Глава 16
— Котик, потри мне спинку!
Виктора покоробил слащавый тон Ирины Львовны, и он поморщился. Неужели она не чувствует, как не идет ей это приторное сюсюканье? Все сложнее было выполнять роль ее страстного любовника. Поначалу, когда он видел в ней жесткую и властную даму, ему даже нравилось манипулировать этой властностью, подчинять ее себе, заставлять корчиться от мук сексуального удовольствия в ее двуспальной кровати, видеть, как она теряет себя в его присутствии, млеет от одного его взгляда.
Теперь же, когда его фантазии насчет Ирины Львовны были исчерпаны, он хотел одного — чтобы она потеряла его след. Но дело осложнялось тем, что он сам сплоховал — дал ей свой телефон. И она постоянно названивала, сводя их разговоры примерно к следующему:
— Виктор, опять звонила эта истеричка и угрожала мне судебным разбирательством!
Речь шла о Кате, и всякий раз он морщился, выслушивая эпитеты в адрес бывшей сожительницы.
— Ирочка, ты должна привыкнуть. Это только угрозы. Тебе нечего бояться.
— Да? А если она все же настоит на расследовании? Ты хоть представляешь, что будет?
Виктор вздыхал мимо трубки и продолжал ровным голосом:
— Если она устроит разбирательство, то нагорит в первую очередь врачам из роддома. Это они нахимичили. Ты все сделала по закону. Разве не так?
— Так-то оно так, Витенька, но мне это разбирательство ни к чему. Начнут копаться в документации, проверять каждую буковку. А в моем деле не может все быть так уж гладко, всегда найдется к чему придраться. Мне это беспокойство лишнее. Я тут одна как перст, ты не едешь, не знаю, долго ли выдержу вот так, без поддержки…
Он прекрасно понимал, к чему клонит Ирина и какая поддержка ей требуется. Одинокая баба, сексуально оголодавшая, она настойчиво требует к себе внимания. Она хочет привязать его к себе любым способом. Дай ей волю, она не слезет с него.
Но начатое дело он привык доводить до конца. Садился за руль и отправлялся утешать Ирину Львовну. Оставался у нее на день-два. Несколько раз становился свидетелем ее переговоров с Катей. Та где-то раздобыла домашний телефон заведующей и при случае названивала.
У Пашкина было странное чувство — боль, которую он причинил Кате, не принесла ожидаемого удовлетворения. На душе было муторно. Если бы она сейчас пришла к нему, попросила о помощи… Но она не шла.
— Котик, зову тебя, зову, уснул, что ли?
Ирина Львовна вплыла в спальню в коротком атласном халатике. Под халатиком колыхалась внушительная грудь. Пашкин не пошевельнулся при ее появлении, продолжая курить, развалившись на малиновых атласных простынях.
— Я задумался, мамочка.
— О чем же мой котик думает? — Ирина Львовна вытянула губы в трубочку, и Пашкин отчетливо увидел короткие волоски усиков на ее верхней губе.
— Мамуль, ты не устала?
— Разве я могу устать от своего котика? Ну, поцелуй мамочку, маленький!
«Маленький» увернулся, с трудом маскируя раздражение под усталость. Но Ирина Львовна приняла неосторожное движение Пашкина за любовную игру и, моментально включившись, — наклонилась и ухватила зубами резинку его черных трикотажных трусиков. Изображая из себя не то тигрицу, не то волчицу, она принялась сдирать с него это липовое покрытие. При этом она пыталась рычать, что совсем уж не шло ей. В зеркале напротив кровати Пашкин увидел зад Ирины Львовны, вынырнувший из-под короткого халатика. Это обстоятельство немного взбодрило Пашкина. Он некоторое время понаблюдал в зеркало, как «мамочка» возится с его трусами, а затем дернул за поясок и потянул на себя халатик. Тот накрыл голову Ирины Львовны, обнажив остальное.
— Проказник, — игриво протянула она и в следующий момент живо прыгнула на своего молодого любовника, как хищник на загнанную в погоне добычу.
После двух часов борьбы с «мамочкой» Пашкин стоял под душем и думал о том, как вернется домой и завалится спать. Нужно будет отключить телефон. Номер сотового она не знает. Придется на время уйти в подполье. Хватит. Он устал от нее.
Еще, как назло, американец не торопится в свою Америку. Придется подкинуть ему документы, пусть укатывает. Хорошо хоть он, Виктор, уничтожил только бумаги по поводу наследства. Паспорт оставил. А то этот придурок год бы тут околачивался без паспорта. Они там, в его фирме, небось все места под солнцем поделили, и старый управляющий нужен им теперь как корове варежки.
Пашкин завернулся в махровую простыню и вышел из ванной. Ирина звенела ложками на кухне. Он прошел в гостиную, обставленную как кабинет.
«Умеют бабы устроиться», — подумал он, упав в мягкое кожаное кресло и лениво оглядывая интерьер. Два книжных шкафа красного дерева, уходящие под самый потолок. Один полон классикой в строгих переплетах. Все новое, вряд ли прочитанное. Другой набит современной беллетристикой — сплошь суперобложки, тисненные золотом. Детективы, любовные романы. «Ну, этого мы начитались», — подумал Пашкин и пробежал глазами полку с видеокассетами. Нечего смотреть, одна бредятина — мелодрамы. У окна, рядом с письменным столом, — видеодвойка, а внизу, в стеклянной тумбочке, — музыкальный центр.
«И откуда у нее бабки?» — вяло подумал он, почесывая пятку о жесткий ворс ковра. Взять хотя бы его, Виктора. Он с девятнадцати лет пашет. С Макуней уже десять лет как в одной упряжке, такие деньги в руках держал, этой Ирине и не снились. И, однако же, нет у него квартиры в элитном доме, вот так обставленной, всего этого комфорта, всех этих мелочей приятных и недешевых. Почему? Да все как-то казалось — потом. Все — не важно. Главное — сегодня погулять. Да и на любовниц всегда много денег уходит… Вот! На любовниц! Не сама же заведующая детским садом могла все это заработать? Конечно, такие вот лопухи, как он, и содержат ее. Факт. Ну, с него она, допустим, деньги не тянет. В другом все соки высосала. Но это потому, что он молодой. А если старичок богатенький, то, конечно, деньгами. Вон она как одевается! Шуба — не шуба, сапоги — не сапоги…
Непонятная злость на весь женский род неожиданно поднялась в нем и заставила пылать уши. Уши всегда выдавали его внутреннее состояние. Вот ведь оно, бабье! Вампиры!
Пашкин встал и подошел к письменному столу. Деловая! У всех гостиные как гостиные — журнальный столик там, финтифлюшки разные. А у этой же письменный стол во все окно, компьютер. Вроде того: вот я какая вся из себя начальница, что мне и дома отдохнуть некогда. А может, у нее бизнес подпольный какой? Пашкин взял первую попавшуюся бумажку на столе и пробежал глазами. Справка на какого-то ребенка. Взял другую — аналогично. В левом верхнем углу — фотография. Девочка лет пяти. Родители — прочерк. Диагноз — пиелонефрит. К бумажке скрепкой прикреплены еще несколько. Пашкин глянул — данные на какого-то иностранца. Следующая бумажка — данные на женщину с такой же иностранной фамилией. Понятненько. Усыновители.
— Котик скучает? — Ее голос возник за спиной так внезапно, что Пашкин вздрогнул.
— Ехать пора, — отозвался он, — а то стемнеет.
— А ты оставайся, — проурчала она, забирая у него справку и усаживаясь на письменный стол прямо на ворох бумаг.
— А что это ты работу на дом берешь? — уходя от ответа, спросил Пашкин. — Какая необходимость?
— Денежная, — промурлыкала Ирина Львовна, притягивая его к себе. — За срочность, мой мальчик, у нас знаешь какие денежки бывают? Зе-ле-ненькие. — Она дернула за край простыни, и Пашкин, не ожидавший подобного маневра, не успел отреагировать. Простыня упала, оставив его совершенно голым, с пылающими ушами.
— Дура! — не выдержал он и дернул на себя простыню. Ирина Львовна дернулась вместе с простыней и спрыгнула со стола, повалив на пол ворох бумаг.
— Ты уже на почве секса свихнулась, — огрызнулся Виктор, пытаясь замотать простыню. — Тебе вопрос задали, а ты как…
— Ну ладно, ладно, чего раскипятился? Если тебе так интересно — расскажу. Помоги-ка мне собрать.
Пашкин секунду колебался, а потом все-таки подошел и стал вместе с ней собирать бумаги.
— Видишь ли, последний год меры по усыновлению ужесточились, теперь целый год приходится готовить необходимые документы.
— Это почему?
— Ну, наши дети больные, усыновляют их в основном иностранцы. Некоторые там, наверху, считают, что генофонд нации за границу вывозят. Вот и завинтили гайки, чтобы поменьше было желающих наших детей усыновлять. А какой там, прости господи, генофонд…
— Но желающих не убавилось?
— Куда там! И всем надо побыстрее. Ну вот и приходится помогать. — Ирина Львовна неопределенно хмыкнула. — За скорость нас хорошо благодарят.
— И за какое время можно оформить со скоростью?
— Да хоть за два дня, если постараться. Пашкин присвистнул.
— Значит, приторговываете детишками, мадам? Ирина Львовна поморщила носик и выпрямилась.
— Зачем же так грубо, Витенька? Мы помогаем им обрести вторую родину. Вылечиться. Это святое дело. А что о своем благе попутно заботимся, так как же иначе? Мужа у меня нет, приходится самой суетиться.
— Нуда… — Пашкин уже не слышал ее — он держал в руках карточку Саши Щебетина. На Пашкина смотрел с фотографии перепуганный мальчуган с Катиными губами. — А этого ты что же, на усыновление приготовила? — бесцветно спросил он.
— А, этот? — Ирина Львовна хотела было забрать бумагу и сунуть в папку, но Виктор отвел ее руку.
— Ты хочешь отдать его на усыновление при живой матери? — повторил он.
Ирина Львовна сощурила глаза.
— Что-то я не пойму тебя, Витенька, — тихо начала она. — Насколько я помню, ты сам открыл мне глаза на его мамашу. Расписал мне ее по полной программе. Лучше не бывает. И что же теперь?
— Я не просил отдавать ее ребенка иностранцам! — заорал он, потрясая карточкой.
— Прямо Юлий Цезарь, — усмехнулась она, наблюдая, как беснуется обернутый в простыню Пашкин. — У тебя с ней что, что-то было? Неудавшаяся любовь?
— Это не твое дело.
— Ах не мое! А лишить мать с трудом обретенного ребенка — мое?! Здорово получается! Из меня, значит, изверга сделал, а сам чистеньким хочешь остаться? Она что — твоя бывшая любовница?! Мстишь, да?! — Ирина Львовна брызгала слюной. Пашкин впервые был так груб с ней, и его холодность сразила ее наповал.
— Да! — ответил он, глядя в ее раскрасневшееся лицо. — Да, я жил с ней десять лет!
— Так, может, и ребенок — твой? — Крик Ирины Львовны сошел на нет и растаял на слове «твой». Она подавилась этой фразой. Пашкин смотрел на нее не мигая. Он с трудом сдерживался, чтобы не ударить ее, — она полоснула его по живому.
Только сейчас он обратил внимание, что все еще держит в руке карточку Катиного сына. В графе «отец» — прочерк, в графе «мать» — тоже. Он задержал взгляд на дате рождения. В животе что-то горячее собралось в комок и стало стучать.
— Спокойно! — приказал он себе и сосредоточил внимание на цифрах.
Так, когда ребенок родился, Пашкин был на зоне. Отнимаем от даты рождения девять месяцев… Получается… Получается, ребенок был зачат до суда… А если?.. Пашкин новыми глазами посмотрел на мальчика. Испуганный взгляд ребенка пробуравил его до печенки. Конечно! Он вполне мог быть его, Виктора, сыном! Просто Катьке Америка голову вскружила, и она не захотела брать Виктора с собой. Обиду накопила за его измены. Так ведь разве он знал? Если бы он знал, что тут такое дело!
Пашкин заметался по комнатам, не выпуская из рук бумажку.
— Ты куда? А обедать? — Ирина Львовна забеспокоилась. Почему она вовремя не убрала эти бумаги? Как глупо. Из-за такой ерунды потерять такого мужчину, как Виктор. Неужели она останется опять одна?! Как же так? Из-за чего? — Витя, я пошутила. Извини. Ну, пошутила я, забудь. Ну, глупо же, в самом деле…
Она ходила за ним, а он подбирал раскиданные по спальне вещи. Одевался.
— Ну, давай поговорим. Ну, послушай…
Виктор не смотрел на нее. Он уже застегнул джинсы, влезал в теплый свитер.
— Скажи мне, чего ты хочешь, и я все сделаю… — Ирина Львовна еле сдерживала слезы.
Он бегло посмотрел на нее и не ответил. Он сам не знал, чего хочет.
Настала очередь Ани сопровождать Филиппа в его прогулках по городу. Виталька сидел дома. У него все еще болела нога, и ходить по скользким тротуарам он не мог.
Аня с Филиппом возвращались с рынка, нагруженные продуктами.
Филипп нес тяжелую хозяйственную сумку с мясом, колбасой, маслом и молоком, а Аня семенила за ним, таща пакет с фруктами. Она увидела отца издалека — он шел им навстречу со стороны универмага. Его мохнатая лисья шапка ярким рыжим пятном выделялась на фоне белого снега. Но даже если бы все мужчины на улице шли в рыжих шапках, Аня все равно узнала бы отца сразу. Он и прежде двигался вот так — вобрав голову в плечи, согнувшись, стараясь быть меньше ростом. Аня увидела, что он не один. У него на руках сидел ребенок — совсем маленький, в черной цигейковой шапке, вцепившись ручками в варежках в воротник отца.
Согнутая фигура отца, его вороватый взгляд по сторонам создавали впечатление, что он этого ребенка украл. Но Аня знала, слышала, что у отца есть новый ребенок. Ребенка зовут Коля, и ему два года. Сейчас, на руках у отца, безучастно взирая вокруг, ребенок напомнил Ане маленькую обезьянку, которую она видела однажды в зоопарке.
Аня не видела отца два года, все это время мечтала о встрече, скучала и представляла, как увидит его. Но теперь, когда увидела, почувствовала неловкость, растерянность и даже стыд. Ей было стыдно за отца, за его вороватую походку, за его какой-то небрежный, неопрятный вид, торчащие коленки неглаженых брюк, стыдно за то, что у него ребенок в другой семье, за то, что он забыл их с Виталькой. Раньше она придумывала причины его отсутствия, эти причины оправдывали его. Теперь, увидев, что он свободно ходит по городу с новым ребенком, Аня уже не могла выдумать оправданий отцу. Она поняла, что сейчас заревет.
Филипп ушел вперед, Аня отстала, физически чувствуя приближение отца. Он скользнул по ней взглядом, сначала не зацепив, а потом, уже обойдя ее, остановился. И Аня остановилась. Они обернулись одновременно.
— Аня?
Аня кивнула, пытаясь проглотить комок в горле. Отец покраснел — он и глядел и не глядел на нее: оглядывал всю с ног до головы, не останавливаясь на глазах.
— Гуляешь?
— Нет. Мы с Филиппом за продуктами ходили.
— С кем?
Филипп уже возвратился, потеряв Аню.
— Вес в порядке? — спросил иностранец.
Аня кивнула.
— Филипп, это мой отец. Познакомься, папа, это Филипп, наш друг.
— Привет. — Филипп показал все свои белые зубы и протянул мощную широкую ладонь Кириллову.
Мальчик на его руках спрятал крошечное личико от незнакомцев. Кириллов пожал протянутую руку.
— Ну, как у вас дела? — спросил отец, стараясь сделать голос бодрым и беззаботным. От этого вопрос прозвучал развязно.
У Ани все перевернулось внутри. Ей даже пакет с фруктами стало тяжело держать, и она поставила его на снег. Она не знала, чего больше хочет в этот момент — чтобы отец стал тормошить ее, расспрашивать или исчез вместе со своей живой обезьянкой. Этот мальчик на руках родного человека вызвал у нее гамму неподвластных ей чувств, от которых она буквально задохнулась, не в силах ни разобраться в них, ни совладать с ними.
Он — чужой! Он принадлежит этому существу с маленькими ручками и ножками, а их, ее и Витальки, словно и не было в его жизни!
У Ани была улыбка на лице, она се туда нарочно выгнала, а вот слезы вылезли сами, без спроса. Так она и стояла — с улыбкой на лице и глазами, полными слез.
— А это твой братик, Коля, — сказал отец виновато. — Коля, посмотри на девочку.
Коля пуще прежнего вцепился в воротник и не поворачивался больше.
Филипп в замешательстве переводил взгляд с девочки на мужчину и обратно.
— Как дела дома, Ань? — повторил свой вопрос Кириллов, переминаясь с ноги на ногу.
Видимо, он замерз и ему хотелось уйти. А нужно было стоять и разговаривать с ней.
— Все хорошо. Только Виталька в больнице лежал. Он под машину попал.
Она с удовлетворением отметила, как побледнел отец, взяла пакет одной рукой, а другой — ладонь Филиппа. И пошла.
Отец что-то кричал ей вслед. Ребенок заплакал. Аня не обернулась. Она давилась слезами и шагала, шагала… Когда свернули за угол, она осторожно отпустила руку Филиппа и вытерла слезы варежкой. Филипп сказал ей что-то свое, американское, и свободной рукой притянул ее к себе. Так они и шли остаток пути — Аня у американца под мышкой. Он ничего не спрашивал, потому что все понял.
Они вошли в подъезд и молча поднялись по лестнице. У почтовых ящиков Аня остановилась. Нужно вытащить газету. Она открыла ящик с номером своей квартиры, и, кроме газеты, к ней в руки вывалился сверток. Небольшой сверток, величиной с видеокассету, запакованный в серую бумагу.
Аня повертела его в руках. Филипп взял у нее сверток и начал осторожно разворачивать. Он еще не развернул полностью, а уже понял, что там. В бумаге, в целлофановом пакете, лежали его документы. Пару минут они молча рассматривали бумаги, потом уставились друг на друга, думая каждый о своем.
Затем Филипп сунул документы во внутренний карман куртки.
Уже когда подошли к двери и Аня хотела позвонить, Филипп остановил ее и замялся, видимо, подбирая русские слова.
«Теперь он в любой момент может улететь, — подумала она, почти с неприязнью глядя на смятенного американца. — Жил у нас только потому, что ждал документы. А теперь…»
Ей хотелось выплеснуть на кого-то свою обиду. Отец их бросил. А Филипп возился с ними только потому, что ему некуда было деться.
— Аня… — Филипп хотел поймать ее взгляд в полумраке лестничной площадки. — Не будем говорить Даше про это?
И он ткнул себя пальцем в карман куртки, туда, где лежал его паспорт. Аня только на мгновение удивилась, но тут же кивнула. Они снова поняли друг друга без слов.
