся мальчику. Ему придется вернуться к ведьмам, а к королеве ведьм лучше не приходить с пустыми руками. Квельд Ульф знал по собственному опыту, что любой подарок отвлечет внимание сестер, и тогда они успеют вспомнить, что он не незваный гость, а тот, за кем они сами посылали.

К пятнадцати годам Фейлег обладал волчьим зрением и мыслил как волк, его тело было крепким, а зубы превратились в оружие. Горные ветры носились в его сознании, не ведавшем ни прошлого, ни будущего, он жил только настоящим мигом и размышлял не больше, чем снежинка в потоке воздуха. В то лето охота была плохая, и он забрел вниз, к подножию холмов, тенью скитался между крестьянскими домами, пытаясь добыть утку или поросенка. Он старался, чтобы его не заметили, потому что хозяйств здесь было много. Стоит кому-нибудь протрубить в горн, и уже скоро соберется двадцать-тридцать вооруженных крестьян.

Вот тогда он и набрел на развалины. На узкий длинный дом с прогнившей крышей. Шел дождь, и Фейлег решил спрятаться от него в этом доме. Он вошел. Стервятники — из числа и зверей, и людей — растащили все полезное, однако в доме еще сохранялись следы жизни его прежних хозяев: разбитая прялка, поношенный башмак, маленький расшатанный стул. Укрыться от дождя было бы лучше в глубине дома, однако Фейлег остался посреди комнаты, там, где когда-то было отверстие для дыма. Он сам не понимал причины, однако какой-то инстинкт заставил его поднять стул и сесть, хотя он не делал ничего подобного почти десять лет. А затем он мысленно увидел их: сестер, сидевших у очага, отца, крупного и безмолвного, на скамье в глубине комнаты; он пил, а мать штопала одежду. Это его дом, он жил здесь, пока ему не исполнилось семь. Он не понимал, какие чувства пробудили в нем воспоминания, но встал и вышел под дождь. И больше никогда сюда не возвращался.

Когда ему было шестнадцать, однажды он проснулся в сумраке пещеры, собираясь отправиться на охоту. Квельд Ульф похлопал его по груди и глазами дал понять, что сегодняшний день будет отличаться от других. Он провел его через две долины к тому месту, где самый старый волк из стаи сорвался с утеса и лежал, умирая, в лощине. Люди спустились и сели рядом с ним. Глаза волка были подернуты пленкой, он едва дышал. Квельд Ульф поглядел на Фейлега, и Фейлег понял, что дух умирающего волка должен войти в него.

Двое суток люди сидели на дне лощины и пели, били в барабан и гремели погремушками. На третий день пришли волки и присоединились к их пению. Они сидели на скованных морозом уступах, их голоса сливались в полном мольбы и страсти хоре. Голова у Фейлега шла кругом от усталости и пения — пока волк умирал, он держал его голову у себя на коленях и гладил по ушам.

Его тело дрожало, во рту стоял привкус крови. Непонятная тоска охватила его, и если мир под звездами недавно казался невероятно широким, то теперь сузился до единственного чувства голода, овладевшего им. Острым камнем Фейлег снял шкуру со своего погибшего брата, вырвал внутренности, съел сердце и печень волка. А затем набросил окровавленную шкуру на себя и поглядел из глазниц волчьей морды так, как глядел при жизни сам волк.

С этого момента Фейлег перестал сознавать себя, не мог проследить ход событий. Он охотился, он ел и спал, выл, сидя под звездами. Он сделался частью природы, он бегал под ветром и солнцем, сознавая свою личность не больше, чем пена на гребне волны.

Но затем, в разгар лета, когда солнце лишь ненадолго закатывалось за горизонт, сомнения вернулись к нему, и его жизнь снова изменилась, на этот раз бесповоротно.