К сведению редакции. Интересно, что остается от моих корреспонденций после того, как в соприкосновение с ними приходит редакторский карандаш? Пишу, как велит сердце, а уж вы там регулируйте, что можно и чего нельзя публиковать.

Посылать оперативные описания боев считаю нецелесообразным, Больше того, что дается в официальной сводке, не скажешь, а живое свидетельство очевидца, по-моему, сводку дополняет, Телеграфируйте ваши замечания.

Утром снова пробрались в действующую танковую часть. Фишман сделал снимки, я собрал материал для очерка о танкистах, так как именно этот род войск решает здесь все.

Обстановка напряженная. Здесь все время находится член Военного совета фронта Н. С. Хрущев. Командование фронтом делает все, чтобы помочь танкистам выстоять в этой отчаянной битве не на жизнь, а на смерть. Передаю очерк.

Сегодня мы провели целый день на выжженном, перепаханном бомбами и снарядами клочке земли в пяти километрах от переднего края — той узкой полоски, которой было суждено принять на себя полную меру страшного немецкого бешенства. Отсюда, с наблюдательного пункта командира одной из наших частей, виден почти весь участок фронта, на котором немцы наносят вот уже третий день неимоверные но силе и ярости удары.

Все, что находилось в пределах этой черты, разрушено, исковеркано, взорвано, несколько раз перекопано взрывами. Когда участок протяжением в 20–30 километров непрерывно в течение трех суток обрабатывают тысячи самолетов, орудий и танков, он видоизменяется настолько, что трудно понять, как в таком аду может сохраниться что-либо живое. Но стоит после сотой и сто первой воздушно-артиллерийской подготовки немецким танкам сунуться вперед, как эта мертвая земля оживает, и на их пути встает огненная степа. Им удается сделать шаг вперед только тогда, когда перед ними не остается ни одного бойца, пальцы которого сохраняют силу для того, чтобы нажать на спуск оружия…

Характер и размах сражения, в ходе которого только за два дня немцы потеряли сотни танков и самолетов, трудно себе представить, трудно осознать, пока не увидишь собственными глазами поле этой поразительной битвы. Поэтому нам хочется сегодня рассказать нашим читателям обо всем, что мы увидели за день, со всей полнотой и строгим соблюдением хронологии.

Широкое поле, видимо, было покрыто созревающей рожью с уже ломкими стеблями. Покатые высотки, Овраги с заболоченными тенистыми ручьями на дне. Редкие рощицы. Полуразрушенные, хлебнувшие горя деревушки, которым вот уже третий раз приходится принимать на себя тяжесть фронта… Это поле битвы современных армий.

На одной из высоток — тщательно замаскированный блиндаж командира соединения с тоненькой тростинкой рации. Отсюда генерал управляет боем своих частей, наблюдает за их действиями и в необходимых случаях может даже разговаривать с командирами отдельных подразделений, ведущих бой в нескольких километрах впереди, на скатах высоты, хорошо различимых даже невооруженным взглядом, Там, впереди, высокими, до неба, черными столбами стоят дымы. Это горят танки, немецкие и наши. Но немецких танков горит гораздо больше.

На юге в знойном июльском мареве дрожат силуэты немецких машин, изготовившихся к очередной атаке. Они расставлены в шахматном порядке вне зоны досягаемости нашего действительного артиллерийского огня. Видимо, немцы рассчитывают самым видом своей техники, демонстрацией ее обилия устрашить нашего воина. Но после Сталинграда наш боец приобрел спасительное спокойствие, и даже «тиграми», которые впервые применены здесь в таких широких масштабах, его не запугать. Не запугать его и вот этими гигантскими облаками едкой черноземной пыли, которые ежеминутно встают то тут, то там над новыми и новыми воронками авиабомб, в каждую из которых может уйти вместе с башней наш «Т-34». Вот уже третий день немцы непрерывно висят над этим участком группами от 15 до 100 самолетов. Сюда собраны лучшие асы отовсюду — от Анапы до Конотопа.

— Вы спрашиваете об обстановке? — говорит генерал, на минуту отрываясь от телефонной трубки. — Вот она, обстановка, перед вами! — И он проводит рукой вдоль горизонта, исчерченного высокими черными и белыми дымами, сквозь которые то и дело мелькают зловещие языки малинового пламени.

Сражение возобновилось сегодня с немецкой точностью, ровно в три часа утра, когда фельдфебели поднимают танкистов ото сна, На этот раз, видимо, немецкое командование решило приложить все силы, чтобы прорвать советскую оборону и устремиться стаями «тигров» к Курску, на соединение со своими частями, наступающими на Курск от Орла. На узком участке протяжением в несколько километров они бросили вперед небывалое количество боевых машин — 500 танков, среди которых было много тяжелых машин. Разбившись на несколько колонн, эта страшная железная громада четким строем устремилась одновременно по ряду проселочных дорог и большаков на север.

Немцы были настолько уверены, что их подавляющий численный перевес на этом маленьком участке принесет им победу, что шли исключительно нагло — походным порядком.

Они думали, что те ожесточенные бомбежки и обстрелы, которым до этого подвергалось расположение наших частей, сделали свое дело, и что им теперь остается лишь победным маршем пройти на Курск. И вдруг со всех сторон перепаханного бомбами клочка земли все затрещало, загрохотало, взвыли могучие моторы наших танков — завязалась небывалая по остроте борьба.

— Я воюю пятую войну, — сказал мне генерал, — но такого напряжения и такого обилия средств уничтожения людей я еще не видывал ни разу. Даже Сталинград в период обороны не испытывал того, что испытывают сейчас те, кто сидит на переднем крае — вон там, где только что рухнули еще двадцать две бомбы весом по четверть тонны каждая.

Да, нашим приходилось тяжко, очень тяжко… Танкисты-гвардейцы, вот уже третий день участвующие в бою, и их соратники по оружию из других родов войск вели искусный, изобилующий множеством острых моментов бой, отражая натиск группы 200 танков. Чуть правее раз за разом бросались на штурм еще 300 немецких боевых машин. Положение становилось угрожающим: немцам, невзирая на героическое, доходящее до самопожертвования, сопротивление наших бойцов, удавалось, хотя и медленно, продвигаться вперед. Они заняли уже одну из деревень. Впереди наступающих немцев, как и вчера, шли «тигры». Они, как я уже сказал, двигались по дорогам в походном порядке, потом развертывались строем на обратных скатах командных высот и на максимальной скорости шли вперед, ведя с ходу бешеный дальнобойный огонь.

Те, кто видел первый раз эту неуклюжую, грузную, злую по своей внешности машину, завывающую прерывистым тоном, невольно чувствовали холодок в душе.

Но вот подлетел со своими испытанными танкистами гвардеец Александр Бурда, защитники рубежа собрали свои силы в кулак и снова вернули деревню. Удалось задержать и группу из трехсот гитлеровских танков, яростно пробивавшуюся вперед по другую сторону шоссе, ведущего к Обояни, хотя сделать это стоило поистине нечеловеческих усилий.

Оттянув свои машины, немцы начали все сначала, как положено по уставу: обработка участка фронта с воздуха, артиллерийский обстрел, удары шестиствольных минометов, а после этого новые танковые атаки.

В воздухе стоит непрерывный грохот страшной силы, отупляющий мозг, иссушающий душу. Немцы терпеливо и упрямо бьют по площадям всеми огневыми средствами, какими они располагают. Эскадрилья за эскадрильей «хейнкели» разгружаются над нашими окопами от бомб, и все новые тучи пыли высотой до самого неба встают то там, то здесь. Пыль так высоко поднята бомбежкой и артиллерийским обстрелом, что линия горизонта давно уже пропала и само солнце заслонилось от пас грязной пеленой, сквозь которую тускло мерцает его воспаленный глаз. А немецкие танки, подожженные утром, все еще горят и горят, и столбы дыма, покачиваясь, словно свечи, караулят эти стальные надгробия отборных немецких танкистов-эсэсовцев.

К адской канонаде бомбежки присоединяются «прелести» артиллерийского обстрела. В воздухе уже появился ненавистный всем бойцам немецкий самолет-корректировщик артиллерийской стрельбы, прозванный пехотинцами ядовито и зло «Кривой ногой» за то, что у него действительно кривые лапы. Сделав крутой вираж над нашим передним краем, он вдруг пускает какую-то ярко-малиновую струю, которая повисает в воздухе, словно гигантская праздничная лента. Стоит ей прикоснуться к земле, как она расплывается в широкое устойчивое озерко дыма все того же ярко-малинового цвета. Это указатель цели для немецких артиллеристов. И действительно, несколько мгновений спустя в районе этого дымного озерка начинают с оглушительным грохотом рваться снаряды.

К полудню на переднем крае, в нескольких километрах от наблюдательного пункта, земля была уже настолько изрыта и истерзана, что даже невооруженным глазом было видно, что там буквально нет живого места.

— Сейчас пойдут, — задумчиво сказал генерал, опуская бинокль и протирая красные от долгой бессонницы глаза.

И действительно, через несколько минут на гребне дальней высоты у невысокого лесочка замелькали приземистые силуэты немецких боевых машин. Впереди шли тяжелые танки. Их было много, очень много… От длинных стволов то и дело отделялись языки пламени: немцы с ходу вели огонь по нашим танкам и артиллерийским позициям, пользуясь отличной дальнобойностью своего оружия. Но вот, когда они подошли ближе, с нашей стороны грянуло сразу все, что только способно бить по танку, — противотанковые ружья, орудия пехоты, зенитные пушки, стволы которых повернуты параллельно земле; зашумели гвардейские минометы. Стало видно, что там на высоте идет жаркий бой, но разглядеть его детали не удавалось так, как этого хотелось бы.

Командир части с нетерпением ждал донесения и, когда оно прибыло, срочно вызвал по радио вышестоящий штаб.

— На моем участке прорвалась вперед группа в составе двухсот танков. Ввожу в бой резерв и самоходную артиллерию…

Теперь напряжение боя еще более возросло, хотя всего минут пять назад казалось, что уже достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, рассуждать— все поглощает этот тупой металлический рев и свист. Видя, что и на этот раз продвинуться вперед не удается, немцы удвоили силу ударов с воздуха и ударов артиллерии. С противным визгом и шуршанием тяжелые снаряды проносились над нами и чуть поодаль поднимали к небу фонтаны земли. Немецкие самолеты шли теперь тесно сомкнутым строем, звеньями и эскадрильями, крыло к крылу, и на землю сыпался ураганный ливень огня и металла. Сотни тонн бомб и снарядов обрушивались на совсем крохотный участок фронта.

На скате противостоящей высоты метались, огрызаясь огнем, несколько десятков длиннопушечных «тигров». Вот вспыхнул багровым огнем и остановился еще. один из них, потом второй. По тяжелым немецким танкам били пока еще не видимые отсюда стрелки противотанковых ружей, артиллеристы, наши танки. Наконец все кончилось. На горизонте встали новые дымы горящих машин. Мы насчитали их более полутора десятков.

Генерала попросили к радиотелефону, и бодрый голос командира Липатенко доложил так громко, что услышали все: «На моем участке за передний край прорвались тридцать танков. Пехота осталась в своих окопах, хотя „тигры“ утюжили их. Наши автоматчики сумели отсечь немецкую пехоту от ее танков, и тогда заранее подготовленные расчеты и танковые экипажи начали охоту за тяжелыми немецкими машинами. В течение двадцати-тридцати минут мы уничтожили 16 танков, остальных добиваем».

Немецкие танки ослабляют натиск, но теперь снова усиливается бомбежка с воздуха. Высоко в небе — непрерывный гул моторов. Наши истребители перехватывают немецкие самолеты и сбивают их. Вот и сейчас, сию минуту, последний «хейнкель» эскадрильи вдруг вздрогнул и резко пошел на снижение, оставляя за собой длинную голубоватую ленту дыма. Летчик пытается сбить пламя или хотя бы дотянуть до своей территории. Но когда до земли остается метров пятьдесят, самолет резко переходит в отвесное пике и, сорвавшись в штопор, врезается в землю. Почти одновременно в другом конце неба появляется открытый парашют: пока все, увлеченные зрелищем, следили за подбитым «хейнкелем», мы не заметили, как наш подкравшийся со стороны истребитель сбил «мессершмитта». Над местом падения «мессершмитта» сразу встает еще одно черноземное пыльное облако.

От непрерывного адского грохота начинают болеть барабанные перепонки. Жарко, необыкновенно жарко. На небе — ни облачка. День кажется нестерпимо длинным. Но здесь, на наблюдательном пункте, люди, не спавшие уже три ночи, продолжают оставаться собранными, подтянутыми, терпеливыми, умеющими выждать удобный момент, чтобы ответить всегда вовремя ударом на удар. При малейшей благоприятной возможности наши «Т-34» вихрем вылетают из своих засад и обрушиваются на врага, норовя атаковать «тигров» в борт.

Так проходит день. Что же в итоге? И третий день не дал немцам сколько-нибудь существенных успехов. Только на одном узеньком участке, где немцы еще вчера захватили две деревни, им удается продвинуться вперед на несколько километров. При таких темпах немцам не хватило бы для того, чтобы дойти до Курска, всех танков, которые на протяжении долгих месяцев сооружала промышленность подъяремной Гитлеру Европы. За эти несколько километров они заплатили сегодня десятками танков и многими самолетами только на одном этом крохотном участке.

Но сознание этого нисколько не утешает наших бойцов. Мы уже привыкли брать, а не отдавать населенные пункты, и подлинный трагизм можно прочесть в глазах у молодого воина, который в силу ряда тактических соображений должен временно уйти вот из этой деревни, вот с этого холма, засеянного просом…

Возвращаясь с наблюдательного пункта, мы заехали в один хутор, находящийся сейчас в зоне боя. Все жители его ушли на север. Дома сиротливо глядели пустыми глазницами окон, двери были распахнуты настежь. Молодой автоматчик шел по улице, потупив глаза в землю и повторяя: «Выходит, неустойка получилась с нашей стороны!» — и щеки его заливал жар. На груди этого автоматчика сияла боевая медаль, и мы знали, что он, как и его друзья по оружию, выполнил свой долг до конца. Даже тогда, когда немецкие тяжелые танки ворвались в расположение подразделений капитанов Иванова и Долженко, автоматчики и стрелки оставались в окопах, забрасывая немецкие машины гранатами, отсекали и истребляли немецкую пехоту, пока танкисты контрударами уничтожали прорвавшиеся танки.

И как бы ни свирепствовала немецкая авиация, какие бы огромные танковые резервы ни вводило фашистское командование в бой, ему не удается добиться сколько-нибудь существенных результатов. Люди в этих свирепых трехдневных боях, о которых даже сталинградцы отзываются, как о невиданных, достигли высшей точки ожесточения. И если немцам кое-где и удается ценой потери сотен танков пробить небольшую брешь, продвинуться на два-три километра, то туг же перед ними встает новая стена, которую они вынуждены начинать проламывать с таким же страшным напряжением, как и первую.

Времена, когда немцам удавалось одним ударом пробивать оборону противника и устремляться на его коммуникации, миновали.

Сейчас уже глубокая ночь. Под ее покровом огромные армии производят перегруппировку. При свете десятков ярких ракет, подвешенных на парашютах, поле боя продолжает жить: активно работают разведчики, подтягиваются резервы, происходит смена частей, подвозятся огнеприпасы, подбитая техника эвакуируется на ремонт в тыл, подбираются оставленные на поле боя убитые и раненые.

Большое сражение 1943 года продолжается…