ГЛАВА XXXI,
в которой Джоз Седли заботится о своей сестре

Таким образом, все старшие офицеры были призваны к исполнению своего долга, и Джоз Седли остался во главе маленького гарнизона в Брюсселе, в состав которого входили больная Эмилия, слуга-бельгиец Исидор и девушка-прислуга. Хотя Джоз был расстроен и покой его был нарушен вторжением Доббина и всеми событиями этого утра, тем не менее он оставался в постели, ворочаясь без сна с боку на бок, пока не подошел его обычный час вставания. Солнце поднялось уже высоко, и наши доблестные друзья *** полка отшагали немало миль, прежде чем наш чиновник вышел к завтраку в своем цветастом халате.

Отсутствие шурина не очень огорчало Джоза. Может быть, он был даже доволен, что Осборн уехал, потому что в присутствии Джорджа он играл весьма второстепенную роль в доме и Осборн ни капельки не скрывал своего пренебрежения к толстяку штатскому. Но Эмми всегда была добра и внимательна к брату. Она заботилась об его удобствах, наблюдала за приготовлением его любимых блюд, гуляла или каталась с ним (для этого представлялось много, слишком много случаев. — ибо где был в это время Джордж?). Кроткое личико Эмилии заставляло ее брата умерять свой гнев, а мужа — прекращать насмешки. Несколько раз она робко упрекала Джорджа за его отношение к брату, но тот с обычной своей резкостью обрывал эти разговоры.

— Я человек прямой, — говорил он, — и то, что чувствую, то и показываю, как должен делать всякий честный человек. Какого черта ты хочешь, дорогая, чтобы я почтительно относился к такому дураку, как твой братец?

Итак, Джоз был рад отсутствию Джорджа. Штатская шляпа последнего и перчатки, оставленные на буфете, и мысль, что владелец их далеко, доставили Джозу какое-то смутное чувство торжества.

«Сегодня, — думал Джоз, — он уже не будет меня злить своим фатоватым видом и наглостью».

— Унесите шляпу капитана в переднюю, — сказал он слуге Исидору.

— Может быть, она ему больше не понадобится, — отвечал лакей, хитро взглянув на своего господина. Он тоже ненавидел Джорджа, — тот проявлял в обхождении с ним истинно английскую грубость.

— И спросите мадам, придет ли она к завтраку, — важно сказал мистер Седли, спохватившись, что заговорил со слугой о своем нерасположении к Джорджу. Хотя, надо правду сказать, он уже не раз бранил шурина в присутствии слуги.

Увы! Мадам не может прийти к завтраку и приготовить les tartines , которые любит мистер Джоз. Мадам слишком больна, она с самого отъезда мужа находится в ужасном состоянии, — так доложила ее bonne . Джоз выразил свое сочувствие тем, что налил ей огромную чашку чаю (это был его способ проявлять братскую нежность), и сделал даже больше: он не только послал ей завтрак, но стал придумывать, какие деликатесы будут ей всего приятнее к обеду.

Лакей Исидор мрачно наблюдал за тем, как денщик Осборна собирал своего капитана в дорогу, — прежде всего потому, что он ненавидел мистера Осборна, который обращался с ним, как и со всеми нижестоящими, очень высокомерно (слуги на континенте не мирятся с той грубостью, какую покорно терпят наши более благонравные английские слуги), а кроме того, ему было обидно, что столько добра уплывает у него из рук, чтобы попасть в руки других людей, когда англичане оконфузятся. Относительно этого конфуза он, как и многие другие в Брюсселе и во всей Бельгии, не сомневался нисколько. Почти все были уверены, что император отрежет прусскую армию от английской, уничтожит одну вслед за другой и не позже как через три дня вступит в Брюссель. Тогда все имущество его теперешних хозяев, которые будут убиты, или обратятся в бегство, или попадут в плен, законным образом перейдет в собственность мосье Исидора.

Помогая Джозу в утомительном и сложном ежедневном туалете, его верный слуга соображал, как он поступит с теми самыми предметами, с помощью которых он украшал особу своего господина. Эти серебряные флаконы с духами и туалетные безделушки пойдут в подарок одной девице, в которую он был влюблен; английский бритвенный прибор и булавку с большим рубином он оставит себе: она будет так красиво выделяться на тонкого полотна сорочке с брыжами. А в этой сорочке, да еще в фуражке, обшитой золотым галуном, в венгерке, отделанной шнурами, которую нетрудно перешить по его фигуре, с тростью капитана, украшенной золотым набалдашником, с большим двойным кольцом с рубинами, которое он затем даст переделать в пару восхитительных сережек, он будет настоящим Адонисом и легко победит мадемуазель Реи.

«Как эти запонки пойдут мне! — думал он, застегивая манжеты на пухлых запястьях мистера Седли. — Я давно мечтаю о запонках. А капитанские сапоги с медными шпорами, что стоят в соседней комнате, — parbleu! — какой эффект они произведут на Allee Verte! »

Итак, пока мосье Исидор своими бренными перстами придерживал нос господина и брил ему нижнюю часть лица, воображение уносило его на Зеленую аллею, где он в венгерке со шнурами разгуливал в обществе мадемуазель Рен: он мысленно бродил в тени деревьев по берегам канала, рассматривал проплывающие мимо баржи, или освежался кружкой фаро на скамейке пивной по дороге в Лакен.

Мистер Джоз Седли, к счастью для своего спокойствия, не подозревал, что происходило в голове его слуги, так же как почтенный читатель и я не знаем того, что думают о нас Джон или Мэри, которым мы платим жалованье. Что думают слуги о своих господах?.. Если бы мы знали, что думают о нас наши близкие друзья и дорогие родственники, жизнь потеряла бы всякое очарование и мы все время пребывали бы в невыносимом унынии и страхе. Итак, слуга Джоза намечал себе жертву, подобно тому как один из поваров мистера Пейнтера на Ледихолл-стрит украшает ничего не подозревающую черепаху карточкой, на которой написано: «Суп на завтра».

Служанка Эмилии была настроена далеко не так эгоистически. Мало кто из подчиненных этого милого, доброго создания не платил ей обычной дани привязанности и любви за ее кротость и доброту. И действительно, кухарка Полина утешила свою хозяйку гораздо лучше, чем кто-либо из тех, кого она видела в это злосчастное утро. Когда она заметила, что Эмилия, молчащая, неподвижная и измученная, уже несколько часов сидит у окна, откуда она следила за исчезавшими вдали последними штыками уходившей колонны, эта честная женщина взяла Эмилию за руку и сказала:

— Tenez, madame, est-ce qu'il n'est pas aussi a l'armee mon homme a moi?

После чего она разразилась слезами, а Эмилия, упав к ней в объятия, тоже расплакалась, и обе стали жалеть и утешать друг друга.

Много раз в это утро слуга мистера Джоза Исидор бегал в город, к воротам отелей и домов, расположенных вокруг парка, где жило больше всего англичан, и там, толкаясь среди других слуг, курьеров и лакеев, собирал все новости и приносил домой бюллетени для осведомления своего хозяина. Почти все эти джентльмены были в душе приверженцами императора и имели собственное мнение относительно скорого окончания войны. Прокламация Наполеона, выпущенная в Авене, широко распространялась по Брюсселю. «Солдаты! — гласила она. — Настала годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды уже решали судьбы Европы. Мы были тогда слишком великодушны, как и после Аустерлица и Ваграма. Мы поверили клятвам и обещаниям государей и оставили их на тронах. Так встретим же их снова лицом к лицу! Разве мы или они стали другими? Солдаты! Эти самые пруссаки, которые так дерзки сейчас, под Иеной шли на нас трое против одного, а под Монмирайлем шестеро против одного. Те из вас, кто был в плену в Англии, могут рассказать своим товарищам об ужасах английских понтонов. Безумцы! Случайный успех ослепил их. Но если они вступят во Францию, они найдут там только могилу!» А приверженцы Франции предсказывали еще более скорое истребление врагов императора, и все кругом соглашались, что пруссаки и англичане вернутся во Францию не иначе как пленниками в хвосте победоносной армии.

Таковы были известия, собранные в течение дня, и они не могли не оказать своего действия на мистера Седли. Ему донесли, что герцог Веллингтон выехал в армию, авангард которой французы сильно потрепали накануне вечером.

— Потрепали? Вздор! — сказал Джоз, мужество которого за завтраком всегда возрастало. — Герцог выехал в армию, чтобы разбить императора, как он раньше разбивал всех его генералов.

— Его бумаги сожжены, имущество вывезено, а квартира очищается для герцога Далматского, — отвечал Исидор. — Я знаю это от его собственного дворецкого. Люди милорда герцога Ричмонда уже укладываются. Его светлость бежал, а герцогиня ожидает только, пока уложат серебро, чтобы присоединиться к французскому королю в Остенде.

— Французский король в Генте, — возразил Джоз, притворяясь, что не верит вздорным слухам.

— Он вчера ночью бежал в Брюгге, а сегодня отплывает в Остенде. Герцог Беррийский взят в плен. Тем, кто хочет уцелеть, лучше уезжать поскорее, потому что завтра откроют плотины, — и как тогда бежать, раз вся страна будет под водой?

— Чепуха, сэр! Мы можем выставить втрое против того, сэр, что выставит Бонн! — запальчиво воскликнул мистер Седли. — Австрийцы и русские подходят. Он должен быть сокрушен и будет сокрушен! — заявил Джоз, ударяя рукой по столу.

— Пруссаков было трое против одного при Иене, а он в одну неделю взял всю их армию и королевство. Под Монмирайлем их было шестеро против одного, а он рассеял их, как овец. Австрийская-то армия наступает, но ведет ее императрица и Римский король. А русские? Русские отступят. Англичанам не будет пощады, — все помнят, как они жестоко обращались с нашими героями на своих проклятых понтонах. Взгляните, здесь все напечатано черным по белому. Вот прокламация его величества, императора и короля, — сказал новоявленный приверженец Наполеона, не считавший более нужным скрывать свои чувства, и, вынув из кармана прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину, — он уже смотрел на расшитую шнурами венгерку и другие ценности как на свою добычу.

Джоз не был серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась.

— Дайте мне пальто и фуражку, сэр, — сказал он, — и следуйте за мной. Я сам пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы.

Исидор пришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку.

— Милорду лучше не надевать военного мундира, — заметил он, — французы поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату.

— Молчать! Слышите! — воскликнул Джоз и все еще с решительным видом и с непобедимой твердостью сунул руку в рукав. За совершением этого геройского поступка его и застала миссис Родон Кроули, которая как раз явилась навестить Эмилию и, не позвонив, вошла в прихожую.

Ребекка была одета, как всегда, очень изящно и красиво; спокойный сон после отъезда Родона освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечки и улыбку, когда у всех в городе в этот день лица выражали тревогу и горе. Она стала смеяться над положением, в котором застала Джоза, и над судорожными усилиями, с какими дородный джентльмен старался влезть в расшитую куртку.

— Вы собираетесь в армию, мистер Джозеф? — спросила она. — Неужели никто не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедных женщин?

Джозу наконец удалось влезть в венгерку, и он пошел навстречу своей прекрасной посетительнице, весь красный и бормоча извинения. Как она чувствует себя после всех событий сегодняшнего утра, после вчерашнего бала?

Monsieur Исидор исчез в соседней спальне, унося с собой цветастый халат.

— Как мило с вашей стороны справляться об этом, — сказала она, обеими ручками пожимая его руку. — До чего же у вас хладнокровный и спокойный вид, когда все так напуганы!.. Как поживает наша маленькая Эмми? Расставание, вероятно, было ужасно, ужасно?

— Ужасно! — подтвердил Джоз.

— Вы, мужчины, можете все перенести, — продолжала леди. — Разлука или опасность — вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведь вы собирались уехать в армию и бросить нас на произвол судьбы? Я знаю, что собирались, — что-то говорит мне об этом. Я так испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (ведь я иногда думаю о вас, когда остаюсь одна, мистер Джозеф), что немедленно бросилась просить, умолять вас не уезжать.

Эти слова можно было бы истолковать так: «Дорогой сэр, если с армией произойдет несчастье и придется отступать, у вас очень удобный экипаж, в котором я надеюсь получить местечко». Я не знаю, в каком смысле понял ее слова Джоз, но он был глубоко обижен невниманием к нему этой леди за все время их пребывания в Брюсселе. Его не представили ни одному из знатных знакомых Родона Кроули; его почти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо он был слишком робок, чтобы играть по крупной, и его присутствие одинаково стесняло и Джорджа и Родона, которые, вероятно, предпочитали развлекаться без свидетелей.

«Вот как, — подумал Джоз, — теперь, когда я ей нужен, она приходит ко мне. Когда около нее никого больше нет, она вспомнила о старом Джозефе Седли!» Но, несмотря на эти сомнения, он был польщен словами Ребекки о его храбрости.

Он сильно покраснел и принял еще более важный вид.

— Мне хотелось бы посмотреть военные действия, — сказал он. — Каждому мало-мальски смелому человеку это было бы интересно. В Индии я кое-что видел, но не в таких больших размерах.

— Вы, мужчины, все готовы принести в жертву ради удовольствия, — заметила Ребекка. — Капитан Кроули простился со мною сегодня утром такой веселый, точно он отправлялся на охоту. Что ему за дело, что вам всем за дело до страданий и мук бедной покинутой женщины? («Господи, неужели этот ленивый толстый обжора действительно думал отправиться на войну?») Ах, дорогой мистер Седли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я провела на коленях; я трепещу при мысли о той ужасной опасности, которой подвергаются наши мужья, друзья, наши храбрые войска и союзники. Я пришла искать убежища — и что же? — последний оставшийся у меня друг тоже собирается ринуться в эту ужасную битву!

— Сударыня, — отвечал Джоз, начиная смягчаться, — не тревожьтесь. Я только сказал, что мне хотелось бы там быть, — какой британец не хотел бы этого? Но мой долг удерживает меня здесь: я не могу, бросить это бедное создание, — и он указал пальцем на дверь комнаты, где была Эмилия.

— Добрый, великодушный брат! — сказала Ребекка, поднося платок к глазам и вдыхая одеколон, которым он был надушен. — Я была к вам несправедлива — у вас есть сердце. Я думала, что у вас его нет.

— О, клянусь честью! — воскликнул Джоз, и рука его невольно потянулась к левой стороне груди, — вы ко мне несправедливы, да, несправедливы… дорогая миссис Кроули!

— Да, теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я помню, как два года тому назад… по отношению ко мне… оно было так вероломно! — промолвила Ребекка и на минуту устремила взгляд на Джоза, а затем отвернулась к окну.

Джоз страшно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого упрекала его Ребекка, усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее, и страсть, которая вспыхнула в нем однажды, — дни, когда он катал ее в своем экипаже, когда она вязала ему зеленый кошелек, когда он сидел очарованный и смотрел на ее белые плечи и блестящие глаза.

— Я знаю, что вы считаете меня неблагодарной, — продолжала Ребекка тихим, дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая на Джоза. — Ваша холодность, ваше нежелание замечать меня, ваше поведение за последнее время и сейчас, когда я вошла в комнату, — все это служит тому доказательством. Но разве у меня не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само ответит на этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был расположен принимать вас? Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я должна отдать в этом справедливость капитану Кроули), были из-за вас… И это были жестокие — да, жестокие слова!

— Господи! Да что же я сделал? — спросил Джоз, трепеща от смущения и удовольствия. — Что же я сделал, чтобы… чтобы…

— Разве ревность — ничто? — продолжала Ребекка. — Он мучил меня из-за вас. Но что бы ни было когда-то… теперь мое сердце всецело принадлежит ему. Я чиста перед ним. Не так ли, мистер Седли?

С дрожью восторга Джоз взирал на жертву своих чар. Несколько ловких слов, нежных многозначительных взглядов — и сердце его воспламенилось вновь, а горькие подозрения были забыты. Разве со времен Соломона женщины не дурачили и не побеждали лестью даже и более умных мужчин, чем Джоз?

«Ну, теперь, если даже случится самое худшее, — подумала Бекки, — отъезд мне обеспечен и я получу удобное место в его коляске».

Неизвестно, к каким изъявлениям любви и преданности привели бы мистера Джозефа его мятежные страсти, если бы в эту минуту не вошел его слуга Исидор, чтобы навести в комнате порядок. Джоз, только что собиравшийся выпалить признание, чуть не подавился чувствами, которые вынужден был сдержать. Ребекка, со своей стороны, решила, что ей пора идти утешать свою драгоценную Эмилию.

— Au revoir , — сказала она, посылая воздушный поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к его сестре. Когда она вошла туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильно опустился в кресло и стал дико озираться, вздыхать и пыхтеть.

— Этот сюртук очень узок милорду, — заявил Исидор, все еще не спуская глаз с вожделенных шнуров. Но «милорд» не слушал: мысли его были далеко. Он то вспыхивал, мысленно созерцая очаровательную Ребекку, то виновато ежился, представляя себе ревнивого Родона Кроули с закрученными зловещими усами и его страшные заряженные дуэльные пистолеты.

Появление Ребекки поразило Эмилию ужасом и заставило отшатнуться. Оно вернуло ее к действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В своем страхе о будущем она забыла Ребекку, ревность — все, кроме того, что Джордж уехал и находится в опасности. Пока эта оборотистая особа бесцеремонно не зашла к ней, не нарушила чар, не приоткрыла двери, мы не смели входить в эту печальную комнату. Сколько времени бедняжка простояла на коленях! Сколько часов провела она здесь в безмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникеры, которые дают блестящие описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом. Это слишком низменная сторона пышного зрелища, — и вы не услышите ни плача вдов, ни рыдания матери среди криков и ликования громкого победного хора. А между тем когда они не плакали — смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули в оглушительном громе победы?

После первого мгновения ужаса, охватившего Эмилию, когда перед ней сверкнули зеленые глаза Ребекки и та, шумя шелковыми юбками и блестящими украшениями, бросилась с протянутыми руками, чтобы обнять ее, — чувство гнева взяло верх, смертельно-бледное лицо ее вспыхнуло, и она ответила на взгляд Ребекки таким твердым взглядом, что соперница ее удивилась и даже немного оробела.

— Дорогая моя, тебе очень нехорошо, — сказала она, протягивая руку Эмилии. — Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, как ты себя чувствуешь.

Эмилия отдернула руку. Еще никогда в жизни эта кроткая душа не отказывалась верить или отвечать на проявление участия или любви. Но теперь она отдернула руку и вся задрожала.

— Зачем ты здесь, Ребекка? — спросила она, по-прежнему глядя на гостью своими большими печальными глазами. Та смутилась от этого взгляда.

«Вероятно, она видела, как он передал мне письмо на балу», — подумала Ребекка.

— Не волнуйся, дорогая Эмилия, — сказала она, опустив глаза. — Я пришла только узнать, не могу ли я… хорошо ли ты себя чувствуешь?

— А ты себя как чувствуешь? — сказала Эмилия. — Думается мне, что хорошо. Ты ведь не любишь своего мужа. Если бы любила, ты не пришла бы сюда. Скажи, Ребекка, что я сделала тебе, кроме добра?

— Конечно, ничего, Эмилия, — отвечала та, не поднимая головы.

— Когда ты была бедна, кто тебя приголубил? Разве я не была тебе сестрой? Ты видела нас в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне. Я была тогда всем для него, иначе разве он отказался бы от состояния и от семьи, чтобы сделать меня счастливой? Зачем же ты становишься между много и моей любовью? Кто послал тебя, чтобы разделить тех, кого соединил бог, и отнять у меня сердце моего дорогого, моего любимого мужа? Неужели ты думаешь, что ты можешь его любить так, как люблю я? Его любовь для меня — все. Ты знала это, и ты хотела отнять его у меня. Стыдно, Ребекка! Злая, дурная женщина! Вероломный друг и вероломная жена!

— Эмилия, перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, — сказала Ребекка, отворачиваясь.

— А передо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но ты старалась. Спроси свое сердце — не так ли это?

«Она ничего не знает», — подумала Ребекка.

— Он вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакая лесть, никакая ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что он вернется! Я столько молилась об этом.

Бедняжка проговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, что Ребекка не нашлась, что ответить.

— Что я тебе сделала? — продолжала Эмилия уже более жалобным тоном. — За что ты старалась отнять у меня мужа? Ведь он мой всего только шесть недель. Ты могла бы пощадить меня, Ребекка, хотя бы на это время. Но в первые же дни после нашей свадьбы ты явилась и все испортила. Теперь он уехал, и ты пришла посмотреть, как я несчастна? — продолжала она. — Ты достаточно мучила меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня.

— Я… я… никогда не приходила сюда, — перебила Ребекка и некстати сказала правду.

— Верно, сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты и сегодня пришла отнять его у меня? — продолжала Эмилия, словно в бреду. — Он был здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся к ней! Здесь мы сидели и разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала его, и мы читали «Отче наш». Да, он был здесь. И они пришли и увели его, но он обещал мне вернуться.

— И он вернется, дорогая, — сказала Ребекка, невольно тронутая.

— Посмотри, — продолжала Эмилия, — вот его шарф. Не правда ли, какой красивый цвет? — И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Она еще утром обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла свой гнев, свою ревность и даже самое присутствие соперницы. Она молча подошла к кровати и с просветленным лицом стала гладить подушку Джорджа.

Ребекка, тоже молча, вышла из комнаты.

— Ну, как Эмилия? — спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле.

— Ее нельзя оставлять одну, — отвечала Ребекка. — Мне кажется, ей очень нехорошо! — И она удалилась с весьма серьезным лицом, отвергнув просьбы Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал.

В сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она, пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как жалобы побежденной. Встретив миссис О'Дауд, которую проповеди декана нисколько на этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней, несколько удивив этим майоршу, не привыкшую к таким знакам внимания со стороны миссис Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в отчаянном состоянии и почти лишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила навестить свою любимицу и постараться ее утешить.

— У меня и своих забот достаточно, — важно заметила миссис О'Дауд, — и я думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если ей так плохо, как вы говорите, а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня.

С этими словами обладательница «репетитора» тряхнула головой и зашагала прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько не искала.

Бекки с улыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ко всему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечо удалявшейся миссис О'Дауд, почти рассеял тяжелое состояние духа миссис Кроули.

«Мое почтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, — подумала Пегги. — Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя». И она быстрыми шагами направилась к квартире миссис Осборн.

Бедняжка все еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почти обезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу.

— Надо крепиться, милая Эмилия, — сказала она. — А то вдруг вы расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет за вами после победы. Ведь вы не единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих.

— Я знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, — ответила Эмилия. Она отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствие ее более решительного друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис О'Дауд ей сразу стало лучше. Они долго пробыли вместе; сердца их следовали все дальше и дальше за ушедшей колонной. Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горе сопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины. Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины — слезами.

В половине третьего произошло событие, чрезвычайно важное в повседневной жизни мистера Джозефа: подали обед. Воины могут сражаться и погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнату Эмилии, чтобы уговорить ее поесть.

— Ты только попробуй, — сказал Джоз. — Суп очень хороший. Пожалуйста, попробуй, Эмми, — и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не делал этого, за исключением того дня, когда она выходила замуж.

— Ты очень добр и ласков, Джозеф, — ответила Эмилия. — И все добры ко мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате.

Зато майорше О'Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и она решила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.

— Господь да благословит эту пищу, — произнесла торжественно жена майора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главе полка. — У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, — сказала она со вздохом, а потом, как истинный философ, принялась за еду.

Настроение Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить за здоровье полка или под любым иным предлогом разрешить себе бокал шампанского.

— Выпьем за О'Дауда и за доблестный *** полк, — сказал он. галантно кланяясь своей гостье. — Что вы скажете на это, миссис О'Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О'Дауд.

Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.

— Что это? — спросил Джоз. — Почему вы не наливаете, бездельник?

— C'est le feu! — ответил Исидор, выбегая на балкон.

— Спаси нас господи! Это пушки! — воскликнула миссис О'Дауд и бросилась к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других окон. И скоро чуть ли не все население города высыпало на улицу.