Глава 20
В райотделе с ними разговаривать не стали. Дело у начальника, начальник в области на совещании. И весь разговор. Нагрубив дежурному, супруги Кольчугины отправились в райбольницу, где лежала Макаровна.
Главврач, женщина со стажем, выслушала их и развела руками:
— Не представляю, чем могу помочь. Да, действительно, Гуськова Екатерина Макаровна, семидесяти двух лет, поступила к нам вчера с приступом. Была срочно прооперирована. Удалили желчный. Представляете, что значит такая операция для женщины ее возраста? Сейчас находится в реанимации. Состояние критическое…
— Я это понимаю, — перебила Любава, не переставая нервничать. — Но моя-то сестра при чем? Ну, у Гуськовой приступ, ну, прибежали за Полиной. Дальше что? Не операцию же она сделала в полевых условиях?
— Нет, не операцию, — сдержанно ответила врачиха. — Но Полина Петровна Мороз сделала больной инъекцию анальгина, сняв тем самым боль.
— И что?
— Приехала «скорая», больная не смогла объяснить, где болит. У нее уже нигде не болело. Сняли давление и уехали. А ночью приступ повторился, да так, что еле успели довезти. Вот из-за таких горе-лекарей и страдает авторитет официальной медицины…
— Авторитет у вас страдает? — встрял Семен. — А люди не страдают оттого, что в деревне захудалого медпункта нет? Полина не страдает, что к ней день и ночь идут, плачут? А «скорая» ваша — одно название! Пока она до деревни доплюхает, сто раз помереть можно!
— Ну, фельдшерские пункты по селам не я закрывала, — обиделась врачиха. — Мы сами страдаем от недостатка машин и персонала. Что ж, время такое…
— Время? А женщину ни за что за решетку упечь, это что — время? — распалился Семен, а Любава добавила:
— Сколько раз я ей говорила: «Да плюнь ты на них на всех, ты не обязана!» Так ведь она добрая. Понимаете, ей жалко людей, она отказать не может.
— Да я понимаю, — подняла брови главврач. — От нас ничего не зависит. Заявление в милицию написали родные, они вправе. Суд разберется. Врач — что? Врач только диагноз может подтвердить и дать показания.
— А можно с ней поговорить, с Макаровной? — взмолилась Любава.
— Что вы! Нет, конечно! Она под капельницей лежит. Сейчас малейшее волнение… Вам мой совет: молитесь. Молитесь, чтобы Гуськова выжила. Она бабулька крепкая, должна подняться. Ну а не выживет… — Врачиха развела руками.
Услышав последнюю фразу, Любава почувствовала, как кровь отливает от лица. Она думала о сестре. Ни на минуту не переставала думать.
Пока Семен готовил машину, Любава дозвонилась до Доброва. Тот, человек конкретный, пообещал найти хорошего адвоката. Приедет с ним прямо в отдел. Любава почему-то не сказала мужу об этом звонке.
Сейчас они молча ехали в Завидово, хотя не знали, зачем едут туда. Любава просто знала, что должна что-то делать.
У магазина в Завидове толпился народ. Ждали машину с хлебом. Любава увидела среди женщин Дарью Капустину, свою одноклассницу.
— Останови здесь, — попросила Семена.
Едва вышла — ее окружили, стали спрашивать о сестре Всех интересовала участь Полины. Сыпались предположения.
— Я не знаю, что делать, — призналась Любава. — В милиции не разговаривают, в больнице нос воротят. Где правду искать? Хоть вы мне посоветуйте. — Она повернулась к мужикам. — Полина вас всех лечила. А теперь ей нужна помощь, она в беду попала.
Дарья Капустина, до этого хмуро молчавшая, поднялась на крыльцо:
— До каких пор с нами будут как со скотиной? Работы нет, медпункт закрыли, бросили на самовыживание, как котят… Да еще единственную лекарку за решетку упекли! А мы молчать будем?
В толпе у магазина произошло некоторое движение.
— Да все Гуськовы эти пришлые! Бандюганы! Говорят, они машины угоняют, а потом на запчасти разбирают! А в районе у них подпольная мастерская!
— Бандиты! Воду мутят! Мало над своей женой измывался, добрался до Полины…
— Да это он Никитиных поджег!
— Да? Языком-то мы все горазды трясти. А ты ему в глаза скажи!
— И скажу! Испугал! Чего мне терять-то?
— Вот именно, мужики! — подхватила Дарья. — Нам нечего терять! Мы с вами до крайней точки доведены, нищета нищетой! Нас власти замечать не хотят! Пора им подпортить репутацию!
— Пошли к Гуськовым! — крикнул кто-то из толпы. И взвинченная толпа двинулась к «термитнику». Русский мужик терпелив, не скор на всякие бунты. Но уж если возникнет настроение, то пиши пропало.
Сестры Гуськовы со все возрастающим беспокойством наблюдали сквозь занавески, как агрессивная толпа собирается у ворот. Лаем взорвались собаки. Нарочно дразня псов, разразилась криками толпа:
— Бандиты!
— Выходите давайте. Не фиг прятаться!
— Не выйдете — подожжем, куркули несчастные! Раскулачим!
Агрессивные выкрики толпы напугали сестер. К односельчанам выслали мужа Лидии, Ваньку.
Ванька, мужик незаметный, невидный, вышел, остановился за калиткой.
— Вы чё, мужики?
— А ты выдь к нам, Иван! Чё там жмесся?
— Нет уж, я тут… Чего вы?
— За что Полину засадили? Сами приехали за ней, а потом — заявление накатали! Да за такое знаешь, что бывает?
— Да не знаю я ничего, мужики! — взмолился Иван. — В Москву я за товаром мотался.
— А Павел где с Игорьком?
— Нету их, не вернулись еще…
— Вернутся, так и передай: не заберете вашу заяву, худо будет!
— Не дадим житья!
— Беженцы называется! К ним по-людски, а они жо…й поворачиваются!
— Да ладно, мужики, вы чё? Я скажу, мне чё… Я скажу. Иван попятился к двери дома. В это время подъехал Генка Капустин, искал мать. Та, разгоряченная, о чем-то говорила с Любавой.
— Ты щас куда, Генок? — поинтересовались мужики.
— В район, бухгалтершу в банк везу. Мужики переглянулись.
* * *
…Никита Панин после обеда вызвал к себе своего первого зама, Опрелкова. Нужно было подготовить справку в область о ходе полевых работ. Колхозы в районе стали сплошь убыточные, техники не хватало. Отсеялись, но будущий урожай хранить было негде. Проблема насущная, но Панин так и не придумал, как ее решить. Тем не менее справку нужно было представить к трем часам. Изложить следовало гибко — не как признание в собственном бессилии перед упадком сельского хозяйства, а как бы честно, но — оптимистично. Губернатор готовился к выборам, и ему подходило только оптимистично.
— Что мы имеем? — вопрошал Панин Опрелкова, чувствуя, как непроизвольно слипаются глаза и рот растягивается в невольном зевке. После обеда Никита Матвеевич любил подремать. А тут эта справка, будь она неладна.
Опрелков явился с бумагами, но, по обыкновению, сразу подошел к окну. Он всегда подходил к окну у главы в кабинете и делал замечание: «А погодка-то!» И они некоторое время обсуждали погоду. В сельском хозяйстве без этого нельзя. Сегодня же, едва он подошел к окну, выходящему на площадь, на его круглом личике проступило неподдельное удивление.
— Никита Матвеевич, вы в окно смотрели?
— А что я там увижу, мать твою! Ликование аграриев по поводу будущего урожая? Ты эти байки про погоду оставь, Опрелков. Справку давай сочинять!
— До ликования, я думаю, тут далеко. Но своих аграриев вы точно увидите. Полюбуйтесь-ка!
Панин подошел к Опрелкову и выглянул в окно.
То, что он увидел, поначалу позабавило его. Какие-то мужики толпились на площади, деловито оглядываясь и размахивая руками. Некоторые уселись на асфальт, скрестили ноги по-турецки. Сзади разложили бумагу, на которой молодая девчонка что-то резво выводила красками.
— Это что это? — Брови Панина полезли вверх. — Беженцы, что ли?
Возле здания районной администрации сроду не было никаких сборищ и митингов. Лет десять назад вот так толпой пришли беженцы из Казахстана просить жилье.
— Непохоже, — пожал плечами Опрелков. — Вон ту бабу я помню, здоровую. Повариха из Завидова. И этот мужик в тельняшке тоже оттуда.
— Завидовские? — удивился Панин. — Земляки, значит? И чего они? Спустись-ка узнай.
Опрелкова перекосило. Не любил он общаться с народом. С ними и разговаривать-то нужно как-то по-особому. Лучше матом. У главы это получается, они его за своего принимают. А он, Опрелков, человек кабинетный, ему это все… Но — делать нечего, спустился.
Вернулся быстро, сияя круглым ликом. Радовался, что с заданием справился — поговорил с народом, все выяснил.
— Да медичку у них посадили. Требуют освободить.
— За что посадили-то? — поморщился Панин. Вот эти дела, связанные с криминалом, его раздражали. Только влезь — фиг вылезешь!
— Родня больной и посадила. Да там что-то темное. Вроде как личные счеты.
— Ну а я-то при чем? — По лицу главы стало заметно, что он струхнул. — Пусть к милиции идут и рассаживаются у Мишкина под дверью! Я-то что?
— Там негде, сразу дорога и остановка.
— Етит твою… — разразился Панин, покрываясь пятнами. — А у меня тут — условия! Да я… Да они… Да где… А если кто узнает? Корреспондент этот гребаный постоянно на меня в областную газету капает! А если журналисты? Прикинь, что будет-то! Перед губернаторскими выборами!
Глава забыл о справке. Опрелков глубокомысленно кивал.
Глава района в предстоящих выборах, как и полагается, поддерживал действующую власть. Кому нужны перемены, перетасовки? Встанет новый глава, начнет мести по-новому, да и тебя выметет ненароком…
И Панин знал: за демонстрацию колхозников накануне выборов его в области по головке не погладят. Он примерно представлял, чем для него может обернуться эта вылазка завидовцев.
— Звони в райотдел! — приказал он Опрелкову. Опрелкову ответили, что начальник райотдела Мишкин находится в области на совещании и вернется только к вечеру.
— Заместителя! — выхватил трубку Панин. — Да я вас всех, ёшкин кот, растрясу там…
Зам. начальника райотдела не был в курсе насчет демонстрации завидовцев. Ничего не мог он сказать и по поводу завидовской медички. Начальник уехал. Никаких распоряжений не давал. Тут маньяка надо ловить, торговля наркотиками процветает и два убийства за неделю. Какая там медичка…
Панин свирепел.
— Их бы энергию да в мирных целях, — попытался пошутить Опрелков, кивнув в сторону окна.
— Собирай совещание! — рявкнул вспотевший глава. — Главврач чтобы была, этот умник из райотдела с делом медички. Прокурора позови. И без шума давай. Всех — ко мне!
Опрелков убежал, а Панин вызвал к себе заместительницу по соцвопросам, Арбузову. Не мог он сейчас находиться один в своем кабинете, было необходимо с кем-то делиться мыслями. Арбузова прибежала, вытаращив глаза, нервно одергивая на себе костюм. Панин подозревал, что Арбузову в любых ситуациях больше волнует, как она выглядит, чем то, что происходит. Он частенько позволял себе запускать шпильки в ее адрес по этому поводу. Но сегодня ему нужно было, чтобы кто-то стоял рядом, хотя бы как манекен.
Едва вошла Арбузова, зазвонил красный телефон. Панин и Арбузова — вместе — уставились на него. Панин вспомнил — справка. Взял вспотевшей рукой трубку. Арбузова стояла и смотрела на главу, вытаращив глаза. Как преданный солдат на генерала.
— Да, здравствуйте, Сергей Леонидыч. Да как мы? Работаем. Справку… А? Справку, говорю, готовим…
И вдруг Арбузова заметила на лбу главы появившуюся испарину.
— А вы откуда знаете? — пробормотал в трубку глава и послал взор в сторону окна. — Разведка? — Он постарался улыбнуться, но получилась кривая гримаса. — Чего хотят? Да чего они хотят… — как можно беззаботнее забормотал он, а сам напрягся, вытаращил глаза на Арбузову. Думай, мол, скорей. — Требования? — неуверенно повторил он и кивнул Арбузовой.
— Открыть медпункт у них в Завидове и вернуть им врача! — громким шепотом подсказала Арбузова.
Глава слово в слово повторил подсказку Арбузовой. Через минуту заговорил бодрее:
— Да, закрыли. Ну, эти умники из Минздрава решили, что обойдутся. Да это до меня было, Сергей Леонидыч, при Козлове. Да я бы разве допустил? Почему накануне выборов? Стихийно. Заболел кто-то… Так, кучка колхозников.
Панин долго подобострастно кивал, почти счастливо поблескивая глазами. Арбузова сияла отраженным светом. Вот как ловко подсказала она с этим медпунктом. А то бы сейчас — что, да как, да почему… Нет, все-таки глава ей цены не знает.
Поскольку разговор у главы с администрацией области пошел бодрее и он уже не таращился на Арбузову, как на маму родную, та посчитала уместным отойти к окну и взглянуть, что делается на площади. Там происходило интересное. Колхозники откуда-то достали ведра. Простые ведра, оцинкованные. Толстая баба в цветастом платье ходила и раздавала всем не то ложки, не то половники.
«Кучка колхозников» заметно разрослась. Подъехали на мотоциклах, мопедах. По заднему плану молодежь держала плакат. На нем красными буквами значилось: «Свободу Полине Мороз!»
Стихийная сходка на площади быстро формировалась во что-то серьезное. По спине Арбузовой пробежал холодок.
За ее спиной глава распинался — успокаивал областную администрацию.
На площади собирались любопытные. Подошли мамаши с колясками, подтянулись пенсионеры. Обменивались мнениями. Но больше всего Арбузова заволновалась, когда вдруг откуда ни возьмись кучей возникла молодежь в оранжевых жилетах и стала размахивать флажками. Зам. главы даже вспотела.
— Железнодорожники, что ли? — Голос главы над ухом заставил се вздрогнуть.
— Нет, Никита Матвеевич, не железнодорожники. Это «Поколение», молодежная организация такая при Отделе молодежи.
— Наша?
— Нет, из города.
— А чё они к нам-то притащились? Делать им нечего?!
— А они везде участвуют, — вздохнула Арбузова. — Из солидарности пришли. А чего им делать-то? Лето…
— Да зачем они на себя жилеты-то железнодорожные нацепили? Едрёна феня!
— Формы другой не нашли. В городе действующих предприятий-то, кроме железной дороги, не осталось, вот они себе и выбрали жилеты как форму.
— А на флажках — что?
— Солнышко…
— Солнышко! — свирепо передразнил Панин. — Еще нам тут оранжевых не хватало для полного счастья! Звони зав. молодежью, пусть уберет!
— Да не наши они, — повторила Арбузова. — И не уйдут они, я уж их знаю…
— Да где эти придурки из милиции, мать твою?
Глава неловко, походкой медведя, бросился к столу с телефонами, уронил графин с водой. Арбузова помчалась к секретарше, та — к техничке за тряпкой… Весь Белый дом пришел в движение. Все разом забегали, засуетились, занервничали. В распахнутые двери один за другим влетали прокурор, зам. начальника РОВД, главврач из больницы, замы главы по различным вопросам.
А на улице уже слышались выкрики:
— Выходите к народу, не фиг прятаться! Колхозники слаженно стучали поварешками в пустые ведра. Пенсионеры зачем-то запели «Интернационал».
— Ешкин кот! Начинаем совещание! — объявил глава района и закрыл за собой дверь.
* * *
В это время к воротам Кольчугиных подъехала черная «тойота». Из нее выскочил Добров и торопливо пересек заасфальтированный двор, постучал в дверь, ему открыли. На пороге стоял незнакомый мужик свирепого вида и недружелюбно взирал на гостя.
— Здравствуйте, — сказал Добров. — Мне бы Любовь Петровну…
— Любовь Петровну? — вкрадчиво переспросил мужик и подошел ближе. — Вот тебе Любовь Петровну!
Мужик размахнулся и смачно засветил Доброву кулаком в скулу. Тот от неожиданности чуть не упал. В следующую секунду из «тойоты» вылетели два охранника в черном, скрутили мужика. Майку на нем порвали ненароком.
— Ты кто, мужик? — растерялся Добров. — Где Люба? Скрученный мужик длинно выругался в ответ, и Добров увидел Любаву. Она мчалась по проулку и делала ему знаки. Во двор влетела запыхавшаяся, волосы выбились из прически.
— Ой, не трогайте его, ради Бога! Это Семен, муж мой, я вам говорила!
Охранники вопросительно уставились на Доброва. Тот кивнул. Семена отпустили, но далеко не отошли. Любава бросилась к мужу, зашептала громко в лицо:
— Семен, не позорь меня!
— Сказал, что на порог не пущу, и не пущу. Тоже — справились! Трое на одного!
— Ревнует, — обернулась Любава к Доброву. — Думает, что это вы ко мне… Ну, что будто вы за мной ухаживаете.
— Да пошла ты! — заорал Семен и влетел в дом, громко хлопнув дверью.
Добров нетерпеливо мотнул головой:
— Как Полина? Что у нее? Я адвоката привез.
В подтверждение его слов из «тойоты» выбрался адвокат. Как с картинки — светло-серый костюм, черный портфель с клепками, очки затемненные. Личико у адвоката беленькое и ручки беленькие. Любаву такие мужики не впечатляют. Куда ему против местного прокурора? Тот даже внешне на пирата похож!
Впрочем, сейчас ее больше волновал Семен, который снова вылетел на крыльцо и тяжело дышал от злости, сцепляя в кулак порванную майку.
— Не ко мне он ездит, Сема! К Полине! Я только на ярмарку Борис Сергеича пригласила. А так — он к Полине. Он ее любит!
— Слушайте, давайте потом про любовь поговорим! — вмешался Добров. — Вы когда-нибудь в КПЗ сидели? Она там сейчас…
Семен, не слушая Доброва, медленно соображал.
— Любава! Зайди в дом! — наконец скомандовал он, раздувая ноздри. — А не то пожалеешь!
— Напугал, — усмехнулась Любава. — Сизовой своей командуй. А я — женщина самостоятельная! — И она отвернулась от него, тряхнув головой.
— Люба, садись в машину, — попросил Добров. — По дороге нам все расскажешь.
Она не заставила себя упрашивать. Забралась в шикарный салон, не слушая выкриков рассвирепевшего Семена. Пусть побесится, как она когда-то бесилась. Пусть!
Рядом с ней сидел адвокат и с интересом на нее посматривал. Ему хотелось поговорить.
Адвокат был холеным, крупным, дородным. А голос у него оказался неожиданно высоким, почти женским. Он все выспрашивал и глубокомысленно кивал, словно знал все наперед. Кивал, словно его ничем не удивишь. Был совершенно невозмутим и уверен в себе. Добров со своей подбитой скулой, напротив, выглядел расходившимся петухом. Пиджак нараспашку, лицо решительное. Гроза.
К тому времени, когда «тойота» Доброва прибыла на площадь, митинг был в разгаре. Народ заговорил. Желающие высказаться поднимались на эстраду, все еще празднично красивую после ярмарки, и выступали.
Говорили — кто что думает о жизни.
О разгулявшихся бандитах, которые все купили, о чиновниках, разъевшихся на взятках. О том, что все продались — от медицины до милиции. Говорили всласть. Вспоминали о том, каким было сельское хозяйство раньше, и сетовали на то, каким стало сейчас. Выступил фермер. Поделился проблемами. Короче, нашлось о чем сказать крестьянину. Выступающих с мест поддерживали выкриками.
Ваня Модный, в новой кожаной жилетке, снимал на любительскую камеру. Снимал не с какой-то политической целью. А так, из интереса. Недавно приобрел любительскую камеру и теперь снимал все подряд. Сегодняшнюю стачку он решил показать Полине Петровне, когда общими усилиями ее удастся освободить. Пусть знает, что не все такие, как эти жмоты Гуськовы.
* * *
В кабинете мэра было в разгаре совещание. Все понимали, что сейчас придется кому-то объясняться с демонстрантами, и откладывали этот момент. Глава бушевал. Когда он вот так начинал бегать по кабинету, изрыгая из себя потоки ядовитого мата, все привыкли сидеть тихо и не высовываться. Себе дороже. А то попадешь под руку — опустит ниже плинтуса.
— Хороши! — разорялся глава, брызгая слюной. — Все сидим на местах, все зарплату получаем! Допустить такое! Вы подойдите к окну-то, полюбуйтесь! А мне уж губернатор звонил, интересовался, что случилось. Ему уж доложили!
— Кто? — робко спросил с места Опрелков.
— Разведка работает, мать твою! Вот одна разведка у нас и работает! Как вообще медичка угодила в камеру? Она что, отравила кого-нибудь? СПИДом заразила? Что она сделала-то?
Панин остановился перед замом Мишкина и уставился на него, а кулаки на стол положил.
— Да я и сам… Случайность какая-то. Вызывали на допрос к следователю Снежко. Следователь утверждает, что медичка нахамила ей, вела себя вызывающе.
— Да как фамилия медички-то? — робко поинтересовался кто-то за столом.
— Полина Мороз, — сказала Арбузова. Она запомнила с плаката.
— Что? — Панин ушам своим не поверил. — Полина? Любовь Петровны Кольчугиной сестра?
Он начал тяжело ворочать мозгами. Не мог сразу сообразить — осложняет дело выявившийся факт или же упрощает. Решил, что нет, не упростит.
— Да вы что, охренели там, у себя в отделе? — Он снова повернулся к зам. начальника РОВД. — Сейчас же выпускайте! Одноклассницы моей сеструха!
— Никита Матвеевич, — подал голос молчавший доселе прокурор, — боюсь, что теперь это не так просто…
— Почему?
— Завидовские размитинговались, народ видит. Сейчас пойди у них на поводу, эдак у нас любой по малейшему поводу станет на асфальт перед администрацией садиться. Нужно серьезно рассмотреть. Нахамила — пусть посидит. Другим урок будет.
— А к ним сейчас ты пойдешь? — спросил Панин, понимая, что в словах прокурора таится зерно здравого смысла. Прокурор хоть и не нравился Панину, но считаться с собой заставлял. — Послушаем медиков, — переключил внимание глава.
Встала заведующая больницей, начала докладывать. Поскольку во всем ее облике так и выпирало нарочитое достоинство, все сразу попали под власть ее тона. Притихли, слушали внимательно.
Как раз когда она поведала о сегодняшнем состоянии Гуськовой, дверь распахнулась и на пороге появился Добров. А за ним — охрана в черном. Из-за спин охранников отчаянно делала знаки секретарша. Видок Доброва — красная скула, распахнутый пиджак и недобрый взгляд — сразу как-то всех напряг. Да еще охрана…
— Что за дурдом? — с трудом сдерживая себя, поинтересовался Добров. — Я требую немедленно освободить Полину Мороз. Во-первых, она взята под стражу незаконно. Во-вторых, во всяком случае, она имеет право на адвоката. Но адвоката даже не допустили к ней. У вас что здесь, лес дремучий? Что за произвол? Мне с министерством связаться? Или все же решим дело полюбовно? — Последний вопрос Добров адресовал человеку в милицейской форме, а тот повернул лицо к главе.
— Мы как раз решаем этот вопрос! — воскликнул Никита Матвеевич. — Это недоразумение, Борис Сергеич. Недоглядели…
Добров скользнул взглядом по Панину, ничего не сказал и вышел вслед за милиционером. А члены администрации высыпали на крыльцо. Выстроились неровной шеренгой, стали смотреть на народ.
— Земляки! — начал Панин пламенно.
«Земляки» с интересом взирали на Никиту Панина, с которым вместе росли и которого помнили в зеленых пятнах ветрянки, а также — лупленного крапивой за вылазку в соседский сад. Панин знал, что они это помнят, и старался говорить просто, выглядеть своим в доску.
— Земляки! Узнаю родное село, узнаю Завидово. Там всегда жили люди крепкие… неравнодушные люди. Вот и сейчас вы пришли сюда, чтобы поддержать свою односельчанку.
— Мы без Полины не уйдем! — перебили его выкриком, он опустил голову, не теряя радушного выражения на лице.
— Обнаглела ваша милиция! Мирных людей хватают, а бандиты по улицам расхаживают! Все их в лицо знают!
— Милиция преступников перестала ловить, морды у всех шире двери!
— Безобразие в районе творится! На что — глаза закрывают, а где так прыткие!
Народ, чувствуя себя в кучке, не робел. Выкрики слышались все более бойкие и острые.
Панин поднял руку, прося тишины. Арбузова потихоньку пробралась к оранжевой молодежи, которая рьяно трясла плакатом «Долой произвол ментов!».
— Ребятки, вы бы убрали плакат. Ее сейчас выпустят. За ней пошли уже. Документы оформляют, бумаги всякие. А то так хуже…
Молодежь колебалась. Им хотелось что-нибудь потрясать, что-то выкрикивать. Все же Арбузова их уговорила убрать плакат хотя бы на время. Плакат опустили, но стали позировать Ване Модному — трясли кулаками в камеру, как когда-то давно их родители изображали солидарность с далеким Вьетнамом.
Арбузова, воодушевленная успехом, пробралась к завидовской молодежи и попросила убрать плакат про Полину Мороз. Завидовские недоверчиво покосились на нее:
— Когда она к нам выйдет, тогда уберем.
Плакат держали Марина с Тимохой. Взглянув на выражение лица подростка, Арбузова отошла.
Первый зам, видя активность Арбузовой, тоже решил проявить себя. Подошел к Ване Модному и попросил не снимать, за что Ваня Модный снял Опрелкова крупным планом.
Никита Панин с улыбкой переждал шумиху и продолжил свою речь. Он был не против, что его снимают.
— Это правильно, друзья, что вы пришли со своей бедой именно ко мне! Мы росли вместе! Вместе мальчишками работали на комбайнах в уборочную, вместе ворошили зерно на току…
«Земляки» с удивлением прислушивались к тому, что несет Никитка. Когда это он работал на комбайнах? Этого никто не помнил, но оспаривать не спешили. Что еще он скажет путного?
— Вместе мы учились в нашей дорогой завидовской школе, работали в мастерских, удили рыбу на пруду.
Про рыбу некоторые помнили. А сам Панин в этом месте так расчувствовался, что чуть не пустил слезу.
— И Полину я, конечно же, помню хорошо. Это врач от Бога! Ваша боль — моя боль.
— Чай, мы ее не хороним, — буркнул кто-то.
Панин встряхнулся. Действительно, куда-то его не в ту сторону повело. Он продолжал:
— Закрытие фельдшерского пункта в Завидове — это большой удар по селу. Приходится по каждому поводу ехать за двадцать километров в райцентр, высиживать в очередях…
— А то и талончика не достанется! — охотно подтвердил кто-то из женщин.
Панин воспрянул духом — его поддерживали. Повернулся в камеру и продолжил:
— Возросла смертность на селе. Упала рождаемость. Это волнует не только нас с вами, это волнует и областную администрацию.
Панин решил, что Ваня — корреспондент, поскольку выглядел тот не по-деревенски. Настоящий оператор — джинсы, жилетка. Поэтому Панин то и дело поворачивался в камеру, изредка бросая взгляды на сельчан.
— Я только час назад разговаривал с главой области по поводу медицинского обслуживания на селе. Хочу вас обрадовать: ваш вопль услышан, родные мои! Область объявила программу медицинской помощи селу. Я выдвинул встречное предложение. И губернатор меня поддержал! У вас в Завидове будет построен дом для врача общей практики!
Здесь бы полагались бурные аплодисменты, но их почему-то не последовало. Завидовцы стали переглядываться. Им была непонятна эйфория Панина, он так ни слова и не сказал по поводу Полины: выпустят ее или как?
Крошка, который сидел на перевернутом ведре и курил, угрюмо свел брови. Он терпеть не мог этих витиеватых речей. Члены администрации и прокурор переминались с ноги на ногу. А Панин, закатив глаза к небу, разливался соловьем. Обычно он бывал довольно косноязычен и плохо изъяснялся без мата, но иногда на него вдруг накатывало. Слова начинали литься из него, да так складно, что он сам диву давался. Остановить его в такие минуты было проблематично.
Коснувшись насущной проблемы, он охотно переходил к собственной персоне и хвалился успехами. Он полагал, что таким образом отчитывается перед электоратом о проделанной работе, а в сегодняшнем случае — запросто общается с земляками.
Члены администрации, сто раз слышавшие эти речи, заметно скучали. Прокурор пару раз украдкой зевнул в плечо Опрелкову. Завидовцы все больше хмурились, поскольку по существу сказано было мало. В минуту, когда Панин набирал воздуху для новой порции дифирамбов, Крошка поднялся и басом спросил:
— Когда Полину отпустишь, земляк? Завидовцы как очнулись:
— Свободу Полине Мороз!
* * *
После того как закрылась дверь камеры, Полина опустилась на лавку и некоторое время сидела без движения. В голове была полная каша. Она даже злиться не могла. Усталость последних дней и недосыпание вдруг разом навалились на нее и придавили своей тяжестью. Она похвалила себя за то, что, садясь в милицейский «уазик», захватила теплую кофту. Теперь можно лечь и укрыться этой кофтой. Она понимала, что ничего сделать сейчас не сможет. Сознание собственного бессилия странным образом подействовало на нее. Она подложила руку под голову, поплотнее закуталась в кофту и… уснула. Крепко, глубоко. Провалилась в сон, как в бездну.
Сколько она проспала, для нее осталось загадкой. Ее разбудил шум за дверью. Там громко переговаривались, чем-то гремели. Она огляделась и все вспомнила. Но прежде чем успела что-либо подумать по этому поводу, услышала звук открывающегося замка. Дверь камеры распахнулась, и перед ней предстал Добров. Во всей своей красе — с подбитым глазом, в пиджаке нараспашку и сдвинутом набок галстуке. Она вдруг поняла, что именно так все и должно было быть. Именно его она больше всего сейчас и хотела видеть. Его круглое лицо с подбитой скулой, коротко стриженные волосы, серые встревоженные глаза.
Крепкая фигура и взъерошенный общий настрой придавали ему вид воинственный. Позади маячил милиционер.
Борис явно был сердит на кого-то и раздосадован. Поскольку здесь больше никого не было, Полина приняла его настроение на свой счет. Стала молча лихорадочно искать свои туфли, они уехали под лежанку.
— Здравствуй, Полина. Идем, — сказал Добров и подвинул ей туфли.
— Куда?
— Идем отсюда.
Она натянула кофту и уставилась на него. Он взял ее за руку и повел по коридору к выходу. Поскольку Добров двигался гигантскими шагами, Полине приходилось буквально бежать за ним.
— Совсем тебя оставить нельзя, — буркнул он, и она не поняла, всерьез он или шутит. — Вечно с тобой что-нибудь случается…
— Ты с кем-то подрался? — наконец решилась спросить она.
У самого выхода, пройдя вертушку дежурного, Добров остановился и порывисто обнял Полину. Милиционер вежливо отвернулся.
Потом Борис отодвинул ее лицо, посмотрел в глаза. Вздохнул:
— Пойдем. Там полдеревни тебя выручать приехало. Выйди к ним, пока они Белый дом не разгромили…
* * *
— Сво-бо-ду! По-ли-не!
Стали скандировать, не договариваясь между собой, стихийно.
Администрация оживилась. Начиналось что-то интересное. Панин искренне удивился, как ребенок: он так хорошо говорил, с чего они? Зачем-то оглянулся на здание Белого дома. И вовремя.
Из-за угла ровной цепочкой, в своих серых мундирах и кургузых фуражечках, бежали милиционеры. Они все были вооружены дубинками. Выстраивались вдоль фасада, плечо к плечу. Словно собирались до последнего защищать свой Белый дом.
— Мишкин вернулся, — усмехнулся прокурор. Панина перекосило.
— Кто отдал такое распоряжение?! — зашипел он первому заму в ухо.
Опрелков затрусил к Белому дому, прикрывая обрызганное слюной ухо.
Демонстранты, заметив действия родной милиции, зашумели, задвигались. Встали плотнее.
Молодежь в оранжевых жилетах подняла плакат про ментов. И замахала флажками.
Панин запаниковал. Он не мог уйти, поскольку его отход мог расцениться массами как бегство. Но и стоять пнем был не в состоянии. Больше всего ему хотелось сейчас увидеть начальника РОВД Мишкина и сказать тому пару ласковых.
Можно только догадываться, чем бы все это кончилось, не появись на площади черная «тойота» Доброва. Из нее выскочила Полина и торопливым шагом двинулась к землякам. Громогласные «о-о-о…» и «у-у-у» прокатились по площади. Кто-то врубил магнитофон. Оранжевые затанцевали, размахивая флажками. Члены администрации расступились, давая ей дорогу. Панин бросился было обниматься, но Полина его не заметила или не узнала. Она шла к своим. Хотела что-то сказать, но ей не дали — стали обнимать, словно именинницу, каждый старался что-то сказать, как-то проявить свои чувства. Дарья Капустина заплакала. Полина стала ее утешать. Возле «тойоты» стоял Добров, сзади — двое в черном.
Адвокат тоже вышел из машины, неторопливо приблизился к прокурору. Поздоровались за руку.
— Превышение служебных полномочий, — сказал адвокат немного даже лениво. — Моя клиентка вправе подать встречный иск.
— Да бросьте, — столь же лениво произнес прокурор, — дело-то выеденного яйца не стоит. Мишкин накажет следователя. Зачем эта канитель?
Адвокат пожал плечами, постоял еще немного, наблюдая за действиями на площади.
Подошел вспотевший Опрелков, быстро заговорил что-то на ухо главе. Все поняли, что наряд милиции зама не послушал. Не желали стражи порядка покинуть площадь.
Глава побагровел и решительно направился к Белому дому.
Прокурор наклонился к Опрелкову и, почти касаясь усами его уха, посоветовал:
— Поставьте им ящик водки, пусть едут себе…
— Кому, милиции?
— Да нет же! Колхозникам…
Так и сделали. Когда подкатил на колхозном автобусе Генка Капустин, Опрелков с замом по экологии, Саповым, подтащили к автобусу ящик водки.
Мужики стали переглядываться, на лицах мелькнуло оживление. Но вперед вышел Крошка и пробасил:
— Нам чужого не надо. Мы не продаемся. Вон им отдайте! — Он кивнул на серую шеренгу возле Белого дома.
Опрелков растерялся. Стал уговаривать, но общаться с народом он не умел. Ну не дано человеку.
Под ироничными взглядами прокурора и адвоката водку пришлось тащить назад.
Полину завидовцы от себя не отпустили.
— Поехали с нами, Сергеич! — закричали Доброву. Тот дал распоряжение отвезти адвоката, а сам вместе с Полиной забрался в автобус.
Когда завидовцы выехали из райцентра, солнце уже ложилось теплым животом на поля. Вечерело…
Когда приехали в Завидово, Полину снова не оставили в покое. Разгоряченный народ жаждал «продолжения банкета». Дарья Капустина позвала всех к себе. Добров надеялся, что Полина откажется, не пойдет, но ее и слушать никто не стал. Генка подкатил автобус к самому своему дому, завидовцы высыпали прямо к Капустиным во двор. Сразу стали собирать стол, кто-то из соседей побежал за выпивкой.
Пользуясь суетой, Добров задержал Полину во дворе:
— Давай уйдем. Я хочу поговорить с тобой.
Полина оглянулась. Дарья Капустина тащила из погреба банку с огурцами. На крыльце стояла Ольга, с интересом за всем наблюдая.
— Я не могу сейчас уйти, — зашептала Полина. — Сам подумай: они из-за меня в район поехали, а я уйду.
— Тоже мне подвиг — в район! — пробурчал Добров. — Я тоже приехал!
— Ты тоже. — Она поправила на нем галстук. — И я очень хочу… поговорить с тобой. Но… давай немножко побудем с ними?
Она говорила так мягко и при этом дотрагивалась до него рукой… Борис вздохнул и согласился.
Когда они вошли в дом, стол уже стоял посередине, Крошка разливал самогон.
— За освобождение нашей подруги Полины! — громко провозгласила Дарья. — За нашу победу!
— Ура!
Посыпались подробности сегодняшней вылазки. Обсуждали Панина. Вспоминали, каким он был в детстве. Все смеялись, перебивали друг друга. В общем, было весело. Всем, кроме Доброва. Больше всего ему хотелось поскорее остаться с Полиной наедине. Он сбоку посматривал на нее и силился угадать, о чем она думает. Казалось, ей и дела нет до него. Она внимательно слушала рассказы односельчан, задавала вопросы, смеялась.
Как она может сидеть здесь и не обращать на него никакого внимания? Ведь он так летел к ней! Он, сорокалетний мужик, решил все бросить ради нее! Решил начать с нуля! Торопился, улаживал дела на фирме, чтобы со спокойной душой передать все документы финансовому директору и уехать к ней. И всю дорогу представлял себе их встречу. Их разговор представлял, как она удивится и обрадуется. Как она обнимет его и скажет… Нет, что она скажет, он так и не придумал. В своих мечтах он это место пропускал, думая о том, что последует за этим. Но все складывалось совсем по-другому. Этот огромный парень, Крошка, кажется, перепил и полез к Полине целоваться. Добров не знал, что ему делать. Крошку усадили на место, Дарья затянула «По Дону гуляет». Стали петь песни. Потом Дарья предложила тост за Спонсора. Ее дружно поддержали. Тут Добров не выдержал. Вышел на крыльцо покурить. Он был уверен, что Полина выйдет вслед за ним. Должна же она понимать, в конце концов, что он чувствует!
Он выкурил сигарету, а она все не выходила. Уже начали покидать застолье некоторые Дарьины гости. Ушел Ваня Модный, увели Крошку. А Полина не торопилась.
Добров не выдержал, вернулся в дом. Самые стойкие гости пили чай. Полина спала на диване, свернувшись калачиком. Из-под яркого китайского пледа виднелся только кончик ее носа.
Добров наклонился к ней, но Дарья Капустина опередила его:
— Пусть спит. Намаялась бедняжка. — Она поправила на Полине плед, покачала головой. — Пусть ночует у нас, она нам не чужая.
«А мне, значит, чужая, — обиженно подумал он, выходя на улицу. — Я ей никто. Вся деревня — не чужая, а я — чужой».
Непонятно из чего возникшая глупая обида кипела в нем. Понимал, что глупая, но ничего с собой поделать не мог. Шел и шел от Капустиных, куда глаза глядят, пока не сообразил, что оказался за деревней и идет по дороге к трассе. Достал телефон, вспомнил, что не ловит. Сердито срывая верхушки травы, забрался на вершину холма, стал звонить своему водителю.
— Сергей, забери меня из Завидова! — прокричал он в мобильник. И споткнулся на полуслове. Что это он как маленький: «Забери меня…»
Но внутри какая-то обида давила, подзуживала. «Ну и пусть. Уеду. Пусть остается со своими пациентами! Уедут Решено».
Он спустился с холма и, широко шагая, потопал к трассе.
