Глава 11
Правда ценой в жизнь

Марина, бледная и заплаканная, сидела на стуле в небольшой комнатке на верхнем ярусе бункера, превращенной в кабинет заведующего.

– Мы оказались в полной изоляции. Нам никто не поможет, стоит рассчитывать только на себя. И теперь только ты и я знаем, что происходит в бункере. Я понятия не имею, что будет дальше. Или мы все через пару месяцев умрем от лучевой болезни, или выживем, но тогда… Генетические мутации, изменение внешнего вида, а когда кончатся запасы – людоедство, – устало сказал Григорий Николаевич.

– И что нам теперь делать? – спросила Алексеева. Она уже немного успокоилась и пыталась трезво сообразить, что возможно предпринять.

– Выживать. Цепляться зубами. Делать все возможное. Но не сдаваться, – печально отозвался начальник.

В дверь постучали, вошла Людмила Владимировна, университетский медик. Григорий Николаевич кратко ввел ее в курс дела.

– Что мы можем предпринять, Люда? – наконец спросил он.

– Вариантов у нас нет. Я никогда не занималась радиационными воздействиями, но могу предположить. Сейчас у нас начнется естественный отбор. Кто-то умрет сразу, симптомы поражения у семнадцати человек, я боюсь, что они не доживут до конца недели. Кому-то повезло больше. Действие радиации для каждого человека индивидуально. Могу сказать лишь одно: при длительном воздействии организм начинает перестраиваться. Так было с Чернобылем: старожилы, оставшиеся там, выжили благодаря тому, что регулярно получают значительную дозу радиации, а не разово контактируют с ней. У тех, кто выживет, начнет изменяться структура ДНК. У нас нет выхода, в любом случае придется пить зараженную воду и дышать зараженным воздухом, если система фильтров, как вы говорите, выведена из строя. Единственное, чем мы можем помочь выжившим, это найти средство, замедляющее процессы жизнедеятельности в организме. Проще говоря, замедлить метаболизм, чтобы клетка мутировала как можно дольше. Остальное покажет только время. Я буду думать над этим вопросом. В любом случае раньше, чем через пару месяцев, на поверхности показываться не стоит. А вдруг – наладится?

Людмила Владимировна устало склонила голову набок. Она не спала уже двое суток, каждый час кому-нибудь становилось плохо.

– Нет, Люда. Ничего не наладится. Мы видели, что там творилось. Мегатонны ядерных зарядов, в тысячи раз больше, чем катастрофа Чернобыля. Уровень радиации спадет лет через сто. А там – биологическое оружие, ядовитые газы, полная разруха. Я боюсь, нам уже не судьба увидеть прежний мир, – горько ответил Григорий Николаевич.

– Нам остается только ждать, – подвела итог Алексеева.

– Я вынужден довериться вам, только на вас моя надежда. Марина, ты будешь помогать мне во всем. Я знаю, ты ответственный сотрудник, ты умеешь многое. Люда, теперь и ты в курсе нашей беды. Я вынужден взять с вас слово, что ни одна живая душа в бункере не узнает о заражении. Иначе поднимется паника, и тогда мы точно не сможем никого успокоить. Мы будем ждать и верить. Мы будем жить.

Самоназначенный начальник бункера, казалось, постарел на десять лет. Он выглядел усталым, похожим на больного воробья – такой же взъерошенный, седой, с горестно опущенными плечами.

– Что нам предстоит сделать? – после долгого молчания наконец спросила Людмила Владимировна.

– Тебе – подумать над тем, как приостановить мутацию, если вдруг настанет такая необходимость. А ты, Марина, отправляешься со мной. На повестке дня у нас расчеты по запасам бункера, посмотрим, на сколько хватит продуктов. Потом нужно проверить все системы жизнеобеспечения, подачу воды, коммуникации. Исследовать нижний ярус бункера, подумать, подо что можно приспособить его. И в первую очередь – навести порядок в умах. Объяснить студентам, что все будет хорошо, прекратить массовые истерики и психозы, обеспечить всех едой и спальными местами. Придумать дело… Понятно? Тогда все свободны, – завершил разговор Григорий Николаевич.

Марина вышла из отсека фильтрации. Впереди ее ждала еще одна комната, в самом конце коридора. На планах бункера, которые висели на стене, она единственная не была обозначена понятным указателем. Девушку захлестывало нехорошее предчувствие. И именно ее, как доверенное лицо, отправил Григорий Николаевич в разведку. Дверь в основной зал была прикрыта, оттуда пробивалась полоска света. Было очень тихо, толстый бетон глушили все звуки. Шаги эхом отдавались от стен, казалось, кто-то идет за спиной, ступая в такт.

Алексеева отерла со лба холодный пот, нервно обернулась. Никого. И все так же тихо. Слабые лампочки внутреннего освещения не могли рассеять тревожный сумрак.

Шаг. Еще один. Эхо, гуляющее позади. Всего в паре метров, за гермодверью – люди. Гудящая толпа студентов, собирающихся на обед. И все равно страшно.

Шаг. Марина замерла, прислушиваясь. Выдохнула. Попыталась унять сердцебиение.

«Может, позвать кого-нибудь? – мелькнула мысль. – Нет, нельзя. Мало ли что там, в том отсеке…»

Вот именно. Мало ли что… Девушка сглотнула. Вытянула вперед руку с фонариком. Пальцы предательски дрожали.

– Чего я боюсь? Там ничего страшного нет! – свистящим шепотом выговорила Марина.

«А вдруг – есть?» – предательски подсказал разум.

– Ну и что там может быть? – вслух спросила Алексеева.

«Тебе виднее!» – насмехался внутренний голос.

Шаг. Еще один. Все так просто. Повернуть вентиль. Открыть дверь. И все.

Марина положила дрожащие руки на кольцо замка. Просто повернуть. Ничего страшного. Кровь стучала в висках, гулко бухала, заглушая внешние звуки.

Девушка обернулась еще раз. В коридоре пусто. Плотно закрыты двери отсеков. Шумит в вентиляционной трубе воздух, ухает фильтр, надсадно гудит паровой котел. Полутемный, длинный коридор. Ничего не происходит. И от этого еще страшнее.

– Я не боюсь! – жалобно прошептала Марина.

«Боишься. Неизвестности. Тебе страшно увидеть то, что за дверью!» – подсказало сознание.

– Я не боюсь! Там ничего нет! Просто еще одна дверь системы жизнеобеспечения.

«Тогда почему она отмечена на плане крестом без всяких надписей?» – услужливо подбросил новую мысль разум.

Алексеева с досадой смахнула выступившие на глазах слезы.

– Назвался груздем… Не могу же я показать себя трусихой перед начальником?

Дурная, отвратительная черта характера. Пытаться кому-то что-то доказать. Не себе – другим. Она толкала Марину на безрассудства, на подвиги в ущерб себе. Даже в мирной жизни.

Вентиль с дьявольским скрипом повернулся. Девушка вцепилась в него двумя руками, глубоко дыша через рот. Казалось, сердце сейчас разорвет грудную клетку. В горле стоял комок.

Медленно, очень медленно замок поддался. Скобы замка втянулись внутрь двери. Марина вдохнула. Сжала губы. И потянула дверь на себя.

Ничего не произошло. Плохо смазанные петли надсадно заскрипели, и перед девушкой показался ряд ступеней, ведущих вниз.

«Ну уж нет. Я туда не пойду! Пусть лучше Григорий меня трусихой считает!» – мысленно крикнула Марина.

И шагнула внутрь. Высветила фонариком влажные бетонные стены. Узкий коридор уходил вниз. Слабые диоды не могли подсветить конец лестницы. Алексеева пошарила лучом по стенам. Тумблера выключателя не было.

– Хреново… – простонала Марина. Коридор был беспросветно темным. Под ногами хлюпнула лужица.

Девушка сделала еще пару шагов, и на нее накатился беспричинный ужас. Она замерла посреди узкой лестницы, не в силах ни пойти вперед, ни вернуться назад. В горле хрипом застыл крик. Марина стояла в темноте, боясь шевельнуться, по ее лицу текли слезы бессильного отчаянья. Ей казалось, что за спиной стоит кто-то непомерно страшный, но обернуться было выше ее сил. Алексеева хотела позвать на помощь, но голос не слушался. Фонарик прыгал в дрожащих руках и вдруг выскользнул и загрохотал по лестнице. Выкатился на площадку, освещая заворачивающий коридор. Эхо, отражаясь от стен, запрыгало, усиливая звук падения. Марина вдруг вышла из ступора, и ею овладела злая решимость.

«Утри сопли, нюня! – мысленно обругала себя она. – Иди и доставай!»

Девушка спустилась на несколько ступенек и подхватила с пола фонарь. Коридор резко сворачивал налево и упирался…

– Решетка? – недоверчиво переспросила сама себя Марина. – Это еще что такое?

Узкий проход коридора вдруг расширялся, образуя небольшую комнатку, отделенную решеткой. Рядом стоял стул, висела связка ключей. А в углу…

Марина всхлипнула, попятилась. Ей стало дурно, голова закружилась. У стены лежал, скорчившись, человек…

– Твою же мать… – прошептала девушка, не находя в себе силы посветить фонарем за решетку.

Наконец дрожащий луч высветил влажные стены, пошарил по полу. Марина выдохнула, хватаясь за сердце. То, что она в темноте приняла за труп, оказалось всего лишь небрежно брошенным комбинезоном.

– Так и спятить недолго… Что это такое? – тихонько спросила саму себя Алексеева. Внезапное облегчение и любопытство на короткий миг перебороли страх. Девушка нашла в себе силы снять с крючка ключи. Узкая дверь в решетке со скрипом открылась, Марина проскользнула внутрь. Девушка опустилась на корточки, стараясь не дышать, откинула в сторону комбинезон и увидела черный плотный пакет, перетянутый веревкой. В нем угадывалось нечто плоское и прямоугольное, наподобие папки.

Позабытый на мгновения ужас вернулся и накатил с новой силой. Иррациональный, первобытный, необъяснимый.

– Это всего лишь папка… – выговорила Алексеева, дрожащими руками прижимая к себе пакет.

«Что делает в закрытом неосвещенном помещении черный пакет и комбинезон? Это все очень нехорошо. И что там может быть, не знаешь?» – ехидно нашептывал внутренний голос.

С потолка сорвалась тяжелая капля, хлопнулась об пол в давящей тишине и темноте.

Марина сдавленно вскрикнула, подхватила фонарь и бросилась наверх по темной лестнице. Захлопнув за собой гермодверь и повернув вентиль, она сползла по стене, лишившись чувств.

Марина пришла в себя в комнате начальника. Самого Григория Николаевича не было на месте. Девушка по-прежнему прижимала к груди пакет. Внутри обнаружилась папка. Обычная пластиковая папка, набитая бумагами.

Алексеева села за стол и начала читать.

Первый лист был исписан корявым, неровным почерком. Чернила шариковой ручки разбухли от воды, прочесть написанное было трудно.

Марина подняла голову. В ее глазах, широко раскрытых от удивления, стояли слезы. Олег, снабженец бункера. Он оставил документы, в надежде на то, что они смогут спасти хоть кого-нибудь. А еще он говорил о том, что здесь можно сойти с ума.

– Он прав. Жуткое место. Страшное, нехорошее. Даже в мирное время, зная, что после двухнедельной вахты он вернется домой, к семье, под ясное небо над головой, Олег боялся сойти с ума в одиночестве. А тут это недолгое занятие. Зато теперь нам тут жить, зная, что нас медленно, но верно убивает радиация… – мрачно пробормотала девушка.

Алексеева вздрогнула от ужаса, по спине пробежали мурашки.

Следующее послание было совсем отрывочным и кратким.

Марина закрыла лицо руками, проникшись беспредельной жалостью к снабженцу. За две недели вахты он сошел с ума и не смог выбраться. Одиночество и эти жуткие коридоры лишили Олега разума. Наверняка его забрали, когда закончилась вахта, может быть, он даже выжил после Катастрофы, может, пришел в себя… Но этот чертов бункер из пристанища становился казематом. Он сводил с ума, пугал и вместе с Мариной и Григорием Николаевичем оберегал свою самую страшную тайну… А Олегу в тишине и полумраке мерещились шаги…

«Или не мерещились?» – ехидно спросило подсознание.

– Мерещились! – вслух заверила себя девушка.

Марина, со своей не в меру живой фантазией, живо представила себе, как одинокий мужчина блуждает по коридорам в тусклом свете резервных лампочек. Связи нет, в пустых помещениях шаги эхом отдаются от стен и возвращаются стократ усиленными. Молодой человек оборачивается на неясные шорохи, спиной ощущая чужое, злое присутствие, но ответом ему молчание. И пусть наверху солнце и ясное небо, здесь, под землей, он остается наедине со своими страхами. В панике Олег пытается вырваться из этого каземата, но пути наверх нет, только вниз и вперед, по линии Метро-2, откуда приедут его забрать. Но там еще хуже. Та же густая, тяжелая тишина, и казенные зеленые стены как крышка гроба. Отчаянье и ужас, отсчет последних дней до конца вахты… А во мраке мерещатся чьи-то шаги…

Девушка передернулась. Слишком уж живой получилась картинка. Полчаса назад Алексеева на своей шкуре почувствовала животный страх, который свел с ума последнего снабженца. Марина тоскливо вздохнула и вернулась к папке.

Следующая находка несказанно обрадовала Алексееву. Это был план системы водоснабжения бункера. Было видно, что трубы в нескольких метрах от стены соединяются с коллектором, куда при строительстве забрали подземные грунтовые воды. Итак, у подземного убежища оказался почти неисчерпаемый ресурс. На плане были отмечены фильтры, которые Марина уже осматривала, и возле одного из них, самого крупного, значок радиации был перечеркнут.

– Значит, все-таки вода… – вздохнула девушка. Присмотрелась внимательнее. – Так и есть.

Отмеченный словом «основной» фильтр тоже вышел из строя. Оставался лишь один, химический, и только он сейчас работал. Алексеева поняла, почему вода из кранов текла медленной прерывистой струйкой – система из шести камер фильтрации работала даже не в треть, в одну шестую установленной мощности.

Дверь кабинета начальника открылась, вошел Григорий Николаевич.

– Пришла в себя? Это хорошо. Ну, рассказывай, чего ты вдруг у двери в обморок хлопнулась, – поприветствовал он.

– Там… – У Марины задрожали губы.

– Тихо, тихо, успокойся. Я уже сходил в этот отсек, все осмотрел. Там нет ничего страшного. Думается мне, дело было так. Раньше бункер обслуживался командой снабженцев, выхода наверх через люк, в который спускались мы, раньше не осуществлялось, потому что это сооружение было лишь одним из остановочных пунктов правительственной ветки Метро-два. Потом наверху вместо НИИ вырос наш корпус, и бункер назначили стратегическим убежищем. Но поняли, что система радиационной фильтрации сломана, и чтобы ее починить, нужны немалые средства, которые никто выделять не собирался. Отсек законсервировали. Собственно, это никому не нужный аппендикс, на базы в Раменках можно попасть и через Парк Победы, и восстанавливать убежище не имело смысла. То помещение, где ты нашла папку, очень напоминает карцер. Ну точно – тюрьма. Решетка, ключи на стене, отсутствует освещение. Кажется, оно существовало, чтобы припугнуть тех, кто вдруг сочтет какие-то действия командования неправильными. Идеальное место – вряд ли там кто-то что-то будет искать. Возможно, эту папку там забыли, – вслух размышлял начальник бункера.

– Не забыли, а специально оставили, – заметила Алексеева, подавая Григорию Николаевичу документы.

– Вон оно как… Ты смотри-ка, этот товарищ оставил нам план, сопроводительную записку с описанием неисправностей. Это, конечно, было бы ценным приобретением, если бы мы могли что-то сделать. А так… Пожалуй, теперь мы просто знаем, где именно поломка и откуда ждать беды, – протянул мужчина.

– Там план системы водоснабжения. Воды достаточно, но она вся зараженная. Что мы можем сделать?

– Сделать? Ничего. Ты еще не поняла, что мы ни-че-го не можем предпринять? – по слогам выговорил начальник. – Нам остается ждать, просто ждать. Но мы сделаем все возможное, чтобы выжить. Людмила думает над тем, как справиться с возрастающим радиационным воздействием. Пока мыслей не так много. Смотри-ка, что тут еще? Это схема расположения складских объектов в Раменках! Когда появится возможность выйти на поверхность, нужно будет непременно обследовать их все. Если хоть что-то сохранилось – мы спасены!

Григорий Николаевич выглядел устало. От страшного недосыпа его лицо было бледным, под глазами набухли мешки. Но глаза горели радостью.

– Хорошо. Надо разобраться с водой, это последнее, что мы еще не привели в норму, – вздохнула Марина.

Девушка и сама смертельно устала. Спутанные грязные волосы упали на лоб, Алексеева с отвращением откинула рукой сальную прядь. Больше всего на свете ей хотелось вымыться.

– Иди, – сухо велел начальник.

Марина обернулась в дверях.

– А все же вам жаль, что так вышло. Гораздо полезнее в помощниках вам был бы мужчина, а не я, – бросила она.

Григорий Николаевич вздохнул.

– Зря ты так думаешь. Ты мне во многом помогаешь. И как только мы разберемся со всем этим, я наделю тебя большими полномочиями, будешь помогать в организации быта. Но в чем-то ты права. У меня действительно нет выбора. И единственное, о чем я жалею, – это о том, что взвалил на твои плечи непосильную ношу, которую тебе придется тащить до конца жизни. Но я уверен, ты останешься верна делу нашего выживания. А теперь иди и займись водными фильтрами.

– Одна? – мрачно спросила девушка.

– Одна. И ты прекрасно знаешь почему.

– Я не хочу хранить секреты бункера, – зло ответила Алексеева.

– Тебе придется. Держи субординацию. Ты начальство. Помни об этом. Не сближайся с людьми, забудь о личной жизни. Мне не на кого больше надеяться. Ты сама видишь, что здесь творится. Люди подавлены, в панике, мало кто может трезво рассуждать. На тебе, как и на мне, лежит ответственность за их жизни. Свободна, – подвел итог начальник.

Начальник вызвал Марину ближе к вечеру. В кабинете, кроме него, находилась Людмила Владимировна.

– Ну что же, Люда, пожалуйста, расскажи нам, что ты придумала, – попросил Григорий Николаевич.

Врач устало поправила очки.

– Как известно, лекарства от радиации нет. Мы можем только немного замедлить ход лучевой болезни, но не оградить от летального исхода. Я осмотрела всех студентов, находящихся здесь, и пришла к выводу, что их иммунитет пока справляется. И это означает только одно – из-за радиации у выживших пойдут мутации на генетическом уровне, изменится структура ДНК. И остается только гадать, как это повлияет на внешний облик. Пока я сделала все, что могла, – попросила убавить теплообеспечение. Когда температура воздуха падает, в клетках замедляется метаболизм. По-хорошему, чем холоднее – тем лучше, но здесь стоит еще одна проблема. Если человек простудится, поднимется температура тела, и опять же процесс пойдет быстрее и вероятность мутации выше. Самое страшное, что может нас ожидать, – это эпидемия. Единственное, что мы можем сделать для спасения наших жизней, – замедлить жизнедеятельность клеток. Когда организм изменит ритм работы, у нас появится шанс. Когда-то давно ходили слухи, что в закрытом НИИ экспериментальной фармацевтики разрабатывалось лекарство от старости, оно не было опробовано на людях, но его основной компонент – пластохинон – приостанавливает обмен веществ внутри клетки, а следовательно – изменения в ДНК. Если оно и правда существует и мы его найдем, то получим хоть какую-то возможность выжить и сохранить человеческий облик. Достоверно узнать, что нас ожидает, мы сможем только тогда, когда у студентов появятся дети. Они уже будут иметь мутировавшие гены матери и отца, и мы сможем проследить изменения во внешности. Малыши будут очень подвержены воздействию, у них мутации начнутся намного раньше. Поэтому необходимо как можно скорее узнать, не осталось ли в лабораториях НИИ экспериментальных доз этого препарата.

Людмила Владимировна подняла глаза. Теория о том, что на выжженной и изрытой воронками поверхности могло сохраниться бесценное лекарство, казалась детской выдумкой. Но у руководства не было выбора.

– Ну что же. Придется организовывать вылазку. Марина, ты ответственная за подъем на поверхность. На сегодня все свободны.

После того как Марина и Миша принесли из лаборатории ящик с ампулами, вопрос о ближайшем будущем потихоньку ушел на второй план. Все системы работали, горел свет, текла вода, регулярно поднимались на поверхность разведчики, принося все, что необходимо для жизни бункера.

Алексеева в каждой экспедиции участвовала лично. Разведчикам везло – в огромном торговом комплексе на проспекте Вернадского склады находились в полуподвальных помещениях и почти не пострадали. Запасы консервов и тушенки были разграблены подчистую – обители ближайших станций метро уже позаботились о себе. Кое-где на полках еще лежали пакеты с крупами, одежда, обувь и бытовые товары. Убежища, у которых не было возможности дезактивировать зараженные вещи, многое оставили нетронутым. И если одежду и закрытые банки еще можно было обработать, то с запасами крупы и сахара этот номер не прошел. Но бункеру историков и философов было все равно. Поэтому с поверхности тащили все, что могли найти.

Склады, указанные на плане снабженцем Олегом, оказались почти нетронутыми в первые несколько месяцев после Катастрофы. У жителей метро не было шансов добраться до них, да и обитатели станций решались только на короткие вылазки, боясь губительной радиации.

Марина гоняла свои экспедиции далеко, порой они оставались переждать день в заброшенных домах и спали на полу, не снимая противогазов. Алексеева объясняла всем, что у них отличные комплекты химзащиты, выдерживающие радиацию несколько дней, но сама знала правду.

От того радиационного фона, который был на поверхности спустя всего лишь два месяца после катастрофы, не могли спасти ни противогазы, ни резиновые костюмы. Они лишь немного смягчали его губительное воздействие. Но жителям бункера это было уже не важно. Когда в подземном укрытии дышали зараженным воздухом и пили радиоактивную воду, предосторожности бесполезны.

Приносили разведчики и выведенную из строя, порой оплавленную технику, надеясь собрать устройство для связи с внешним миром. Марина им не препятствовала, но понимала, что налаживать контакты с метро им никак нельзя.

Отряды разведчиков последнего пристанища тщетно стучали в закрытые гермозаслоны станций Юго-Западная, Проспект Вернадского и Университет. Стальные створки встречали их гулким эхом и тишиной. Если кто-то внутри и слышал сигналы, которые азбукой Морзе выстукивали по металлу студенты-гуманитарии, то открывать не торопились. В безумном мире люди перестали быть друг другу нужны…

Единственным местом, на исследование которого Алексеева наложила вето, стала территория Московского государственного университета от Ломоносовского проспекта до смотровой площадки. Какая-то неведомая сила гнала девушку прочь от сталинской высотки, смотревшей на искореженные проспекты пустыми глазницами окон. Многие знания – многие печали. Шестым чувством, непостижимым человеческому разуму, Марина ощущала, что им там не место. Пусть эта тайна останется похороненной среди корпусов МГУ. Погибший мегаполис сурово карает любопытных…

Так или иначе, у бункера Гуманитарного института из прямых конкурентов за ограниченные ресурсы был только призрачный университет и станция Спортивная, встретившая экспедицию закрытым гермозатвором.

После Катастрофы прошло несколько лет. Радиация, химическое и биологическое оружие сделали свое дело. На поверхности начали появляться первые мутанты, представлявшие смертельную опасность для отчаянных смельчаков, по самые глаза запакованных в резину. Мир больше не принадлежал человеку, и это понимали все. Началась настоящая война за ресурсы. Группы разведчиков, не получив ответного сигнала, открывали огонь. Так вырезали целые экспедиции. А перед жителями бункера стояла еще более трудная задача, известная только Алексеевой, – сделать так, чтобы о дислокации последнего убежища не узнали жители большого метро. После того, как Марина рассказала Григорию Николаевичу о том, что они видели на поверхности других людей, а участники вылазки с восторгом предлагали их догнать, установить контакты, узнать, как живет большое метро, девушка имела серьезный разговор с медиком бункера.

Людмила Владимировна посадила Марину у себя в кабинете, налила в чашку слабенького чаю из довоенной заварки.

– Послушай меня и запомни внимательно, – начала врач. – При постоянном действии радиации, даже такой сильной, как у нас, организм человека может восстанавливаться на девяносто процентов. Но как только уровень ее упадет, тело человека, перестроившееся для новых условий существования, моментально сбивается с ритма и перестает функционировать. Теперь для нас отсутствие радиации так же опасно, как для разведчиков метро подъемы на поверхность.

Алексеева поджала губы. Значит, никаких шансов на спасение у них не было…

– Я поняла. Никаких контактов.

– Больше тебе скажу. Не вздумайте даже попадаться на глаза другим экспедициям. Если вы окажетесь в метро – будете обречены. Смена воды, фильтрованный воздух сразу же вызовет у вас в организме сбой. Даже не берусь предсказать, что будет, это все очень индивидуально, но проверять на себе не советую. В любом случае это будет больно и мучительно. Может, за сутки с вами ничего и не станет, но через пару дней последствия окажутся плачевными. Мы в вечной изоляции, Марин… Мы все потеряли… – горько проговорила Людмила Владимировна. В ее глазах стояли слезы.

Медика, помнившего две эпохи, можно было понять и пожалеть. Она потеряла разом родных и близких, детей и внуков. И страшно и тоскливо было смотреть в ее глаза, полные безмерного отчаянья и безнадежности…

– Я поняла, Людмила Владимировна. Мы сделаем все возможное, – тихо сказала Марина, склонив голову.

– Береги себя. Ты очень нужна этому бункеру. Григорий один не справится. Поддержи его, девочка, – прошептала врач, промокая платком слезы на глазах.

Марина шла по второму этажу бункера в хозяйственный отсек, чтобы проверить систему вентиляции. Последние два дня из труб пахло тухлятиной, и заместителю начальника бункера предстояло осмотреть еще и угольные фильтры, к которым она обычно не имела отношения.

Маленькая девочка лет пяти, дочка одного из ребят, сидела на ступеньках и плакала.

– Ты чего? – ласково просила Марина, присаживаясь рядом.

– Меня братик обижает! – заревела девчушка. – Ему самое лучшее дают, а мне то, что останется! Потому что он маленький!

– А зачем плакать? Маленьким надо уступать. Ты же уже совсем большая, – улыбнулась Марина.

– Да! – оживилась малышка. – Я даже историю знаю!

Слезы мгновенно высохли. Рассказать что-нибудь самой Марине Александровне казалось очень почетным.

– Да? И какую же историю?

– На нас американцы сбросили ядрену бомбу! – гордо возвестила девочка.

Алексеева засмеялась.

– Не ядрену, а ядерную! – поправила она.

– Ядерную… – протянула девочка. – Это поэтому я на папу не похожа и на маму тоже? Поэтому у меня зубок много и голова большая?

Марина смотрела на малышку, и ее сердце до краев заполняла боль.

– Ты самая красивая, солнышко. Просто непохожая на родителей. Беги и не думай ничего плохого.

Грудь сдавило, стало тяжело дышать.

«Мы выжили. Да, и даже родили детей. А зачем? Зачем все это? Продлить свои дни на жалкие десять лет? Что будет, когда закончится лекарство? Детки первые превратятся в монстров. Мы выйдем на поверхность из нашего убежища, и нас застрелят первые же разведчики, как мы расстреливаем мутантов. Зачем все это? Мы не цивилизация, не популяция. Мы медленно умирающая кучка биологического мусора. Нам повезло четырнадцать лет назад, удалось сбежать из пекла, чтобы попасть в зараженный бункер, доживать свои последние дни, не зная, что впереди. Нам повезло найти уцелевшие ампулы с пластохиноном, но мы не учли того, что препарат может оказаться не тем, за что мы его принимаем. Ловушка, отсроченный кошмар… Мы пытаемся строить культурное общество, что-то возродить – чего ради? Чтобы наши дети спрашивали, почему они не похожи на родителей? Забравшись под землю, закрывшись от всего мира, не смели обратиться за помощью к выжившим? Чего мы добились, что выгадали? Науку развиваем – да какая наука! Техники, медики, инженеры, вот кто сможет возродить цивилизацию. У них разработки, лаборатории, они могут создать костюмы, позволяющие долго находиться на поверхности, им и будет принадлежать мир, если когда-нибудь человеку будет суждено вернуться на поверхность. А нас бросили в эту яму медленно умирать. Как же, откроет нам университет двери, ждите! Нужны мы им… Физики и химики сами напишут историю. А вот от нас им толку мало, мы ничего не умеем, только мало-мальски поддержать системы бункера на несколько лет. А потом мы все мутируем, превратимся в монстров, и какой-нибудь неизвестный разведчик расстреляет нас так же, как мы убиваем «философов», потому что мы будем представлять опасность для выживших сапиенсов. Как это будет? Сможем ли сохранить рассудок или станем кровожадными тварями? Ох, не зря у детей так много зубов…»

Марина вздрогнула, на миг представив, как милая девочка со светлыми косичками хищно облизывается, утирая окровавленные губы.

На плечи женщине легли чьи-то ладони. Алексеева вскрикнула, круто обернулась, готовая ударить.

– Петя, это ты… – выдохнула она, опуская руки.

– Ты стала слишком нервной из-за своих экспедиций. Тебе стоит отдохнуть, хоть немного. Почему ты не в зале, там сейчас обед. Пойдем? – улыбнулся Петр.

– Мне нужно проверить фильтры. Прямо сейчас. Чувствуешь, пахнет тухлятиной? Мне это не нравится… – устало отозвалась Марина. – Принеси мне миску супа в кабинет, пожалуйста.

– Мне пойти с тобой? – ласково спросил мужчина.

С его появлением стало как-то легче, липкий страх отступил.

«Да! Да! Да!» – хотелось закричать ей. Идти в темные коридоры, где постоянно чувствовалось чье-то незримое присутствие, в полумраке разбирать тяжеленные фильтры одной не хотелось.

– Нет, – наконец ответила Алексеева, собравшись с силами.

Это только ее задача. Пускать в отсек фильтрации посторонних, пусть даже своего мужчину, было нельзя. Если там ЧП, пусть никто, кроме нее самой, пока о нем не знает.

– Марина, почему нет? Я хочу помочь! – мягко ответил Петр.

– Петя, займись своим делом! Иди на обед! – резко одернула его женщина.

Мужчина чуть наклонил голову, посмотрев ей в глаза, и пошел прочь.

«Что я за человек, – горько думала Марина, спускаясь по лестнице на второй ярус. – Обидела Петеньку, а он обо мне и правда искренне заботится…»

В большом зале было шумно, аппетитно пахло едой. Марина сглотнула, поджала губы и торопливо прошла через весь зал к хозяйственному отсеку. В сердцах захлопнула тяжелую гермодверь.

«Сама виновата. Нечего было утром рассиживаться, может, и успела бы к обеду, – одернула себя Алексеева. А жалобный голосок в голове продолжал выводить одну и ту же песню: – Ты похоронила себя, забыла про то, что ты женщина!»

– В первую очередь я заместитель начальника бункера! – вслух сказала Марина, и это придало ей сил.

Шаги отдавались гулким эхом в полутьме. Женщине вдруг стало жутко – так же, как и в тот день, когда она нашла «труп» за решеткой.

В отсеке вентиляции отвратительный запах был еще сильнее. Там труба подавала в бункер воздух сразу после фильтра.

Марина раздраженно поправила волосы, пытаясь успокоиться.

– Ну что же, будем разбирать, – сказала она. Последнее время она все чаще разговаривала вслух сама с собой. Так было проще. Собственный голос, звучащий в тишине коридоров, спасал от гнетущего одиночества и навечно поселившегося в душе страха. – По идее, система очистки должна отсеивать и запахи. Значит, все-таки поломка…

Алексеева подставила стул, с трудом повернула вентиль, перекрывающий трубу. Второй фильтр ухнул, справляясь с возросшей нагрузкой.

Женщина спустила на пол тяжелый бак и чуть не задохнулась от вони. В сердцевине фильтра лежала полуразложившаяся крыса. На ней были следы зубов, внутренности вывалились и загнили.

Марина отшатнулась, зажав рот ладонями. Ее била дрожь. Итак, система очистки внутри фильтра развалилась, давая доступ неочищенному воздуху прямо в вентиляционные трубы бункера. В мысли закралось страшное подозрение, которое необходимо было проверить.

Заместитель начальника бункера решительно захлопнула гермодверь, крутанула колесо замка, оставшись наедине с гудящими фильтрами и омерзительным запахом разложения.

Справляясь с дурнотой, она повернула вентиль задвижки, впуская в отсек фильтрации зараженный воздух прямо с поверхности.

От вони заслезились глаза, Марина с трудом закрыла воздуховод и кубарем слетела со стула.

На поверхности воздухозабор представлял собой небольшую шахту, закрытую несколькими слоями решеток. Если бы наверху все было цело, обглоданная тушка крысы не смогла бы попасть в трубы, да еще и в сердцевину фильтра. Вывод напрашивался только один – случилось чрезвычайное происшествие.

Похоже, «философы» разломали шахту вентиляции и устроили над самой трубой склад своей провизии, которая начала тухнуть и падать в воздуховод.

И это означало только одно – внеплановую экспедицию на поверхность, чтобы убрать гору тухлятины с решеток.

Марина решительно открыла дверь и вышла в общий зал.

– Собирайся, у тебя есть двадцать минут, потом выходим. Напарников не брать. Жду у люка, – бросила она Ване на ходу.

Волков не был бы Волковым, если бы не пошутил и стал отнекиваться.

– Что, решила свеженького «философа» к ужину поймать? – весело крикнул он ей вслед.

Алексеева раздраженно дернула плечами и не обернулась.

Эта вылазка потом долго снилась ей в самых омерзительных кошмарах. Надев противогазы и затянув как можно туже рукава комплектов химзащиты, Марина и Ваня разбирали завалы тухлятины в вентиляционной шахте. Обглоданные тушки крыс и небольших мутантов раздулись, начали разлагаться, и только угольные фильтры спасали от нестерпимой вони.

«Философы» появились бесшумно, как всегда. Двое разведчиков, занятые работой, с трудом подавляя рвотный рефлекс, попросту их не заметили.

Марина едва успела сдернуть с плеча автомат и выстрелить не целясь. Ваня перекатился за гору битого кирпича и передернул затвор. Спуститься в бункер они уже не успевали.

– Беги! – крикнула женщина.

И сама понеслась вверх по наклонному подъему, выпустив несколько патронов вперед, чтобы случайно не нарваться на тварь прямо в узком проходе.

«Философы» значительно уступали человеку в скорости. Костистые, тощие, они не умели быстро бегать, но в закрытом пространстве против мутантов у разведчика не было шансов. Монстры окружали стаей и разрывали на куски.

Алексеева хотела оторваться от них, притаиться где-нибудь среди колонн в холле корпуса и дождаться, пока твари уйдут. Ей оставалось надеяться лишь на то, что монстры сыты, поэтому откажутся от преследования. В любом случае, уводя погоню за собой, она страшно рисковала.

Женщина влетела в фойе, промчалась мимо разрушенных раздевалок и замерла у колонны, стараясь не дышать.

Твари неторопливо и абсолютно бесшумно проползали в нескольких метрах от Марины, не принюхиваясь. Они, похоже, были не голодны, просто защищали свой тайник с едой.

В корпусе воцарилась гробовая тишина. Теперь Алексеева начинала понимать, почему «философы» облюбовали именно это место. Толстые стены бывшего НИИ практически не пропускали звуков извне, и в гнетущем безмолвии слышались удары сердца.

Марина стояла у стены, боясь пошевелиться, и считала вдохи. Раз. Два. Три. Выдох. Воздух со свистом вышел через фильтр. Слишком громко.

«Тихо. Они уже ушли. Они ушли», – успокаивала саму себя женщина. В ушах звенело.

У нее подкашивались ноги. Запотевший плексиглас совсем не давал обзор, но поднять руку, чтобы обтереть его, Алексеева не решалась. По лбу катился холодный пот, щипал глаза.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Спокойнее. Еще спокойнее. Унять бешеное сердцебиение. Нет, ничего. Ничего не происходит, в корпусе по-прежнему царит гробовая тишина.

Марина обратилась в слух. Твари ушли, они оставили ее в покое. Теперь бесшумно, не издавая лишних звуков, надо спуститься в подвал. Ничего страшного. Просто выйти из-за колонны, дойти до лестницы, а дальше можно бегом к двери. Черт с ней, с вентиляцией.

Женщина передернула затвор. Щелчок показался безумно громким. Шаг. Второй. Третий. Боком по стенке, стараясь наступать как можно тише.

Алексеева выглянула из-за колонны. Прямо на нее смотрели подернутые мутной пеленой глаза. Из оскаленного рта нитками свисала слюна.

Марина икнула от страха. Она не могла даже закричать. Тело сковал ужас.

Тварь заверещала. Женщина не удержалась на ногах и покатилась вниз по лестнице, разбивая локти и колени, выпустила из рук автомат. Оглушенная, плохо соображающая, что происходит, она чувствовала, как наливаются тяжестью виски, а во рту появляется хорошо знакомый металлический привкус крови.

«Философ» прыгнул, распоров острыми когтями химзащиту, разорвал кожу на ключице. Страшная пасть нависла прямо над лицом женщины.

Заместитель начальника бункера чувствовала, как к горлу подкатывает неминуемая истерика. Алексеева глупо хихикнула, совершенно не понимая, что ее так развеселило, а по лицу под противогазом потекли слезы.

– Что тебе нужно? Уходи! – прошептала она.

Тварь навострила большие остроконечные уши.

– Уходи. Не трогай меня! – повторила Марина. Губы не слушались. Под плащом химзащиты по телу растекалась липкая лужица крови, пропитывая куртку.

Мутант прикрыл глаза, слушая.

– Отстань от меня. Фу! – приказала Марина. И снова хихикнула. Надо же – приказывать омерзительному монстру, как собачке.

«Никогда не любила собак!» – мелькнула ненужная, неуместная мысль.

«Философ» сделал шаг назад на подламывающихся сухих лапах.

– Иди, иди отсюда! – продолжала шептать Алексеева.

Тварь отошла на несколько шагов, остановилась, выжидая. Марина поднялась, зажимая плечо здоровой рукой, закусила губу от боли.

Мутант опустился на задние конечности, склонил голову набок, разглядывая мутными белесыми глазами свою жертву.

– Тише, тише. Не подходи ко мне, – попросила женщина, делая пару шагов назад. «Философ» поднялся, последовал за ней.

– Фу! – сурово приказала Алексеева.

Сейчас – только бы не испугаться, не броситься бежать сломя голову. Ей дали шанс.

– Уйди, маленький, уйди, хороший! – шептала Марина, не осознавая, что говорит.

Так раньше она пыталась уйти от своры собак, которых боялась до дрожи в коленях. Не отводя глаз, называла их милыми, славными, а сама пятилась.

Без резких движений. Вот лестница в подвал. Немного осталось. Тварь следовала за ней, держась на расстоянии нескольких шагов.

– Сидеть! – приказала женщина, спускаясь на одну ступень. – Сидеть, маленький! Сидеть!

Дышать становилось тяжело. Из рваной раны на плече хлестала кровь, перед глазами все поплыло.

«Только бы не пошел, только бы не пошел…» – молила Марина, пятясь по узкой лестнице.

Мутант сидел наверху и смотрел. Просто смотрел, не пытаясь броситься или преследовать. И что-то щемящее, до боли знакомое, колышащее душу родными воспоминаниями о прежнем мире сквозило в омерзительном облике.

Лестница круто повернула, Алексеева оказалась на парковке. Собрав последние силы, она рванулась по коридору к наклонному ходу. Еще немного – и бункер. Она спаслась. Спаслась!

Марина упала на гермодверь, торопливо постучала условным сигналом, боковым зрением увидев, как в подвал спускается тварь.

«Скорее, пожалуйста, скорее!» – мысленно умоляла она, повторяя стук.

Гермодверь приподнялась, заместитель начальника бункера нырнула в люк, зная, что «философ» бросился в атаку. Послышался удар тяжелого тела о металл, и все стихло.

Марина стащила противогаз, вдыхая воздух, и вдруг захохотала. Она смеялась как сумасшедшая, пока вдруг не поняла, что хохот перешел в истерические рыдания.

«Похоже, где-то в родне у наших «философов» все же затесались собаки. Хотя за пятнадцать лет мутировать из псины в такую дрянь едва ли возможно. Но суть не в том. Интересно, что нечто еще осталось в них на генетическом уровне. Главное – не бояться их. Как и с собаками, стая страшна и опасна, а вот один на один, как повезло мне, они реагируют на человеческий голос. Смотреть в глаза, тихо и ясно отдавать простые команды. Я побежала, и тварь бросилась», – размышляла Алексеева, сидя в медпункте на узкой койке.

Людмила Владимировна готовила бинты и антисептический раствор. Когти мутанта глубоко вспороли кожу на ключице, но кость по счастливой случайности осталась цела.

Марина запрокинула голову и прикрыла глаза, когда медик обрабатывала рану. От боли закружилась голова, перед глазами заплясали черные пятна.

– Расскажи-ка мне, Мариша, что произошло на поверхности и какие черти вас туда занесли? – спросила медик, накладывая повязку.

Тут до девушки дошло, что самого главного они не сделали, и ей немедленно нужно было обдумать сложившуюся ситуацию.

– Мне идти надо, срочно, – ответила Алексеева, пытаясь встать. В глазах потемнело, заместитель начальника бункера со стоном села обратно.

– Никаких «идти», ты с ума сошла. Только что чудом спаслась от твари, посиди, передохни хоть немного! Рассказывай, что случилось! – строго потребовала Людмила Владимировна.

– Трубу надо срочно изолировать. Заварить, отпилить, что угодно. Можно просто закрыть заслонку. Потому что «философы» устроили наверху целый могильник, и прямо в нашей вентиляционной шахте. На второй воздуховод надо поставить новые фильтры. Мало ли что, – торопливо объяснила Марина.

– У нас останется всего одна станция фильтрации. Надо разгребать завал. Мы все задохнемся в этой норе, – устало покачала головой медик. На ее лбу залегла глубокая морщинка.

– Ну разгребем раз. Кучу людей потеряем, потому что твари как чувствуют, когда их еду начинают выкидывать. Испортим несколько костюмов химзащиты, а они у нас последние со склада, больше уже вряд ли найдем. Поставим решетку. А они через месяц ее опять разломают и накидают в трубу тухлятины. И смысл? – отозвалась Марина, делая глоток из чашки.

– Варианты? – по-военному коротко спросила Людмила Владимировна.

– Без вариантов. Снимаем эти фильтры, закрываем заслонку насовсем и включаем радиационный фильтр, хоть он и сломан. Эх, будь жив Григорий Николаевич, он бы знал, что делать… – тоскливо отозвалась женщина.

– Ну-ну, не поминай мертвецов. И без него что-нибудь придумаем, – сердито проворчала врач. – Ты хоть представляешь, сколько гадости нам нанесет с поверхности?

– Не нанесет. Входная труба радиационного фильтра тоже в шахте, но выходит на поверхность, а не в подвал. Поэтому там более прочные решетки, стоит внешний заслон, тоже сломанный, но он хоть что-то задержит. У нас нет выбора. Либо радиоактивная пыль, либо дышать тухлятиной, пока мы тут не посинеем. Включим его на половину мощности, пусть потихоньку дует, а основную нагрузку дадим на вторую станцию.

– Ладно. Других идей у нас все равно нет. Ты как себя чувствуешь? Сможешь выполнить? – заботливо поинтересовалась Людмила Владимировна.

– Сделаю, – просто ответила Марина. – Простите мне эту минутную слабость. После того как ушел Кошкин, вы последний человек здесь, с кем я могу посоветоваться, не боясь сказать лишнего.

– Я понимаю. Мне и самой нелегко хранить эту тайну. Держись, – медик мягко улыбнулась в ответ.

Через неделю Марина достала дозиметр из закрытого на замок шкафчика в отсеке фильтрации. Включила. Поджала губы.

Уровень радиации зашкаливал, стрелка упиралась в критическую точку.

– В таких условиях люди не живут. А мы – живем. Выживаем. Загнанные в братскую могилу, оттягиваем финал. Если уж собачки мутировали до таких тварей, страшно подумать, что случится с нами. И больше всего меня заботит то, сможем ли мы сохранить ясный рассудок, – пробормотала женщина, заталкивая бесполезный прибор обратно на полку.

У бункера не было перспективы. Теперь обитатели убежища дышали радиоактивной пылью, частички которой просачивались через воздуховод сломанного фильтра. Пили зараженную воду, почти не очищенную, горьковатую на вкус. Растили бледных детей с кучей зубов. И верили, верили, верили в чудесное спасение…