Книга: Женщина-зима
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

Любава нарочно пошла к ним до открытия магазина, чтобы поговорить с Семеном без свидетелей. Да, сначала не хотела. Да, через себя переступить пришлось. Но что делать-то? Только Семен может поставить Пухова на место. Кто еще?
В магазине было пусто. Наталья протирала прилавки мокрой тряпкой. Сильно воняло хлоркой.
— Семена позови, — не здороваясь, бросила Любава.
Наталья головы не подняла, яростно натирая прилавок.
Любава, не разглядывая магазин, сразу ревностно заметила все перемены. Холодильники перетащили в другое место, кондитерские изделия убрали на самую верхотуру. Ну уж это Наталья додумалась! Старухи придут, им надо, чтоб перед глазами лежало, чтоб понюхать и разглядеть. Для них это, к чаю. А теперь они печенье видят издалека, зато пиво под самым носом! Ну, умница, ничего не скажешь…
— Зачем он вам понадобился? — угрюмо поинтересовалась Наталья. — Снова отношения выяснять в магазине? Покупателей хотите нам распугать? Как в прошлый раз?
Эта вертихвостка решила упрекнуть ее грузовиком! Любава мгновенно почувствовала, как внутри ее что-то щелкнуло. Но она вовремя вспомнила о цели своего визита.
— Дело у меня к нему. Позови.
Наталья хмыкнула и дернула плечом. Это движение могло обозначать разное. Любава прочитала его примерно так: «Я не девочка, чтобы бегать за ним. Тебе надо, ты и ищи». Тогда она, не церемонясь, прошла мимо Натальи на склад. Там было темно. Пришлось вернуться. Больше всего хотелось сорваться, крикнуть Наташке в лицо все, что она о ней думает, но она напомнила себе: «Пекарня. Во что бы то ни стало забрать у Пухова оборудование. Как можно скорее. Помочь может только Семен. Он должен помочь». О том, что он может отказаться, она даже думать боялась.
— Нет, что вы все ходите? — опередила ее Наталья. — Что вы успокоиться никак не можете?
По старой привычке Наталья называла ее на вы, как продавщица хозяйку. Но Любава видела: той очень хочется назвать на ты, показать себя ровней. Ведь теперь Наташка стала хозяйкой ее магазина, вдруг выбилась из ничего! В одно мгновение!
— Я тебя спросила: где Семен? — напомнила Любава. Но Наталью, видать, подмывало. Хотелось высказать наболевшее.
— Он после прошлого раза едва отошел, а она обратно тут как тут! — всплеснула руками новоявленная хозяйка магазина. — Чё ходить! И так Семен все оставил — и квартиру, и гараж с баней. Все! Всю мебель! Ушел с одним чемоданом, так ей все мало!
Для удобства Наталья заговорила в третьем лице. Терла и терла хлорной тряпкой стекло холодильника, словно хотела протереть до дыр. Наверняка саниэпиднадзор в гостях побывал.
— А тебе, значит, мало магазина-то? Квартира моя приглянулась? — тихо заговорила Любава, чувствуя, как внутри набирает силу что-то постороннее, неподвластное ей. Если наберет — беда. Она за себя не отвечает…
— А что же? Квартиру-то вместе зарабатывали, вместе в совхозе работали. А получается…
— Когда мы с Семеном вместе ее зарабатывали, ты еще сопливая в начальную школу бегала, а уже перед пацанами юбкой трясла! — напомнила Любава. — Я помню, как ты к Феде-шоферу в кабину прыгала, жены не стеснялась!
— Нашла что вспомнить! Я виновата, что меня мужики любят? А тебя муж бросил, так ты теперь за ним ходишь, унижаешься! Смотреть стремно!
Наконец Наталья не выдержала, перешла на ты.
Любаве даже легче стало от этой ее наглости. Она оглядела магазин. Наталья не поняла этого ее взгляда. А Любава вобрала в него и коробки с зеленой редькой и луком, которые Наталья приволокла из материного погреба, устроила из цивилизованного магазина базар, и мешок с капустой — кто в деревне будет капусту покупать? И все Натальины глупости, устроенные в магазине даже не от неопытности, а чтобы просто было не так, как при старой хозяйке.
— Значит, я унижаюсь? — с нехорошей улыбкой переспросила Любава.
Но Наталья и тогда не угадала ее тона. Решила, что достала соперницу, влезла под кожу. Она плохо знала Любовь Петровну. Не довелось.
— Ну что ж, не буду унижаться. Нет Семена? Не надо. Обойдусь…
При этом она небрежно, враскачку двинулась в сторону овощей и легко, одним метким движением перевернула на пол и редьку, и лук. Зеленые и желтые корнеплоды с многочисленным стуком покатились врассыпную. Наталья и охнуть не успела, как мешок был перевернут и капуста с грохотом рассыпалась по кафельному полу магазина, вслед за собратьями по огороду.
Наталья истошно завизжала. Ее визг только подогрел Любаву. Под руки попалась коробка с длинными макаронами — Любава подняла ее повыше и бросила. С хрустом и даже подобием звона полетели макароны. Теперь уже Любаве стало все равно, она бросала на пол все, что могла достать рука. Наталья метнулась в подсобку. «Семену звонить», — удовлетворенно подумала Любава и шмякнула на пол коробку с чистящими средствами. На этом ее пыл неожиданно кончился. Она почувствовала, что устала. Поняла, что Семен не станет помогать ей после учиненного погрома, а будет только орать и ругаться. А ругаться с Семеном она не в состоянии, поскольку весь свой заряд истратила на Наталью. Повернулась и вышла из магазина.
Она пришла к кабинету нотариуса и молча оглядела огромную очередь. Казалось, тут толклось полрайона. Очередь дружно обернулась и уставилась на новенькую. Лица были настороженные и уже заранее агрессивные. Наверное, как и у нее самой. Всех их нужда пригнала сюда, Любава догадывалась. Но тем не менее она не стала спрашивать, кто последний.
— Мне назначено. Я ко времени пришла, — угрюмо сообщила она.
Очередь, как разворошенный улей, загудела дружно и воинственно. Любава приосанилась. Она была готова к борьбе. Яростно работая локтями, прокладывала себе путь в тесной комнатушке, двигаясь к единственной двери с надписью «Нотариус Кац Светлана Альбертовна». По пути она успела услышать суть всех проблем, приведших полрайона к этой двери. Суть излагалась ей в уши в весьма неприветливых выражениях. После инцидента с Натальей Любаву не могла смутить такая мелочь. Она увидела, что дверь нотариуса приоткрывается со стороны кабинета, и рванула к ней. Оказалась внутри кабинета, прежде чем очередь успела воспрепятствовать. Дружный неистовый общий вздох потряс приемную.
— Как все меня хотят, — без улыбки усмехнулась нотариус, показав глазами в сторону двери.
Любава кивнула, не сумев поддержать шутку. Они смотрели друг на друга, две усталые от борьбы женщины. Они не были близко знакомы, но, как все в райцентре, друг друга знали.
— Курите, — предложила нотариус и подвинула посетительнице пепельницу. Она сразу угадала в Любаве свою, женщину из когорты воительниц. Тех, что тащат на себе семью, работу и всю эту жизнь со всеми вытекающими из нее последствиями.
Любава кивнула и молча закурила предложенную сигарету, хотя не курила давно, лет десять. Нотариус выглядела солидно, внушительно, как и подобает нотариусу. На ней был дорогой костюм размера пятьдесят четвертого, не меньше. Любава знала, что у нее муж тяжело болен, что-то онкологическое, а сын работает с матерью, за перегородкой, секретарем. И хорошо представляла, как должна пухнуть голова у этой женщины к концу рабочего дня от бумаг, чужих проблем и амбиций.
Они курили и смотрели друг на друга. Нотариусу казалось, что ей все известно про людей и ничего нового она уже не узнает. Что все они только и делают, что продают, покупают, судятся из-за наследства или вступают в него. Все они взвинчены, тупы и до предела мелочны. Одни полагают, что за коробку конфет она способна на чудо, другие сочиняют небылицы о несметных богатствах, которые они с сыном якобы загребли на нотариальном поприще. А у нее гудят ноги, от давления склеиваются глаза, и больше всего она думает о своем бессилии, о бессилии медицины и о том, что станет делать, когда Толю выпишут из больницы.
— Раздел имущества? — попробовала с лету угадать нотариус. Она слышала краем уха Любавину историю, одну из тысячи подобных.
Но посетительница отрицательно покачала головой. Любава постаралась коротко и емко передать суть своего инцидента с Пуховым. Она угадала настрой нотариуса, поэтому совсем опустила эмоции. Та курила, слушала, кивала, словно заранее знала все, что скажет хозяйка пекарни.
— Документы принесли? Расписки, чеки?
— У меня все расчеты в компьютере, все сходится… Нотариус, не дослушав, покачала головой:
— Только подлинники. С его подписями.
— Все было в тетради, которую я не могу найти. Как сквозь землю провалилась!
— Бывает, — посочувствовала нотариус, выпуская дым. — Найдете — будет основание для подачи в суд. А так ничего доказать невозможно. Все только слова. Слова — ничто. Бумажка нужна.
— Не могу я ждать суда! — взмолилась Любава. — У меня дело горит. Мне хлеб выпекать негде и не на чем! Он разоряет меня, вы понимаете, Светлана Альбертовна? Что же мне делать?
Из соседней комнатушки вышел сын-секретарь, положил перед матерью кипу бумаг, они заговорили о своем. Любава уже поняла, что и здесь ей не помогут, но зачем-то сидела, ждала. Мать и сын быстро и внимательно просматривали бумаги, пролистывали, где нужно расставляя печати и подписи. Когда бумаги кончились и сын ушел, нотариус повернулась к Полине, с трудом возвращаясь к ее ситуации.
— Мой вам совет — обратитесь к мужу. Пусть он по-мужски с ним…
— Спасибо, — выдавила Любава и поднялась.
На улице было оживленно. Дети бежали из школы, в киоске организовалась очередь за пирожками. День разгорался, а ее оранжевый киоск напротив исполкома по-прежнему был закрыт. Возле крыльца районного Белого дома выстроилась вереница машин. Шоферы покуривали, охранник лениво подпирал дубовую дверь, глазел на народ. Любава развернулась и направилась к крыльцу исполкома.
На втором этаже, возле приемной местного главы, народу было немного. Любава села на стульчик, в ряд с остальными посетителями. Здесь очередь была более молчаливая и выдержанная, чем у нотариуса. Но, просидев полчаса, Любава заметила, что никто из кабинета главы так и не вышел, равно как и не вошел туда.
— А вы записаны? — поинтересовалась соседка.
— А что, записываться надо? — удивилась Любава.
— А как же! Я месяц назад записалась на сегодняшнее число. Вы по какому вопросу?
Любава встала и прошла в приемную. Секретарше это сразу не понравилось, она скривила личико и вытянула губки. Только то, что Любава была хорошо и дорого одета, остановило тонкую, высокую девицу от грубости.
«Где только он нашел такую в деревне? — мелькнуло в голове. — Из города выписал?»
— Девушка, Никита Матвеевич принимает?
— Кто по записи, тех принимает, — не слишком приветливо проронила секретарша. — Вы на сегодня записаны?
— У меня срочное дело. Скажите ему, что Кольчугина в приемной. Он знает.
— У него сейчас посетитель. Подождите. Секретарша принялась наводить порядок на своем столе, осторожно растопырив пальцы. Ногти у нее были образцовые. Любаве не довелось в своей жизни ни разу отрастить такие. Хозяйство мешало.
Из коридора в приемную стали заглядывать очередники. Проверяли — не пролезла ли новенькая без очереди.
— Я записываюсь, — успокоила их Любава.
В это время дверь кабинета главы осторожно приоткрылась и оттуда спиной вперед стал протискиваться маленький кругленький человечек. При этом он продолжал кланяться, горячо прощаясь с хозяином кабинета. Он еще не повернулся как следует, а Любава уже узнала его. Пухов!
— Ба! Какие люди! — вскричал он, увидев ее перед собой. Она молча отодвинула его и прошла в кабинет. Секретарша, красная как маков цвет, вбежала следом.
— Извини, Никита Матвеевич, что записаться не удосужилась. Но гляжу — зря я к тебе пришла правды искать. Опередил меня Пухов.
— Любаня! — вскричал глава и жестом отправил секретаршу. Любава поморщилась, разом припомнив все замашки своего одноклассника Никитки Панина. — Вот так ешкин кот! Все цветешь, мать твою! Грудь-то отрастила, загляденье… Что редко заходишь?
Хорошо знала Любава Никитку Панина, но, видать, отвыкла. То, что он с тройки на двойку перебивался, — это простительно. На учителей можно свалить — не разглядели гениальность. Но вот эту «дебилинку» во взгляде, ее никуда не деть. Как Никитка сумел влезть во власть, для Любавы до сих пор оставалось любимым анекдотом. Когда он выдвинул свою кандидатуру, они с сестрой лишь тихо посмеивались, вспоминая детство, школу, чрезмерную «простоватость» Панина. Не имел он шансов, слишком сильные и опытные соперники были у него. Но соперники перед выборами переусердствовали — облили друг друга грязью настолько сильно, что в дело были вынуждены вмешаться правоохранительные органы. В этот момент и вскочил на подножку резво мчавшегося поезда власти Никита Панин — со своим имиджем веселого агронома, колхозника-расколхозника, своего в доску парня. Народ посадил в освободившееся кресло Никиту и теперь толкался в коридоре, чтобы попасть к нему на прием.
— Тебе уже Пухов изложил суть дела, Никита. Я только хочу добавить: оборудование мое, он под меня копает незаконно. И обратиться мне, кроме тебя, не к кому. Семен меня бросил.
— Да ну? К молодухе ушел? Да вернется он, не первый, не последний! — бодро уверял Панин, доставая из бара коньяк и рюмки. Этим он показывал, что они не чужие.
Любава знала наверняка: коньяк принес Пухов, и они только что пили, потому что на столе у Никиты оставалось блюдце с лимоном и конфеты. И возбужденное состояние бывшего одноклассника говорило само за себя.
— А мы тебе нового муженька найдем. Я сам сосватаю, Любаня! — Никита облапил ее и полез целоваться.
Любава осторожно высвободилась и уселась в кресло у стола.
— Мне не наливай, Никита. Давление у меня…
— Давление, давление… Снизу давление или сверху? — вытаращил на нее глазищи Панин и сам громко засмеялся своей шутке. — Я вот недавно в Голландии был. Коров смотрели. Ну, скажу я тебе, фермы у них… У тебя есть корова?
— Нет.
— Зря, Люба, зря. Заведи. Не отрывайся от народа. Моя тоже было рыпнулась: я, говорит, теперь первая леди в районе… Слышь? Моя Зинаида — первая леди! Ты ее видела, Зину мою?
— Виделись как-то, под Новый год… — с тоской отозвалась Любава. Не хочет Никита ей помогать. Уходит от разговора, под дурачка косит… Пухов опередил, гад!
— Я ей говорю: держали коров всю жизнь и будем! Я хоть и глава администрации, а потомственный колхозник и хозяин! Цыц, говорю, баба! И она как миленькая: ведро в зубы и — доить! У меня так. Видала, какой я пансионат для стариков отгрохал?
— Видала, — согласилась Любава. Она действительно каждый день ходила мимо пансионата дневного пребывания пенсионеров, с вывеской на первом этаже «Ритуальные услуги». В окне при входе торчали траурные венки.
— Ну и как?
— Сила.
— Ну хочешь, на работу возьму? Завхозом в пансионат? Вакансия освободилась.
— Спасибо, Никита, но я к тебе по делу пришла. Одна надежда на тебя. Приструни Пухова. Пусть отдаст мое оборудование. У меня дело простаивает, убытки. Ты же мне лицензию подписывал, Никита! Помоги!
— Так не отдает оборудование? Вот Пухов, вот жук! — ласково восхитился Никита. И залпом выпил рюмку коньяка. Некрасиво вытянул язык и уложил на него ломтик лимона. — Дело свое хочет открывать. Ну а как же? Район надо поднимать, разве я против? Малый бизнес я поддерживаю. Пухов — мужик хоть и хитрый, но работящий. Ты его, Любаня, не обижай. Голова у него варит хоть куда! А твоего Семена мы вернем. К кому он загулял? К Наташке Сизовой? Фью… Да хочешь я ее…
— Не хочу, — поднялась Любава. Она чувствовала, что от усталости и бессилия готова заплакать.
— А дочка у тебя как? В Москве?
— В Москве.
— А я своего оболтуса в Англию отправил. Прикинь!
— Прикидываю…
— Вот, Любань, как жизнь-то повернулась, — хохотнул Панин и снова полез к ней обниматься. — Знала бы ты в школе, что с будущим главой района в одном классе учишься, небось прибрала бы к рукам?
— Обязательно, — устало согласилась Любава. Голова трещала, хотелось одного — выйти на воздух.
— А ты заходи, не стесняйся. Я по-простому… Я всегда тебе рад, ты баба что надо…
Оказавшись на воздухе, Любава поняла — торопиться некуда. Она не знала, куда теперь идти и что делать. Судя по движению масс на площади, наступило время обеденного перерыва. Исполкомовские, в шубах нараспашку, тянулись к рынку, продавщица пирожков зычно кричала: «Беляши кончились, ждите!» Очередь притопывала от нетерпения, поскольку перерыв не резиновый, а беляши жарятся непростительно медленно. Рядом женщина в засаленном халате переворачивала шумовкой в большой жаровне круглые румяные пирожки. Недавно в эту пору и у Любавиного киоска толпился народ, расхватывая горячие рогалики с маком.
Любава пошла домой, поскольку идти больше было некуда. Возле ворот стоял милицейский «уазик» с мигалкой. Любава подошла поближе, из машины выбрался толстый до неприличия милиционер Кирюхин. Любава ничему не удивлялась. Приблизилась и молча протянула ему обе руки. Для наручников.
— Чего это? — покраснел Кирюхин и сделал недовольное лицо. — Вы это… хулиганничать тут бросьте!
— Пойдемте тогда в дом… хулиганничать, — передразнила Любава и прошла к крыльцу. Милиционер последовал за ней.
Дома, не глядя на Кирюхина, Любава стащила сапоги с отекших ног и сняла пальто. Уселась в кресло и уставилась на милиционера.
— Протокол составлять будем? — догадалась она.
— Что же это вы, Любовь Петровна, солидная женщина… а озорничаете в общественном месте? — топчась перед ней, сказал Кирюхин. Говорил он со свистом, вес мешал нормальному дыханию.
— Озорничаю, — согласилась Любава. — Это вам любовница моего мужа нажаловалась? Что я в своем магазине порядок попыталась навести?
Кирюхин запыхтел, надулся, заработал мозгами.
— От гражданки Сизовой поступило заявление, что вы, Любовь Петровна, устроили в магазине гражданина Кольчугина настоящий погром. Попортили имущества на сумму…
— Ну-ка, ну-ка, — Любава потянулась рукой к протоколу, — интересно, во сколько же она свою редьку оценила? Ого! Золотая редечка. Семян надо попросить…
— Вы это… зря это, Любовь Петровна… Ну зачем лишние-то неприятности? Теперь вот протокол, заявление…
Любава подняла глаза на Кирюхина и взмолилась вдруг:
— Федя, забери меня в милицию! Пожалуйста, Федя! Нельзя мне дома одной сегодня. Ну хоть вешайся!
— Да вы… Что это вы говорите такое, Любовь Петровна? Такая солидная женщина… Да вы из-за этой грымзы?
Кирюхин говорил что-то, а сам с тревогой наблюдал за Любавой. Она вдруг обхватила голову руками и затряслась, зашлась нехорошим смехом, пытаясь что-то втолковать ему, видимо, казавшееся ей смешным. Но, так и не сумев втолковать, она поддалась своему терзающему смеху, который, кажется, переходил в слезы.
Кирюхин совсем растерялся, метнулся на кухню за водой, не смог найти стакан и назад вернулся с чайником. В эту минуту во дворе стукнула калитка, по ступенькам простучали легкие шаги. Кирюхин беспомощно оглянулся и увидел Полину, облегченно вздохнул и протянул ей чайник.
— Что происходит? — строго спросила Полина, по-деловому разделась, засучила рукава и бросилась к сестре. Крепко обняла ее, пытаясь отдать хоть каплю своей собственной силы и стойкости. — Любушка, что ты? Это он тебя обидел? Он? — кивнула она на Кирюхина. — Сейчас мы его…
Она говорила совсем как их мать когда-то давно, в детстве, когда пыталась развеять детские страхи и обиды. И странное дело, на Любаву это подействовало. Она заревела в голос у Полины на плече и ревела так смачно и самозабвенно, что даже Кирюхин отвернулся и пару раз шмыгнул носом. Как большинство мужчин, он терялся при виде женских слез.
— Полина Петровна, я тоже говорю, что внимание обращать на всяких… Я это так пришел, для порядку… Да я Любовь Петровну уважаю, как… как… я не знаю…
— Ну, не знаешь, Федя, тогда иди, иди…
— Да я вам, Полина Петровна, по гроб жизни буду благодарен! Вы моего пацана от воспаления легких вылечили… Думаете, я не помню? У меня же теща в Завидове живет!
Кирюхин говорил это и пятился к двери. Но видимо, судьба была в тот день не на его стороне. Когда Кирюхин уже коснулся самой тяжелой своей частью входной двери Кольчугиных, эта дверь со стороны улицы втолкнула его назад.
— Стой! — крикнули ему с крыльца. Он посторонился. В прихожую протиснулась Любавина соседка, баба Стеша. — Милиция?
— Милиция, — согласился Кирюхин. — А вы чего хотели, мамаша?
— Украли! — заголосила баба Стеша. — Всех как есть украли! Куда только милиция смотрит! Это не милиция, это мафия! Другой раз уже всех кур поукрадывали, и — ничего!
— Что случилось у тебя, баба Стеша? — спросила Любава, справившись со своей истерикой.
— Ироды! Чтоб у них зенки повылазили! Украли пестрых несушек моих!
— Новых?
— А каких же? Старых в прошлом годе украли. А теперь — новых!
Кирюхин потоптался в коридоре, а когда баба Стеша заговорила с женщинами, начал тихонько пробираться к двери. Но бабка резво повернулась в ответ на его движение и обратилась уже к нему:
— Снова, сынок, всех кур моих повыкрали! Я утром к ним не ходила, припозднилась. А в обед пошла зерна дать — их нет, как не было! И возле курятника — вот такенные следы! — Баба Стеша показала размер ноги снежного человека.
— Да ты сядь, теть Стеш. — Полина подставила табуретку.
Стеша плюхнулась и, глядя безумными от горя глазами то на сестер, то на милиционера, вновь принялась причитать:
— Молодые куры-то, неслись как хорошо. Даже зимой! Думала, теперь к Пасхе-то яиц накоплю… Да чтоб у него руки поотсохли…
— Да кто же это у вас балует? — спросила Полина.
— Маркоманы! — с готовностью выдвинула версию баба Стеша. — Кому же еще? У меня другой раз уже всех кур убирают! Другой раз! Да каких! Одна к одной! Несушки!
— Я скажу участковому, — встрял Кирюхин. — Придет после обеда.
— Да участковый ваш! Одно название, что участковый! — подскочила баба Стеша и затрясла кулаком. — Прошлый раз полдня по огороду ползал. Следы искал. Не нашел! Я нашла, он не нашел. Нет уж, сынок, ты сам посмотри!
— Да не мое это дело, бабушка. Это участковый должен…
— Как не твое?! — подбоченилась баба Стеша, не желая сдаваться без боя. — Ты милиция или тоже — мафия?
— Милиция, — отозвался Кирюхин от самой двери. Баба Стеша тенью двинулась за ним.
— Так ты, сынок, за народ или за маркоманов?
— Да некогда мне, бабуля… У меня еще два вызова. И обед скоро кончится…
Последние слова милиционера донеслись уже с крыльца. Бабка высунула нос за дверь.
— Вот это милиция! Продались все как есть! Бросили народ! — визжала она на всю улицу.
Любава с Полиной наблюдали в окно, как резво вскакивает Кирюхин в машину и нервно пытается ее завести.
— Продалися все! — наступала бабуля, пока Кирюхин разворачивался в узком переулке. — А маркоманов они сами боятся, не хотят ловить! Ну ничего! Я на вас управу найду!
Полина и Любава выглянули с крыльца. Было не совсем понятно, на кого баба Стеша собралась искать управу — на участкового или на «маркоманов».
— Як бандитам пойду! — заявила баба Стеша, повернувшись к женщинам. Понизив голос, доверительно сообщила: — Я знаю, где они заседают. Бабы говорили.
— Где? — спросила Любава.
— А в Красном доме, на втором этаже. Там у них сходка, — с достоинством пояснила баба Стеша. Вдруг вспомнив свое горе, снова истошно взвизгнула: — Это что за моду взяли — кур таскать? Что же теперь делать-то? Курятник за колючую проволоку прятать?
— И ток по ней пустить, — дорисовала картину Полина. А Любава молчала. Она смотрела вслед уходящей соседке и думала о своем. Ох, не понравился Полине взгляд Любавы! И вообще настроение сестры не радовало. Та балансировала на грани нервного срыва. Полина даже спрашивать боялась, какие именно события довели сестру до такого состояния. Если Любава начнет рассказывать, переживать все заново, можно сделать хуже.
— Ты чего приехала? — поинтересовалась Любава, усаживаясь с ногами на диван и заворачиваясь в толстый шерстяной плед. — Жалеть меня?
— Убираться помогать. Смотри, бардак развела! — в тон Любаве ответила Полина. — А если Танюшка на праздники заявится? Она у вас любит сюрпризом.
— Вот ей сюрприз и будет… от отца… — невесело усмехнулась сестра.
— Ну, это его дело. Пусть он с дочерью и объясняется. А твое дело — дома чистоту навести, чтобы девчонке приятно было.
Любава невесело оглядела комнату. Права сестра, забросила она дом. Вся ушла в свои проблемы, а квартира грязью заросла.
— Я в субботу уберусь, — вяло и неубедительно пообещала Любава.
— Ну уж нет! Я зря, что ли, приехала? Давай-ка быстро. Мне на вечерний автобус нужно успеть. У меня Милка вот-вот отелится. Ну-ка, поднимайся!
Полина вытащила из-за шкафа пылесос, притащила ведра и тряпки. Стала вытирать пыль и как бы невзначай, по привычке затянула:

 

Из-за леса, из-за гор… Эх!
Вышла ротушка солдат…

 

Это была их с Любавой «генеральная» песня. Они, бывало, пели на весь родительский дом во время генеральной уборки. Одна отмывала комнату родителей, другая — зал, а Светочка, младшая, перемывала на кухне тарелки.
Соседи смеялись: «Николаевы-девки убираются. На всю округу слыхать. Никакого магнитофона не надо!»
Песня эта была «заразная», которую невозможно не запеть. Она неизменно напоминала детство, распахнутые настежь окна родительского дома, запах вымытых половиц, мокрые цветы на столе, ящики с рассадой, отцовские часы с боем…

 

Эх, браво да люли, хорошо маршировать…

 

Любава не усидела. Принялась пылесосить и запела, перекрикивая пылесос:

 

Здравствуй, любушка моя, да
Не хватает лишь тебя!

 

— А это что за коробки? — возмутилась Полина, освобождая комнату от хлама.
— Обувь Семена. Не успел забрать.
— В диван ее! — Полина приподняла сиденье дивана и стала закидывать туда ботинки зятя.
— Стой! — вдруг истошно заорала сестра.
Полина замерла, подперев бедром тяжелое сиденье. Любава метнулась к дивану, наклонилась и почти целиком скрылась в его распахнутой пасти. Через несколько секунд она вынырнула оттуда с толстой старой тетрадью в руках.
— Вот она. Нашлась!
В глазах ее сверкало мстительное торжество.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7